Ни при каких обстоятельствах ни одной «варварской» семье не разрешалось жить в поселении, так же как и ни одной без исключения женщине. В поселении ни в коем случае не должно было храниться оружие. Изучение китайского, прогулки на лодке или в паланкине, смешение с местным населением запрещалось. «Варварские» военные корабли не допускались в устье Жемчужной реки .
Все наши торговые суда вставали на якорь у Вампоа, тринадцатью милями ниже, где происходили погрузка и разгрузка и где выплачивалась таможенная пошлина за вывоз товара — серебром. Все сделки с «дикарями» должны были осуществляться монопольно через гильдию из десяти китайских купцов, которую мы называем Ко-хонг. Ко-хонг также является для нас единственным поставщиком пищи и строго определенного числа слуг, лодочников и компрадоров. И, наконец, главное Правило, делавшее нас совершенно беспомощными, — нынешний договор отменяет его — гласило, что все петиции, прошения, жалобы «варвары» могли подавать только в Ко-хонг, который затем передавал их мандаринам.
Правила преследовали единственную цель — держать нас на расстоянии и в постоянном напряжении, но при этом выжимать из нас каждый пенни. Запомни: китайцы любят деньги. Но то, что выжималось из нас, шло в карман не всем китайцам, а только маньчжурам, которые правят страной. Маньчжуры считают, что наши идеи — христианство, парламент, свободные выборы и, в первую очередь, равенство людей перед законом и суд присяжных — революционны, опасны и вредны. Но им нужно наше серебро.
При Восьми Правилах мы были бесправны, наша торговля контролировалась, с нас могли затребовать любую мзду. И все равно мы делали деньги. — Он улыбнулся. — Мы заработали много денег. И они тоже. Со временем большинство Правил отпало само собой из-за жадности чиновников. Основные — никаких военных кораблей, никаких официальных контактов, кроме как через купцов Ко-хонга, никаких жен в Кантоне, запрещение оставаться там после марта или селиться раньше сентября — остались в силе.
И что типично для китайцев, несчастных купцов Ко-хонга сделали целиком ответственными за нас. Стоило возникнуть какому-нибудь «осложнению», и на них обрушивался гнев императора. Что опять же очень по-китайски. Ко-хонг выдаивали и будут выдаивать до тех пор, пока большинство купцов не разорится. У нас на шестьсот тысяч гиней их ценных бумаг, которые не стоят ни гроша. У Брока примерно столько же. По китайским обычаям Ко-хонгу приходится покупать свои должности у императора, и им полагается постоянно слать наверх огромные «подарки» — пятьдесят тысяч тэйлов серебром составляет обычный «подарок» императору в день его рождения от каждого из них.
Над Ко-хонгом стоит главный мздоимец самого императора. Мы зовем его Хоппо. Он отвечает за выжимание денег из мандаринов Кантона, из Ко-хонга и вообще изо всех, кто попадается ему под руку. Хоппо так же покупает свою должность — он, кстати, самый крупный торговец опиумом и наживает на этом огромные деньги.
Поэтому допустить на Гонконг хотя бы одного мандарина значит открыть двери всей системе. Этот мандарин станет Хоппо. Ему будет подчинен каждый китаец. Каждый китайский купец, приезжающий на остров, должен будет «купить» лицензию и заплатить ему мзду, и они в свою очередь постараются как можно больше выжать из нас. Хоппо будет уничтожать всех, кто захочет нам помогать, и поддержит любого, кто нас ненавидит. И они не успокоятся до тех пор, пока не выживут нас отсюда.
— Почему?
— Потому что они — китайцы — Струан потянулся, чтобы размять плечи, чувствуя, как на него волной накатывается необоримая усталость. Он подошел к буфету и налил себе еще бренди. Как бы я хотел хоть на час стать китайцем, с тоской подумал он. Тогда я без всяких хлопот смог бы достать где-нибудь миллион тэйлов. Что ж, если ответ заключается именно в этом, сказал он себе, попробуй рассуждать как китаец Ты Тай-Пэн «варваров», мандарин с неограниченной властью. Какой в этой власти прок, если ты не можешь использовать ее на то, чтобы повернуть йосс в свою пользу? Как ты можешь воспользоваться своим положением? У кого есть миллион тэйлов? На кого ты можешь нажать, чтобы получить его? Кто обязан тебе услугами?
— Что же нам делать, Дирк? Я хочу сказать, я полностью с вами согласен, — встревоженно проговорил Лонгстафф.
— Вам следует немедленно отправить Ти-сену послание. Попросите его… нет, прикажите ему…
Внезапно Струана осенило, и он замолчал. Усталость как рукой сняло. Ах ты глупый, полоумный, ни на что не годный пустобрех! Ти-сен! Ти-сен решит все твои проблемы! Один мандарин. Это все, что тебе нужно устроить. Два простых шага: первый — отменить соглашение Лонгстаффа с Ти-сеном, как его следовало бы отменить в любом случае; второй — через одну-две недели сделать Ти-сену тайное предложение, что в обмен на один миллион серебром ты заставишь Лонгстаффа изменить свою точку зрения и разрешишь ему назначить на Гонконг одного мандарина. Ти-сен с радостью ухватится за это предложение, потому что таким образом Китай в одно мгновение возвращает себе все, что был вынужден уступить, потерпев поражение в войне. Он нажмет на Ко-хонг, и они соберут ему миллион, и тоже сделают это с радостью, потому что сразу же добавят этот миллион к цене чая, который они умирают как хотят нам продать, а мы умираем как хотим купить. Бедняжка Уилли — не проблема, а из торговцев никто не станет возражать против одного мандарина. Мы придумаем ему новое имя, так что даже самые проницательные будут сбиты с толку и ни о чем не догадаются. Скажем, «торговый уполномоченный». Коммерсанты не станут возражать против китайского «торгового уполномоченного», потому что он поможет торговле и упростит выплату таможенной пошлины. Теперь дальше, к кому следует обратиться с этим тайным предложением? Разумеется, к старому Дзин-куа. Он — самый богатый и самый хитрый из купцов Ко-хонга, и к тому же он твой главный поставщик, и ты знаешь его уже двадцать лет. Он — наиболее подходящая фигура, в этом нет сомнения.
Один-единственный мандарин обеспечит будущее «Благородного Дома». Это так. Но он погубит Гонконг. И сделает невозможным твой план Рискнешь ли ты пойти на эту сделку, зная, что впоследствии тебе придется найти способ перехитрить его? Это огромный риск — ты-то понимаешь, что один мандарин означает всю систему целиком. Ты не можешь отдать этому дьяволу в кабалу Робба, а вслед за ним Кулума и их детей. Но без этих денег не будет ни «Благородного Дома», ни будущего.
— Вы что-то хотели сказать, Дирк?
— Прикажите Ти-сену именем королевы забыть о том, что на Гонконге будет мандарин.
— Полностью с вами согласен. — Лонгстафф со счастливым видом присел к столу и взялся за перо. — Что мне написать?
Бедный Уилли, а кто мне подскажет, что я должен делать, спросил себя Струан. Действительно ли цель оправдывает средства?
— Напишите следующее: «Ти-сену в Кантоне. Особое постановление. Только Ее Британское Величество королева Виктория имеет право назначать чиновников на британском острове Гонконг. На земле этого острова не будет ни китайских чиновников, ни каких бы то ни было китайских таможенных учреждений. — Он помолчал в нерешительности, потом стал размеренно диктовать дальше, чувствуя, что момент подходящий: — И все китайцы, проживающие в колонии Ее Величества Гонконг, будут отныне британскими подданными, подчиняющимися только английским законам».
— Но это превышает мои полномочия!
— Посланникам привычно превышать свои полномочия. Именно поэтому их и отбирают столь тщательно, Уилл. Именно поэтому мы имеем теперь империю. Раффлз, Хастингс, Клайв, Рэли, Веллингтон. Правительство Ее Величества облекло вас полномочиями своего представителя для подписания договора с Китаем. Что они там, дома, знают о Китае, да и хотят ли вообще что-нибудь знать? Но вы, вы первопроходец, Уилл. Вы творите историю. Вы готовы согласиться на один крошечный, бесплодный, почти необитаемый островок, когда во всем мире принято в подобных ситуациях захватывать целые континенты, когда вы могли потребовать весь Китай, если бы только захотели. Но вы оказались гораздо дальновиднее.
Лонгстафф заколебался, покусывая кончик пера.
— Да, но мы уже договорились о том, что китайцы на Гонконге будут подчиняться китайским законам, исключены будут лишь все виды пыток. — На подбородке у него собралась капелька пота. — Это был один из пунктов договора, и я издал особое постановление.
— Вы передумали, Уилл. Так же, как передумал Ти-сен. Ведь пункта о назначении мандарина там не было.
— Но это подразумевалось.
— Не вами. И не мной. Он старается обмануть вас. Как сделал это в вопросе об эвакуации с Цюшана.
— Верно, — согласился Лонгстафф, радуясь, что Струан сумел убедить его. — Вы правы, Дирк. Абсолютно. Если мы допустим хоть какой-то контроль… вы правы. Они опять примутся за свои старые фокусы, ну? Да. И уже давно пора показать китайцам, что такое настоящая справедливость. Закон и порядок. Да. Вы правы.
— Закончите письмо так, как это сделал бы император: «Да устрашится этого всякий и, дрожа, подчинится», и подпишитесь своим полным титулом, — сказал Струан, одновременно открывая дверь каюты.
— Дежурный офицер!
— Да, сэр-р?
— Его превосходительству нужен его секретарь, мистер Синклер. Немедленно.
— Есть, сэр-р!
Лонгстафф закончил писать. Он перечитал послание.
— А не слишком ли это грубо, Дирк? Я имею в виду, не упомянуть ни одного его титула и закончить письмо так, словно это императорский указ?
— В этом-то и заключается вся суть. Вам еще нужно будет опубликовать его в газете.
— Но это частный документ.
— Это исторический документ, Уилл. Один из тех, которыми вы можете гордиться. И он доставит огромное удовольствие адмиралу. Кстати, почему он был так зол?
— А, все одно и то же. — Лонгстафф стал передразнивать адмирала: — «Черт возьми меня совсем, сэр, нас послали сюда драться с язычниками, и после двух десантов без какого-либо с их стороны сопротивления, о котором стоит упоминать, вы заключили позорный договор, принесший нам гораздо меньше того, что министр иностранных дел приказал вам потребовать. Где те открытые порты, которые вы должны были вытребовать у императора?» Вы уверены, Дирк, что, запросив меньше, мы поступили правильно? Я знаю, вы уже говорили об этом раньше, но… м-м… торговцы, похоже, считают это большой ошибкой. Я имею в виду, что мы остались без открытых портов.
— Гонконг важнее, Уилл.
— Что ж, раз вы в этом по-прежнему уверены… Адмирал был также очень раздражен из-за каких-то дезертиров и еще отсрочкой вступления в силу приказа о запрещении контрабанды опиума. И… м-м… торговцы подняли такой ужасный шум. Явились целой делегацией.
— Их возглавлял Брок?
— Да. Невоспитанная скотина. Сердце Струана упало.
— Вы им сказали, что собираетесь отменить приказ?
— Ну, Дирк, я не то чтобы прямо им так сказал. Но я намекнул, что он будет отменен.
— А адмиралу вы тоже намекнули, что отмените приказ?
— Я дал ему понять, что дальнейшие меры в этом направлении были бы нецелесообразны. Он пришел в крайнее раздражение и заявил, что сообщит о своей точке зрения в адмиралтейство. — Лонгстафф вздохнул и зевнул. — Клянусь честью, он совершенно не представляет себе наших проблем. Совершенно. Я был бы очень вам признателен, Дирк, если бы вы взялись объяснить ему, что такое «торговля». Я попробовал, но мне так и не удалось заставить его здраво смотреть на вещи.
А мне никак не удается приучить к этому же тебя, Уилли, подумал Струан. Если Робб уже успел скупить опиум, мы завязнем еще глубже. Если не скупил, нам все равно конец.
Разве что эта сделка: один чертов мандарин за один чертов миллион.
— Даже не знаю, что бы я делал без помощи вашего отца, Кулум. — Лонгстафф взял понюшку габаку из табакерки, усыпанной драгоценными камнями. Черт побери, думал он, я ведь дипломат, а не военный, который без войны жить не может. Губернатор Гонконга — это как раз то, что нужно. Став губернатором Гонконга, впоследствии можно рассчитывать и на что-нибудь стоящее. Бенгалия, возможно. Ямайка… вот уж, скажу я вам, чудное местечко. Канада? Нет, черт, слишком холодно. Бенгалия или какой-нибудь другой из индийских штатов. — В Азии все невероятно сложно, Кулум. Приходится сталкиваться с таким разнообразием взглядов и интересов — Короны, торговцев, миссионеров, королевского флота, армии, китайцев, — и все они в вечном противоречии между собой. И китайцы, дьявол их забери, тоже делятся на конфликтующие группы. Купцы, мандарины, маньчжуры. — Он положил табак в обе ноздри, глубоко втянул в себя воздух и чихнул. — Я полагаю, вам, конечно, известно, что Китаем правят не китайцы.
— Нет, сэр.
— Как нас уверяют, половина всех проблем из-за этого. Нынешние правители Китая — маньчжуры. Они родом из Маньчжурии. Дикие варвары, жившие когда-то к северу от Великой Стены. Говорят, они правят Китаем уже двести лет. Нас, должно быть, принимают здесь за дураков. Китайцы утверждают, что существует громадная стена — вроде Адрианова Вала , которая тянется вдоль всей северной границы Китая и защищает страну от диких кочевых племен. По слухам, эта стена свыше трех с половиной тысяч миль длиной, сорок футов высотой и тридцать толщиной, она настолько широка, что по ней могут ехать восемь всадников в ряд. И через каждые триста ярдов там, якобы, стоят сторожевые башни. Сложена стена из кирпича и гранита, и возвели ее две тысячи лет тому назад. — Он презрительно фыркнул. — Надо же такое выдумать! Смешно!
— Я считаю, что стена существует, — проговорил Струан.
— Ну, полно, Дирк, — замахал на него рукой Лонгстафф. — Невозможно, чтобы такое укрепление могло быть построено две тысячи лет назад.
— Легенда гласит, Кулум, что на строительство стены был отправлен каждый третий человек в Китае. Строили ее десять лет. Говорят, при строительстве умер миллион человек, и все они погребены в стене. И духи умерших охраняют ее.
Кулум усмехнулся.
— Если она так огромна, маньчжуры бы никогда ее не преодолели. Не может быть, чтобы она существовала.
— Согласно легенде, маньчжуры прорвались через стену обманом. Китайский генерал, охранявший ее, продал собственный народ.
— А вот это более чем вероятно, — с отвращением произнес Лонгстафф. — Никакого понятия о чести здесь, на Востоке, ну? Этот генерал полагал, что сможет с помощью врагов захватить трон, но маньчжуры воспользовались им, а потом уничтожили. По крайней мере, так говорится в легенде.
— Вот уж действительно странная легенда, сэр, — сказал Кулум.
Взгляд Струана стал жестким.
— Тебе лучше сразу привыкнуть к тому, что ты теперь будешь слышать много странного. И подумай еще вот над чем, Кулум, — китайская цивилизация насчитывает пять тысячелетий. Постарайся осмыслить это: книги, печатные прессы, живопись, поэзия, правительство, шелк, чай, порох и тысячи других вещей. В течение тысячелетий! Мы же можем считать себя цивилизованными последние пятьсот лет. Если это вообще можно назвать цивилизованностью.
Раздался стук в дверь. В каюту торопливо вошел Горацио.
— Ваше превосходительство?
— Вы нужны мне, Горацио. Я хочу, чтобы вы незамедлительно перевели это на китайский и отослали со специальным курьером. И направьте копию мистеру Скиннеру, пусть напечатает это в своей газете.
— Слушаюсь, сэр. — Горацио взял бумагу и повернулся к Струану: — Я был очень огорчен, услышав ужасное известие.
— Благодарю вас. Это мой сын Кулум. Горацио Синклер. Молодые люди пожали руки, с первого взгляда понравившись друг другу.
Горацио прочел письмо.
— У меня уйдет много времени на то, чтобы перевести это в приемлемых придворных выражениях, сэр.
— Его превосходительство желает, чтобы письмо было отправлено именно в том виде, в каком оно написано, — веско сказал Струан. — Безо всяких изменений.
Горацио открыл рот от изумления, потом едва заметно кивнул.
— Да, я… э… сделаю это немедленно. Но Ти-сен ни за что не примет такого послания, мистер Струаи. Ни за что, ваше превосходительство. Иначе он слишком потеряет лицо.
Лонгстафф встрепенулся.
— Лицо? Я покажу этому скользкому плуту-язычнику, что такое лицо, клянусь Богом! Передайте адмиралу мое почтение и попросите его отправить это письмо в Вампоа на линейном корабле, с распоряжением проследовать оттуда прямо в Кантон, если только письмо не будет принято!
— Слушаюсь, сэр.
— Не примет его, скажите пожалуйста! — продолжал возмущаться Лонгстафф, когда Горацио вышел. — Поразительное высокомерие. Все эти язычники — варвары. Все до единого. Китайцы. Маньчжуры. Они не ведают, что такое справедливость, и их презрение к человеческой жизни поистине невероятно. Они продают своих дочерей, братьев, сестер. Уму непостижимо.
Кулум вдруг вспомнил свою мать и братьев, и то, как они умирали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Все наши торговые суда вставали на якорь у Вампоа, тринадцатью милями ниже, где происходили погрузка и разгрузка и где выплачивалась таможенная пошлина за вывоз товара — серебром. Все сделки с «дикарями» должны были осуществляться монопольно через гильдию из десяти китайских купцов, которую мы называем Ко-хонг. Ко-хонг также является для нас единственным поставщиком пищи и строго определенного числа слуг, лодочников и компрадоров. И, наконец, главное Правило, делавшее нас совершенно беспомощными, — нынешний договор отменяет его — гласило, что все петиции, прошения, жалобы «варвары» могли подавать только в Ко-хонг, который затем передавал их мандаринам.
Правила преследовали единственную цель — держать нас на расстоянии и в постоянном напряжении, но при этом выжимать из нас каждый пенни. Запомни: китайцы любят деньги. Но то, что выжималось из нас, шло в карман не всем китайцам, а только маньчжурам, которые правят страной. Маньчжуры считают, что наши идеи — христианство, парламент, свободные выборы и, в первую очередь, равенство людей перед законом и суд присяжных — революционны, опасны и вредны. Но им нужно наше серебро.
При Восьми Правилах мы были бесправны, наша торговля контролировалась, с нас могли затребовать любую мзду. И все равно мы делали деньги. — Он улыбнулся. — Мы заработали много денег. И они тоже. Со временем большинство Правил отпало само собой из-за жадности чиновников. Основные — никаких военных кораблей, никаких официальных контактов, кроме как через купцов Ко-хонга, никаких жен в Кантоне, запрещение оставаться там после марта или селиться раньше сентября — остались в силе.
И что типично для китайцев, несчастных купцов Ко-хонга сделали целиком ответственными за нас. Стоило возникнуть какому-нибудь «осложнению», и на них обрушивался гнев императора. Что опять же очень по-китайски. Ко-хонг выдаивали и будут выдаивать до тех пор, пока большинство купцов не разорится. У нас на шестьсот тысяч гиней их ценных бумаг, которые не стоят ни гроша. У Брока примерно столько же. По китайским обычаям Ко-хонгу приходится покупать свои должности у императора, и им полагается постоянно слать наверх огромные «подарки» — пятьдесят тысяч тэйлов серебром составляет обычный «подарок» императору в день его рождения от каждого из них.
Над Ко-хонгом стоит главный мздоимец самого императора. Мы зовем его Хоппо. Он отвечает за выжимание денег из мандаринов Кантона, из Ко-хонга и вообще изо всех, кто попадается ему под руку. Хоппо так же покупает свою должность — он, кстати, самый крупный торговец опиумом и наживает на этом огромные деньги.
Поэтому допустить на Гонконг хотя бы одного мандарина значит открыть двери всей системе. Этот мандарин станет Хоппо. Ему будет подчинен каждый китаец. Каждый китайский купец, приезжающий на остров, должен будет «купить» лицензию и заплатить ему мзду, и они в свою очередь постараются как можно больше выжать из нас. Хоппо будет уничтожать всех, кто захочет нам помогать, и поддержит любого, кто нас ненавидит. И они не успокоятся до тех пор, пока не выживут нас отсюда.
— Почему?
— Потому что они — китайцы — Струан потянулся, чтобы размять плечи, чувствуя, как на него волной накатывается необоримая усталость. Он подошел к буфету и налил себе еще бренди. Как бы я хотел хоть на час стать китайцем, с тоской подумал он. Тогда я без всяких хлопот смог бы достать где-нибудь миллион тэйлов. Что ж, если ответ заключается именно в этом, сказал он себе, попробуй рассуждать как китаец Ты Тай-Пэн «варваров», мандарин с неограниченной властью. Какой в этой власти прок, если ты не можешь использовать ее на то, чтобы повернуть йосс в свою пользу? Как ты можешь воспользоваться своим положением? У кого есть миллион тэйлов? На кого ты можешь нажать, чтобы получить его? Кто обязан тебе услугами?
— Что же нам делать, Дирк? Я хочу сказать, я полностью с вами согласен, — встревоженно проговорил Лонгстафф.
— Вам следует немедленно отправить Ти-сену послание. Попросите его… нет, прикажите ему…
Внезапно Струана осенило, и он замолчал. Усталость как рукой сняло. Ах ты глупый, полоумный, ни на что не годный пустобрех! Ти-сен! Ти-сен решит все твои проблемы! Один мандарин. Это все, что тебе нужно устроить. Два простых шага: первый — отменить соглашение Лонгстаффа с Ти-сеном, как его следовало бы отменить в любом случае; второй — через одну-две недели сделать Ти-сену тайное предложение, что в обмен на один миллион серебром ты заставишь Лонгстаффа изменить свою точку зрения и разрешишь ему назначить на Гонконг одного мандарина. Ти-сен с радостью ухватится за это предложение, потому что таким образом Китай в одно мгновение возвращает себе все, что был вынужден уступить, потерпев поражение в войне. Он нажмет на Ко-хонг, и они соберут ему миллион, и тоже сделают это с радостью, потому что сразу же добавят этот миллион к цене чая, который они умирают как хотят нам продать, а мы умираем как хотим купить. Бедняжка Уилли — не проблема, а из торговцев никто не станет возражать против одного мандарина. Мы придумаем ему новое имя, так что даже самые проницательные будут сбиты с толку и ни о чем не догадаются. Скажем, «торговый уполномоченный». Коммерсанты не станут возражать против китайского «торгового уполномоченного», потому что он поможет торговле и упростит выплату таможенной пошлины. Теперь дальше, к кому следует обратиться с этим тайным предложением? Разумеется, к старому Дзин-куа. Он — самый богатый и самый хитрый из купцов Ко-хонга, и к тому же он твой главный поставщик, и ты знаешь его уже двадцать лет. Он — наиболее подходящая фигура, в этом нет сомнения.
Один-единственный мандарин обеспечит будущее «Благородного Дома». Это так. Но он погубит Гонконг. И сделает невозможным твой план Рискнешь ли ты пойти на эту сделку, зная, что впоследствии тебе придется найти способ перехитрить его? Это огромный риск — ты-то понимаешь, что один мандарин означает всю систему целиком. Ты не можешь отдать этому дьяволу в кабалу Робба, а вслед за ним Кулума и их детей. Но без этих денег не будет ни «Благородного Дома», ни будущего.
— Вы что-то хотели сказать, Дирк?
— Прикажите Ти-сену именем королевы забыть о том, что на Гонконге будет мандарин.
— Полностью с вами согласен. — Лонгстафф со счастливым видом присел к столу и взялся за перо. — Что мне написать?
Бедный Уилли, а кто мне подскажет, что я должен делать, спросил себя Струан. Действительно ли цель оправдывает средства?
— Напишите следующее: «Ти-сену в Кантоне. Особое постановление. Только Ее Британское Величество королева Виктория имеет право назначать чиновников на британском острове Гонконг. На земле этого острова не будет ни китайских чиновников, ни каких бы то ни было китайских таможенных учреждений. — Он помолчал в нерешительности, потом стал размеренно диктовать дальше, чувствуя, что момент подходящий: — И все китайцы, проживающие в колонии Ее Величества Гонконг, будут отныне британскими подданными, подчиняющимися только английским законам».
— Но это превышает мои полномочия!
— Посланникам привычно превышать свои полномочия. Именно поэтому их и отбирают столь тщательно, Уилл. Именно поэтому мы имеем теперь империю. Раффлз, Хастингс, Клайв, Рэли, Веллингтон. Правительство Ее Величества облекло вас полномочиями своего представителя для подписания договора с Китаем. Что они там, дома, знают о Китае, да и хотят ли вообще что-нибудь знать? Но вы, вы первопроходец, Уилл. Вы творите историю. Вы готовы согласиться на один крошечный, бесплодный, почти необитаемый островок, когда во всем мире принято в подобных ситуациях захватывать целые континенты, когда вы могли потребовать весь Китай, если бы только захотели. Но вы оказались гораздо дальновиднее.
Лонгстафф заколебался, покусывая кончик пера.
— Да, но мы уже договорились о том, что китайцы на Гонконге будут подчиняться китайским законам, исключены будут лишь все виды пыток. — На подбородке у него собралась капелька пота. — Это был один из пунктов договора, и я издал особое постановление.
— Вы передумали, Уилл. Так же, как передумал Ти-сен. Ведь пункта о назначении мандарина там не было.
— Но это подразумевалось.
— Не вами. И не мной. Он старается обмануть вас. Как сделал это в вопросе об эвакуации с Цюшана.
— Верно, — согласился Лонгстафф, радуясь, что Струан сумел убедить его. — Вы правы, Дирк. Абсолютно. Если мы допустим хоть какой-то контроль… вы правы. Они опять примутся за свои старые фокусы, ну? Да. И уже давно пора показать китайцам, что такое настоящая справедливость. Закон и порядок. Да. Вы правы.
— Закончите письмо так, как это сделал бы император: «Да устрашится этого всякий и, дрожа, подчинится», и подпишитесь своим полным титулом, — сказал Струан, одновременно открывая дверь каюты.
— Дежурный офицер!
— Да, сэр-р?
— Его превосходительству нужен его секретарь, мистер Синклер. Немедленно.
— Есть, сэр-р!
Лонгстафф закончил писать. Он перечитал послание.
— А не слишком ли это грубо, Дирк? Я имею в виду, не упомянуть ни одного его титула и закончить письмо так, словно это императорский указ?
— В этом-то и заключается вся суть. Вам еще нужно будет опубликовать его в газете.
— Но это частный документ.
— Это исторический документ, Уилл. Один из тех, которыми вы можете гордиться. И он доставит огромное удовольствие адмиралу. Кстати, почему он был так зол?
— А, все одно и то же. — Лонгстафф стал передразнивать адмирала: — «Черт возьми меня совсем, сэр, нас послали сюда драться с язычниками, и после двух десантов без какого-либо с их стороны сопротивления, о котором стоит упоминать, вы заключили позорный договор, принесший нам гораздо меньше того, что министр иностранных дел приказал вам потребовать. Где те открытые порты, которые вы должны были вытребовать у императора?» Вы уверены, Дирк, что, запросив меньше, мы поступили правильно? Я знаю, вы уже говорили об этом раньше, но… м-м… торговцы, похоже, считают это большой ошибкой. Я имею в виду, что мы остались без открытых портов.
— Гонконг важнее, Уилл.
— Что ж, раз вы в этом по-прежнему уверены… Адмирал был также очень раздражен из-за каких-то дезертиров и еще отсрочкой вступления в силу приказа о запрещении контрабанды опиума. И… м-м… торговцы подняли такой ужасный шум. Явились целой делегацией.
— Их возглавлял Брок?
— Да. Невоспитанная скотина. Сердце Струана упало.
— Вы им сказали, что собираетесь отменить приказ?
— Ну, Дирк, я не то чтобы прямо им так сказал. Но я намекнул, что он будет отменен.
— А адмиралу вы тоже намекнули, что отмените приказ?
— Я дал ему понять, что дальнейшие меры в этом направлении были бы нецелесообразны. Он пришел в крайнее раздражение и заявил, что сообщит о своей точке зрения в адмиралтейство. — Лонгстафф вздохнул и зевнул. — Клянусь честью, он совершенно не представляет себе наших проблем. Совершенно. Я был бы очень вам признателен, Дирк, если бы вы взялись объяснить ему, что такое «торговля». Я попробовал, но мне так и не удалось заставить его здраво смотреть на вещи.
А мне никак не удается приучить к этому же тебя, Уилли, подумал Струан. Если Робб уже успел скупить опиум, мы завязнем еще глубже. Если не скупил, нам все равно конец.
Разве что эта сделка: один чертов мандарин за один чертов миллион.
— Даже не знаю, что бы я делал без помощи вашего отца, Кулум. — Лонгстафф взял понюшку габаку из табакерки, усыпанной драгоценными камнями. Черт побери, думал он, я ведь дипломат, а не военный, который без войны жить не может. Губернатор Гонконга — это как раз то, что нужно. Став губернатором Гонконга, впоследствии можно рассчитывать и на что-нибудь стоящее. Бенгалия, возможно. Ямайка… вот уж, скажу я вам, чудное местечко. Канада? Нет, черт, слишком холодно. Бенгалия или какой-нибудь другой из индийских штатов. — В Азии все невероятно сложно, Кулум. Приходится сталкиваться с таким разнообразием взглядов и интересов — Короны, торговцев, миссионеров, королевского флота, армии, китайцев, — и все они в вечном противоречии между собой. И китайцы, дьявол их забери, тоже делятся на конфликтующие группы. Купцы, мандарины, маньчжуры. — Он положил табак в обе ноздри, глубоко втянул в себя воздух и чихнул. — Я полагаю, вам, конечно, известно, что Китаем правят не китайцы.
— Нет, сэр.
— Как нас уверяют, половина всех проблем из-за этого. Нынешние правители Китая — маньчжуры. Они родом из Маньчжурии. Дикие варвары, жившие когда-то к северу от Великой Стены. Говорят, они правят Китаем уже двести лет. Нас, должно быть, принимают здесь за дураков. Китайцы утверждают, что существует громадная стена — вроде Адрианова Вала , которая тянется вдоль всей северной границы Китая и защищает страну от диких кочевых племен. По слухам, эта стена свыше трех с половиной тысяч миль длиной, сорок футов высотой и тридцать толщиной, она настолько широка, что по ней могут ехать восемь всадников в ряд. И через каждые триста ярдов там, якобы, стоят сторожевые башни. Сложена стена из кирпича и гранита, и возвели ее две тысячи лет тому назад. — Он презрительно фыркнул. — Надо же такое выдумать! Смешно!
— Я считаю, что стена существует, — проговорил Струан.
— Ну, полно, Дирк, — замахал на него рукой Лонгстафф. — Невозможно, чтобы такое укрепление могло быть построено две тысячи лет назад.
— Легенда гласит, Кулум, что на строительство стены был отправлен каждый третий человек в Китае. Строили ее десять лет. Говорят, при строительстве умер миллион человек, и все они погребены в стене. И духи умерших охраняют ее.
Кулум усмехнулся.
— Если она так огромна, маньчжуры бы никогда ее не преодолели. Не может быть, чтобы она существовала.
— Согласно легенде, маньчжуры прорвались через стену обманом. Китайский генерал, охранявший ее, продал собственный народ.
— А вот это более чем вероятно, — с отвращением произнес Лонгстафф. — Никакого понятия о чести здесь, на Востоке, ну? Этот генерал полагал, что сможет с помощью врагов захватить трон, но маньчжуры воспользовались им, а потом уничтожили. По крайней мере, так говорится в легенде.
— Вот уж действительно странная легенда, сэр, — сказал Кулум.
Взгляд Струана стал жестким.
— Тебе лучше сразу привыкнуть к тому, что ты теперь будешь слышать много странного. И подумай еще вот над чем, Кулум, — китайская цивилизация насчитывает пять тысячелетий. Постарайся осмыслить это: книги, печатные прессы, живопись, поэзия, правительство, шелк, чай, порох и тысячи других вещей. В течение тысячелетий! Мы же можем считать себя цивилизованными последние пятьсот лет. Если это вообще можно назвать цивилизованностью.
Раздался стук в дверь. В каюту торопливо вошел Горацио.
— Ваше превосходительство?
— Вы нужны мне, Горацио. Я хочу, чтобы вы незамедлительно перевели это на китайский и отослали со специальным курьером. И направьте копию мистеру Скиннеру, пусть напечатает это в своей газете.
— Слушаюсь, сэр. — Горацио взял бумагу и повернулся к Струану: — Я был очень огорчен, услышав ужасное известие.
— Благодарю вас. Это мой сын Кулум. Горацио Синклер. Молодые люди пожали руки, с первого взгляда понравившись друг другу.
Горацио прочел письмо.
— У меня уйдет много времени на то, чтобы перевести это в приемлемых придворных выражениях, сэр.
— Его превосходительство желает, чтобы письмо было отправлено именно в том виде, в каком оно написано, — веско сказал Струан. — Безо всяких изменений.
Горацио открыл рот от изумления, потом едва заметно кивнул.
— Да, я… э… сделаю это немедленно. Но Ти-сен ни за что не примет такого послания, мистер Струаи. Ни за что, ваше превосходительство. Иначе он слишком потеряет лицо.
Лонгстафф встрепенулся.
— Лицо? Я покажу этому скользкому плуту-язычнику, что такое лицо, клянусь Богом! Передайте адмиралу мое почтение и попросите его отправить это письмо в Вампоа на линейном корабле, с распоряжением проследовать оттуда прямо в Кантон, если только письмо не будет принято!
— Слушаюсь, сэр.
— Не примет его, скажите пожалуйста! — продолжал возмущаться Лонгстафф, когда Горацио вышел. — Поразительное высокомерие. Все эти язычники — варвары. Все до единого. Китайцы. Маньчжуры. Они не ведают, что такое справедливость, и их презрение к человеческой жизни поистине невероятно. Они продают своих дочерей, братьев, сестер. Уму непостижимо.
Кулум вдруг вспомнил свою мать и братьев, и то, как они умирали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16