Решив изобразить такое же простодушие, он сунул пистолет в кобуру и поднялся. Протянул женщине руку для рукопожатия. Она улыбнулась, но ближе все-таки не подошла.
— На вашем месте, дорогие мои, я бы не стала подниматься на этот холм. С той стороны стережет машина. Огнемет или что-то в этом роде. Если хотите, покажу вам дорогу получше.
— Как эта машина выглядит?
— Никто из нас ее не видел. Но мы видели людей, которые, добравшись до вершины, сгорали. Ужасно.
Это было вполне вероятно; хотя в равной степени было возможно, что его просто заманивали в ловушку.
— Минутку, — сказал он женщине.
Он дал знак Джеки оставаться на месте и медленно пошел вверх по пологому склону. Он внимательно вглядывался в горы накопившегося за годы мусора и, наконец, из груды обломков вытащил полосу обвалившейся потолочной решетки под штукатурку. Дойдя до середины холма, он остановился за одним из Растений, проломивших асфальт и выросших здесь, и с силой швырнул решетку, стараясь перебросить ее через гребень холма. Еще не достигнув верхней точки, она вспыхнула в воздухе ярким, неровным пламенем и, не успев упасть, сгорела дотла. Огонь погас, от деревяшки не осталось и следа.
— Ваша правда, — сказал он, возвращаясь к женщине, — спасибо вам. Джеки поднялась.
— У нас нет ничего съестного, — объявила она, обращаясь не столько к старухе, сколько к тем, кто, как она полагала, караулил в темноте. Привычка никому не доверять была слишком сильна, и так, вдруг, перешагнуть через нее было невозможно.
— Не беспокойтесь, дорогие мои, первое испытание вы прошли. С нашей точки зрения, вы проявили настоящий характер. Если бы вы знали, сколько дураков прямиком лезет наверх… — Она вздохнула. — Меня зовут Элис Нимероу, ВМС. Можете звать просто Элис. — И добавила, опережая возможный вопрос: — Аббревиатура, видите ли, означает, что я военная медицинская сестра, могу прибыть к больному, поставить диагноз и даже иногда оказать помощь.
— Меня зовут Джереми Орвилл, ИТР. Можете звать просто Орвилл. Мое сокращение означает, что я инженер по технике разработки рудников. Если у вас имеются шахты или горные выработки, счастлив буду взглянуть на них.
— А вы, дорогая?
— Джеки Дженис Уити. Без всяких сокращений. Я актриса, ей-богу! У меня тонкие руки, поэтому я довольно много снималась на телевидении в мыльных операх. Но я умею стрелять и не испытываю при этом никаких сомнений.
— Блестяще! Ну пошли, познакомитесь с остальными волками. Нас вполне достаточно, чтобы сколотить неплохую стаю. Джонни! Нэд! Кристи! Эй, где вы там?
Отделившись от неподвижной тьмы и выступив вперед, взмахнули крылья теней.
Джеки в восторге обхватила Орвилла за талию. Она потянула его за ухо и, когда он наклонился, прошептала:
— Все-таки мы, кажется, уцелели. Здорово, а? Такого поворота событий они не ожидали. Всю свою жизнь Джереми Орвилл надеялся на лучшее. Поступив в колледж, он надеялся стать ученым-исследователем. Вместо этого его занесло на весьма удобное и, на первый взгляд, более надежное, чем в Сан-Квентине, место. Он надеялся, что оставит дело и уедет из Дулуте, как только скопит десять тысяч долларов, но, не сколотив и половины означенной суммы, вдруг обнаружил, что успел жениться и стать владельцем симпатичного загородного домика (долой три тысячи долларов плюс арендные выплаты сроком на десять лет). Прежде он надеялся на счастливый брак, но к тому времени (женился он поздно, в тридцать лет) уже научился не слишком уповать на мечты.
К 1972 году, когда на них свалились Растения, он был уже готов переложить бремя своих драгоценных мечтаний на хрупкие плечи четырехлетнего сына. Но юный Нолан в первую же голодовку, поразившую город, не вынес даже бремени собственной жизни. А Тереза после этого протянула всего пару месяцев. О том, что она умерла, он узнал случайно на следующий год, так как незадолго до того сбежал от нее. Орвилл притворялся, что, как и все, ненавидит нашествие (в городах это иначе и не называли), но втайне он наслаждался им, упивался таким положением дел и не желал ничего иного. Накануне нашествия он стоял на пороге серенькой пузатой зрелости, и вдруг ему буквально всучили настоящую жизнь!
Как и всякий, кому удавалось выжить, Орвилл научился не быть щепетильным и разборчивым в средствах, словно герои приключений, которыми он зачитывался в детстве, покупая дешевые журнальчики. Временами он был настолько нещепетилен, что его дела граничили с преступлением. Мир вокруг погибал, но для него это не имело значения: он снова жил. Пока страна агонизировала, он упивался властью. Нет, то было не упоение уютной властью в перчатках, властью достатка и богатства, которая правила прежде. Это было нечто более современное или, напротив, древнее. Такая власть давалась в руки лишь тем, у кого хватало сил утвердить господство величайшего неравенства. Попросту говоря, он служил правительству. Вначале он работал старшим мастером в принудительных трудовых бригадах, позже, хотя и недолго, поскольку события развивались все более стремительно, — директором всей городской службы занятости и распределения работ. Временами он задумывался о том, какая же, в сущности, была разница между ним и, скажем, Эйхманом, но он не давал ходу этим рассуждениям и не позволял им отражаться на деле.
Наконец, благодаря богатому воображению, он сумел вовремя разглядеть несостоятельность правительства и должным образом подготовиться к его падению. Фермеров больше притеснять было нельзя. Они привыкли к независимости и паразитизм городов возмущал их. Они бы взбунтовались и лишили города последних крох продовольствия. Без пайков городские рабы, а они были именно рабами и ничем иным, подняли бы восстание или просто перемерли. Впрочем, перемерли бы они в любом случае. В результате бюрократических махинаций и кое-каких взяток Орвилл устроил себе крепость в подвале Первого Национального Банка и удалился от служения обществу. У него даже случился роман, который, в отличие от семейной жизни, развивался по нарастающей, как и подобает настоящему роману: настойчивые, изощренные ухаживания, экстравагантные заявления, лихорадка, ревность, победы — бесконечная цепь побед — и вечный волнующий привкус смертельной опасности, разлитый по аллеям и ограбленным магазинам умирающего города.
Три года они с Джеки Уити были вместе, три года как один праздничный уик-энд. Если для него жизнь стала такой, разве могла она быть иной для остальных уцелевших? Разве не чувствовали и они в своем сердце тайное ликование, какое чувствуют любовники, потихоньку сбежавшие в незнакомый город? Наверное, да, думал он. Должны чувствовать.
Возле туристского лагеря Брайтон-Бич Растения стояли гуще, а город постепенно сходил на нет. Здесь, в пустынной дикой местности, люди могли считать себя в безопасности.
Пока они продвигались по 61му шоссе на северо-восток, неровные отблески городского пожарища постепенно гасли за спиной, а мерцающий звездный свет закрыла листва. Они вступили в кромешную тьму.
Шли довольно быстро, ибо, несмотря на то, что Растения проламывали дорогу, где только могли, уничтожить ее им так и не удалось. Группе не приходилось продираться сквозь лес, заросший густым подлеском вроде того, который был в этих местах прежде: ветки не лезли в лицо, а куманика не цеплялась за ноги. Не было даже мошкары, поскольку Растения осушили все болота в округе. Единственным препятствием были отдельные рытвины; там же, где Растения взломали асфальт настолько, что началась эрозия, попадались канавы.
Орвилл и его спутники шли по шоссе до тех пор, пока на востоке, просвечивая сквозь лес, не забрезжило серое утро. Затем они повернули к свету в направлении озера. Раньше оно было видно из машины, едущей по дороге. Двигаться по шоссе дальше было опасно. Шоссе являлось продолжением города, частью, которая должна разделить его судьбу. К тому же их мучила жажда. А если повезет, они смогут наловить в озере рыбы. Этот маршрут они не выбирали, его навязали обстоятельства. Разумнее было бы, ввиду приближающейся зимы, направиться к югу, но это означало, что нужно обогнуть горящий город. Как ни крути, подобная перспектива ни с какой стороны не привлекала. На западе — не было воды, на востоке — ее было слишком много. Озеро Верхнее хоть и сократилось в размерах, оставалось слишком серьезной преградой. Можно допустить, что в одном из прибрежных поселков сохранились пригодные для дела лодки, тогда можно было бы начать пиратствовать, как сделали буксирщики три года назад, когда в Дулуте пересохла гавань. Но лучше всего было двигаться на северо-восток, по берегу озера, и грабить деревни и фермы. О зиме можно побеспокоиться, когда она наступит.
В Озере Верхнем полным-полно разной рыбы. Ушастые окуни, поджаренные на костре из плавника, даже без соли были очень хороши. После еды они обсудили, стараясь быть оптимистами, свое теперешнее положение и планы на будущее. Выбор был небогат: условия диктовала ситуация. Обсуждения, впрочем, требовали не приготовления и сборы, а вопрос, кому из шестнадцати мужчин, способных возглавить отряд, следует взять на себя руководство.
Люди в группе подобрались случайно. Между собой были знакомы только семейные пары. Общественная жизнь в последние годы замерла, единственным видом объединений, существовавших в городах, были банды, и если кто-то из этих людей прежде входил в банду, то теперь он предпочитал об этом помалкивать. Никто из претендентов на лидерство не горел желанием рассказать, каким образом ему удалось выжить. Такая сдержанность была естественна и приличествовала случаю: они, по крайней мере, не озверели настолько, чтобы ликовать по поводу собственной развращенности и хвастать своими преступлениями. Они поступали так, как были вынуждены поступать, и это вовсе не означало, что они должны этим гордиться.
От создавшейся неловкости их избавила Элис — она рассказала о себе, и рассказ ее был необыкновенно прост и лишен, скажем так, чего-то неприятного. С первых дней голода она переселилась в главный госпиталь и жила в изоляторе. Работники больницы спекулировали медицинскими препаратами и выгодно использовали свое профессиональное мастерство, а потому сумели пережить тяжкую пору, вплоть до последнего времени, когда стало уже совсем плохо. Среди выживших остались в основном средний медперсонал и студенты-медики. Врачи сразу после падения правительства, когда в городе стали править анархия и голод, бежали в свои загородные дома.
Последние годы Элис бродила по городу, защищенная, как броней, простодушием и своими знаниями, ибо ее специальность служила охранной грамотой даже в среде самых опустившихся людей.
Кроме того, она была твердо убеждена, что уже перешагнула тот возрастной порог, за которым нет нужды бояться насильников. Так она познакомилась со многими из своих теперешних друзей-отверженных, которых и взялась представить, уверенно и тактично. Она рассказала и о других уцелевших, а также о тех изощренных приемах и хитроумных уловках, благодаря которым им удалось спастись от голодной смерти.
— Крысы? — спросила Джеки, стараясь подавить отвращение и не показаться слишком утонченной.
— Да, дорогая, многие из нас пробовали. Должна признать, это чрезвычайно неприятно. Кое-кто из слушателей согласно кивнул головой.
— Людоеды в городе тоже попадались, но это жалкие заблудшие души, а вовсе не то, что рисует ваше воображение. Они всегда так трогательно стремились поболтать, потому что жили в полном одиночестве. К счастью, мне не случалось набрести на голодного людоеда, а то бы я, пожалуй, относилась к ним иначе.
Когда солнце подобралось к полуденной точке, утомление и полнейшее сходство судеб заставило и всех остальных, отбросив опасения, рассказать о своем прошлом. Впервые Орвилл осознал, что он был не таким уж чудовищем и воплощением беззакония, каким он себя порой представлял. Даже когда он сообщил, что командовал принудительными отрядами, слушатели не выказали ни враждебности, ни оскорбленных чувств, хотя некоторым из них пришлось в свое время побывать в таких отрядах.
Нашествие всех сделало более терпимыми: теперь люди относились к тому, как другие достигают своей цели, ну прямо как делегаты конгресса антропологов.
Было жарко, и хотелось спать. Снимая барьеры отчужденности, они устали не меньше, чем за ночь трудной ходьбы.
Отряд выставил часовых, но один из них, видимо, все-таки заснул. Еще до того, как они что-либо осознали, сопротивляться было уже бесполезно. Фермеров, голодных, злых и оборванных, было втрое больше, и пока волки, заслуживающие скорей названия агнцев, спали, они сумели захватить большую часть оружия и не дать воспользоваться тем, что осталось.
Исключением был Кристи — Орвиллу он с самого начала приглянулся: этот парень успел выстрелом в голову уложить старика-фермера. Кристи тут же придушили.
Все произошло очень быстро. Джеки, однако, успела в последний раз поцеловать Орвилла. Когда ее грубо оттолкнул фермер помоложе, у которого и мускулов было побольше, чем у остальных, она улыбнулась той самой сладостно-горькой улыбкой, которую приберегала для подобных случаев.
Глава 5
КРОВАВЫЕ РОДСТВЕННИКИ
В тот вечер Леди уложила Блоссом в постель и подоткнула ей одеяло, точно та еще была маленькой. Впрочем, ей и было-то всего тринадцать лет. На улице мужчины продолжали возиться с этим. Страшное дело. Ох, если бы можно было заткнуть уши.
— Как бы я хотела, мамочка, чтобы им не приходилось этим заниматься, — прошептала Блоссом.
— Это необходимо, дорогая, — необходимое зло. Эти люди убили бы нас не колеблясь. Тебе тепло? Одеяльце-то тонкое.
— Но почему мы их попросту не хороним?
— Отцу лучше знать, Блоссом. Я уверена — для него это тоже мучительно. Твой… брат Бадди, — Леди называла своего пасынка братом Нейла и Блоссом, но всегда помнила, что это в лучшем случае полуправда, и запиналась, произнося слово «брат», — раньше относился к этому точно так же, как ты.
— Сегодня вечером его там не было. Я спрашивала Мериэнн. Она сказала, что он ушел на западное поле.
— Он сторожит его от других мародеров. Туда ведь тоже могут прийти мародеры.
Непрерывный скрежещущий звук проникал сквозь легкое плетение стен летнего жилища и повисал в воздухе. Леди откинула прядь седых волос и напустила на себя выражение, схожее с суровостью.
— Теперь мне нужно идти по делам, дорогая.
— Ты оставишь свет?
Блоссом прекрасно знала о том, что нельзя жечь масло без надобности — даже такое, как это, отжатое из Растений. Она просто прикидывала, насколько далеко можно зайти в своих желаниях.
Леди тоже понимала, что этот вечер не такой, как обычно.
— Да, — уступила она, — только убавь побольше.
Прежде чем опустить занавеску, отделявшую постель от общей комнаты, она спросила, помолилась ли Блоссом.
— Ну мама! Леди опустила занавеску, не говоря дочери ни слова упрека, прощая ее смутный протест, который отец, без сомнения, счел бы за нечестивость, достойную наказания.
Но ничего не поделаешь — Леди была довольна, что Блоссом не слишком религиозна (а только в этом и состояла ее вина) и не приемлет неистового, безрассудного отцовского кальвинизма. Нет в ней ни пылкой страсти, ни трепета душевного. Но это и хорошо. Если ты вынужден поступать как безбожник, думала Леди, то выставлять себя христианином — чистое лицемерие.
Она и сама сильно сомневалась, существует ли Бог, которому молился ее муж. Если да, то чего ради ему молиться? Вечность назад он распорядился судьбой всех живущих. Приговор давно подписан, и никакая молитва не сможет обжаловать его. Бог подобен древним ацтекским идолам, которые жаждут кровавых жертв, приносимых на каменные алтари. Ревнивый, мстительный, кровавый Бог первобытных людей. Какой там текст Андерсон выбрал из Священного Писания в прошлое воскресенье? Кого-то из малых пророков. Леди пошуршала страницами огромной мужниной Библии. Вот оно — у Наума: «…Господь есть Бог ревнитель и мститель; мститель Господь и страшен во гневе: мстит Господь врагам Своим, и не пощадит противников Своих». Вот и весь Бог!
Когда опустилась занавеска, Блоссом выползла из постели и покорно помолилась. От заученных фраз она перешла к своим личным просьбам — вначале о благодеяниях для всех: чтобы урожай был хорошим, чтобы следующим мародерам повезло больше и они смогли убежать; затем о милостях более деликатного свойства: чтобы у нее быстрее росли волосы и она снова могла их завивать, чтобы ее грудь была чуть полнее, хотя для ее возраста она была достаточно полной — за это она воздала благодарность. А когда она снова уютно устроилась в постели, формальные просьбы уступили место просто желаниям, и она размечталась о том, что ушло в прошлое или еще только должно случиться.
Она так и уснула под нескончаемый скрежет машины, которая продолжала молоть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20