Меня в тачке трясет, а я соображаю, что соврать. И ничего в голову не лезет, башка с похмелюги раскалывается, просто умереть.
Ладно, думаю, до дому ещё минут пятнадцать, как-нибудь выкручусь. А может, и до завтра допрос отложат, если увидят, что я совсем никакой.
И потом, авось, сумма впечатлит Зинку настолько, что она тягать меня не будет. Скажу, подшабашил основательно, на одной из "новорусских" дач, а они там деньгами сорят.
А она тачку в наш двор вкатывает и кричит:
- Костик, подсоби отца твоего, сволочь этакую, в дом перенести! Он ведь у нас такая туша, что я одна не справлюсь!
Константин выходит, поднимает меня, в дом несет... Тут надо сказать, что все три сына у меня - богатыри, в деда и прадеда своих пошли, в которых я, почему-то, не уродился. Константину только восемнадцать исполняется, в армию готовится, и, вроде, ещё в полную мужицкую силу не вошел, как его старшие братья, которые в лесорубах топорами машут, а все равно, никакой бугай к нему не лезь, с одного удара на полчаса отдыхать отправит. Молодец, говорю, косая сажень в плечах.
Ложит он меня, значит, на диван, сам смеется:
- Хорош, батя! С какой радости ты так укушался?
- А вот с какой! - говорит Зинка, входя следом. И бах деньги на стол! - Полюбуйся, какую кучу пытался от семьи утаить. И ещё вопрос, где взял.
- А сколько там? - поинтересовался Константин.
- Тысяча двадцать шесть рублей! - с точностью до рубля доложила Зинка.
Ну, правильно: минус самогон и плюс те семьдесят рублей, что мне дочка Николая Аристарховича отвалила.
Константин присвистнул да так и сел.
- Батя!.. Да где ж ты такие деньжищи урвал?
- Заработал, - пробормотал я. - Честное слово, заработал... Подшабашил там, на дачах, очень богатые люди работу подкинули...
- Это ж, значит... - Зинка руками развела. - Я-то его искала, чтобы спасти то, что от могильных денег останется, а у него вон что! Я чуть в обморок не упала. Хорошо, думаю, что решила его домой оттранспортировать, а не оставлять на ночь. Ведь за ночь с деньгами что угодно могло бы приключиться. Или малолетки обшарили бы, пока он, как свинья, без сознания, или сам бы потерял... - и тут же зло на меня прищурилась. - Что за шабашка такая? Ты нам мозги не вкручивай!
Тут и меня злость взяла, с похмелюги - почему это мне на слово не верят, глава семьи все-таки?
- А вот такая! - отвечаю. - Одну бабу обслужил, по-мужски! Знаешь, какие эти богатейки на крепких деревенских мужиков падкие?
Лучше бы не говорил - Зинка как развернется, да как врежет мне оплеуху, а рука у неё тяжелая. Если б я на диване не лежал, то точно вверх тормашками бы полетел. Щека сразу огнем вспыхнула, искры из глаз и весь мир на секунду будто ухнул куда-то.
А голова ещё больше затрещала, сил нет терпеть.
- Не буду больше так шутить, не буду! Я ж поддразнить хотел, чтоб неповадно было меня как в гестапо пытать... - при слове "пытать" я сразу про таджичку вспомнил и чуть своим языком не подавился. - Ради Бога, налейте опохмелиться, все расскажу! Честное слово, ничего дурного... Ведь осталась-то бутылка, да, не могла ты её выкинуть? Душа горит!
Зинка поглядела на меня - и Константину кивнула.
- Достань стакан, Костик. Нет, два стакана. Я тоже выпью, после всех переживаний.
Константин, он три стакана принес: мол, и мне нальете, я уже не маленький.
Зинка достала бутылку - в ней где-то с половину того, что было, ещё плещется, разлила по трем стаканам, полотенчико убрала, которым на столе блины были накрыты и миска квашеной капусты, прошлогодней еще. Так, вялой немного, но вполне на вкус нормальной.
- Если уж пить, то закусывайте... алкоголики!
И первой стакан махнула, и за блины с капустой взялась.
Константин тоже свою порцию махом проглотил и к закуске обратился, а я-то... честное слово, как через горло прошло, так в нового человека превращаться начал. Просто удивительно, как быстро треск в голове сменился ровным шумом, вполне приятным таким.
- Ну, вот... - я присел на диване, переводя дух, ноги свесил. - Теперь и поговорить можно. Кстати, времени сколько?
- Да уж к двум ночи идет, - ответила Зинка. - Мы ж сходили сетки поставили, прежде, чем за тобой управляться. Пастух тебя видел, когда на хутор за расчетом ходил, рассказал, где ты спишь. А теперь - выкладывай!
И я бы, наверно, все выложил, но тут мы услышали, как наша калитка скрипит, и Тузик бешено залаял, и грубый мужской голос закричал:
- Эй, вы!.. Шавку свою уймите, если не хотите, чтоб её пристрелили!
Мои замерли, а я тем более похолодел: показалось мне, что я этот голос узнал.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Константин, не говоря худого слова, шагает в свою комнату, вытягивает из-под своего топчана охотничье ружье (охотничий билет имеется, на всякий случай, на меня оформлен, но я ни разу в жизни не охотился, разве что, один раз уток ходил пострелять, да и то без особого толку, поэтому ружьем сыновья мои пользуются, как кому из них приспичит по лесам за дичью пошастать), и, на ходу заряжая оба ствола, идет к двери. У двери двумя выключателями щелкает, так что у нас в доме свет гаснет, а фонарь над входом, освещающий передний двор, загорается. Поэтому теперь мы для тех, кто снаружи, невидимы, а они перед Константином как на ладони.
И я скажу, что не слишком резко он себя повел, а именно так, как надо. Когда к тебе посреди ночи с такими угрозами ломятся, то лучше сразу отпор давать.
- Эй, вы! - закричал Константин, отворив окно возле входной двери и выставляя ружье на незваных гостей. - С-щас я вас всех положу и мне ничего не будет, потому что это - допустимая самооборона получится! Как с обоих стволов пальну, зарядом на кабана!..
Там, у калитки, замешательство возникло, а потом другой голос, тягучий такой и немного жалобный:
- Костик! Да погорячились ребята, никто никого стрелять не хочет! Надо просто зайти, мирный разговор есть.
Это, значит, Виталик Горбылкин, придурок местный, он всегда так разговаривает, потому что его, как говорится, в детстве головкой ушибли. Без царя в голове пацан, тем и опасен. Ворует что ни попадя, даже у ближайших соседей все прет. А чуть его обвинишь, когда его вина уж совсем очевидна - психануть может. А грузный такой силуэт рядом с ним - это его дядя, точно, Антон Николаич Горбылкин. Себе на уме мужик и краденое скупать любит. Племянника пригрел, потому что тот все более-менее ценное, что в городе толкануть можно, дядьке волочит, а дядька ему на самогонку кинет, Виталик и доволен. Сам-то Антон говорит, что из любви к племяннику он того поддерживает, но, я так понимаю, Виталик ему немалые барыши приносит. И хитрый ведь мужик - если "Горбыль" вещь притаскивает, на которой засыпаться можно, то не связывается, его самого отправляет в город, на барахолке эту вещь продавать.
А за ними ещё два или три силуэта вырисовываются.
- Валите отсюда с вашим мирным разговором! - крикнул в ответ Константин. - Когда мирный разговор, то не посреди ночи ходят, и собаке и хозяевам не грозят!
- Да брось ты, Костик! - откликнулся другой голос. Голос Кольки Смальцева - тоже из шпаны хорошей парень, но не вредный, и, надо сказать, слово свое держать старается, если уж даст. У них с Константином нормальные отношения, почти приятельские. - Правда, срочное дело. А Толик, ты ж понимаешь, он привык в городе с непонятливыми разговаривать - забыл, что у нас в деревне все понятливые, и не надо на них давить.
Ну, точно, не ошибся я - Толик Чужак (фамилия у него такая - Чужак, а вообще-то он из своих) первые угрозы выкрикнул. И нехорошо мне становится. Потому что Чужак - как раз тот хитрован, которого я мысленно нашаривал. Два раза над ним зона висела, и выкрутился ведь, и даже своим подельщикам срока сбил: получили они два и три года, вместо пяти и семи, которые им светили. Я не вникал, как он это сделал, хотя Колька Смальцев один раз Константину обмолвился, что там главное было добиться, чтобы дело к совсем другой судье на слушанье попала, от "зверя" к "понятливой"... Словом, есть у Чужака голова на плечах. Вот с него сталось бы, если не без его участия с "таджичкой" расправились, взять и зарыть её на кладбище, хотя бы временно, ради какой-то своей игры...
А если так, то все понятно. Они приехали труп забирать, а на этом месте уже другой человек похоронен, и крест с табличкой стоит. Кто могилу Аристархичу копал? А Яков Михалыч копал, кто же еще! А подать сюда Якова Михалыча, пусть докладывает, что ему о прежнем трупе известно и куда он его задевал!
Вот так-то. И, чувствую я, мне моя тысяча рублей ещё не раз аукнется.
Так лучше сразу с ними поговорить, чем потом, верно? Ведь если их сейчас прогнать, они совсем озвереют и могут потом невесть что со мной учинить - мне прятаться некуда!
- Впусти их, - сказал я Константину. - У них, кажись, и правда дело есть.
Зинка и Константин на меня покосились, нехорошие подозрения у них в глазах прыгают, а потом Константин крикнул:
- Отец говорит впустить, гостями, мол, будете! Сейчас выйду, собаку придержу, только вы без глупостей!
А Зинка, пока Константин во двор выходил и собаку придерживал, быстренько деньги со стола сгребла и спрятала за стенку кухонной тумбочки.
И вот входят они, и всего их оказывается шестеро. Толик Чужак, значит, Колька Смальцев, дядя и племянник Горбылкины и ещё двое. Эти двое - точно из городских. В чистых рубашках, хмурые и с той короткой стрижкой, которая на деревенскую кустарную не похожа - очень аккуратно у них волосы стрижены.. И постарше они всех остальных - кроме Горбылкина-дяди, разумеется. Не молодняк уже, а так, лет по тридцати, если не за тридцать.
И глаза у обоих такие въедливые-въедливые... Словом, если искать убийц "таджички", то вот они, передо мной. Я так понимаю, во всяком случае.
И видно, что все к ним с почтением относятся, даже Чужак, и что они тут музыку заказывают.
- Владимир, - представляется один из них.
- Николай, - говорит другой.
Тезка, значит, Смальцева. Уже два Николая выходит, на нашу компанию. Ну, имя это у нас частое, принятое. Я ж говорил, какое отношение к Николаю-угоднику.. Без него в житейской жизни шагу не ступишь, по всей Руси великой, вот и называют новорожденных его именем.
- А я, - говорю, - Яков Михалыч. Жена моя, Зинаида. Сын младший, Константин. Остальные нам, вроде как, не чужие, представляться не надо, так что милости прошу к нашему шалашу.
- Что отмечаем-то? - спрашивает Чужак.
- Как что? - говорю. - Емельянова поминаем, Николая Аристарховича.
- И больше никого?
- А кого ещё поминать-то? - изумился я.
- Ну, например, деваху какую-нибудь молодую...
Я совсем обмер. Если бы в голове не шумело, то они бы заметили, конечно, что у меня коленки затряслись. Но сквозь мою похмельную заторможенность фига с два что ещё разглядишь!
- Что за деваха? - с тревожным подозрением спрашивает Зинка.
- Да так, - отвечает Чужак. - Яков твой взял то, что ему не принадлежит, вот пусть и вернет теперь, без шума и пыли.
Зинка руками всплеснула.
- Так я и знала!.. Украл он эти деньги - украл, подлец! И надумал, главное, у кого воровать - видно, последние мозги пропил! Нате, забирайте все, только нас не трогайте!..
Вытаскивает из тайника тысячу рублей и бухает на стол.
У Горбылкиных глаза жадным огнем полыхнули, Колька Смальцев тоже малость напрягся, а остальные переглянулись с недоумением.
- Тоже мне, деньги!.. - хмыкнул тот из городских, который Владимир. И пренебрежительно рукой махнул. - Да уберите вы их, нужны они нам!.. - и улыбнулся вдруг. - Твой муж их заработал, по-честному. Это мы засвидетельствовать можем. И не деньги нам нужны, а надо знать, кто ему работу заказывал. И куда... и куда заказчик эту работу ему доставить велел.
- Да кто ж его знает!.. - в сердцах бросила Зинка, сгребая деньги со стола и опасливо косясь на Горбылкиных: дошло, что глупость сделала, деньги при них доставши, и что теперь Виталик может любую пакость нам отмочить, чтобы до них добраться. А дядя будет его, конечно, на пакости подзуживать, при этом оставаясь в тени. - Говорит, баба какая-то! Так ведь он спьяну соврет, недорого возьмет.
- Баба? - тот городской, который Николай, нахмурил брови. - Что за баба?
Я молчу. Я понимаю, что так и так влип. Не сказать - они меня пришьют. Сказать - неизвестно, что со мной потом эта Татьяна сделает. По тому, что я видел, она покруче всех этих будет, вместе взятых, и, к тому же, и у неё дополнительная сила может быть, в засаде спрятанная. Так что ещё неизвестно, чья возьмет, когда они на эту Татьяну наедут, с моей подсказки.
И тут Владимир вдруг рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
- Так Якову Михалычу добавить надо, верно? За хорошим столом и разговор пойдет легче. Вот и посидим! - и к Кольке Смальцеву поворачивается. - Смаля, вот тебе ключи от машины, волоки сумки.
- Может, я схожу помогу? - подскочил Виталик Горбылкин.
- А ты сиди! - резко осадил его Владимир. - И ты тоже присядь, отдохни, - велел он его дяде.
И тут до меня доходит, что Горбылкины у них навроде пленников. А когда это дошло, то доперло и другое, я ведь краешком ума все удивлялся, с чего таким крутым ребятам Горбылкиных в подмогу брать: что-то краденое продала "таджичка" Горбылкину, и засыпался он на попытке продать это краденое в городе, перед какими-то крутыми засыпался, и взяли они его самого и его племянника в оборот, чтобы выяснить, какие отношения их с "таджичкой" связывали. И не отпустят, пока душу из них не вытрясут.
Интересно, что это было такое, что "таджичка" умыкнула? Во-первых, что-то очень узнаваемое, во-вторых, что-то очень ценное. Типа той косметики, которую я видел.
Или - ещё вариант - сама "таджичка" выложила под пытками про всех людей, с которыми дела вела.
Но если они теперь окружение "таджички" мелким гребнем прочесывают, то, значит, и на Ирку наехали, и на Генку Шиндаря. И можно многое на них валить, с них уже не убудет.
Вот приблизительно такие мысли у меня крутятся. А Колька Смальцев уже тут возвращается, большие тяжелые сумки волочит.
- Да оставь ты ружье! - говорит Николай Константину, который так и стоит у двери с ружьем в руках и, разинув рот, наблюдает за всем происходящим. Еще бы, такие лихие повороты совершаются! - И помоги матери на стол накрывать. Знатных гостей и принимать надо знатно.
И, значит, из одной сумки появляются пятнадцать бутылок хорошей водки - пятнадцать, это ж обалдеть можно! - а из другой всякая фирменная жратва: тут тебе и ветчинки с копчеными колбасками, уже в упаковочку и в нарезку, и сыры всякие, тоже ломтиками нарезанные и запечатанные, и банки заграничной селедки в винном соусе, и коробка большая пластмассовая, которая чем-то вроде термоса оказалась, как её открыли, так из неё шашлычный дух повалил, и шашлык (я так прикинул, килограмма четыре в такую коробку входит) оказался совсем горячим, выходит, держит она температуру, коробка эта. И многое другое, чего я в жизни не пробовал и даже по названиям не знаю. Про лимоны-апельсины я уж не говорю.
Я так и сижу, обалделый, а Зинка с Константином хлопочут, стол в комнате накрывают. С посудой у нас плоховато, но у этих и посуда оказалась своя: все эти пластиковые тарелки, стаканы и вилки с ножами, пачками в целлофан запечатанные. А Владимир смеется:
- Вы не думайте, мы не всегда такие запасливые. Просто думали сегодня на природе отдохнуть, да не сошлось.
А я за Горбылкиными краем глаза слежу - и вижу, что даже такой стол им не очень-то в радость. Выходит, прав я: сцапали их и держат за яйца, и они не чают, как из этой передряги вырваться, навроде моего. А что Виталик Горбылкин тоже угрозы выкрикивал, так это он перед крутыми пытался выслужиться: вдруг отпустят, за то, что он такой хороший?
В общем, расселись мы в итоге вокруг стола, все малость напряженные мне показалось, что даже в городских напряжение чувствуется, а в Чужаке и Смальцеве оно точно есть, о прочих, меня включая, и не говорю, и Николай первый стакан поднял:
- Ну, будь здоров, Яков Михалыч, со знакомством! И всему семейству твоему здравия желаю!
Выпили мы, и, как в желудке опять затеплилось, так тут и надежда теплиться стала: выходит, очень я им нужен, раз они меня так обхаживают. Может, не только пронесет, но и ещё деньжат подзаработаю?
А со второго стакана опять внутри засвербило: вот, сижу я с людьми, которые молодую девку зверски замучили, глазом не моргнув, и за которыми неизвестно, какие ещё дела числятся такого рода, и здравия им желаю, как и они мне, так ведь, взбреди им что в голову, они сразу после очередного стакана милость на гнев вновь сменят и вырежут нас всех как цыплят... А Владимир ко мне наклоняется и тихо спрашивает:
- Так куда ты девку спрятал, а?
Я в этот момент какую-то особую колбаску пробовал - так кусок колбасы и повис у меня изо рта, когда я застыл после этого вопроса. А он, увидев это, хлопнул меня по плечу:
- Ладно, дожуй, после следующего стакана ответишь.
И вместе мы с ним по стакану хватанули, отдельно от всех. Только Николай, вижу, на нас посматривает, интересуется, настала пора вступать ему в разговор или нет.
Зинка и Константин, вижу, малость расслабились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36