Узнав об этом, Великий министр Гэндзи пожалел девушку.
– Как бы там ни было, непонятно одно: что побудило министра Двора так поступить с ней? Ясно, что этой особе было бы лучше остаться там, где она жила до сих пор и где никто ее не видел. Зачем министру понадобилось без всяких на то причин поднимать вокруг нее такой шум, выставлять бедняжку на всеобщее обозрение, давая людям столь прекрасный повод для сплетен? Министр всегда был человеком решительным, даже слишком, очевидно, он поспешил извлечь ее из глуши, даже не потрудившись выяснить, что она собой представляет, а потом, разочаровавшись, потерял к ней всякий интерес. А ведь, прояви он к ней больше внимания, ему бы многого удалось добиться.
Узнав о том, что произошло в доме министра Двора, девушка из Западного флигеля дома на Шестой линии возблагодарила судьбу. «Как же мне повезло! – думала она. – Разумеется, министр Двора – мой родной отец, но ведь я совсем не знаю его. Возможно, и мне пришлось бы подвергнуться унижениям, попади я к нему в дом».
Укон тоже не упускала случая высказать свою признательность. Я не стану утверждать, что Гэндзи удалось полностью избавиться от недостойных желаний, но он старался не давать им воли и с каждым днем все больше привязывался к девушке. Она тоже постепенно привыкала к нему и скоро почувствовала себя в доме на Шестой линии совершенно свободно.
Пришла осень. Повеял прохладой ветер «первых осенних дней» (236), и стало тоскливо на сердце. Не в силах совладать с собой, Гэндзи стал чаще прежнего наведываться в Западный флигель и проводил там целые дни, обучая юную госпожу игре на кото.
Однажды, когда пят. – или шестидневный месяц, едва успев появиться, быстро скрылся за краем гор, небо, затянутое тучами, казалось особенно унылым и столь же уныло шелестели листья мисканта-оги в саду. Положив в изголовье кото, Гэндзи прилег рядом с девушкой и лежал так до глубокой ночи, вздыхая. «Неужели кому-то еще довелось изведать такое?» Потом, не желая давать повод для подозрений, собрался уходить, но прежде призвал сопровождающего его Укон-но таю и распорядился, чтобы зажгли поярче угасающие огни в саду.
Над чистым, прозрачным ручьем причудливо раскинул ветви бересклет, а под ним были расставлены тускло светившиеся сосновые факелы. Они находились в отдалении, поэтому в покоях было прохладно и вместе с тем достаточно светло, чтобы различать прелестные черты юной госпожи. Она была особенно хороша сегодня, стыдливо потупившаяся, с блестящими волосами, прохладные волны которых сообщали особое изящество ее фигуре. Гэндзи медлил, не в силах расстаться с ней.
– Пусть кто-нибудь неотлучно находится при факелах, следит, чтоб не гасли. Летом в безлунные ночи без огней в саду слишком мрачно и жутко, – сказал он.
Ночные огни
Горят ярко. Горит в моем сердце
Пламя любви.
Видишь – дым поднимается к небу.
Не иссякнет он никогда…
«Сколько еще придется пламя в душе таить?» (237)
«Как же все это странно…» – подумала девушка и ответила:
– Знаю я – этот дым
В небе растает бесследно.
Ведь недаром сродни
Он тому, что теперь клубится
Над ночными огнями в саду…
Что могут подумать дамы?
«Ну что же…» – вздохнул Гэндзи, собираясь уходить, но тут со стороны Восточного флигеля донеслись мелодичные звуки продольной флейты, которой вторила флейта «сё». Очевидно, Тюдзё, снова собрав у себя друзей, услаждал слух музыкой.
– Похоже, что играет Утюдзё из дома министра Двора. Его флейту сразу узнаешь.
И Гэндзи послал за ними гонца.
«Меня привлекли сюда ночные огни прохладным и чистым сияньем…»
Юноши втроем поспешили присоединиться к нему.
– «Но однажды, услышав шум ветра…» (238) – донесся до меня голос флейты, и я не смог устоять перед искушением… – признался министр и, придвинув к себе кото, заиграл, мягко перебирая струны.
Вторя ему, Тюдзё с большим мастерством заиграл на флейте в тональности «бансики». Утюдзё, смутившись, не решался петь, но министр торопил, и тогда, отбивая такт веером, тихонько запел Бэн-но сёсё. Его голос звенел нежно, словно колокольчики ночных сверчков. После того как он пропел песню дважды, Гэндзи подвинул кото к Утюдзё, который был не менее одаренным музыкантом, чем его отец, министр Двора.
Трудно было не восхититься его выразительной и изящной манерой игры.
– Знаете ли вы, что за занавесями скрывается особа, способная оценить ваше искусство? – спрашивает Гэндзи. – Но, пожалуй, мне не следует больше пить. Такой старик, как я, плача хмельными слезами, может сболтнуть лишнее.
Девушка в самом деле была крайне взволнованна. Возможно, ее интерес к этим юношам объяснялся тем, что она знала об узах, связывающих ее с ними. Так или иначе, сыновья министра Двора и представить себе не могли, как внимательно прислушивалась и приглядывалась она к ним обоим, хотя внешне ничем не выдавала себя.
А надо сказать, что страсть к ней Утюдзё к тому времени достигла предела. Но, как ни велико было обуревавшее его волнение, он старался сохранять наружное спокойствие и весьма в том преуспел. Вот только кото не всегда подчинялось ему в тот вечер…
Пронизывающий поля
Основные персонажи
Великий министр (Гэндзи) , 36 лет
Государыня-супруга (Акиконому) , 27 лет, – дочь Рокудзё-но миясудокоро и принца Дзэмбо, воспитанница Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй
Госпожа Южных покоев (Мурасаки) , 28 лет, – супруга Гэндзи
Маленькая госпожа , 8 лет, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси
Тюдзё (Югири) , 15 лет, – сын Гэндзи и Аои
Старая госпожа (госпожа Оомия) – мать Аои и министра Двора
Госпожа Северных покоев (госпожа Акаси) , 27 лет, – возлюбленная Гэндзи
Девушка из Западного флигеля (Тамакадзура) , 22 года, – дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи
Обитательница Восточных покоев (Ханатирусато) – бывшая возлюбленная Гэндзи
Осенние цветы, посаженные перед покоями Государыни-супруги, расцвели в том году необыкновенно пышно, радуя взоры разнообразием красок. Их яркое великолепие подчеркивало изящную простоту низких подставок из черного и красного дерева. Самые обыкновенные цветы казались здесь необычными, и, пожалуй, нигде не выпадало столь прекрасной росы. По утрам и вечерам сад начинал сверкать и переливаться, словно усеянный драгоценными камнями. Попав сюда, человек как будто переносился в прекрасные осенние луга и забывал о нежной прелести весенних горных склонов. Душа его витала в неведомых далях, зачарованная изысканной красотой представшего взору пейзажа.
И раньше, когда в доме на Шестой линии шли ожесточенные споры о временах года, многие отдавали предпочтение осени, но теперь даже самые упорные приверженцы прославленного весеннего сада обнаружили – обычное, впрочем, для нашего мира – сердечное непостоянство.
Государыня-супруга, плененная чудесной красотой своего сада, не покидала дома на Шестой линии, и, разумеется, министру хотелось порадовать ее прекрасной музыкой, однако это было невозможно, ибо на Восьмую луну приходились дни скорби по покойному принцу Дзэмбо. Печально вздыхая, Государыня целыми днями любовалась цветами, которые с каждым мгновением становились все ярче.
Но вот однажды небо потемнело и подул пронизывающий поля ветер, да такой сильный, какого никогда еще не бывало. Даже равнодушные к цветам люди и те горевали, глядя на поблекший сад. А Государыня была просто в отчаянии. «Ах, если бы нашлись рукава, способные прикрыть и осеннее небо!» (148) – думала она, глядя на капли росы, падающие с поникших цветов.
К ночи ветер усилился, он сметал все вокруг, так что нельзя было отличить один предмет от другого. Пришлось опустить решетки, и Государыня горестно вздыхала, тревожась за судьбу цветов.
Сад перед Южными покоями был расчищен и готов к зиме, когда налетел этот вихрь, но, право, такого ли ветра ждали «редкие кустики хаги» (239)?
Приблизившись к порогу, госпожа Мурасаки смотрела, как гнулись и снова распрямлялись ветки, как роса не успевала ложиться на них, свеваемая неистовыми порывами ветра.
Великий министр был в покоях маленькой госпожи, когда неожиданно пришел Тюдзё.
Подойдя к низкому экрану, поставленному в восточной галерее, он без всякого дурного умысла заглянул в приоткрытую боковую дверь и, увидав множество прислуживающих дам, принялся молча их разглядывать. Из-за того, что дул такой сильный ветер, ширмы были сложены и прислонены к стене, поэтому ничто не помешало его взору проникнуть в передние покои и остановиться на сидящей там женщине. Это могла быть только госпожа.
Благородно-изящная, словно излучающая чудесное сияние, она показалась юноше прекрасной цветущей вишней, вдруг возникшей перед взором из предутреннего тумана (240). Он стоял, не в силах оторвать глаз от этого чудесного видения, чувствуя, что и на его лицо лег отсвет ее несравненной, чарующей красоты.
Прислужницы, силясь справиться с рвущимися из рук занавесями, видно, чем-то рассмешили госпожу: лицо ее осветилось улыбкой, отчего стало еще прекраснее.
Тревожась за судьбу цветов, госпожа не могла оторвать взора от сада и не спешила уйти в глубину покоев. Окружавшие ее прислужницы были весьма миловидны, но юноша смотрел только на госпожу. Теперь он понял, почему министр не позволял ему приближаться к ней. Любой, увидевший ее, неизбежно оказывался во власти ее красоты, и, будучи человеком предусмотрительным, отец старался сделать все возможное чтобы этого не случилось с его сыном. Оставаться здесь дольше было опасно, и юноша поспешил отойти. Но тут раздвинулись перегородки, отделявшие западные покои, и появился сам министр.
– Какая страшная буря! Опустите же решетки! Сюда могут войти, а покои просматриваются насквозь, – пеняет он дамам.
Юноша еще раз заглядывает внутрь и видит, как министр, улыбаясь, разговаривает с госпожой. Трудно себе представить, что этот совсем еще молодой, красивый человек – его отец. Женщина тоже в самом расцвете красоты. Право, нельзя без умиления смотреть на эту поистине совершенную пару.
Внезапно сильный порыв ветра, сорвав, унес решетки. Испугавшись, что его заметят, юноша поспешил удалиться. Затем поднялся на галерею и покашлял, словно только что пришел.
– Вот видите, а вы сидели здесь на виду, – укоризненно говорит Гэндзи. – К тому же и боковая дверь открыта…
«Мог ли я мечтать о подобной удаче? – думал Тюдзё. – Не зря говорят, что ветер способен сдвинуть самую неприступную скалу. Одного порыва было достаточно, чтобы повергнуть в смятение сердца обычно столь предусмотрительных особ и предоставить мне такую редкую возможность».
Пришли слуги.
– Нет никаких надежд, что ветер стихнет.
– Здесь-то довольно спокойно, дует с северо-восточной стороны.
– Опасность грозит прежде всего павильону Для верховой езды и южному павильону Для рыбной ловли, – говорят они, озабоченно хлопоча.
– Откуда вы пришли? – спрашивает министр, обращаясь к Тюдзё.
– Я был в доме на Третьей линии, – отвечает юноша, – но, узнав, что ожидается ураган, встревожился и поспешил сюда. Впрочем, боюсь, что там еще хуже, чем здесь. Старая госпожа стала совсем беспомощной и, как дитя малое, дрожит от страха при каждом порыве ветра. Поэтому с вашего позволения я снова отправлюсь туда.
– Разумеется, идите скорее. Старики – они всегда словно дети, хотя, увы, никто не молодеет с годами, – говорит министр. Ему очень жаль старую госпожу, и он передает ей через юношу:
«Я рад, что в такую страшную непогоду рядом с Вами наш Тюдзё. На него всегда можно положиться».
И, несмотря на то что по дорогам гулял ветер, противостоять которому было трудно…
Тюдзё никогда не пренебрегал своими обязанностями и каждый день бывал либо на Третьей, либо на Шестой линии. Разумеется, когда Государю было предписано воздержание, юноша оставался во Дворце, но в остальное время, даже в самые беспокойные дни, когда участие в делах правления или подготовка к дворцовым празднествам почти не оставляли ему досуга, он все равно прежде всего заезжал к Великому министру, после чего наведывался к госпоже Оомия и только потом отправлялся во Дворец.
Сегодня же, когда бушевала такая непогода, Тюдзё проявлял особенно трогательную заботливость. Словно желая опередить ветер, спешил он из одного дома в другой и обратно.
Госпожа Оомия радостно встретила внука, на которого единственно и уповала теперь.
– Отроду не видывала такого урагана, – сказала она, дрожа от страха, – а ведь лет мне уже немало.
Слышно было, как с громким треском ломались ветви огромных деревьев…
– Как я рада, что вы здесь! Право, мне кажется, что скоро на крыше не останется ни одной черепицы.
Дом на Третьей линии давно уже утратил прежний блеск, и, кроме внука, старой госпоже не на кого было опереться. Увы, все так переменчиво в этом мире… Впрочем, люди и теперь относились к госпоже с величайшим почтением, и когда бы министр Двора не пренебрегал ею…
Всю ночь напролет юноша, не смыкая глаз, с безотчетной тоской прислушивался к завываниям ветра. Его думы беспрестанно обращались к чудесному видению, представшему сегодня перед его взором, он не вспоминал даже о той, которая до сих пор безраздельно владела его сердцем. «Я не должен, не должен думать о ней, – твердил он себе, тщетно стараясь придать своим мыслям иное направление. – Нельзя поддаваться этой запретной страсти!»
Однако образ госпожи неотступно преследовал его. Да, равных ей не было и скорее всего не будет. Юноша не понимал, как, имея столь прекрасную супругу, министр мог не только обратить внимание на обитательницу Восточных покоев, но и наравне с госпожой сделать ее предметом своих повседневных забот. Разве можно их сравнивать! Та, другая, не возбуждает в душе ничего, кроме жалости… Только теперь узнал он меру великодушия министра.
Тюдзё был благонравным юношей и никогда не позволял себе помышлять о недостойном, но в ту ночь он не мог думать ни о чем другом. «Если уж брать жену, то только похожую на госпожу Весенних покоев. Воистину счастлив человек, имеющий возможность наслаждаться такой красотой и днем и ночью! Его жизнь, несомненно, окажется более долгой, хотя никто из нас не вечен…»
К утру ветер стих и полил сильный дождь.
Пронесся слух, что в доме на Шестой линии рухнули некоторые хозяйственные постройки. «Вероятно, во время урагана все собрались вокруг Великого министра и остальные покои опустели, – подумал Тюдзё. – Усадьба так велика, так много крыш вздымается за ее оградой. Представляю себе, как безлюдно и одиноко теперь в Восточных покоях». Встревоженный, он поспешил вернуться, не дожидаясь рассвета.
Холодные струи дождя проникали внутрь кареты. Над головой нависало мрачное небо, а мысли юноши блуждали где-то далеко… Смутная тоска завладела его душой. «Что со мной'' – недоумевал он. – Неужели сердце мое снова лишилось покоя? Нет, это невозможно! Право, это граничит с безумием». Истерзанный подобными мыслями, он прошел в Восточные покои и, найдя их обитательницу совершенно изнемогшей от страха, принялся утешать ее, как мог.
Призвав слуг и распорядившись, чтобы они привели все в порядок, Тюдзё перешел в Южные покои, но там еще не поднимали решеток.
Прислонившись к перилам, юноша окинул взором сад: многие деревья были вырваны с корнем, на земле лежали сломанные ветки. О цветах нечего было и говорить – повсюду валялись куски коры, осколки черепицы, части развалившихся ширм, сломанные подставки для цветов… Вот первые робкие солнечные лучи осветили тревожно затихший сад, и на листьях заблистала роса. Взглянув на небо, затянутое унылым туманом, юноша почувствовал, что по щекам его потекли беспричинные слезы, и, украдкой смахнув их, покашлял, извещая о своем приходе.
– Вот и Тюдзё. Как рано, ведь еще совсем темно… – донесся до него голос министра. Госпожа, очевидно, что-то ответила, но ее голоса юноша не расслышал, только услыхал, как засмеялся министр.
– Никогда, даже в ранней юности, вы не знали, что такое расставание на рассвете. Но сегодня, к сожалению, вам придется это наконец узнать.
Юноша с любопытством прислушивался. Ответов госпожи он не слышал, но шутливо-ласковый тон министра позволял судить о том, сколь прочен был этот союз.
Скоро Гэндзи собственноручно поднял решетку, и юноша почтительно отошел в сторону.
– Что же, обрадовалась вчера госпожа Оомия?
– О да! В последнее время она плачет по любому поводу, и мне ее искренне жаль.
– Увы, старой госпоже недолго осталось жить в этом мире, – улыбнувшись, замечает министр. – Надеюсь, вы сумеете позаботиться о ней. В последнее время министр Двора явно пренебрегает ею, и это не может не удручать ее. Министр всегда отличался решительностью и твердостью нрава, но я давно заметил, что выполнение своего сыновнего долга он склонен сводить к чисто внешней почтительности, которой, очевидно, пытается возместить недостаток подлинных чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Как бы там ни было, непонятно одно: что побудило министра Двора так поступить с ней? Ясно, что этой особе было бы лучше остаться там, где она жила до сих пор и где никто ее не видел. Зачем министру понадобилось без всяких на то причин поднимать вокруг нее такой шум, выставлять бедняжку на всеобщее обозрение, давая людям столь прекрасный повод для сплетен? Министр всегда был человеком решительным, даже слишком, очевидно, он поспешил извлечь ее из глуши, даже не потрудившись выяснить, что она собой представляет, а потом, разочаровавшись, потерял к ней всякий интерес. А ведь, прояви он к ней больше внимания, ему бы многого удалось добиться.
Узнав о том, что произошло в доме министра Двора, девушка из Западного флигеля дома на Шестой линии возблагодарила судьбу. «Как же мне повезло! – думала она. – Разумеется, министр Двора – мой родной отец, но ведь я совсем не знаю его. Возможно, и мне пришлось бы подвергнуться унижениям, попади я к нему в дом».
Укон тоже не упускала случая высказать свою признательность. Я не стану утверждать, что Гэндзи удалось полностью избавиться от недостойных желаний, но он старался не давать им воли и с каждым днем все больше привязывался к девушке. Она тоже постепенно привыкала к нему и скоро почувствовала себя в доме на Шестой линии совершенно свободно.
Пришла осень. Повеял прохладой ветер «первых осенних дней» (236), и стало тоскливо на сердце. Не в силах совладать с собой, Гэндзи стал чаще прежнего наведываться в Западный флигель и проводил там целые дни, обучая юную госпожу игре на кото.
Однажды, когда пят. – или шестидневный месяц, едва успев появиться, быстро скрылся за краем гор, небо, затянутое тучами, казалось особенно унылым и столь же уныло шелестели листья мисканта-оги в саду. Положив в изголовье кото, Гэндзи прилег рядом с девушкой и лежал так до глубокой ночи, вздыхая. «Неужели кому-то еще довелось изведать такое?» Потом, не желая давать повод для подозрений, собрался уходить, но прежде призвал сопровождающего его Укон-но таю и распорядился, чтобы зажгли поярче угасающие огни в саду.
Над чистым, прозрачным ручьем причудливо раскинул ветви бересклет, а под ним были расставлены тускло светившиеся сосновые факелы. Они находились в отдалении, поэтому в покоях было прохладно и вместе с тем достаточно светло, чтобы различать прелестные черты юной госпожи. Она была особенно хороша сегодня, стыдливо потупившаяся, с блестящими волосами, прохладные волны которых сообщали особое изящество ее фигуре. Гэндзи медлил, не в силах расстаться с ней.
– Пусть кто-нибудь неотлучно находится при факелах, следит, чтоб не гасли. Летом в безлунные ночи без огней в саду слишком мрачно и жутко, – сказал он.
Ночные огни
Горят ярко. Горит в моем сердце
Пламя любви.
Видишь – дым поднимается к небу.
Не иссякнет он никогда…
«Сколько еще придется пламя в душе таить?» (237)
«Как же все это странно…» – подумала девушка и ответила:
– Знаю я – этот дым
В небе растает бесследно.
Ведь недаром сродни
Он тому, что теперь клубится
Над ночными огнями в саду…
Что могут подумать дамы?
«Ну что же…» – вздохнул Гэндзи, собираясь уходить, но тут со стороны Восточного флигеля донеслись мелодичные звуки продольной флейты, которой вторила флейта «сё». Очевидно, Тюдзё, снова собрав у себя друзей, услаждал слух музыкой.
– Похоже, что играет Утюдзё из дома министра Двора. Его флейту сразу узнаешь.
И Гэндзи послал за ними гонца.
«Меня привлекли сюда ночные огни прохладным и чистым сияньем…»
Юноши втроем поспешили присоединиться к нему.
– «Но однажды, услышав шум ветра…» (238) – донесся до меня голос флейты, и я не смог устоять перед искушением… – признался министр и, придвинув к себе кото, заиграл, мягко перебирая струны.
Вторя ему, Тюдзё с большим мастерством заиграл на флейте в тональности «бансики». Утюдзё, смутившись, не решался петь, но министр торопил, и тогда, отбивая такт веером, тихонько запел Бэн-но сёсё. Его голос звенел нежно, словно колокольчики ночных сверчков. После того как он пропел песню дважды, Гэндзи подвинул кото к Утюдзё, который был не менее одаренным музыкантом, чем его отец, министр Двора.
Трудно было не восхититься его выразительной и изящной манерой игры.
– Знаете ли вы, что за занавесями скрывается особа, способная оценить ваше искусство? – спрашивает Гэндзи. – Но, пожалуй, мне не следует больше пить. Такой старик, как я, плача хмельными слезами, может сболтнуть лишнее.
Девушка в самом деле была крайне взволнованна. Возможно, ее интерес к этим юношам объяснялся тем, что она знала об узах, связывающих ее с ними. Так или иначе, сыновья министра Двора и представить себе не могли, как внимательно прислушивалась и приглядывалась она к ним обоим, хотя внешне ничем не выдавала себя.
А надо сказать, что страсть к ней Утюдзё к тому времени достигла предела. Но, как ни велико было обуревавшее его волнение, он старался сохранять наружное спокойствие и весьма в том преуспел. Вот только кото не всегда подчинялось ему в тот вечер…
Пронизывающий поля
Основные персонажи
Великий министр (Гэндзи) , 36 лет
Государыня-супруга (Акиконому) , 27 лет, – дочь Рокудзё-но миясудокоро и принца Дзэмбо, воспитанница Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй
Госпожа Южных покоев (Мурасаки) , 28 лет, – супруга Гэндзи
Маленькая госпожа , 8 лет, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси
Тюдзё (Югири) , 15 лет, – сын Гэндзи и Аои
Старая госпожа (госпожа Оомия) – мать Аои и министра Двора
Госпожа Северных покоев (госпожа Акаси) , 27 лет, – возлюбленная Гэндзи
Девушка из Западного флигеля (Тамакадзура) , 22 года, – дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи
Обитательница Восточных покоев (Ханатирусато) – бывшая возлюбленная Гэндзи
Осенние цветы, посаженные перед покоями Государыни-супруги, расцвели в том году необыкновенно пышно, радуя взоры разнообразием красок. Их яркое великолепие подчеркивало изящную простоту низких подставок из черного и красного дерева. Самые обыкновенные цветы казались здесь необычными, и, пожалуй, нигде не выпадало столь прекрасной росы. По утрам и вечерам сад начинал сверкать и переливаться, словно усеянный драгоценными камнями. Попав сюда, человек как будто переносился в прекрасные осенние луга и забывал о нежной прелести весенних горных склонов. Душа его витала в неведомых далях, зачарованная изысканной красотой представшего взору пейзажа.
И раньше, когда в доме на Шестой линии шли ожесточенные споры о временах года, многие отдавали предпочтение осени, но теперь даже самые упорные приверженцы прославленного весеннего сада обнаружили – обычное, впрочем, для нашего мира – сердечное непостоянство.
Государыня-супруга, плененная чудесной красотой своего сада, не покидала дома на Шестой линии, и, разумеется, министру хотелось порадовать ее прекрасной музыкой, однако это было невозможно, ибо на Восьмую луну приходились дни скорби по покойному принцу Дзэмбо. Печально вздыхая, Государыня целыми днями любовалась цветами, которые с каждым мгновением становились все ярче.
Но вот однажды небо потемнело и подул пронизывающий поля ветер, да такой сильный, какого никогда еще не бывало. Даже равнодушные к цветам люди и те горевали, глядя на поблекший сад. А Государыня была просто в отчаянии. «Ах, если бы нашлись рукава, способные прикрыть и осеннее небо!» (148) – думала она, глядя на капли росы, падающие с поникших цветов.
К ночи ветер усилился, он сметал все вокруг, так что нельзя было отличить один предмет от другого. Пришлось опустить решетки, и Государыня горестно вздыхала, тревожась за судьбу цветов.
Сад перед Южными покоями был расчищен и готов к зиме, когда налетел этот вихрь, но, право, такого ли ветра ждали «редкие кустики хаги» (239)?
Приблизившись к порогу, госпожа Мурасаки смотрела, как гнулись и снова распрямлялись ветки, как роса не успевала ложиться на них, свеваемая неистовыми порывами ветра.
Великий министр был в покоях маленькой госпожи, когда неожиданно пришел Тюдзё.
Подойдя к низкому экрану, поставленному в восточной галерее, он без всякого дурного умысла заглянул в приоткрытую боковую дверь и, увидав множество прислуживающих дам, принялся молча их разглядывать. Из-за того, что дул такой сильный ветер, ширмы были сложены и прислонены к стене, поэтому ничто не помешало его взору проникнуть в передние покои и остановиться на сидящей там женщине. Это могла быть только госпожа.
Благородно-изящная, словно излучающая чудесное сияние, она показалась юноше прекрасной цветущей вишней, вдруг возникшей перед взором из предутреннего тумана (240). Он стоял, не в силах оторвать глаз от этого чудесного видения, чувствуя, что и на его лицо лег отсвет ее несравненной, чарующей красоты.
Прислужницы, силясь справиться с рвущимися из рук занавесями, видно, чем-то рассмешили госпожу: лицо ее осветилось улыбкой, отчего стало еще прекраснее.
Тревожась за судьбу цветов, госпожа не могла оторвать взора от сада и не спешила уйти в глубину покоев. Окружавшие ее прислужницы были весьма миловидны, но юноша смотрел только на госпожу. Теперь он понял, почему министр не позволял ему приближаться к ней. Любой, увидевший ее, неизбежно оказывался во власти ее красоты, и, будучи человеком предусмотрительным, отец старался сделать все возможное чтобы этого не случилось с его сыном. Оставаться здесь дольше было опасно, и юноша поспешил отойти. Но тут раздвинулись перегородки, отделявшие западные покои, и появился сам министр.
– Какая страшная буря! Опустите же решетки! Сюда могут войти, а покои просматриваются насквозь, – пеняет он дамам.
Юноша еще раз заглядывает внутрь и видит, как министр, улыбаясь, разговаривает с госпожой. Трудно себе представить, что этот совсем еще молодой, красивый человек – его отец. Женщина тоже в самом расцвете красоты. Право, нельзя без умиления смотреть на эту поистине совершенную пару.
Внезапно сильный порыв ветра, сорвав, унес решетки. Испугавшись, что его заметят, юноша поспешил удалиться. Затем поднялся на галерею и покашлял, словно только что пришел.
– Вот видите, а вы сидели здесь на виду, – укоризненно говорит Гэндзи. – К тому же и боковая дверь открыта…
«Мог ли я мечтать о подобной удаче? – думал Тюдзё. – Не зря говорят, что ветер способен сдвинуть самую неприступную скалу. Одного порыва было достаточно, чтобы повергнуть в смятение сердца обычно столь предусмотрительных особ и предоставить мне такую редкую возможность».
Пришли слуги.
– Нет никаких надежд, что ветер стихнет.
– Здесь-то довольно спокойно, дует с северо-восточной стороны.
– Опасность грозит прежде всего павильону Для верховой езды и южному павильону Для рыбной ловли, – говорят они, озабоченно хлопоча.
– Откуда вы пришли? – спрашивает министр, обращаясь к Тюдзё.
– Я был в доме на Третьей линии, – отвечает юноша, – но, узнав, что ожидается ураган, встревожился и поспешил сюда. Впрочем, боюсь, что там еще хуже, чем здесь. Старая госпожа стала совсем беспомощной и, как дитя малое, дрожит от страха при каждом порыве ветра. Поэтому с вашего позволения я снова отправлюсь туда.
– Разумеется, идите скорее. Старики – они всегда словно дети, хотя, увы, никто не молодеет с годами, – говорит министр. Ему очень жаль старую госпожу, и он передает ей через юношу:
«Я рад, что в такую страшную непогоду рядом с Вами наш Тюдзё. На него всегда можно положиться».
И, несмотря на то что по дорогам гулял ветер, противостоять которому было трудно…
Тюдзё никогда не пренебрегал своими обязанностями и каждый день бывал либо на Третьей, либо на Шестой линии. Разумеется, когда Государю было предписано воздержание, юноша оставался во Дворце, но в остальное время, даже в самые беспокойные дни, когда участие в делах правления или подготовка к дворцовым празднествам почти не оставляли ему досуга, он все равно прежде всего заезжал к Великому министру, после чего наведывался к госпоже Оомия и только потом отправлялся во Дворец.
Сегодня же, когда бушевала такая непогода, Тюдзё проявлял особенно трогательную заботливость. Словно желая опередить ветер, спешил он из одного дома в другой и обратно.
Госпожа Оомия радостно встретила внука, на которого единственно и уповала теперь.
– Отроду не видывала такого урагана, – сказала она, дрожа от страха, – а ведь лет мне уже немало.
Слышно было, как с громким треском ломались ветви огромных деревьев…
– Как я рада, что вы здесь! Право, мне кажется, что скоро на крыше не останется ни одной черепицы.
Дом на Третьей линии давно уже утратил прежний блеск, и, кроме внука, старой госпоже не на кого было опереться. Увы, все так переменчиво в этом мире… Впрочем, люди и теперь относились к госпоже с величайшим почтением, и когда бы министр Двора не пренебрегал ею…
Всю ночь напролет юноша, не смыкая глаз, с безотчетной тоской прислушивался к завываниям ветра. Его думы беспрестанно обращались к чудесному видению, представшему сегодня перед его взором, он не вспоминал даже о той, которая до сих пор безраздельно владела его сердцем. «Я не должен, не должен думать о ней, – твердил он себе, тщетно стараясь придать своим мыслям иное направление. – Нельзя поддаваться этой запретной страсти!»
Однако образ госпожи неотступно преследовал его. Да, равных ей не было и скорее всего не будет. Юноша не понимал, как, имея столь прекрасную супругу, министр мог не только обратить внимание на обитательницу Восточных покоев, но и наравне с госпожой сделать ее предметом своих повседневных забот. Разве можно их сравнивать! Та, другая, не возбуждает в душе ничего, кроме жалости… Только теперь узнал он меру великодушия министра.
Тюдзё был благонравным юношей и никогда не позволял себе помышлять о недостойном, но в ту ночь он не мог думать ни о чем другом. «Если уж брать жену, то только похожую на госпожу Весенних покоев. Воистину счастлив человек, имеющий возможность наслаждаться такой красотой и днем и ночью! Его жизнь, несомненно, окажется более долгой, хотя никто из нас не вечен…»
К утру ветер стих и полил сильный дождь.
Пронесся слух, что в доме на Шестой линии рухнули некоторые хозяйственные постройки. «Вероятно, во время урагана все собрались вокруг Великого министра и остальные покои опустели, – подумал Тюдзё. – Усадьба так велика, так много крыш вздымается за ее оградой. Представляю себе, как безлюдно и одиноко теперь в Восточных покоях». Встревоженный, он поспешил вернуться, не дожидаясь рассвета.
Холодные струи дождя проникали внутрь кареты. Над головой нависало мрачное небо, а мысли юноши блуждали где-то далеко… Смутная тоска завладела его душой. «Что со мной'' – недоумевал он. – Неужели сердце мое снова лишилось покоя? Нет, это невозможно! Право, это граничит с безумием». Истерзанный подобными мыслями, он прошел в Восточные покои и, найдя их обитательницу совершенно изнемогшей от страха, принялся утешать ее, как мог.
Призвав слуг и распорядившись, чтобы они привели все в порядок, Тюдзё перешел в Южные покои, но там еще не поднимали решеток.
Прислонившись к перилам, юноша окинул взором сад: многие деревья были вырваны с корнем, на земле лежали сломанные ветки. О цветах нечего было и говорить – повсюду валялись куски коры, осколки черепицы, части развалившихся ширм, сломанные подставки для цветов… Вот первые робкие солнечные лучи осветили тревожно затихший сад, и на листьях заблистала роса. Взглянув на небо, затянутое унылым туманом, юноша почувствовал, что по щекам его потекли беспричинные слезы, и, украдкой смахнув их, покашлял, извещая о своем приходе.
– Вот и Тюдзё. Как рано, ведь еще совсем темно… – донесся до него голос министра. Госпожа, очевидно, что-то ответила, но ее голоса юноша не расслышал, только услыхал, как засмеялся министр.
– Никогда, даже в ранней юности, вы не знали, что такое расставание на рассвете. Но сегодня, к сожалению, вам придется это наконец узнать.
Юноша с любопытством прислушивался. Ответов госпожи он не слышал, но шутливо-ласковый тон министра позволял судить о том, сколь прочен был этот союз.
Скоро Гэндзи собственноручно поднял решетку, и юноша почтительно отошел в сторону.
– Что же, обрадовалась вчера госпожа Оомия?
– О да! В последнее время она плачет по любому поводу, и мне ее искренне жаль.
– Увы, старой госпоже недолго осталось жить в этом мире, – улыбнувшись, замечает министр. – Надеюсь, вы сумеете позаботиться о ней. В последнее время министр Двора явно пренебрегает ею, и это не может не удручать ее. Министр всегда отличался решительностью и твердостью нрава, но я давно заметил, что выполнение своего сыновнего долга он склонен сводить к чисто внешней почтительности, которой, очевидно, пытается возместить недостаток подлинных чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39