Томас М. Диш







АЗИАТСКИЙ БЕРЕГ

- 1 -
I

С улицы доносились голоса и шум машин. Шаги, хлопанье дверей,
свистки, снова шаги. Он жил на первом этаже и не имел возможности
избежать этих проявлений шумной городской жизни. Звуки накапливались в
его комнате как пыль, как ворох нераспечатанных писем на запятнанной
скатерти.
Каждый вечер он переносил кресло в пустую заднюю комнату, которую
предпочитал называть гостиной, и созерцал черепичные крыши и огни
Ушкюдара по ту сторону черных вод Босфора. Но звуки проникали и в эту
комнату. Он сидел в полумраке, пил вино и ждал, когда _она_ постучит в
дверь.
Или пытался читать: книги по истории, записки путешественников или
длинную скучную биографию Ататюрка* - в качестве своего рода
снотворного. Иногда он принимался даже писать письмо жене:
-----------------------------------------------------------------------
* Ататюрк (Ataturk, буквально - отец турок) Мустафа Кемаль
(1881-1938), руководитель национально-освободительной революции в
Турции 1918-1923. Первый президент (1923-1938) Турецкой республики.
-----------------------------------------------------------------------
Дорогая Дженис,
тебя, наверное, интересует, что со мной произошло за последние
несколько месяцев...
Общие фразы, жалкие любезности - и только. К сожалению, он и сам не
смог понять, что с ним произошло.
Голоса...
Чужая, непонятная речь. Некоторое время он посещал Роберт-колледж,
пытаясь овладеть турецким языком, и для этого три раза в неделю ездил на
такси в Бебек. Но грамматика, основанная на принципах совершенно чуждых
всем известным ему языкам, с ее размытой границей между глаголами и
существительными, существительными и прилагательными, оказалась
недоступной для его неисправимо аристотелевой логики. Он с мрачным видом
сидел в классной комнате на задней скамье за рядами американских
подростков, выделяясь из окружающей обстановки подобно механической
конструкции на далианском пейзаже - сидел и как попугай повторял за
учителем дурацкие диалоги между доверчивым Джоном, который путешествовал
по улицам Стамбула и Анкары, задавая всевозможные вопросы, и услужливым,
осведомленным Ахмет-беем. После каждой беспомощной фразы Джона
становилось очевидным - хотя ни один из собеседников, конечно, не
признал бы этого, - что он так и будет без конца блуждать по извилистым
турецким улицам, оставаясь бессловесным объектом презрения и
мошенничества.
Все же эти уроки, пока они продолжались, имели одно несомненное
достоинство. Они создавали иллюзию деятельности, мираж в пустыне
повседневности, то, к чему можно было стремиться. Через месяц начались
сильные дожди, и появился удобный повод не выходить на улицу. С
большинством достопримечательностей города он покончил за одну неделю,
но еще долго после этого продолжал свои прогулки, пока наконец не изучил
все мечети и крепости, все музеи и водоемы, обозначенные жирным шрифтом

- 2 -
в путеводителе. Он посетил кладбище Эйупа и посвятил целое воскресенье
древней городской стене, старательно выискивая - хотя и не умел читать
по-гречески - надписи, посвященные византийским императорам. Но все чаще
во время этих экскурсий он встречал _женщину_ и _мальчика_, вместе или
поодиночке, пока не начал вздрагивать при встрече со всеми женщинами или
детьми. И опасения его не были безосновательными.
Каждый вечер в девять часов, самое позднее в десять, она приходила
и стучала в дверь его квартиры, а если парадная была уже заперта, то в
окно. Женщина стучала терпеливо и не слишком громко. Иногда ее стук
сопровождался несколькими турецкими словами, чаще всего: "Явуз! Явуз!"
Такого слова не было в словарях. Но от почтового клерка в
Консульстве он узнал, что это распространенное в Турции мужское имя.
Его звали Джоном. Джон Бенедикт Харрис, американец.
В течение примерно получаса женщина стучала и звала его - или
какого-то воображаемого Явуза. И все это время Джон сидел в кресле в
пустой комнате, попивая кавак и наблюдая за движением паромов в черной
воде между Кабатасом и Ушкюдаром, европейским и азиатскими берегами.
* * *
Впервые он увидел ее возле крепости Румели Хизар. Это случилось в
один из первых дней после прибытия, когда он ходил записываться на курсы
в Роберт-колледж. Заплатив за занятия и осмотрев библиотеку, он стал
спускаться с другой стороны холма и сразу же увидел огромное
величественное сооружение. Он не знал, как оно называется, потому что
путеводитель остался в отеле. Во всяком случае, на берегу Босфора стояла
древняя крепость - громада из серого камня с башнями и бойницами. Было
бы неплохо ее сфотографировать. Но даже с такого большого расстояния
крепость оказалась слишком велика и никак не помещалась в кадровую рамку
видоискателя.
Он свернул с дороги на тропинку, которая петляла среди сухого
пустырника и, судя по всему, огибала крепость. По мере того как он
приближался к стенам, они вздымались все выше и выше. Едва ли у
кого-нибудь возникала охота штурмовать такую твердыню.
Он увидел ее ярдов за пятьдесят. Женщина шла ему навстречу и несла
большой сверток. Она была одета во множество пестрых застиранных тканей,
какие носили все бедные женщины города, однако, в отличие от них, она
почему-то не пыталась прикрыть свое лицо шалью, когда заметила
постороннего мужчину.
Но возможно, причиной тому был сверток - нечто завернутое в газету
и перевязанное бечевкой, - который делал этот жест стыдливости весьма
затруднительным. Во всяком случае, едва взглянув, она тотчас опустила
глаза.
Он сошел с тропинки, пропуская женщину, и она, проходя мимо,
пробормотала какое-то слово по-турецки. Вероятно, "спасибо". Некоторое
время он наблюдал за ней: не оглянется ли? Женщина не оглянулась.
Он брел по крутому, осыпающемуся склону холма вдоль крепостной
стены и не находил входа. Забавно было думать, что входа может не
оказаться вовсе. Со стороны пролива, между водой и навесными башнями,
оставалась лишь узкая полоска шоссе.
Потрясающее сооружение.
Вход, который все же существовал, находился у центральной башни.
Войти внутрь стоило пять лир, и еще две с половиной лиры требовалось
заплатить за право фотографировать.
Из трех главных башен посетители допускались лишь в одну,
расположенную в центре восточной стены, которая тянулась вдоль Босфора.

- 3 -
Джон чувствовал себя неважно и медленно поднимался по каменной лестнице.
Камни для этих ступеней, очевидно, были позаимствованы из других
строений. То и дело попадались фрагменты классического антаблемента или
совершенно неуместные здесь резные изображения - какой-нибудь греческий
крест или византийский орел. Каждая ступень напоминала о падении
Константинополя. Лестница выходила на высокие деревянные мостки,
примыкавшие к внутренней стене башни на высоте около шестидесяти футов.
Слышалось хлопанье крыльев и воркование невидимых голубей; где-то ветер
играл металлической дверью, открывая и закрывая ее. При желании в этом
можно было усмотреть некие зловещие знаки.
Он стал осторожно двигаться по деревянным мосткам, держась обеими
руками за укрепленные в каменной стенке металлические поручни и
испытывая смешанное чувство страха и восторга - такое место, несомненно,
понравилось бы Дженис, она тоже любила высоту. Когда же он увидит ее
снова, и увидит ли вообще? Сейчас, вероятно, начался бракоразводный
процесс. Возможно, они уже не супруги.
Мостки подходили к другой каменной лестнице, которая была короче
первой и заканчивалась перед скрипучей металлической дверью. Он
распахнул ее, всполошив стаю голубей, и на миг зажмурился от
ослепительного полуденного сияния. Яркое солнце в вышине, сверкающая
вода внизу, а еще дальше за водой сверхъестественная зелень азиатских
холмов: стогрудая Кибела. Казалось, тут необходим какой-то жест или
возглас. Но Джону не хотелось кричать или принимать картинные позы, он
мог лишь восхищаться, почти осязая живую плоть холмов. И это ощущение
усилилось, когда он положил на теплый камень балюстрады свои еще влажные
после прогулки по мосткам ладони.
Глядя на пустынную дорогу, которая пролегала вдоль стены, он опять
увидел женщину. Она стояла у самой кромки воды и смотрела на него. Когда
их взгляды встретились, женщина подняла обе руки над головой и что-то
закричала. Но конечно, он ничего бы не понял, даже если бы мог услышать.
Может, она хотела сфотографироваться? Из-за ослепительно сверкающей
воды пришлось поставить минимальную выдержку. Женщина стояла почти под
самой башней, что исключало возможность интересной композиции. Он
щелкнул затвором. Женщина, вода, асфальтовая дорога: это будет случайный
снимок, но не настоящая фотография; он не любил случайных снимков.
Женщина продолжала кричать, воздев руки, - словно исполняла
какой-то колдовской ритуал. Это было лишено всякого смысла. Он помахал
ей в ответ и неуверенно улыбнулся, одновременно испытывая некоторую
досаду. В конце концов, на башню поднимаются для того, чтобы побыть в
одиночестве.
* * *
Олтин, человек, подыскавший ему квартиру, работал агентом магазинов
на Большом Базаре, торгующих коврами и ювелирными изделиями. Он обычно
завязывал знакомство с английскими и американскими туристами, советуя
им, что купить, где и за какую цену. Туристы, как правило, проводили
один день, осматривая достопримечательности, и останавливались в одном
из многоквартирных домов возле Таксима, известной кольцевой дороги,
огибающей европейский квартал города и ставшей своего рода Бродвеем, где
несколько банков Стамбула демонстрировали свои современные неоновые
вывески. В центре кольца красовалась скульптурная группа: Ататюрк,
выполненный в натуральную величину, вел небольшую, но представительную
группу соотечественников к светлой западной мечте.

- 4 -
Эта квартира (по мнению Олтина) была проникнута тем же духом
прогресса. Центральное отопление, туалет с унитазом, ванна и
бездействующая, но весьма престижная вещь - холодильник. За все -
шестьсот лир в месяц, что составляло по официальному курсу шестьдесят
шесть долларов, но Олтин предложил пятьдесят. Джон стремился поскорее
покинуть отель и поэтому согласился снять эту квартиру на шесть месяцев.
Он возненавидел ее с первого же дня. Но заставив хозяина вынести
безобразные остатки старого дивана, все остальное сохранил в прежнем
виде. Даже фотографии из турецкого журнала для мужчин остались на своем
месте, закрывая трещины в штукатурке. Зачем менять все? Ему нужно было
просто жить здесь, но совсем необязательно наслаждаться этой жизнью.
Он опробовал различные рестораны, каждый день ходил в Консульство
за почтой, осматривал "достопримечательности" и иногда делал пометки в
блокноте.
По четвергам посещал хамам, чтобы избавиться от накопленных за
неделю ядов, и пользовался услугами массажиста.
Постоянно наблюдал за ростом своих усов.
Он чувствовал, что гниет здесь - как содержимое консервной банки,
которую открыли и забыли где-то на кухне.
Оказалось, что существует специальное турецкое слово для катышей
грязи, которые соскабливают с тела в бане. И еще одно, имитирующее шум
кипящей воды: фукер, фукер, фукер. Кипящая вода в представлении турка
символизировала первую стадию полового возбуждения. Это примерно
соответствовало американскому "электрисити".
Иногда, блуждая по темным безрадостным переулкам он как будто видел
ту женщину, но обычно лишь издали или мельком.
Во всяком случае, у него не было уверенности в том, что это она. К
тому же лицо женщины не запомнилось ему, а фотографии сделать не
удалось, потому что он случайно засветил пленку. После таких встреч он
иногда ощущал легкое беспокойство, но не более того.
* * *
Мальчика он встретил в Ушкюдаре. Это случилось в середине ноября,
когда внезапно наступили холода. Он впервые пересек Босфор и, сойдя с
парома на землю (или, точнее, на асфальт) самого большого континента,
ощутил неизъяснимую притягательную силу этого колоссального
пространства.
Еще в Нью-Йорке Джон предполагал, что пробудет в Стамбуле месяца
два, не больше, изучит язык и тогда уже отправится в Азию. Как часто он
гипнотизировал себя, мысленно перечисляя ее чудеса: знаменитые мечети,
Кайзери и Шивы, Бейзекира и Афьонкарахисара, величественный Арарат и еще
восточнее - побережье Каспия, Мешед, Кабул, Гималаи. Теперь эти сирены
были совсем близко. Они сладостно пели и манили его, призывая
погрузиться в их водоворот.
А он отказывался - хотя и ощущал это волшебное очарование. Он
отказывался, потому что привязал себя к мачте и не мог последовать их
призывам. У него оставалась квартира в городе, который находился вне их
досягаемости. Там можно было дождаться весны - пока не придет время
возвращаться в Штаты.
Но все же он отверг описанный в путеводителе рациональный маршрут
от мечети к мечети и посвятил остаток дня сиренам. Пока еще солнце не
село, они могли вести его куда хотели.
Асфальт уступил место булыжной мостовой, мостовая - утоптанной
грязи. Нищета была здесь гораздо более явной, чем в Стамбуле, где из-за

- 5 -
большой перенаселенности даже самые бедные лачуги оказывались трехили
четырехэтажными. В Ушкюдаре те же жалкие строения расползлись по холмам
и напоминали убогих калек в безобразных лохмотьях. От одной грязной
улицы к другой ничего не менялось - все тот же блеклый, унылый пейзаж.
Это была другая Азия: вместо высоких гор и просторных равнин -
однообразные трущобы, бесконечно тянувшиеся по голым холмам; серое
безмолвное пространство.
Невысокий рост, скромный костюм, и, возможно, усы делали его не
похожим на типичного американца, и он мог ходить по этим улицам, не
привлекая к себе внимания. Только любознательный взгляд выдавал в нем
туриста (камера была сдана в ремонт, потому что пленка опять оказалась
засвечена). Теперь, как уверял Олтин (очевидно, желая сделать
комплимент) достаточно было научиться говорить по-турецки - и Джон
вполне сошел бы за турка.
К вечеру ощутимо похолодало. Туман рассеивался и вновь сгущался.
Плоский диск заходящего солнца становился то тусклым, то ярким. Ветер,
казалось, нашептывал какие-то истории об этих домах и их обитателях. Но
Джон не стал прислушиваться. Ему и так было известно о них достаточно -
даже больше, чем хотелось бы. Ускорив шаги, он направился в сторону
пристани.
Возле источника - железной трубы, торчавшей из бесформенной глыбы
бетона, на перекрестке двух узких улиц стоял мальчик лет пяти или шести
и плакал. В каждой руке он держал по большому пластмассовому ведру: одно
красное, другое голубое. Вода выплескивалась на тонкие штанишки и голые
ноги.
Сначала Джон предположил, что ребенок плачет просто от холода.
Сырая, почти обледенелая земля. Ходить по ней босиком...
Потом он увидел сандалии - нечто вроде банных шлепанцев - маленькие
овалы из голубого пластика с одним ремешком, который должен быть зажат
между большим и вторым пальцами.
Мальчик то и дело нагибался и просовывал ремешок между окоченевшими
пальцами, но не успевал сделать и двух шагов, как шлепанцы снова
слетали, и с каждой отчаянной попыткой из ведер выливалось все больше
воды. Мальчик не мог удержать сандалии на ногах и не мог идти без
сандалий.
Увидев все это, Джон с ужасом осознал свою беспомощность. Нельзя
было спросить у мальчика, где он живет, и, взяв его на руки, отнести
домой; нельзя было отругать родителей за то, что ребенок оказался на
улице в такой обуви и без зимней одежды; нельзя было даже отнести ведра
- все это требовало знания языка.
Что же делать? Предложить деньги? Но в данной ситуации от них было
не больше проку, чем от буклета Американского Информационного Агентства!
Никакой возможности оказать помощь, абсолютно никакой.
Между тем, заметив сочувствующего зрителя, мальчик позволил себе
заплакать всерьез.
1 2 3 4 5