Нельзя было не залюбоваться ее прелестной фигуркой!
«Что же мне делать? – терзался министр. – Не лучше ли попытаться самому выяснить, каковы его намерения?»
Он вышел, а девушка, погруженная в раздумья, так и осталась сидеть у порога. «Отчего так легко текут слезы. – сокрушалась она. – Что подумал отец?» Тут как раз принесли письмо, и она сразу же прочла его, хотя, казалось бы…
«Жестокость твоя,
Увы, слишком обычна
Для нашего мира.
Только я, тебя не забывший,
Совсем не похож на других…»
«Как жесток, даже и не намекнет…» – подумала девушка, и горько ей стало чрезвычайно, но все же она ответила:
«Говорил – „не забуду“,
А сам, как видно, готов уже
Забыть обо всем.
Право же, твой пример
Куда моего обычней…»
Больше она не написала ни слова, и юноша был в недоумении. Говорят, что он еще и еще раз перечитывал ее письмо, задумчиво склонив голову…
Листья глициний
Основные персонажи
Великий министр (Гэндзи) , 39 лет
Сайсё-но тюдзё, Тюнагон (Югири) , 18 лет, – сын Гэндзи и Аои
Юная госпожа , 11 лет, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси
Министр Двора, Великий министр (То-но тюдзё) , – брат Аои, первой супруги Гэндзи
Девушка, молодая госпожа (Кумои-но кари) , 20 лет, – младшая дочь министра Двора, возлюбленная Югири
То-но тюдзё (Касиваги) , 23 (24) года, – сын министра Двора
Бэн-но сёсё (Кобай) – сын министра Двора
Нёго Кокидэн – дочь министра Двора, наложница имп. Рэйдзэй
Госпожа Весенних покоев (Мурасаки) – супруга Гэндзи
То-найси-но сукэ – дочь Корэмицу, возлюбленная Югири
Госпожа Акаси , 30 лет, – возлюбленная Гэндзи
Государь (Рэйдзэй) – сын Фудзицубо и Гэндзи (официально – сын имп. Кирицубо)
Принц Весенних покоев (будущий имп. Киндзё) – сын имп. Судзаку и наложницы Дзёкёдэн
Даже праздничная суета, царившая в доме на Шестой линии по случаю представления юной госпожи ко двору, не могла вывести Сайсё-но тюдзё из унылой задумчивости, которая и самого его повергала в жестокое недоумение. «Стоит ли так упорствовать? – думал он. – Я слышал, что министр готов пойти на уступки и стать «спящим хранителем застав» (224), коли я проявлю достаточную настойчивость. Но не лучше ли дождаться поры, когда никто не посмеет пренебречь мною?» И как ни тяжело было у него на сердце, он подавлял жалобы и притворялся спокойным и беззаботным.
Девушка же, встревоженная намеками отца, печалилась и вздыхала. «Если это правда, – думала она, – мне не на что больше надеяться».
Да, как ни розны были их мысли, оба лишь друг о друге и помышляли.
От решительности, с которой министр Двора противился их союзу, не осталось и следа. «Если переговоры с принцем Накацукаса в самом деле увенчаются успехом, – думал он, – придется устраивать судьбу дочери иным образом, что будет не так-то легко, ибо, не говоря уже о незавидном положении ее будущего супруга, честь семьи наверняка окажется запятнанной. Ведь как ни старались сохранить происшедшее в тайне, сплетен избежать не удалось. Ничего не остается, как, примирившись с поражением, сделать вид, что и не возражал никогда», – решил в конце концов министр.
Обращаться открыто к Великому министру ему не хотелось, ибо, сохраняя наружную невозмутимость, оба чувствовали себя обиженными. Опасаясь, что, сделав первый шаг, он уронит себя в глазах света, министр Двора медлил, а тем временем подошел Двадцатый день Третьей луны, день поминовения госпожи Оомия, и министр Двора решил посетить храм Гокуракудзи. Он приехал туда во всем блеске своего величия, сопутствуемый сыновьями. В храме собрались многие сановники и вельможи, но едва ли не прекраснее всех был Сайсё-но тюдзё. Благородный муж в полном расцвете лет, он был наделен всеми возможными достоинствами: красотой, умом, дарованиями. С некоторых пор, затаив в душе обиду, Сайсё-но тюдзё избегал встреч с министром Двора и теперь держался весьма принужденно, хотя и старался ничем не выдавать своего волнения. Министр же чаще обычного устремлял на него свой взор.
Дары для монахов, читающих сутры, были присланы и из дома на Шестой линии. Разумеется, о многом позаботился и Сайсё-но тюдзё, проявив поистине трогательную предусмотрительность.
Когда день склонился к вечеру, все двинулись в обратный путь. Цветы, осыпаясь с веток, кружились в воздухе, по земле стлалась вечерняя дымка, погружая окрестности в неясную мглу. Уносясь мыслями в прошлое, министр умиленно шептал какие-то старые песни. Сайсё-но тюдзё, очарованный удивительной красотой вечернего пейзажа, ехал, глубоко задумавшись, и не очнулся даже тогда, когда люди вокруг зашумели: «Кажется, собирается дождь!» Министр Двора, очевидно тронутый задумчивым видом Сайсё-но тюдзё, потянул его за рукав.
– Неужели вы до сих пор сердитесь. – спросил он. – Подумайте о той, что соединила нас сегодня в этом храме, и постарайтесь простить меня. Скорее я могу обижаться на вас за пренебрежение, которое вы выказываете мне, забывая о том, что век мой близится к концу.
– О да, ведь и ушедшая завещала мне во всем полагаться на вас, – смущенно ответил юноша, – но, увы, видя, что вы не удостаиваете меня внимания…
Тут полил страшный дождь, подул ветер, и все бросились кто куда.
Сайсё-но тюдзё был в недоумении: никогда раньше министр Двора не говорил с ним так ласково. Разумеется, он сразу же подумал о девушке, и хотя министр не сказал ничего определенного… От волнения Сайсё-но тюдзё всю ночь не смыкал глаз, о том о сем размышляя…
Неужели было наконец вознаграждено его терпение? Министр явно собирался уступить и ждал подходящего случая…
В начале Четвертой луны в саду министра Двора расцвели глицинии, да так пышно, как еще не бывало. Желая достойно отметить это событие, министр собрал в своем доме гостей. Любуясь цветами, гости услаждали слух музыкой. В сумерках, когда цветы казались особенно яркими, министр отправил к Сайсё-но тюдзё одного из своих сыновей, То-но тюдзё.
«Не могу не сожалеть о том, что наша встреча под сенью цветов была столь непродолжительной… Коли имеете досуг, не соблаговолите ли наведаться ко мне…» – передал он на словах, в письме же написал следующее:
«В нашем саду
Так ярки сегодня глицинии,
Быть может, и ты
Придешь в этот час вечерний,
Чтобы проститься с весной?..»
Письмо было привязано к ветке глицинии и в самом деле поразительно прекрасной. Столь долгожданное послание заставило сердце Сайсё-но тюдзё несказанно забиться, и он почтительно произнес:
– Удастся ль сорвать?
Среди прекрасных глициний
Снова блуждаю.
В сумрачной дымке вечерней
Все так неясно, так зыбко…
Впрочем, боюсь, что ответил невпопад… – добавил он. – Но, может быть, вы согласитесь замолвить за меня словечко?
– Я готов быть вашим проводником. – ответил То-но тюдзё.
– О, такой чести я не заслуживаю. – возразил Сайсё-но тюдзё и отправил его обратно. А сам прошел в покои отца и показал ему письмо.
– Видно, министр Двора что-то задумал, раз ведет себя так. – сказал Гэндзи. – Если он решился наконец сделать первый шаг, то я готов простить ему даже ту непочтительность, которую он проявил когда-то по отношению к своей престарелой родительнице.
Право, в его самоуверенном тоне было что-то неприятное.
– Не думаю, чтобы речь шла именно об этом. Скорее всего он просто хочет немного развлечься, воспользовавшись тем, что глицинии возле его дома расцвели пышнее обыкновенного, а поскольку время сейчас спокойное. – ответил Сайсё-но тюдзё.
– Так или иначе, он нарочно прислал гонца, поэтому советую тебе поспешить.
Не умея проникнуть в намерения министра Двора, Сайсё-но тюдзё не знал, что и думать, и с трудом скрывал волнение.
– Полагаю, что тебе лучше не надевать темного платья. Синий цвет к лицу молодым людям, не занимающим значительного положения в мире. А ты можешь позволить себе что-нибудь понаряднее, – посоветовал Великий министр и, выбрав из собственных платьев особенно изысканное носи и несколько нижних одеяний, вручил их телохранителю сына, чтобы тот отнес в его покои.
Вернувшись к себе, Сайсё-но тюдзё долго наряжался и появился в доме министра Двора, когда совсем уже стемнело и хозяин начал проявлять нетерпение. Семь или восемь сыновей министра во главе с То-но тюдзё вышли навстречу гостю и провели его в покои отца. Все они были хороши собой, но ни один не мог сравниться с Сайсё-но тюдзё, пленявшим взоры нежной прелестью лица, стройностью стана, изяществом манер…
Министр позаботился о том, чтобы Сайсё-но тюдзё был оказан любезный прием. Сам же облачился в парадное платье и, собираясь выйти к гостю, сказал госпоже Северных покоев и прислуживающим ей дамам:
– Постарайтесь разглядеть его потихоньку. Сайсё-но тюдзё очень красив и с годами становится все прекраснее. А с каким достоинством он держится! Он затмевает всех, и мне иногда кажется, что теперь, когда красота его достигла расцвета, он превосходит даже своего отца. Разумеется, Великий министр отличается поистине необыкновенным изяществом и редким обаянием – на него глядя, невольно забываешь о печалях мирских и не можешь удержаться от улыбки. Правда, иной раз он обнаруживает недостаток твердости при решении государственных дел, но что тут удивительного? При его утонченности… А сын – и это признают все – превзошел отца в науках, к тому же он гораздо мужественнее и рассудительнее.
Принарядившись, министр вышел к гостю. Обменявшись с ним церемонными приветствиями, он перевел разговор на цветы.
– Весенние цветы прекрасны, спору нет. Кто не восхищается, глядя, как раскрываются они один за другим, поражая разнообразием оттенков? Но, непостоянные, они покидают нас, опадая. Когда же мы печалимся, о них сожалея, вдруг зацветает глициния и цветет «до самого лета» (265). Именно это и придает ей столь неповторимое очарование в наших глазах. Да и цвет доставляет тайную отраду сердцу…
Тут министр многозначительно улыбается, и улыбка сообщает его лицу особую прелесть.
На небо выплывает луна, но цветы неразличимы в окутавшей сад дымке. Это, однако, не мешает министру восхвалять их, одновременно потчуя гостей вином и услаждая их слух музыкой. Притворяясь сильно захмелевшим, он то и дело подносит Сайсё-но тюдзё чашу, и тот при всей осмотрительности своей не умеет отказаться.
– Вас по заслугам считают одним из ученейших мужей Поднебесной, – говорит министр. – Право, вы слишком хороши для этих последних времен. Жаль только, что вы пренебрегаете мною, словно не замечая, что годы мои близятся к концу. Даже в старинных книгах говорится о почтительности к старейшинам рода. Вы не можете не знать, чему учат нас древние мудрецы, и все же огорчаете меня невниманием.
Плача, разумеется, хмельными слезами, он довольно ловко приоткрывает свои тайные мысли.
– О, как вы можете так думать? Я всегда видел в вас замену ушедшей и готов был ради вас пожертвовать собственной жизнью. Чем заслужил я такие упреки? Простите, но, наверное, по неразумению своему и тупости я не в силах понять. – оправдывается Сайсё-но тюдзё, и министр, сочтя обстоятельства благоприятными, произносит:
– «Листья с изнанки простодушно открыла глициния…» (256)
Поняв намек, То-но тюдзё срывает самую пышную и яркую кисть глицинии и подносит ее гостю вместе с чашей вина. Видя, что тот, приняв цветы, не знает, что с ними делать, министр говорит:
– Станем ли мы
На эти глицинии сетовать?
Цвет их так ярок…
Вот только старой сосне
Слишком долго ждать их пришлось…
Сайсё-но тюдзё берет чашу и, отдавая дань приличиям, с изяществом склоняется в благодарственном поклоне.
– Как часто весна
Увлажняла росою холодной
Мои рукава.
Неужели сегодня и для меня
Эти цветы расцвели? (267)
С этими словами он передает чашу То-но тюдзё:
– Кисти глицинии
Напомнили мне рукава
Девы прелестной.
Под любящим взором все ярче,
Пышней расцветают они…
Так передавали они чашу один другому, но скоро совсем захмелели и песни их стали довольно невнятны; во всяком случае, ничего боле значительного сказано не было.
В небе тускло светился семидневный месяц, отражаясь в темной зеркале пруда. Деревья еще не радовали взоры пышной листвой, но причудливо искривленные сосны, хотя и не такие уж высокие, казались необыкновенно утонченными из-за свисающих с них цветущих глициний.
Все тот же Бэн-то сёсё звонко запел «Тростниковую изгородь».
– Что за странный выбор. – удивился министр и, поддевая, изменил слова: «Видно, из старого дома…» Голос его звучал прекрасно. До поздней ночи веселились они, и от былых обид не осталось и следа. Когда совсем стемнело, Сайсё-но тюдзё, притворившись захмелевшим, пожаловался То-но тюдзё:
– Я чувствую себя слишком неуверенно. Боюсь, что мне не добраться до дому… Не уступите ли вы мне на ночь свою опочивальню?
Услыхав это, министр сказал:
– Подыщите-ка гостю место для отдыха! Я же, с вашего позволения, удалюсь, дабы не оскорблять ваших чувств своим непристойным видом. – И он скрылся внутри.
– Вы, кажется, желаете провести ночь под сенью цветов. – спросил То-но тюдзё. – Я не ошибся? Мудрено быть проводником…
– Не к добру такие слова. – попенял ему Сайсё-но тюдзё. – Разве союз глицинии с сосной (268) представляется вам ненадежным?
То-но тюдзё, хоть и чувствовал себя обиженным, невольно залюбовался его красивым лицом, а как он и сам давно уже желал подобного исхода, то охотно принял на себя обязанности проводника.
«Уж не сон ли это?» – думал Сайсё-но тюдзё. Наконец-то было вознаграждено его терпение. Девушка с трудом преодолевала смущение и все же показалась ему еще прекраснее прежнего.
– Я так страдал, что едва не «стал для мира первым примером…» (269, 270), но вынес все испытания, и вот… А ваша жестокость поистине беспримерна, – пенял он ей. – Вы слышали, как Бэн-но сёсё пел «Тростниковую изгородь»? Вот насмешник! Мне так хотелось ответить ему песней «Речные Уста».
«Это было бы тем более неуместно!. – подумала девушка и сказала:
– Имя мое
Подхватила река у заставы
Речные Уста.
Отчего ж не сумел его задержать
Заставы надежный страж?
Могу ли я не сетовать?..
Она была прелестна.
Улыбнувшись, Сайсё-но тюдзё ответил:
– Слух тот проник
Чрез заставу Протоки, я знаю.
Для чего же теперь
Обвинять во всем понапрасну
Заставу Речные Уста?
Когда б вы знали, как тяжко страдал я все эти годы, я едва не лишился рассудка.
Притворившись захмелевшим, он словно забыл о приличиях и о том, что «бывает рассвет» (6). Когда пришло время отправляться домой, дамы никак не могли разбудить его.
– Какая дерзость. – рассердился министр.
Однако не успело заняться утро, как Сайсё-но тюдзё уехал. Нельзя было не залюбоваться этим «утренним ликом» (271)!
Положенное послание он постарался отправить, как и прежде, тайно, но почему-то на этот раз девушке было еще труднее ответить. Самые язвительные из прислужниц переглядывались, подталкивая друг друга локтями. Когда же пришел министр и стал читать письмо, она совсем растерялась. Да и могло ли быть иначе?
«Как горько, что Вы и теперь не хотите полностью довериться мне. – писал Сайсё-но тюдзё. – О, когда б я мог исчезнуть из этого мира…
Ты меня не кори,
Нет в руках моих больше силы
Рукава выжимать тайком.
Посмотри – и сегодня на них
Прозрачные капли повисли…»
Видно было, что он успел уже приобрести некоторый опыт на этой стезе.
– Его почерк стал еще лучше. – улыбнулся министр.
От прежней досады не осталось и следа. Видя, что девушка никак не может написать ответ, министр принялся было пенять ей за это, но, заметив, что его присутствие смущает ее, вышел.
Гонца Сайсё-но тюдзё осыпали щедрыми дарами. То-но тюдзё устроил ему самый любезный прием. Можно себе представить, какое облегчение испытал гонец, получивший наконец возможность свободно входить в дом, куда до сих пор пробирался украдкой, стараясь никому не попадаться на глаза. Гонцом Сайсё-но тюдзё был Укон-но дзо – один из преданнейших его приближенных.
Слух о происшедшем дошел и до министра с Шестой линии. Когда Сайсё-но тюдзё предстал перед ним во всем блеске своей удивительной красоты, министр, внимательно посмотрев на него, спросил:
– Как прошло сегодняшнее утро? Надеюсь, вы отправили письмо вовремя? Мне известно немало случаев, когда самые мудрые люди теряли голову из-за женщин. Вы же сумели доказать свое превосходство над другими, ибо проявили редкую выдержку и ничем не запятнали своего доброго имени. Министр Двора был непоколебим, но и ему не оставалось ничего другого, как уступить. Интересно, что говорят об этом в мире? Смею надеяться, что вы и впредь будете вести себя благоразумно, не проявляя заносчивости и не упиваясь одержанной победой. На первый взгляд министр Двора может показаться человеком вполне уравновешенным и великодушным, однако и у него есть свои слабости, подчас недостойные его высокого звания, и сообщаться с ним близко не так просто, как кажется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
«Что же мне делать? – терзался министр. – Не лучше ли попытаться самому выяснить, каковы его намерения?»
Он вышел, а девушка, погруженная в раздумья, так и осталась сидеть у порога. «Отчего так легко текут слезы. – сокрушалась она. – Что подумал отец?» Тут как раз принесли письмо, и она сразу же прочла его, хотя, казалось бы…
«Жестокость твоя,
Увы, слишком обычна
Для нашего мира.
Только я, тебя не забывший,
Совсем не похож на других…»
«Как жесток, даже и не намекнет…» – подумала девушка, и горько ей стало чрезвычайно, но все же она ответила:
«Говорил – „не забуду“,
А сам, как видно, готов уже
Забыть обо всем.
Право же, твой пример
Куда моего обычней…»
Больше она не написала ни слова, и юноша был в недоумении. Говорят, что он еще и еще раз перечитывал ее письмо, задумчиво склонив голову…
Листья глициний
Основные персонажи
Великий министр (Гэндзи) , 39 лет
Сайсё-но тюдзё, Тюнагон (Югири) , 18 лет, – сын Гэндзи и Аои
Юная госпожа , 11 лет, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси
Министр Двора, Великий министр (То-но тюдзё) , – брат Аои, первой супруги Гэндзи
Девушка, молодая госпожа (Кумои-но кари) , 20 лет, – младшая дочь министра Двора, возлюбленная Югири
То-но тюдзё (Касиваги) , 23 (24) года, – сын министра Двора
Бэн-но сёсё (Кобай) – сын министра Двора
Нёго Кокидэн – дочь министра Двора, наложница имп. Рэйдзэй
Госпожа Весенних покоев (Мурасаки) – супруга Гэндзи
То-найси-но сукэ – дочь Корэмицу, возлюбленная Югири
Госпожа Акаси , 30 лет, – возлюбленная Гэндзи
Государь (Рэйдзэй) – сын Фудзицубо и Гэндзи (официально – сын имп. Кирицубо)
Принц Весенних покоев (будущий имп. Киндзё) – сын имп. Судзаку и наложницы Дзёкёдэн
Даже праздничная суета, царившая в доме на Шестой линии по случаю представления юной госпожи ко двору, не могла вывести Сайсё-но тюдзё из унылой задумчивости, которая и самого его повергала в жестокое недоумение. «Стоит ли так упорствовать? – думал он. – Я слышал, что министр готов пойти на уступки и стать «спящим хранителем застав» (224), коли я проявлю достаточную настойчивость. Но не лучше ли дождаться поры, когда никто не посмеет пренебречь мною?» И как ни тяжело было у него на сердце, он подавлял жалобы и притворялся спокойным и беззаботным.
Девушка же, встревоженная намеками отца, печалилась и вздыхала. «Если это правда, – думала она, – мне не на что больше надеяться».
Да, как ни розны были их мысли, оба лишь друг о друге и помышляли.
От решительности, с которой министр Двора противился их союзу, не осталось и следа. «Если переговоры с принцем Накацукаса в самом деле увенчаются успехом, – думал он, – придется устраивать судьбу дочери иным образом, что будет не так-то легко, ибо, не говоря уже о незавидном положении ее будущего супруга, честь семьи наверняка окажется запятнанной. Ведь как ни старались сохранить происшедшее в тайне, сплетен избежать не удалось. Ничего не остается, как, примирившись с поражением, сделать вид, что и не возражал никогда», – решил в конце концов министр.
Обращаться открыто к Великому министру ему не хотелось, ибо, сохраняя наружную невозмутимость, оба чувствовали себя обиженными. Опасаясь, что, сделав первый шаг, он уронит себя в глазах света, министр Двора медлил, а тем временем подошел Двадцатый день Третьей луны, день поминовения госпожи Оомия, и министр Двора решил посетить храм Гокуракудзи. Он приехал туда во всем блеске своего величия, сопутствуемый сыновьями. В храме собрались многие сановники и вельможи, но едва ли не прекраснее всех был Сайсё-но тюдзё. Благородный муж в полном расцвете лет, он был наделен всеми возможными достоинствами: красотой, умом, дарованиями. С некоторых пор, затаив в душе обиду, Сайсё-но тюдзё избегал встреч с министром Двора и теперь держался весьма принужденно, хотя и старался ничем не выдавать своего волнения. Министр же чаще обычного устремлял на него свой взор.
Дары для монахов, читающих сутры, были присланы и из дома на Шестой линии. Разумеется, о многом позаботился и Сайсё-но тюдзё, проявив поистине трогательную предусмотрительность.
Когда день склонился к вечеру, все двинулись в обратный путь. Цветы, осыпаясь с веток, кружились в воздухе, по земле стлалась вечерняя дымка, погружая окрестности в неясную мглу. Уносясь мыслями в прошлое, министр умиленно шептал какие-то старые песни. Сайсё-но тюдзё, очарованный удивительной красотой вечернего пейзажа, ехал, глубоко задумавшись, и не очнулся даже тогда, когда люди вокруг зашумели: «Кажется, собирается дождь!» Министр Двора, очевидно тронутый задумчивым видом Сайсё-но тюдзё, потянул его за рукав.
– Неужели вы до сих пор сердитесь. – спросил он. – Подумайте о той, что соединила нас сегодня в этом храме, и постарайтесь простить меня. Скорее я могу обижаться на вас за пренебрежение, которое вы выказываете мне, забывая о том, что век мой близится к концу.
– О да, ведь и ушедшая завещала мне во всем полагаться на вас, – смущенно ответил юноша, – но, увы, видя, что вы не удостаиваете меня внимания…
Тут полил страшный дождь, подул ветер, и все бросились кто куда.
Сайсё-но тюдзё был в недоумении: никогда раньше министр Двора не говорил с ним так ласково. Разумеется, он сразу же подумал о девушке, и хотя министр не сказал ничего определенного… От волнения Сайсё-но тюдзё всю ночь не смыкал глаз, о том о сем размышляя…
Неужели было наконец вознаграждено его терпение? Министр явно собирался уступить и ждал подходящего случая…
В начале Четвертой луны в саду министра Двора расцвели глицинии, да так пышно, как еще не бывало. Желая достойно отметить это событие, министр собрал в своем доме гостей. Любуясь цветами, гости услаждали слух музыкой. В сумерках, когда цветы казались особенно яркими, министр отправил к Сайсё-но тюдзё одного из своих сыновей, То-но тюдзё.
«Не могу не сожалеть о том, что наша встреча под сенью цветов была столь непродолжительной… Коли имеете досуг, не соблаговолите ли наведаться ко мне…» – передал он на словах, в письме же написал следующее:
«В нашем саду
Так ярки сегодня глицинии,
Быть может, и ты
Придешь в этот час вечерний,
Чтобы проститься с весной?..»
Письмо было привязано к ветке глицинии и в самом деле поразительно прекрасной. Столь долгожданное послание заставило сердце Сайсё-но тюдзё несказанно забиться, и он почтительно произнес:
– Удастся ль сорвать?
Среди прекрасных глициний
Снова блуждаю.
В сумрачной дымке вечерней
Все так неясно, так зыбко…
Впрочем, боюсь, что ответил невпопад… – добавил он. – Но, может быть, вы согласитесь замолвить за меня словечко?
– Я готов быть вашим проводником. – ответил То-но тюдзё.
– О, такой чести я не заслуживаю. – возразил Сайсё-но тюдзё и отправил его обратно. А сам прошел в покои отца и показал ему письмо.
– Видно, министр Двора что-то задумал, раз ведет себя так. – сказал Гэндзи. – Если он решился наконец сделать первый шаг, то я готов простить ему даже ту непочтительность, которую он проявил когда-то по отношению к своей престарелой родительнице.
Право, в его самоуверенном тоне было что-то неприятное.
– Не думаю, чтобы речь шла именно об этом. Скорее всего он просто хочет немного развлечься, воспользовавшись тем, что глицинии возле его дома расцвели пышнее обыкновенного, а поскольку время сейчас спокойное. – ответил Сайсё-но тюдзё.
– Так или иначе, он нарочно прислал гонца, поэтому советую тебе поспешить.
Не умея проникнуть в намерения министра Двора, Сайсё-но тюдзё не знал, что и думать, и с трудом скрывал волнение.
– Полагаю, что тебе лучше не надевать темного платья. Синий цвет к лицу молодым людям, не занимающим значительного положения в мире. А ты можешь позволить себе что-нибудь понаряднее, – посоветовал Великий министр и, выбрав из собственных платьев особенно изысканное носи и несколько нижних одеяний, вручил их телохранителю сына, чтобы тот отнес в его покои.
Вернувшись к себе, Сайсё-но тюдзё долго наряжался и появился в доме министра Двора, когда совсем уже стемнело и хозяин начал проявлять нетерпение. Семь или восемь сыновей министра во главе с То-но тюдзё вышли навстречу гостю и провели его в покои отца. Все они были хороши собой, но ни один не мог сравниться с Сайсё-но тюдзё, пленявшим взоры нежной прелестью лица, стройностью стана, изяществом манер…
Министр позаботился о том, чтобы Сайсё-но тюдзё был оказан любезный прием. Сам же облачился в парадное платье и, собираясь выйти к гостю, сказал госпоже Северных покоев и прислуживающим ей дамам:
– Постарайтесь разглядеть его потихоньку. Сайсё-но тюдзё очень красив и с годами становится все прекраснее. А с каким достоинством он держится! Он затмевает всех, и мне иногда кажется, что теперь, когда красота его достигла расцвета, он превосходит даже своего отца. Разумеется, Великий министр отличается поистине необыкновенным изяществом и редким обаянием – на него глядя, невольно забываешь о печалях мирских и не можешь удержаться от улыбки. Правда, иной раз он обнаруживает недостаток твердости при решении государственных дел, но что тут удивительного? При его утонченности… А сын – и это признают все – превзошел отца в науках, к тому же он гораздо мужественнее и рассудительнее.
Принарядившись, министр вышел к гостю. Обменявшись с ним церемонными приветствиями, он перевел разговор на цветы.
– Весенние цветы прекрасны, спору нет. Кто не восхищается, глядя, как раскрываются они один за другим, поражая разнообразием оттенков? Но, непостоянные, они покидают нас, опадая. Когда же мы печалимся, о них сожалея, вдруг зацветает глициния и цветет «до самого лета» (265). Именно это и придает ей столь неповторимое очарование в наших глазах. Да и цвет доставляет тайную отраду сердцу…
Тут министр многозначительно улыбается, и улыбка сообщает его лицу особую прелесть.
На небо выплывает луна, но цветы неразличимы в окутавшей сад дымке. Это, однако, не мешает министру восхвалять их, одновременно потчуя гостей вином и услаждая их слух музыкой. Притворяясь сильно захмелевшим, он то и дело подносит Сайсё-но тюдзё чашу, и тот при всей осмотрительности своей не умеет отказаться.
– Вас по заслугам считают одним из ученейших мужей Поднебесной, – говорит министр. – Право, вы слишком хороши для этих последних времен. Жаль только, что вы пренебрегаете мною, словно не замечая, что годы мои близятся к концу. Даже в старинных книгах говорится о почтительности к старейшинам рода. Вы не можете не знать, чему учат нас древние мудрецы, и все же огорчаете меня невниманием.
Плача, разумеется, хмельными слезами, он довольно ловко приоткрывает свои тайные мысли.
– О, как вы можете так думать? Я всегда видел в вас замену ушедшей и готов был ради вас пожертвовать собственной жизнью. Чем заслужил я такие упреки? Простите, но, наверное, по неразумению своему и тупости я не в силах понять. – оправдывается Сайсё-но тюдзё, и министр, сочтя обстоятельства благоприятными, произносит:
– «Листья с изнанки простодушно открыла глициния…» (256)
Поняв намек, То-но тюдзё срывает самую пышную и яркую кисть глицинии и подносит ее гостю вместе с чашей вина. Видя, что тот, приняв цветы, не знает, что с ними делать, министр говорит:
– Станем ли мы
На эти глицинии сетовать?
Цвет их так ярок…
Вот только старой сосне
Слишком долго ждать их пришлось…
Сайсё-но тюдзё берет чашу и, отдавая дань приличиям, с изяществом склоняется в благодарственном поклоне.
– Как часто весна
Увлажняла росою холодной
Мои рукава.
Неужели сегодня и для меня
Эти цветы расцвели? (267)
С этими словами он передает чашу То-но тюдзё:
– Кисти глицинии
Напомнили мне рукава
Девы прелестной.
Под любящим взором все ярче,
Пышней расцветают они…
Так передавали они чашу один другому, но скоро совсем захмелели и песни их стали довольно невнятны; во всяком случае, ничего боле значительного сказано не было.
В небе тускло светился семидневный месяц, отражаясь в темной зеркале пруда. Деревья еще не радовали взоры пышной листвой, но причудливо искривленные сосны, хотя и не такие уж высокие, казались необыкновенно утонченными из-за свисающих с них цветущих глициний.
Все тот же Бэн-то сёсё звонко запел «Тростниковую изгородь».
– Что за странный выбор. – удивился министр и, поддевая, изменил слова: «Видно, из старого дома…» Голос его звучал прекрасно. До поздней ночи веселились они, и от былых обид не осталось и следа. Когда совсем стемнело, Сайсё-но тюдзё, притворившись захмелевшим, пожаловался То-но тюдзё:
– Я чувствую себя слишком неуверенно. Боюсь, что мне не добраться до дому… Не уступите ли вы мне на ночь свою опочивальню?
Услыхав это, министр сказал:
– Подыщите-ка гостю место для отдыха! Я же, с вашего позволения, удалюсь, дабы не оскорблять ваших чувств своим непристойным видом. – И он скрылся внутри.
– Вы, кажется, желаете провести ночь под сенью цветов. – спросил То-но тюдзё. – Я не ошибся? Мудрено быть проводником…
– Не к добру такие слова. – попенял ему Сайсё-но тюдзё. – Разве союз глицинии с сосной (268) представляется вам ненадежным?
То-но тюдзё, хоть и чувствовал себя обиженным, невольно залюбовался его красивым лицом, а как он и сам давно уже желал подобного исхода, то охотно принял на себя обязанности проводника.
«Уж не сон ли это?» – думал Сайсё-но тюдзё. Наконец-то было вознаграждено его терпение. Девушка с трудом преодолевала смущение и все же показалась ему еще прекраснее прежнего.
– Я так страдал, что едва не «стал для мира первым примером…» (269, 270), но вынес все испытания, и вот… А ваша жестокость поистине беспримерна, – пенял он ей. – Вы слышали, как Бэн-но сёсё пел «Тростниковую изгородь»? Вот насмешник! Мне так хотелось ответить ему песней «Речные Уста».
«Это было бы тем более неуместно!. – подумала девушка и сказала:
– Имя мое
Подхватила река у заставы
Речные Уста.
Отчего ж не сумел его задержать
Заставы надежный страж?
Могу ли я не сетовать?..
Она была прелестна.
Улыбнувшись, Сайсё-но тюдзё ответил:
– Слух тот проник
Чрез заставу Протоки, я знаю.
Для чего же теперь
Обвинять во всем понапрасну
Заставу Речные Уста?
Когда б вы знали, как тяжко страдал я все эти годы, я едва не лишился рассудка.
Притворившись захмелевшим, он словно забыл о приличиях и о том, что «бывает рассвет» (6). Когда пришло время отправляться домой, дамы никак не могли разбудить его.
– Какая дерзость. – рассердился министр.
Однако не успело заняться утро, как Сайсё-но тюдзё уехал. Нельзя было не залюбоваться этим «утренним ликом» (271)!
Положенное послание он постарался отправить, как и прежде, тайно, но почему-то на этот раз девушке было еще труднее ответить. Самые язвительные из прислужниц переглядывались, подталкивая друг друга локтями. Когда же пришел министр и стал читать письмо, она совсем растерялась. Да и могло ли быть иначе?
«Как горько, что Вы и теперь не хотите полностью довериться мне. – писал Сайсё-но тюдзё. – О, когда б я мог исчезнуть из этого мира…
Ты меня не кори,
Нет в руках моих больше силы
Рукава выжимать тайком.
Посмотри – и сегодня на них
Прозрачные капли повисли…»
Видно было, что он успел уже приобрести некоторый опыт на этой стезе.
– Его почерк стал еще лучше. – улыбнулся министр.
От прежней досады не осталось и следа. Видя, что девушка никак не может написать ответ, министр принялся было пенять ей за это, но, заметив, что его присутствие смущает ее, вышел.
Гонца Сайсё-но тюдзё осыпали щедрыми дарами. То-но тюдзё устроил ему самый любезный прием. Можно себе представить, какое облегчение испытал гонец, получивший наконец возможность свободно входить в дом, куда до сих пор пробирался украдкой, стараясь никому не попадаться на глаза. Гонцом Сайсё-но тюдзё был Укон-но дзо – один из преданнейших его приближенных.
Слух о происшедшем дошел и до министра с Шестой линии. Когда Сайсё-но тюдзё предстал перед ним во всем блеске своей удивительной красоты, министр, внимательно посмотрев на него, спросил:
– Как прошло сегодняшнее утро? Надеюсь, вы отправили письмо вовремя? Мне известно немало случаев, когда самые мудрые люди теряли голову из-за женщин. Вы же сумели доказать свое превосходство над другими, ибо проявили редкую выдержку и ничем не запятнали своего доброго имени. Министр Двора был непоколебим, но и ему не оставалось ничего другого, как уступить. Интересно, что говорят об этом в мире? Смею надеяться, что вы и впредь будете вести себя благоразумно, не проявляя заносчивости и не упиваясь одержанной победой. На первый взгляд министр Двора может показаться человеком вполне уравновешенным и великодушным, однако и у него есть свои слабости, подчас недостойные его высокого звания, и сообщаться с ним близко не так просто, как кажется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39