— Нет, милая. — Лиз оперлась на чемодан и замерла в ожидании.
— Мама тогда уезжала в Лос-Анджелес. Опять разговор зашел об отце. Она сказала: «Ты уже большая и должна знать всю правду, с ней тебе жить. Я должна сообщить тебе очень важное. Сейчас я спешу. Возвращусь — тогда…» Она больше не вернулась. С ней погиб и мистер Бейли, которого я очень любила… Лиз! Ты давно знаешь нашу семью, может быть, ты подтвердишь мою догадку? Может, мама хотела сказать об отце, о моем настоящем отце?
— Ах, Джейн, некстати ты завела такой разговор сегодня, в канун своей свадьбы! Тогда многое болтали о твоих родителях и о мистере Бейли. Твоя мать любила Бейли. Он был удивительным человеком — красивым, любезным, щедрым. Мы, девчонки, все были от него без ума. И говорили, что… Ах, Джейн, зачем ты сегодня начала этот разговор?
— Что я — дочь Бейли? Лиз!
— Сплетни, Джейн! Чистые сплетни. Нет никаких доказательств. Только злые языки. Ну успокойся, девочка. Вернемся, может быть, удастся кое-что разузнать, хотя стоит ли?
— Необходимо, Лиз! Человек должен знать, кто его мать и отец. Ведь он несет в себе их гены и передает своим детям. Люди без роду без племени несчастны, а я не хочу быть несчастной, Лиз.
— Ты счастливица, Джейн! Ну успокойся, девочка! Я бы на твоем месте нисколько не беспокоилась. Зависть и интриги делают жизнь содержательнее. Я вот иногда размечтаюсь и представляю себе, что в одно ясное утро ко мне приходит старый, даже дряхлый, адвокат и говорит: наконец-то я вас разыскал, мисс Брук. Должен сообщить вам, что ваш старый дядя, лорд Честерфилд, скончался месяц назад и завещал вам замок в Корнуэлле и миллион фунтов наличными! — Она обняла Джейн, и они весело закружились по салону.

НОВЫЙ ДРЕЙФ
— Только вот маневренность у нас не ахти и скорость черепашья, да и то ладно, до чертиков надоел тот плавучий якорь, — говорил старшина, присев у раскрытых дверей рубки. За штурвалом стоял Петрас. — Хорошо слушается руля? — спросил Асхатов, подмигивая Горшкову, который вытаскивал леску, волочившуюся за кормой.
— Слушается, — бодро ответил Петрас. — Мы правильно поставили парус — катер не рыскает, идет ровно и не берет волну на палубу.
— Чего ему ее брать? КР-16 свое дело знает. Ну, Петрас, так держать, а я повожусь еще с нашей рацией. Вот подсуропили средство связи, ругаю себя, что летом еще не заменил, понадеялся с такой станцией навигацию добить!
Петрас проронил:
— На море все должно быть в отличном состоянии, море не суша, хотя и там на худой телеге не поедешь.
Старшина густо покраснел, крякнул, но укор принял мужественно. Прокопавшись около часа с передатчиком, он завинтил крышку футляра и сказал мрачно:
— Все! Лампа села окончательно. Вот какие получились пироги подгорелые! А база все нас ищет, — вздохнул старшина. Он снова присел на палубе перед рубкой. К нему подошел Горшков.
— Наживы доброй нет. Поэтому, наверное, никакая рыба не клюет.
— Надо, чтобы клюнула, Алексей. Пусть Петрас этим вплотную займется. Он
— старый рыбак. Подмени-ка его. Консервы у нас на исходе. Вся надежда на рыбу.
— И на планктон, — добавил Петрас, выходя из рубки.
— Что-то аппетита у меня нет на твой планктон, — хмыкнул Асхатов, — да пробуй, пробуй. Ну-ка, вытягивай свой сачок. Посмотрим, что в него заловил.
Петрас вытащил небольшой конус, свернутый из медной сетки.
— Ну как, есть хоть что-нибудь? — спросил старшина, заглядывая в сачок.
— Есть.
— И правда! Слышь-ка, Алеша! Петрас выловил с пригоршню какой-то живности. Что-то вроде креветок и слизи.
— Это и есть планктон, — с гордостью сказал Петрас. — Теперь мы не пропадем.
— А как же его есть — так, живьем? — спросил Асхатов.
— Можно и живьем, а лучше варить. Будем добавлять в консервы.
— У нас есть примусы, — сказал старшина. — Даже печка. Кончится керосин, можем жечь настил из трюма, а вот у доктора Бомбара ничего этого не было, питался он одной сырой рыбой и планктоном. Даже воды не было. Что я говорил? Не пропадем, ребята. Выкладывай свой улов, Петрас, и закидывай снова.
Петрас вытряс в котелок крохотных вислоногих рачков и несколько довольно крупных ярко-красных калянусов.
— Теперь у нас будет и нажива, — сказал Петрас, любуясь уловом, — на калянусов любая рыба берет.
Но рыба упорно не хотела брать: или ее не было на пути катера, или она находилась где-то в глубине. Зато планктона за сутки вылавливали почти полный котелок. Из рачков получался вкусный, питательный суп, и сами вареные рачки шли на второе. Последние три банки консервов старшина положил, как он сказал, в «железный НЗ», на случай шторма, когда нельзя будет выцеживать из океана планктон.
Как и предполагал старшина, КР-16 шел со скоростью двух-трех миль. Ветер упорно дул с северо-запада или с севера, все дальше и дальше унося катер в просторы Тихого океана.
Выдался теплый день. Ветер то стихал совсем, то дул, меняя направление. Над океаном стоял редкий, похожий на кисею туман, закрывая горизонт. Парус то вспухал на мачте, то безжизненно обвисал. Старшина включил приемник и, стоя на палубе, ждал сигналов точного времени, поглядывая на оранжевый диск солнца. Когда умолк последний сигнал, старшина победно посмотрел на Горшкова, стоявшего за штурвалом, и на Петраса, сидевшего на палубе и точившего напильником рыболовные крючки.
— Точно! Ну, может, секунды на полторы бегут, не больше, да и то вряд ли. Будь у нас секстант, определились бы по солнышку. Все же и так ясно, что вынесло нас далеко к югу. Солнце с каждым днем заметно поднимается над горизонтом, особенно движение к югу заметно по Полярной звезде. Я полагаю, что мы где-то около тридцати градусов северной широты. Если ветер не изменится, то при скорости четыре-пять узлов через месяц будем на широте Гавайских островов. Ничего, ребята, не мы первые так плывем, и до нас ходили под парусами, без секстантов и хронометров, — и ничего, земли открывали и домой возвращались. Горшков!
— Есть, Горшков!
— Пометь время в вахтенном журнале: двенадцать часов пять минут. И еще запиши, как всегда, состояние моря и направление ветра… Нет, погоди, я сам. Тебе штурвал бросать нельзя: ветерок потянул. Положи немного право на борт. Не забывай, что наша задача — двигаться на запад. К дому поближе. Так держать!
— Есть, так держать!
— Здорово стоит наша мачта, хотя главное напряжение выдерживает бегучий такелаж.
— Товарищ старшина!
— Слушаю!
— Так вы считаете, что на Гавайи мы так и не попадем?
— Не должны. Даже если бы старались держать на восток. Вот сейчас мы идем почти на запад, по-моему, к южным японским островам. Южнее ветер должен измениться, там начнет работу пассат северо-восточный — и погонит на юго-запад. Но надо учитывать и течение. Куда мы попадем — не скажу, но ручаюсь, что если не встретим судно, то какой-нибудь земли достигнем. Раз движитель у нас появился и работает исправно, то и океан преодолеем, тем более что он, то есть океан, нас и харчами стал снабжать. Пока планктоном, а там, глядишь, Петрас, потомственный рыбак, и рыбу приноровится ловить. Тогда совсем у нас начнется не жизнь, а масленица.
Петрас сказал:
— Думаю, рыба будет. На эту снасть обязательно зацепим. Он высоко поднял крючки, связанные в форме якоря, и неожиданно изменился в лице, прошептал: — Слышите?
Издалека донесся низкий звук, похожий на рев усталого зверя.
Встречным курсом шло судно.
— Петрас! Бей в рынду! — заорал старшина.
Несмотря на отчаянный трезвон, поднятый Петрасом, огромное судно, по очертаниям танкер, прошло метрах в ста от катера, не снизив даже скорости.
Когда замер вдали рев туманной сирены, старшина сказал:
— Картина, друзья, ясная. На танкере нас, конечно, услышали, да подумали, что мы просто боимся столкновения, ну а что у нас такой такелаж, наверное, и не разглядели. Не вешать головы! Ну пронесло мимо нас этот танкер. Другие встретятся — и сухогрузы, и лайнеры. Да вот в чем вопрос…
— Старшина помолчал. — Вот в чем вопрос, друзья. Я много думал о том, как нам держаться, если встретим судно не наше, а чужое. Если наше, советское, то катер могут взять на буксир или поставить на палубу. Ну а если судно другой страны, то спасение нашей скорлупки им ничего не сулит, кроме задержки рейса. А скорость — это валюта. Нас возьмут на борт, а катер бросят на произвол судьбы. Так что, товарищи, я решил не покидать наш корабль, пока не достигнем какой-нибудь гавани. Ну если нас возьмут на буксир, то тоже останемся на катере. Вы только посмотрите, какой красавец наш КР-16, какой мореходец, да такого корабля больше и на свете нет! Жестокую бурю выдержал — и вот, пожалуйста, бежит себе под парусом. К тому же и по долгу службы, по присяге мы не имеем права бросать вполне боеспособный корабль. Теперь слушаю вас, ваше мнение. Все же положение наше, по правде сказать, сложное, и, может, я не то говорю, что-то перегибаю. Давайте проведем корабельный совет. Чтобы потом ни у кого не было… ну, сомнений… или, лучше сказать, чтобы все поняли, как надо себя вести, что бы ни случилось. Я, кажется, говорю не совсем складно, но, думаю, смысл моих слов вам понятен: не бросать корабль, а всеми силами бороться и за его и за свое спасение. У меня все. Говори ты, Алексей Горшков, как самый младший, тебе после меня первое слово.
— Да что тут говорить! Я согласен, товарищ старшина, что катер свой мы бросить не можем. Просто нельзя этого делать. Будет трусость и позор. Перенесли ураган, выстояли — и вдруг бросаем при хорошей погоде и при… нормальной, почти нормальной еде. Я говорю правду, что как нахлебаюсь этого супа из рачков, то долго есть не хочется, только пить тянет. И тем более, что скоро Петрас рыбу начнет вытаскивать со дна океана. Правда, Петрас?
— Не смейся, Алеша. Рыба будет.
— Вы что-то уходите от темы нашего совета. О рыбе другой разговор. Так, Алеха, ты согласен с моими доводами? Теперь ты, Петрас. Говори все, что думаешь.
Петрас Авижус улыбнулся:
— Дело ясное, старшина. Ты похож на моего дедушку, а он говорил всегда правильно.
— Ну спасибо, ребята! Я так и знал. С этим вопросом мы покончили раз и навсегда. Хотя его, по-вашему, и ставить было незачем?
— Пожалуй, — сказал Петрас, любуясь блестящими крючками.
— Почему же? — сказал Горшков. — Мы за все время еще ни одного собрания не проводили.
— Не ехидничай, Алексей, собрания тоже нужны. Еще наши предки все важные вопросы решали на вече… Как будто туман расходится, — продолжал старшина, немного помолчав. — Нам ни к чему этот туман. Особенно когда мы оказались на судоходных дорогах. Теперь только успевай замечать встречные суда.
Ему никто не ответил. Петрас был занят своей снастью, Горшков мечтательно смотрел на золотистое марево над водой и вспоминал свое недавнее, теперь казалось, такое беспечное житье. Как они все лето плавали вдоль цепочки островов, возвращались на базу, мылись в бане, ходили в кино, резались в «козла», ловили рыбу или ходили по ягоды на марь — синюю от голубицы. Потом вспомнилась ему Варя, с которой он дружил до призыва и помнил о ней до сих пор. Варя жила во Владивостоке на Второй речке, училась на водителя троллейбуса. Была очень самостоятельной и, как Горшкову казалось, относилась к нему снисходительно, попросту — терпела возле себя, а сама думала о высоком тощем парне — механике троллейбусного парка, с которым иногда ходила в кино.
Петрас подошел к рынде, ударил в нее, чистый звон меди напомнил Горшкову о последнем выступлении на ринге в клубе моряков. Противник, Игорь Бочаров, широкогрудый, с короткой шеей и чугунными кулаками, дрался расчетливо, зло. Горшков проиграл по очкам. В зале находилась Варя. Когда они пошли домой, она сказала:
— Я все боялась, Леша, что он тебя убьет. — Потом спросила: — Очень больно?
— Ну что ты, привычка…
— Хороша привычка! В другой раз нос свернут или глаз выбьют. Вот тогда узнаешь. — И Варя прижалась к его локтю.
Как давно это было! И что сейчас с Варей? Может, узнала, что он пропал без вести, и со спокойной совестью вышла замуж за того тощего парня…
Невеселые мысли Горшкова прервал старшина:
— Возьми правее, видишь, парус полощет! Так держать!
— Есть, так держать!
— Ты что-то размечтался на вахте, Алексей!
— Да нет, я тоже только хотел взять вправо, а тут вы…
— Ну ничего. Погода сегодня такая мечтательная, как во Владивостоке в конце мая. Вот такой же стоит легкий, розовый туман, и тихо и тепло, а впереди целое лето… А сейчас у нас впереди целая жизнь, может, этот эпизод останется самым интересным в ней. Ведь не с каждым вот такое случалось и все так счастливо кончалось.
— Но пока с харчами туго, питаемся одним планктоном, — вздохнул Горшков.
— Будет и рыба, — авторитетно заявил Петрас.
— Когда, интересно, будет? — не поверил Алексей.
— Да хоть сейчас!
— Слышали, товарищ старшина? Сейчас, говорит! Ну, Петрас, ты, брат, даешь!
— Пусть закидывает, — сказал старшина Асхатов.
— Можно попробовать, но для этого надо лечь в дрейф. Леска должна опуститься метров до трехсот, а может, еще глубже, на сколько ее хватит.
— На такую глубину? — изумился Горшков.
— Так ловят в открытом море. Ведь холодная тяжелая вода полярных морей опускается в нижние горизонты и течет к экватору, а в ней иногда остаются рыбьи косяки.
— Нам бы хоть трески! — сказал Алексей Горшков. — Штук десять. Печенка у нее — объеденье…
Старшина решительно махнул рукой:
— Ложимся в дрейф. Попытаем счастья. Время у нас есть. Спешить нам пока не известно куда.

БУКЕТ ОРХИДЕЙ
Томас Кейри открыл глаза и увидел лицо спящей рядом жены. Сквозь шторы, слегка колеблемые ветром, сочился густой темно-зеленый свет, окрашивая все в спальне в зеленоватые тона. Лицо Джейн приобрело нежно-салатовый оттенок, в уголках ее губ застыла улыбка. Особенный, ни с чем не сравнимый аромат наполнял спальню. «Орхидеи», — вспомнил Томас Кейри. Вчера натащили массу орхидей, букеты стоят и в кабинете и в гостиной. Не от них ли слегка побаливает голова?
Кинув взгляд на спящую Джейн, потом на голубые цифры электронных часов
— они показывали десять тридцать, — Кейри пошел в ванную комнату. Как и вчера, его поразили размеры ванной. Он с удивлением подумал, что вся его квартирка в Окленде была меньше по площади. По стенам стояли две ванны в виде огромных перламутровых раковин; одну из стен занимало зеркало с сероватым оттенком, свойственным изделиям венецианских мастеров. Стены украшали керамические панно: обнаженные женщины Гавайских островов на берегу океана и скользящие на досках по волнам прибоя. На полу цветная мозаика: гавайцы встречают капитана Кука. Здесь находился станок для гимнастических упражнений, машина для массажа, фен и еще какие-то непонятные Томасу приборы и аппараты. По бокам туалетного столика из малахита — полки с множеством флаконов из стекла и пластмассы, бритвы, щетки, гребни — словом, здесь было все, что, по мнению архитекторов, дизайнеров и декораторов, необходимо богатому человеку для услады тела и глаз в утренние и вечерние часы.
Он наскоро принял душ, побрился, сбрызнул лицо дорогим одеколоном и быстро вышел, думая, что одни сутки пребывания в таких апартаментах стоят его двухнедельной зарплаты и, как ни богата Джейн, следовало все же разместиться в гостинице поскромнее. Войдя в спальню и взглянув на жену, он уже забыл о ненужной роскоши ванной комнаты и о бешеной стоимости номера, сейчас он думал только о Джейн и, боясь разбудить ее, откинул штору и вышел на балкон.
Нестерпимо сверкала бирюзовая бухта, вспыхивало снежно-белое пламя на рифах, сверкал пляж Ваикики, пустынный в этот ранний час — только несколько голых ребятишек бегали по песку и плескались у берега, сверкали стены и крыши домов, слепила голубизна безоблачного неба. Прищурясь, Томас Кейри перебирал в памяти события вчерашнего дня. Джейн решила в один день обвенчаться в церкви и зарегистрироваться в мэрии. Надо было обо всем договориться. Купить обручальные кольца. На подарок невесте у него не было ни цента. Выручил мистер Гордон. Томас купил новое ожерелье, теперь из раковинок каури, и еще, к удивлению мистера Гордона, доску для катания на волнах прибоя. Джейн пришла в восторг от подарков. И мистер Гордон, и добровольно подключившийся отец Патрик принимали горячее участие в свадебных церемониях. Отец Патрик разыскал маленький уютный католический храм, посвященный святому Августину. Мистер Гордон сопровождал Джейн и мисс Брук в поездках по магазинам. Только к шести часам молодожены вернулись из мэрии, их пришел поздравить капитан «Глории» Смит и целый сонм его помощников по судоводительской и административной службам. Вспоминая вчерашний день, Томас Кейри находил, что он по трудности и нервному напряжению едва ли уступает дню отплытия. Прошел и этот день, прошла и свадебная ночь, а теперь ему предстоит самое тяжелое объяснение в жизни.
«Не примет ли Джейн меня за клеветника, даже сумасшедшего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39