- Кто дает быстро, дает дважды!
Мигом ближайшая сумка была раскрыта, и я увидел запечатанные горлышки
-вина из государств сопредельных и дальних, Галиции, Новороссии, из
главного винного погреба Румынского королевства - провинции Молдова... Я
выбрал виноградную настойку, вонючую, но забористую пародию на коньяк,
которую штампует (и тем живет) Федерация Буковины и Подолии. Три миллионных
купюры перешло из моего бумажника в ухватистую лапу бутлегера; дрожащей
рукой я спрятал покупку во внутренний карман - и лишь тогда вспомнил о
"графе".
Он стоял перед мной, непонятно усмехаясь, подняв плечи и держа руки в
карманах замызганного пальтишка. И вдруг проговорил сварливым, каркающим
голосом:
- Астрея, молодой человек! Астрея! Да откликнется ваше сердце на это имя,
когда услышите его!..
Смутно знакомое слово заметалось в памяти, ища свою ячейку. "Богиня
справедливости - у греков, римлян? ВекАстреи - золотой век... Масонская
ложа, что ли?!"
Я мучился, рожая ответ, когда "граф" сказал:
- Не пройдите мимо, когда откроется дверь.
Быстро отвернулся, забросил за спину грязный туристский вещмешок, и тут
же сутулые плечи его и белые кудри поглотила толпа. Бутлегеры одобрительно
выматерились, точно им показали цирковой номер.
Цель моего прихода на рынок была достигнута; пробормотав благодарность, я
устремился к дверям. Вдруг мощно дрогнул пол, в десяти шагах от меня
разлетелись огненно-дымные стрелы. Жаркое дуновение бросило капли на мое
лицо. Стерев их, я увидел на пальцах чужую кровь. Истошно завопила женщина,
вскочив на прилавок; масса людей шумно вскипела, где-то уже сыпались
стекла, визжали задавленные.
Судорожным движением прижав бутылку, я плюхнулся на живот: главным моим
желанием было втиснуться в прилавок, чтобы не растоптали. Боже мой, очки!
Нет, к счастью, не раздавил, стекла целы, оправа тоже пока что держится...
Ахнул второй взрыв - от входа били из американского сорокамиллиметрового
гранатомета, и хотелось бы знать, в кого.
Скоро положение выяснилось. Не отрывая головы от пола, я услышал
торопливый лай "Калашникова". Стреляли со стороны, противоположной входу,
через головы метавшейся толпы. Не иначе, как хозяева рынка, местные
рэкетиры, застигли на горячем группу гастролеров. Те мобильны, и оружие у
них полегче. Налететь, под дулами автоматов второпях пощипать меновщиков и
умчаться - вот все, на что они способны. Хозяева же могут выставить кое-что
и посильнее гранатомета...
Увы, я ошибся. Заезжие щипачи оказались твердыми орешками. Гранаты
хлопнули еще пару раз, и навстречу им откуда-то сверху, со второго или
третьего яруса, где стояли киоски с валютным ширпотребом, оглушительно
застучал крупнокалиберный пулемет. Дикие вопли заполнили рынок, умножились
эхом, стали нестерпимыми. Судя по звукам, народ, осатанело рвя и топча друг
друга, выдавливался разом во все двери. Через мое "укрытие" валили потоком,
я видел ноги прыгавших, уши заложило от грохота каблуков.
Раз-другой меня изрядно саданули в бок, затем проход очистился. Можно
было бы переждать всю заваруху здесь, но я не сомневался, что через
считанные минуты пожалует РСБ. У спецпатрулей же разговор простой: газовые
бомбы... Никак не хотелось очутиться среди массово усыпленных, свозимых и
сваливаемых штабелями в бывшем Дворце спорта, а после пробуждения попасть
на мордобойный допрос.
Подождав, пока окончательно схлынут бегущие, я осторожно поднялся и, все
так же лелея бутылку, пригибаясь, бросился к дверям подсобки. Кто-то
пытался меня задержать, я отшвырнул его не глядя. Несколько неподвижных тел
лежало на полу; часть зала, куда падали гранаты, была затянута густым
дымом, в нем перебегали тени - наверное, гастролеры. Дальше был опрокинут
прилавок, по полу разбросаны лаки для волос, нарядные палочки губной
помады... "Надо бы прихватить что-нибудь", пронеслась мысль; но
задерживаться не приходилось. Сквозь облако неземных парфюмерных ароматов я
ворвался в подсобку. Слава Богу, никому из тех, кто сейчас бесновался в
заторах у выходов, не пришло в голову сунуться сюда. Старым рассохшимся
стулом я вышиб витринное стекло.
Выскочив на улицу, чуть было не врезался в борт бронетранспортера с
киевским гербом. Рынок был уже окружен. Тяжелая машина сотрясалась от
работы приваренного сбоку цилиндрического котла, где горящие чурки
превращали воду в пар. По счастливой случайности, меня не окликнули, не
остановили.
Через ворота Фроловского монастыря, мимо двухэтажных старинных келий (о,
нереальные островки покоя!) и трогательных палисадников с неотцветшими еще
георгинами я добежал до церкви. Вспомнилось: в лихую годину русский человек
всегда искал убежище во храме...
Внутри шла служба, я тихонько вошел. Народу было немного: черные
отрешенные монахини, полдюжины старух и коротенький, неопределенного
возраста дебил, почему-то в зимнем пальто и кроличьем треухе. Убогий
вперился в меня, любопытствуя и пуская слюни; прочие не обернулись.
Стрельба, приглушаемая толстыми стенами, казалась безобидной, словно
трескучая и расточительная гроза. За наивным золоченым иконостасом, в
алтаре кто-то причитал надтреснутым голоском. Должно быть, шла та часть
службы, когда священник не показывается.
У меня сложные отношения с Богом, я ощущаю Его как всевластную
полицейскую силу, боюсь и не люблю; порою Он ведет себя, точно садист,
заживо обрывающий лапки беспомощной мухе. Мои симпатии всецело принадлежат
Ей, Марии. Она одна может заступиться за нас, слабых телом и ничтожных
духом; Она жалостливая; правительница Вселенной - в душе осталась все той
же милой еврейской девушкой, которую ангел застал за рукодельем...
По обыкновению не перекрестившись, - стоит ли боготворить орудие казни?
-нолишь почтительно склонив голову, я подошел к образу Казанской. У самой
иконы стояла женщина, погруженная в истовую беззвучную молитву. Ресницы
были опущены, темные с золотинкой волосы падали на белый, будто надувной
плащ. Как это я ее сразу не заметил? Такие мне нравятся больше всего: не
просто высокие, с гордой статью и смело очерченным, правильным лицом, но
несущие на себе трепет тонкой нервной жизни. Она не походила на фанатичку;
точно близкой подруге, рассказывала Пречистой самое сокровенное. Славно
было, что мы с ней наделили своей любовью один и тот же образ!
Начав уже обдумывать, как бы завязать беседу, я вдруг вспомнил про свой
помятый вид, испачканные во время ползанья на рынке колени; про бутылку,
предательски выпирающую на груди. Еще раз полюбовавшись красавицей, даже
надев для этой цели очки, я вышел из церкви. Встретимся. Все мы, киевляне,
бываем теперь в одних и тех же местах.
Уходить с Подола было бессмысленно: в этих местах располагалось шоу-кафе
Георгия, и до начала программы осталось немного времени.
Возле станции метро "Контрактовая площадь" копошился маленький меновой
рыночек, где за сувенирную авторучку "Ист франтир" я приобрел кусок серой
колбасы и мятый соленый помидор. Разжившись еще и ломтем хлеба, я зашел в
ближайший двор на Сагайдачного и предался пиршеству. Настойка, согревшаяся
в кармане, показалась особенно мерзкой; но скоро позывы сблевать сменились
живым дурманным теплом. Допивая бутылку, я уже был уверен, что не
сегодня-завтра Фортуна повернется ко мне лицом, и снова, как в блаженные
месяцы работы на "Ист франтир", смогу я дарить подружкам помаду. А может
быть, не им?.. Я надеялся опять встретить ту, из церкви, и на сей раз
обязательно познакомиться; я уже жалел, что не подождал у ворот, пока она
выйдет. Сам себе казался неотразимым: небось, сейчас и с кинозвездой найду
общий язык, очарую, заворожу блестящей беседой!..
Но битва на Житнем рынке всколыхнула меня больше, чем я думал; поднявшись
до определенной черты, хмель начал отступать - я слишком контролировал
себя. Потому, дойдя, наконец, до шоукафе, я твердо решил, что там и
наберусь - хоть за счет сына.
Впрочем, "дойдя до кафе" - это смело сказано. Я остановился у границы
квартала особого статуса, одной из городских вольноторговых зон, тесного
скопища старых отреставрированных домов между Контрактовой и Боричевым
током. Подходы к зоне были перегорожены спиралями Бруно; за полосатыми
турникетами расхаживали солдаты из межрегиональных частей - не наши
недокормыши-эрэсбешники, а холеные тевтоны, полуторного росту,
молочно-румяные, в серебристо-зеленых комбинезонах, обвешанные кобурами,
дубинками, наручниками, сигнальными мигающими устройствами, в касках с
силуэтом бывшего СССР, надвинутых по нижнюю жующую челюсть.
Здесь обрывалось действие и без того хилых, никогда не исполнявшихся
законов республики. Соблазнившись выгодным положением квартала, манящим
ароматом старины, со.вет концессий (единственная реальная власть в Киеве)
откупил у города полтора десятка дряхлых, рассыпающихся зданий, быстро и
качественно обновил их - и открыл целую гроздь престижнейших заведений для
наших евро-американских владык, а также немногих земляков, имеющих в
достатке валюту.
Подобравшись сбоку к монументальному сержанту, я кашлянул в кулак и со
словами "энтшульдиген зи битте" протянул свой паспорт, отмеченный трезубцем
РСБ. Вместо ответа он чуть не сшиб меня с ног, резко мотнувшись в сторону;
при этом сержант звал другого молодца помочь ему. Вдвоем они отодвинули
колючую спираль, и в зону проследовали три автомашины. Впереди, панически
завывая, чернолаковый микроавтобус - с двух сторон из него торчали
пулеметные стволы; за ним длинный глухо-стальной автофургон и, наконец,
амфибия, выразительно вертевшая орудийной башней. Никаких приваренных
паровых котлов, уж у этих-то бензина вдоволь... Колонна, без сомнения, шла
от вокзала или следовала из аэропорта "Борисполь", ныне принадлежащего
"Люфтганзе". Груз был отнюдь не военный - несколько тонн деликатесной еды,
но тем тщательнее следовало охранять его от полуголодных киевлян!..
На пороге "Детской моды", перед витриной с очаровательными манекенами
малышей, играющих в теннис или сидящих за школьными компьютерами, у меня
еще раз проверили документы исправились по списку - вправду ли я приглашен.
Глядя на свежие, упитанные морды межрегиональников, я невольно подумал, что
и у этих счастливцев бывает разная доля. Одно дело - кормиться при
шоу-кафе, и совсем другое - месяцами торчать где-нибудь за Уралом, охраняя
чудовищные ракеты в шахтах, формально принадлежащие Всемирному Совету
Опеки, но столь вожделенные для сотен национальных гвардий, просто банд и
религиозно-националистических групп, гуляющих ныне по просторам
"евразийского вакуума".
Пройдя через изящно обставленный магазин и как можно галантнее
поклонившись молоденьким продавщицам, - они не перерабатывались, стрекоча
за зеркальными прилавками, - я миновал последнего часового, на сей раз не
немца, а явно нашего парня, из неиссякающей на Руси породы вышибал, чьи
мускулы безжалостно разрывали фирменную майку "Ситроен-ЗАЗ". За его
мясистой спиною, за полупотайной дверью в той же вишневой кожаной обивке,
что на стенах, начинались подсвеченные красным винтовые ступени вниз.
Само кафе, столь изрядно защищенное, выглядело, на первый взгляд,
довольно скромно, -но лишь на первый, поскольку затем становилось ясно, что
простые столы сделаны из какого-то невероятного, кровяного с белыми
прожилками дерева, а салфетки, ейБогу, продернуты сквозь кольца червонного
золота... Лощенный и улыбчивый официант во фраке, с борцовской шеей и
ядрами бицепсов, кланяясь, указал мне мое место. Как за приглашенного, за
меня было, безусловно, уплачено: ждала бутылка шампанского в ведерке с
колотым льдом, на блюдце были насыпаны орехи.
Я огляделся. В небольшом зале, где столы стояли на низких ковровых
ступенях амфитеатра, тихонько жужжали гости. Лица были плохо различимы в
багряном свете из-под настольных абажуров,- но мне показалось, что среди
мужчин преобладают немолодые господа арабского типа, зато женщины, при всей
звездности брильянтов и туалетов, обнаруживают местный, и нелучший разбор.
Хватив бокал совершенно забытого мною артемовского, я уставился вниз, на
уютную сцену. Вступление разбитного конферансье, тем более на английском, я
пропустил, устраиваясь; теперь там ломал дурака певец в клетчатом пиджачке
и канотье, вертел задом, жеманно выпевая идиотскую песню времен моего
детства, плебейку даже среди блатных:
Когда я был мальчишкой,
Носил я брюки клеш,
Соломенную шляпу,
В кармане финский нож...
Далее певец повествовал, как он покончил с отцом и матерью, а также о
противоестественной участи "сестренки-гимназистки". Кто-то из переодетых
шейхов лениво захлопал, другие продолжали болтать со своими дамами. Я выдул
еще бокал, думая о том, что шампанское скоро закончится, а на следующую
порцию выпивки у меня нет валюты... Но "блатной" шут, наконец, убрался.
Свет торшеров стал пурпурно-темен, зато на помосте скрестились два
прожекторных луча.
Тут официант подсадил к моему столу еще двоих - места были заказаны.
Недовольный, я едва кивнул на их вежливое приветствие. Тоже восточные люди,
глаза - сливы в масле, иссиня-черные усы, лайковые пиджаки.
Начавшись чуть слышно, меня обволокла томная, чувственная музыка - и
вышла она. Партнерша по номеру моего Георгия. Одним словом, Стана.
Невысока, крепко сбита, скуластое лицо с татарщинкой - не в моем вкусе, но
трудно не признать, что осанка ее бесподобна, легки ноги с балетными икрами
и задорно мил петуший гребень желто-зеленых волос. На Стане было нечто
вроде домашнего халата из плотной узорчатой ткани - и впрямь, она
изображала хозяйку дома, причем вполне естественно, в духе "публичного
одиночества". Стало понятно, для чего сцена обставлена, как комната: трюмо
с туалетным столиком, кокетливый диван, пара кресел.
Хозяйка явно собиралась уходить: вот, сбросив халат и оставшись в
коротенькой кружевной рубашонке, присела перед зеркалом, занялась макияжем.
Уверенно порхала помада, ложились мазки румян и теней... Вдруг очень
натурально затрещало высаживаемое стекло, и на сцену прыгнул Георгий. Был
он грозен, хищен и явно собирался ограбить квартиру; в руке стиснут
"Макаров". Но, увидев донельзя перепуганную раздетую Стану, бандит изменил
свои намерения. Пистолет был спрятан, черная фуфайка стянута через голову.
Мои соседи по столу шумно вздохнули, увидев рытые шрамы на могучем теле
Георгия. "Это мой сын", - сказал я не без умысла, полуобернувшись к
восточным людям. Те закивали, сочувственно цокая языками; расчет был верен,
мне налили из бутылки "Камю". Чокнувшись, я залпом выпил: много чести -
смаковать чужую подачку...
Тем временем события на сцене быстро развивались. Я много раз видел такое
в подпольных, хотя известных всем видеосалонах,- но вживе это просто
ошпаривало... Расходившийся гангстер, содрав со своей жертвы все, кроме
лакированных туфелек, затейливо обладал ею; да, имел Стану без всяких
условностей, сильными руками перебрасывая ее с туалетного столика на
кресло, а оттуда на диван. Работал он в бешеном темпе. Поначалу партнерша
изображала гнев и яростное сопротивление, но вскоре увлеклась и уже сама с
акробатической ловкостью меняла позы... Мой сосед, бурно задышав, стал
жевать лимон - с кожурой, без сахара. Георгий рычал и стонал, заканчивая
свое дело, он весь взмок от пота, и Стана, уже успевшая насладиться, вдруг
выскользнула из объятий и на французский манер смело помогла любовнику...
Финал был кретинским, пошли в ход дешевые эффекты: очевидно, решив замести
следы, гангстер перерезал жертве горло. Стана тщательно билась и хрипела,
не менее литра алой жидкости выплеснулось ей на грудь и живот. Затем она
картинно скончалась. Георгий исчез, погасли прожектора. Зрители вяло
поаплодировали.
Соседи снова разлили коньяк; у меня наступил тот предел, когда новые
рюмки уже не прибавляют забвения, но каждая может столкнуть в
беспамятство... Смуглые носатые джентльмены явились из бывшего
Азербайджана, ныне северных иранских провинций: один, Вагиф, владел
нефтяной скважиной на Каспии, другой, Гейдар, умалчивал о своем роде
занятий, но по всему было видно, что оба живут в совсем ином мире, чем я и
даже Бобер. В их мире-великая Еда, венецианские гондолы вместо велорикш и
собственные "Боинги", позволяющие уложить пол-экватора между завтраком и
обедом. Киев нравится жгучим красавцам, но сегодняшнее шоу пресновато: "Это
что, он ее просто трахает, и все; а вот мы были в одном заведении в
Бухарском эмирате, так там садистский акт, - да, Гейдар, скажи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10