Так что непробиваемая стена.
– А в райком вы не обращались? – спросила Инна.
– В райком! – Мокеев закашлялся. Он вспомнил, как райком обсуждал его персональное дело в связи с злоупотреблением служебным положением, вспомнил, как был рад, что отделался лишь строгим выговором. – В райком, вы знаете, я не обращался. Секретари и так завалены работой, а кто поменьше, дела не решит. После упоминания о райкоме интерес к разговору у Мокеева сразу упал, и он поднялся. – Ну, знаете ли... мне пора. Приятных вам сновидений.
Он свернул за угол и исчез. Инна тоже пошла домой. Был уже одиннадцатый час, но Ленька все еще отсутствовал. Когда Инна выразила по этому поводу удивление, Полина Александровна засмеялась:
– Да у нас во время каникул для них свобода. Взрослые раньше ложатся, потому что на работу вставать, а они гоняют, пока ноги не отвалятся. Вы, перед тем как свет зажечь, окно закройте, а то комары налетят.
Глава 18
Ваня Иванов сидел на лавочке с Томкой Зыряновой. Они не присутствовали при разговоре на школьном крыльце, и подбежавший Ленька сообщил им о страшной угрозе, нависшей над школой, о том, что наврали Демьян с Альбиной про Акимыча и о том, как Луиза уговорила Леньку поддерживать эту "святую ложь". Ваня помолчал немного, потом сказал:
– Надавать бы вам по шее за вашу "святую ложь".
Томка вступилась за ребят, сказала, что, по ее мнению, они действовали вполне разумно, и Ваня обернулся к ней.
– Тебе природа мозги дала?
– Ну, дала. Чего ты орешь?!
– А если дала, так ты ими наперед думай, а потом языком болтай. – Иванов похлопал себя пальцами по лбу. – Ведь понимать же надо: ну, добились они своего, опорочили Акимыча, и эта тетка решила за него не выходить... Так она вернется к себе и на весь город растрепет, что директор такой-то школы – алкаш да еще и ненормальный. И такие слухи могут до начальства областного дойти... Мало что ли у Акимыча было неприятностей из-за Ленькиной ноги и Луизиного папаши?
– Ладно, Вань... – сказал Хмелев. – Что они наврали, того уж не вернешь. А как же теперь нам действовать?
– Эта самая... Кстати, как ее зовут?
– Инна Сергеевна, – ответил Леня и снова почувствовал какую-то непонятную тревогу.
– Выгнать ее надо, – жестко сказал Иванов.
– А как?
Иванов вдруг поднялся.
– Ждите здесь. Я для начала кое-что придумал.
Ждать пришлось недолго. Минут через пять он вернулся с листом бумаги, на котором кое-как был намалеван череп и скрещенные кости.
– Вот! Я по углам живицей намазал. Кто пойдет и к ее окну приклеит?
Хмелев замялся, а Томка закричала:
– Я! Я наклею. Только пойдемте со мной, я капроновый чулок на голову надену.
Надо сказать, что после известной вам "операции" капроновые чулки вошли в моду среди учеников Бурундука, особенно в младших классах. Пользуясь ими, ребята нападали друг на друга из засады, обстреливали "врагов" шишками, а иногда и лупили кого-нибудь, если считали, что он этого заслуживает.
В углу комнаты Инны справа от окна стоял маленький столик, накрытый чем-то вроде скатерти. Задернув белую занавеску и включив свет, Инна вынула из своего чемоданчика большой блокнот. Ее с момента прибытия в Иленск так и тянуло записывать, что говорят о Бурундуке, но она не делала этого ради конспирации. Теперь она сидела за столиком перед раскрытым блокнотом, но работала очень медленно; она старательно припоминала, что сказал Демьян, что добавила Альбина, что говорили ее другие собеседники, и лишь припомнив почти дословно ту или иную фразу, Инна ее записывала.
Вдруг Инне послышался какой-то негромкий шум за окном – то ли шорох, то ли царапанье. Потом отчетливо дрогнула оконная рама. Инна вскочила, отдернула занавеску и при свете летней ночи увидела, как от окна отпрянула небольшая фигурка с головой, обтянутой черным чулком. Фигурка быстро исчезла из поля зрения, но Инна успела заметить, что это несомненно девчонка: на ней была пестрая юбка и серая кофта. К стеклу был приклеен лист писчей бумаги с намалеванным черепом и скрещенными костями.
Желая узнать, что это значит, Инна вышла в коридор. За дверью Полины Александровны было тихо, и в щель под дверью не пробивался свет. Значит, хозяйка спала. Выйдя на крыльцо, Инна увидела распахнутую настежь калитку. Она подошла к своему окну и отлепила от стекла бумагу с черепом.
Инна вернулась в дом, захлопнула входную дверь английским замком, заперла на крючок дверь своей комнаты и снова села за столик, чтобы продолжать свои записи. Однако она то и дело посматривала на лежащий рядом лист с черепом, намалеванным отнюдь не рукой мастера.
Череп и скрещенные кости, размышляла она. Это же символ угрозы. Наклеила рисунок на стекло девчонка, притом Инне совсем незнакомая. Выходит, ее за что-то возненавидели местные дети. А за что? Чем она перед ними провинилась за эти несколько часов?
Вдруг Инна подумала: а ведь Лени-то до сих пор нет в доме! Неужели и он принимал участие в истории с черепом?! А может быть, он вернулся, когда она разговаривала с Мокеевым?
Инна снова вышла в коридор и подошла к небольшой Лениной комнате, но за ней было тихо и ни в одну щелочку не пробивался свет. Инна осторожно постучала.
– Кто там? – послышался сонный голос. Инна слегка толкнула дверь, и тут же она открылась. В полумраке белой ночи Инна увидела Ленькино лицо на подушке, точнее – лишь половину его, потому что он натянул одеяло себе на нос. Впрочем, увидев Инну, он сдернул одеяло до подбородка.
– Инна Сергеевна, вам чего? – спросил он слабым голосом только что разбуженного человека.
– Извини, Леня, я не туда попала. Спи! Спи! – прошептала Инна и удалилась.
Она не знала, что Ленька, проследив за тем, как Томка Зырянова приклеила рисунок к стеклу, пробрался окольными путями на огород, а оттуда к себе в окно. Не зажигая света, он быстро разделся и нырнул под одеяло.
Сконфуженная Инна вернулась в свою комнату. Она чувствовала себя разбитой, но все же занесла в блокнот разговор с Мокеевым и странный эпизод с мрачным рисунком, прежде чем улечься спать.
Проснулась она только в половине десятого. В доме стояла полная тишина. Захватив принадлежности для умывания, Инна вышла из комнаты. Проходя через веранду, она увидела на столе приготовленный для нее завтрак. Входная дверь была защелкнута на английский замок (Полина Александровна дала Инне отдельный ключ). Выйдя во двор, где на сосне висел рукомойник, а под ним стояла табуретка с тазом, Инна услышала какое-то движение за невысоким забором, но определить, что там происходит, она не могла, потому что перед забором густо росла малина и лишь сквозь решетку калитки можно было увидеть улицу.
Только Инна брякнула клапаном рукомойника, как тут же раздался хор ребячьих голосов:
Жених и невеста
Тили-тили тесто...
Инна оглянулась. Прямо перед калиткой подпрыгивали и пели небольшие существа, и у каждого из них лицо было затянуто капроновым чулком: у кого бежевым, у кого – коричневым, у кого – черным. С трудом сдерживая себя, Инна продолжала умываться, а за калиткой прыгали и пели:
Тесто засохло,
Невеста подохла.
Пение и приплясывание продолжалось все время, пока Инна умывалась, а умывалась она с нарочитой медлительностью, стараясь понять, почему ее дразнят невестой и, главное, за что ее дразнят, что она сделала плохого. Неторопливо вытирая лицо и руки, косясь глазом на пляшущую банду за калиткой, Инна заметила, что многие из этих танцоров и певцов даже не потрудились отрезать лишний кусок чулка, который не нужен был, чтобы скрыть лицо. Они натянули лишь верхнюю часть чулка себе на голову, а остальное свисало у них за спиной в виде диковинной косы, которая болталась при каждом прыжке ее обладателя.
Спокойно повесив полотенце на сучок сосны, Инна неожиданно рванулась к калитке в надежде схватить за косу кого-нибудь из певцов и выудить у него признание, за что ее так дразнят. Существа с чулками на голове мгновенно разлетелись.
Инна поднялась на веранду и села завтракать, а ее дразнильщики снова скопились у калитки и снова принялись за свое. Вернувшись в комнату, Инна села за стол, чтобы продолжать свои записи, но ей пришлось закрыть окно. Крики про невесту слышались теперь за забором прямо перед ее окном. Как ни сдерживалась Инна, но все же она несколько раз вставала, желая взглянуть, что делается там, на улице. Ничего интересного она не увидела, кроме бежевых, коричневых и черных пятен, то появлявшихся, то исчезавших за листвой малины.
Вдруг даже через закрытое окно Инна услышала голоса взрослых.
– Вы что, долго будете тут безобразить?! – грянул могучий, по-видимому, стариковский бас.
Инна распахнула окно.
– Держи, держи их, Гаврила Гаврилович! – откликнулся женский голос. Цельное утро людям покоя не дают! Клавка, а ты чего стоишь?! Вон того черного лови! Заходи, заходи наперекрёст! Мы вот глянем на его лицо, и пусть его родители узнают, как хулиганов воспитывать! Клавка, ну чего ты там растерялась-то?! Ведь уйдет он сейчас, уйдет! Тьфу, колода неповоротная!
К этим голосам примешивались голоса других взрослых, послышался писк, визг, затем все стихло. Как видно, Инниным ненавистникам удалось избежать пленения. Инна вернулась к столу и подробно изложила в блокноте, как ее дразнили. Потом она взяла шариковую ручку с красной пастой и написала:
"Вывод. По неосторожности я сказала детям, что являюсь знакомой Бурундука. Отсюда следует, что их неприязнь по отношению ко мне вызвана ненавистью к Бурундуку".
Тут Инна услышала, как брякнула щеколда на калитке. Выглянув в окно, она увидела, что к веранде направляется Луиза, и вышла, чтобы открыть ей дверь.
– Здрасте! – сказала Луиза, как-то очень серьезно, даже тревожно взглянув на Инну. – А Леня дома?
– Его нет.
– А вы не знаете, куда он ушел?
– Не знаю. Я еще спала, когда он ушел.
– Извините! – почти прошептала Луиза. Она быстро дошла до калитки и затрусила рысцой куда-то направо по улице.
Глава 19
Всю дорогу до школы Луиза бежала и остановилась лишь перед крыльцом "летнего клуба". Там сидели Чебоксаров и Хмелев.
Луиза обратилась к Юре:
– Ленька тебе все рассказал?
– Все, конечно.
Луиза оглянулась по сторонам.
– Знаете что? Пойдемте отсюда.
– Зачем? А что такое? – в один голос спросили ребята.
– Пойдемте! А то придет сюда еще кто-нибудь, а я не хочу при них говорить. Если они узнают, они с нас шкуру сдерут. И с Демьяна, и с Альбины, и с меня.
Заинтересованные, мальчишки встали, сбежали с крыльца. Скоро все трое шагали по Береговой улице. Деревянный тротуарчик был для троих слишком узок, поэтому Леня шел рядом по проезжей части.
– Ну, говори! – сказал Чебоксаров.
Луиза уперлась кулаками в бока и отчеканила:
– Очень может быть, что это никакая не невеста, а корреспондент. И может быть, даже не из областной газеты, а из самой "Правды".
Ленька с Юрой помолчали, оторопев.
– Во! С чего ты взяла? – спросил Хмелев.
– Мой отец сказал. Он вчера с ней разговаривал. Лично!
Чебоксаров серьезно смотрел на Луизу.
– Это что: она сама ему так и заявила? Что она корреспондент?
– Чудно!, – заметил Ленька. – От других скрывает, а ему так и доложила.
Луиза снова зашагала по тротуару.
– Она ему не доложила, но папа говорит, что это ему чутье подсказывает. И еще он говорит, что чутье никогда его не обманывает.
Мальчишки захохотали.
– Во! – кричал Хмелев. – А ты помнишь, как в прошлом году он на весь город звонил, что Акимыч нарочно хотел нам с тобой ноги спалить? Это ему тоже чутье подсказало?
Луиза обиделась и хотела как-то возразить, но вдруг остановилась, уставилась куда-то вперед и почти прошептала:
– Она!
– Она! – так же тихо подтвердил Хмелев. Навстречу им шла Инна. На ней сегодня не было берета, но был тот же легкий брючный костюм, а на плече висела белая дамская сумочка. Луиза сошла с тротуарчика, чтобы уступить Инне дорогу.
– Здрасте! – коротко сказала она.
– Здрасте, Инна Серг... – начал было Ленька, но вдруг умолк, словно чем-то подавился.
Инна поздоровалась с ребятами и прошла дальше. На ходу она оглянулась на Чебоксарова (ей бросилось в глаза его красивое нервное лицо). Чебоксаров в свою очередь смотрел Инне вслед. Наконец он обратил внимание на Хмелева. Тот все еще стоял с отвисшей челюстью и застывшим взглядом.
– Что с тобой? – спросил Юра. Это разбудило Леньку. Он вышел из транса и теперь, наоборот, стал приплясывать от возбуждения.
– Ой! Слушайте! Я не знаю, корреспондентка она или нет, но только я знаю, что она – не та, которая Акимычу пишет.
– А чем ты это докажешь? – спросил Юра. Ленька перестал приплясывать и заговорил спокойней;
– Понимаете... Я вчера весь вечер дергался. Как только мама скажет "Инна Сергеевна", так меня словно током дергает. Ну, не током, а... что-то в голове делается. А что – понять не могу. А сейчас, как только сказал "Инна Сергеевна", так сразу и дошло: да ведь эту же Инной Сергеевной зовут, а на вчерашнем конверте какие-то совсем другие эти... Ну, как их зовут? Ну, как они называются?
– Инициалы, – подсказал Юра.
– Ага! Во! Инициалы! Если бы эта писала, то на конверте стояли бы инициалы "И. С.", а на конверте какие-то другие. А вот какие – хоть убей, забыл!
Чебоксаров был очень заинтересован сообщением Леньки.
– Вот это да! – медленно сказал он. – А я отлично помню: в обратном адресе написано: "Е. А. Родионова".
Снова помолчали.
– Выходит, наша-то никакая не Родионова, – заметил Хмелев.
– Значит, мой папа прав: корреспондентка, – сказала Луиза.
Вдруг Чебоксаров приостановился.
– Стоп! Нашел! – воскликнул он и добавил: – Пошли, сядем вон там! Я вам скажу, кто такая Родионова.
Все трое дошли до ближайшей лавочки, стоявшей у высокого дощатого забора. Чебоксаров сел посредине, а Луиза и Леня по бокам.
– Ну, говори, что ты хотел сказать, – потребовал Хмелев. Чебоксаров помолчал для пущего эффекта, потом изрек медленно и раздельно:
– Родионова – это не кто иной, как родная сестра Данилы Акимовича Бурундука.
– Что? Чего? – одновременно сказали Хмелев с Луизой, а Чебоксаров сидел с невозмутимым лицом, хотя и очень довольный собой. Он чувствовал себя Шерлоком Холмсом, которому приходится объяснять доктору Уотсону, каким образом ему удалось раскрыть роковую, казалось бы, совершенно непостижимую тайну. Впрочем, он пользовался несколько иными выражениями, чем знаменитый сыщик.
– Вот проследите, как я до этого допер. – Приоткрыв рты, Луиза с Хмелевым стали усердно следить, а Чебоксаров продолжал: – Вы помните, что сказала тетя Валя, когда принесла письмо?
Луиза и Ленька молча помотали головой.
– Не помните? А я помню слово в слово. Цитирую: "Вот как слетал Данила Акимович к сестре да погулял у нее на свадьбе, так и пошла писать эта самая Родионова. Должно быть, он на свадьбе с ней и познакомился". Вам это что-то говорит?
Два "доктора Уотсона" – один в юбке, другой в брюках – снова помотали головой, что доставило Чебоксарову еще большее удовольствие.
– А теперь слушайте и соображайте! Когда женщина выходит замуж, она что делает?
– Детей, наверно, рожает, – предположил Ленька.
– Кретин! Я не про это говорю. Она со своей фамилией остается или принимает фамилию мужа?
Оба "доктора Уотсона" переглянулись. Они начали кое-что соображать.
– Меняет фамилию, – сказал Хмелев.
– Мужа фамилию берет, – сказала Луиза. Чебоксаров привалился спиной к забору, закинул ногу на ногу и обнял колено руками.
– Ну, и вот вам, пожалуйста: она раньше была по фамилии Бурундук, а теперь стала Родионовой.
Юра умолк, чуть улыбаясь плотно сжатыми губами, но Ленька вдруг заерзал на скамейке и бурно запротестовал:
– Э!.. Э!.. А ведь сестру Данилы Акимовича Катей зовут, Катериной, а здесь "Е. А." какая-то! Может, Елена, а может, Евгения или еще как-нибудь.
Чебоксаров вскочил, прошелся взад-вперед и остановился перед Ленькой, расставив ноги, сунув руки в карманы брюк.
– Я ждал этого вопроса. Да будет вам известно, сэр, что имя "Катерина" только так произносится, а пишется "Екатерина". Значит, инициалы "Е. А." вполне могут означать "Екатерина Акимовна". – Юра снова сел на свое место. Ясненько?
Пораженные "Уотсоны" молчали. Потом Луиза пожала плечами.
– Не понимаю! Почему же тетя Валя об этом не догадалась?
– Не у каждого такие мозги... – вздохнул Ленька. – Ну, а кто же тогда наша-то будет? Может, другая какая невеста или в самом деле корреспондентка?
– Может, все-таки невеста? – жалобно предположила Луиза. – Тогда мы хоть не зря ей про Акимыча наговорили.
Юра уже не играл в великого сыщика. Он был серьезен и задумчив.
– Теперь вот и мне кажется, что папаша Мокеевой прав: корреспондент. Луиза вскинулась.
– Да? – сердито, с вызовом сказала она. – А вот моя мама говорит, что папа все выдумал.
– Спокойно, не психуй, – осадил ее Чебоксаров и продолжал: – Ну вы прикиньте: какая невеста или просто знакомая полетит к Бурундуку за тысячу километров, даже не предупредив его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– А в райком вы не обращались? – спросила Инна.
– В райком! – Мокеев закашлялся. Он вспомнил, как райком обсуждал его персональное дело в связи с злоупотреблением служебным положением, вспомнил, как был рад, что отделался лишь строгим выговором. – В райком, вы знаете, я не обращался. Секретари и так завалены работой, а кто поменьше, дела не решит. После упоминания о райкоме интерес к разговору у Мокеева сразу упал, и он поднялся. – Ну, знаете ли... мне пора. Приятных вам сновидений.
Он свернул за угол и исчез. Инна тоже пошла домой. Был уже одиннадцатый час, но Ленька все еще отсутствовал. Когда Инна выразила по этому поводу удивление, Полина Александровна засмеялась:
– Да у нас во время каникул для них свобода. Взрослые раньше ложатся, потому что на работу вставать, а они гоняют, пока ноги не отвалятся. Вы, перед тем как свет зажечь, окно закройте, а то комары налетят.
Глава 18
Ваня Иванов сидел на лавочке с Томкой Зыряновой. Они не присутствовали при разговоре на школьном крыльце, и подбежавший Ленька сообщил им о страшной угрозе, нависшей над школой, о том, что наврали Демьян с Альбиной про Акимыча и о том, как Луиза уговорила Леньку поддерживать эту "святую ложь". Ваня помолчал немного, потом сказал:
– Надавать бы вам по шее за вашу "святую ложь".
Томка вступилась за ребят, сказала, что, по ее мнению, они действовали вполне разумно, и Ваня обернулся к ней.
– Тебе природа мозги дала?
– Ну, дала. Чего ты орешь?!
– А если дала, так ты ими наперед думай, а потом языком болтай. – Иванов похлопал себя пальцами по лбу. – Ведь понимать же надо: ну, добились они своего, опорочили Акимыча, и эта тетка решила за него не выходить... Так она вернется к себе и на весь город растрепет, что директор такой-то школы – алкаш да еще и ненормальный. И такие слухи могут до начальства областного дойти... Мало что ли у Акимыча было неприятностей из-за Ленькиной ноги и Луизиного папаши?
– Ладно, Вань... – сказал Хмелев. – Что они наврали, того уж не вернешь. А как же теперь нам действовать?
– Эта самая... Кстати, как ее зовут?
– Инна Сергеевна, – ответил Леня и снова почувствовал какую-то непонятную тревогу.
– Выгнать ее надо, – жестко сказал Иванов.
– А как?
Иванов вдруг поднялся.
– Ждите здесь. Я для начала кое-что придумал.
Ждать пришлось недолго. Минут через пять он вернулся с листом бумаги, на котором кое-как был намалеван череп и скрещенные кости.
– Вот! Я по углам живицей намазал. Кто пойдет и к ее окну приклеит?
Хмелев замялся, а Томка закричала:
– Я! Я наклею. Только пойдемте со мной, я капроновый чулок на голову надену.
Надо сказать, что после известной вам "операции" капроновые чулки вошли в моду среди учеников Бурундука, особенно в младших классах. Пользуясь ими, ребята нападали друг на друга из засады, обстреливали "врагов" шишками, а иногда и лупили кого-нибудь, если считали, что он этого заслуживает.
В углу комнаты Инны справа от окна стоял маленький столик, накрытый чем-то вроде скатерти. Задернув белую занавеску и включив свет, Инна вынула из своего чемоданчика большой блокнот. Ее с момента прибытия в Иленск так и тянуло записывать, что говорят о Бурундуке, но она не делала этого ради конспирации. Теперь она сидела за столиком перед раскрытым блокнотом, но работала очень медленно; она старательно припоминала, что сказал Демьян, что добавила Альбина, что говорили ее другие собеседники, и лишь припомнив почти дословно ту или иную фразу, Инна ее записывала.
Вдруг Инне послышался какой-то негромкий шум за окном – то ли шорох, то ли царапанье. Потом отчетливо дрогнула оконная рама. Инна вскочила, отдернула занавеску и при свете летней ночи увидела, как от окна отпрянула небольшая фигурка с головой, обтянутой черным чулком. Фигурка быстро исчезла из поля зрения, но Инна успела заметить, что это несомненно девчонка: на ней была пестрая юбка и серая кофта. К стеклу был приклеен лист писчей бумаги с намалеванным черепом и скрещенными костями.
Желая узнать, что это значит, Инна вышла в коридор. За дверью Полины Александровны было тихо, и в щель под дверью не пробивался свет. Значит, хозяйка спала. Выйдя на крыльцо, Инна увидела распахнутую настежь калитку. Она подошла к своему окну и отлепила от стекла бумагу с черепом.
Инна вернулась в дом, захлопнула входную дверь английским замком, заперла на крючок дверь своей комнаты и снова села за столик, чтобы продолжать свои записи. Однако она то и дело посматривала на лежащий рядом лист с черепом, намалеванным отнюдь не рукой мастера.
Череп и скрещенные кости, размышляла она. Это же символ угрозы. Наклеила рисунок на стекло девчонка, притом Инне совсем незнакомая. Выходит, ее за что-то возненавидели местные дети. А за что? Чем она перед ними провинилась за эти несколько часов?
Вдруг Инна подумала: а ведь Лени-то до сих пор нет в доме! Неужели и он принимал участие в истории с черепом?! А может быть, он вернулся, когда она разговаривала с Мокеевым?
Инна снова вышла в коридор и подошла к небольшой Лениной комнате, но за ней было тихо и ни в одну щелочку не пробивался свет. Инна осторожно постучала.
– Кто там? – послышался сонный голос. Инна слегка толкнула дверь, и тут же она открылась. В полумраке белой ночи Инна увидела Ленькино лицо на подушке, точнее – лишь половину его, потому что он натянул одеяло себе на нос. Впрочем, увидев Инну, он сдернул одеяло до подбородка.
– Инна Сергеевна, вам чего? – спросил он слабым голосом только что разбуженного человека.
– Извини, Леня, я не туда попала. Спи! Спи! – прошептала Инна и удалилась.
Она не знала, что Ленька, проследив за тем, как Томка Зырянова приклеила рисунок к стеклу, пробрался окольными путями на огород, а оттуда к себе в окно. Не зажигая света, он быстро разделся и нырнул под одеяло.
Сконфуженная Инна вернулась в свою комнату. Она чувствовала себя разбитой, но все же занесла в блокнот разговор с Мокеевым и странный эпизод с мрачным рисунком, прежде чем улечься спать.
Проснулась она только в половине десятого. В доме стояла полная тишина. Захватив принадлежности для умывания, Инна вышла из комнаты. Проходя через веранду, она увидела на столе приготовленный для нее завтрак. Входная дверь была защелкнута на английский замок (Полина Александровна дала Инне отдельный ключ). Выйдя во двор, где на сосне висел рукомойник, а под ним стояла табуретка с тазом, Инна услышала какое-то движение за невысоким забором, но определить, что там происходит, она не могла, потому что перед забором густо росла малина и лишь сквозь решетку калитки можно было увидеть улицу.
Только Инна брякнула клапаном рукомойника, как тут же раздался хор ребячьих голосов:
Жених и невеста
Тили-тили тесто...
Инна оглянулась. Прямо перед калиткой подпрыгивали и пели небольшие существа, и у каждого из них лицо было затянуто капроновым чулком: у кого бежевым, у кого – коричневым, у кого – черным. С трудом сдерживая себя, Инна продолжала умываться, а за калиткой прыгали и пели:
Тесто засохло,
Невеста подохла.
Пение и приплясывание продолжалось все время, пока Инна умывалась, а умывалась она с нарочитой медлительностью, стараясь понять, почему ее дразнят невестой и, главное, за что ее дразнят, что она сделала плохого. Неторопливо вытирая лицо и руки, косясь глазом на пляшущую банду за калиткой, Инна заметила, что многие из этих танцоров и певцов даже не потрудились отрезать лишний кусок чулка, который не нужен был, чтобы скрыть лицо. Они натянули лишь верхнюю часть чулка себе на голову, а остальное свисало у них за спиной в виде диковинной косы, которая болталась при каждом прыжке ее обладателя.
Спокойно повесив полотенце на сучок сосны, Инна неожиданно рванулась к калитке в надежде схватить за косу кого-нибудь из певцов и выудить у него признание, за что ее так дразнят. Существа с чулками на голове мгновенно разлетелись.
Инна поднялась на веранду и села завтракать, а ее дразнильщики снова скопились у калитки и снова принялись за свое. Вернувшись в комнату, Инна села за стол, чтобы продолжать свои записи, но ей пришлось закрыть окно. Крики про невесту слышались теперь за забором прямо перед ее окном. Как ни сдерживалась Инна, но все же она несколько раз вставала, желая взглянуть, что делается там, на улице. Ничего интересного она не увидела, кроме бежевых, коричневых и черных пятен, то появлявшихся, то исчезавших за листвой малины.
Вдруг даже через закрытое окно Инна услышала голоса взрослых.
– Вы что, долго будете тут безобразить?! – грянул могучий, по-видимому, стариковский бас.
Инна распахнула окно.
– Держи, держи их, Гаврила Гаврилович! – откликнулся женский голос. Цельное утро людям покоя не дают! Клавка, а ты чего стоишь?! Вон того черного лови! Заходи, заходи наперекрёст! Мы вот глянем на его лицо, и пусть его родители узнают, как хулиганов воспитывать! Клавка, ну чего ты там растерялась-то?! Ведь уйдет он сейчас, уйдет! Тьфу, колода неповоротная!
К этим голосам примешивались голоса других взрослых, послышался писк, визг, затем все стихло. Как видно, Инниным ненавистникам удалось избежать пленения. Инна вернулась к столу и подробно изложила в блокноте, как ее дразнили. Потом она взяла шариковую ручку с красной пастой и написала:
"Вывод. По неосторожности я сказала детям, что являюсь знакомой Бурундука. Отсюда следует, что их неприязнь по отношению ко мне вызвана ненавистью к Бурундуку".
Тут Инна услышала, как брякнула щеколда на калитке. Выглянув в окно, она увидела, что к веранде направляется Луиза, и вышла, чтобы открыть ей дверь.
– Здрасте! – сказала Луиза, как-то очень серьезно, даже тревожно взглянув на Инну. – А Леня дома?
– Его нет.
– А вы не знаете, куда он ушел?
– Не знаю. Я еще спала, когда он ушел.
– Извините! – почти прошептала Луиза. Она быстро дошла до калитки и затрусила рысцой куда-то направо по улице.
Глава 19
Всю дорогу до школы Луиза бежала и остановилась лишь перед крыльцом "летнего клуба". Там сидели Чебоксаров и Хмелев.
Луиза обратилась к Юре:
– Ленька тебе все рассказал?
– Все, конечно.
Луиза оглянулась по сторонам.
– Знаете что? Пойдемте отсюда.
– Зачем? А что такое? – в один голос спросили ребята.
– Пойдемте! А то придет сюда еще кто-нибудь, а я не хочу при них говорить. Если они узнают, они с нас шкуру сдерут. И с Демьяна, и с Альбины, и с меня.
Заинтересованные, мальчишки встали, сбежали с крыльца. Скоро все трое шагали по Береговой улице. Деревянный тротуарчик был для троих слишком узок, поэтому Леня шел рядом по проезжей части.
– Ну, говори! – сказал Чебоксаров.
Луиза уперлась кулаками в бока и отчеканила:
– Очень может быть, что это никакая не невеста, а корреспондент. И может быть, даже не из областной газеты, а из самой "Правды".
Ленька с Юрой помолчали, оторопев.
– Во! С чего ты взяла? – спросил Хмелев.
– Мой отец сказал. Он вчера с ней разговаривал. Лично!
Чебоксаров серьезно смотрел на Луизу.
– Это что: она сама ему так и заявила? Что она корреспондент?
– Чудно!, – заметил Ленька. – От других скрывает, а ему так и доложила.
Луиза снова зашагала по тротуару.
– Она ему не доложила, но папа говорит, что это ему чутье подсказывает. И еще он говорит, что чутье никогда его не обманывает.
Мальчишки захохотали.
– Во! – кричал Хмелев. – А ты помнишь, как в прошлом году он на весь город звонил, что Акимыч нарочно хотел нам с тобой ноги спалить? Это ему тоже чутье подсказало?
Луиза обиделась и хотела как-то возразить, но вдруг остановилась, уставилась куда-то вперед и почти прошептала:
– Она!
– Она! – так же тихо подтвердил Хмелев. Навстречу им шла Инна. На ней сегодня не было берета, но был тот же легкий брючный костюм, а на плече висела белая дамская сумочка. Луиза сошла с тротуарчика, чтобы уступить Инне дорогу.
– Здрасте! – коротко сказала она.
– Здрасте, Инна Серг... – начал было Ленька, но вдруг умолк, словно чем-то подавился.
Инна поздоровалась с ребятами и прошла дальше. На ходу она оглянулась на Чебоксарова (ей бросилось в глаза его красивое нервное лицо). Чебоксаров в свою очередь смотрел Инне вслед. Наконец он обратил внимание на Хмелева. Тот все еще стоял с отвисшей челюстью и застывшим взглядом.
– Что с тобой? – спросил Юра. Это разбудило Леньку. Он вышел из транса и теперь, наоборот, стал приплясывать от возбуждения.
– Ой! Слушайте! Я не знаю, корреспондентка она или нет, но только я знаю, что она – не та, которая Акимычу пишет.
– А чем ты это докажешь? – спросил Юра. Ленька перестал приплясывать и заговорил спокойней;
– Понимаете... Я вчера весь вечер дергался. Как только мама скажет "Инна Сергеевна", так меня словно током дергает. Ну, не током, а... что-то в голове делается. А что – понять не могу. А сейчас, как только сказал "Инна Сергеевна", так сразу и дошло: да ведь эту же Инной Сергеевной зовут, а на вчерашнем конверте какие-то совсем другие эти... Ну, как их зовут? Ну, как они называются?
– Инициалы, – подсказал Юра.
– Ага! Во! Инициалы! Если бы эта писала, то на конверте стояли бы инициалы "И. С.", а на конверте какие-то другие. А вот какие – хоть убей, забыл!
Чебоксаров был очень заинтересован сообщением Леньки.
– Вот это да! – медленно сказал он. – А я отлично помню: в обратном адресе написано: "Е. А. Родионова".
Снова помолчали.
– Выходит, наша-то никакая не Родионова, – заметил Хмелев.
– Значит, мой папа прав: корреспондентка, – сказала Луиза.
Вдруг Чебоксаров приостановился.
– Стоп! Нашел! – воскликнул он и добавил: – Пошли, сядем вон там! Я вам скажу, кто такая Родионова.
Все трое дошли до ближайшей лавочки, стоявшей у высокого дощатого забора. Чебоксаров сел посредине, а Луиза и Леня по бокам.
– Ну, говори, что ты хотел сказать, – потребовал Хмелев. Чебоксаров помолчал для пущего эффекта, потом изрек медленно и раздельно:
– Родионова – это не кто иной, как родная сестра Данилы Акимовича Бурундука.
– Что? Чего? – одновременно сказали Хмелев с Луизой, а Чебоксаров сидел с невозмутимым лицом, хотя и очень довольный собой. Он чувствовал себя Шерлоком Холмсом, которому приходится объяснять доктору Уотсону, каким образом ему удалось раскрыть роковую, казалось бы, совершенно непостижимую тайну. Впрочем, он пользовался несколько иными выражениями, чем знаменитый сыщик.
– Вот проследите, как я до этого допер. – Приоткрыв рты, Луиза с Хмелевым стали усердно следить, а Чебоксаров продолжал: – Вы помните, что сказала тетя Валя, когда принесла письмо?
Луиза и Ленька молча помотали головой.
– Не помните? А я помню слово в слово. Цитирую: "Вот как слетал Данила Акимович к сестре да погулял у нее на свадьбе, так и пошла писать эта самая Родионова. Должно быть, он на свадьбе с ней и познакомился". Вам это что-то говорит?
Два "доктора Уотсона" – один в юбке, другой в брюках – снова помотали головой, что доставило Чебоксарову еще большее удовольствие.
– А теперь слушайте и соображайте! Когда женщина выходит замуж, она что делает?
– Детей, наверно, рожает, – предположил Ленька.
– Кретин! Я не про это говорю. Она со своей фамилией остается или принимает фамилию мужа?
Оба "доктора Уотсона" переглянулись. Они начали кое-что соображать.
– Меняет фамилию, – сказал Хмелев.
– Мужа фамилию берет, – сказала Луиза. Чебоксаров привалился спиной к забору, закинул ногу на ногу и обнял колено руками.
– Ну, и вот вам, пожалуйста: она раньше была по фамилии Бурундук, а теперь стала Родионовой.
Юра умолк, чуть улыбаясь плотно сжатыми губами, но Ленька вдруг заерзал на скамейке и бурно запротестовал:
– Э!.. Э!.. А ведь сестру Данилы Акимовича Катей зовут, Катериной, а здесь "Е. А." какая-то! Может, Елена, а может, Евгения или еще как-нибудь.
Чебоксаров вскочил, прошелся взад-вперед и остановился перед Ленькой, расставив ноги, сунув руки в карманы брюк.
– Я ждал этого вопроса. Да будет вам известно, сэр, что имя "Катерина" только так произносится, а пишется "Екатерина". Значит, инициалы "Е. А." вполне могут означать "Екатерина Акимовна". – Юра снова сел на свое место. Ясненько?
Пораженные "Уотсоны" молчали. Потом Луиза пожала плечами.
– Не понимаю! Почему же тетя Валя об этом не догадалась?
– Не у каждого такие мозги... – вздохнул Ленька. – Ну, а кто же тогда наша-то будет? Может, другая какая невеста или в самом деле корреспондентка?
– Может, все-таки невеста? – жалобно предположила Луиза. – Тогда мы хоть не зря ей про Акимыча наговорили.
Юра уже не играл в великого сыщика. Он был серьезен и задумчив.
– Теперь вот и мне кажется, что папаша Мокеевой прав: корреспондент. Луиза вскинулась.
– Да? – сердито, с вызовом сказала она. – А вот моя мама говорит, что папа все выдумал.
– Спокойно, не психуй, – осадил ее Чебоксаров и продолжал: – Ну вы прикиньте: какая невеста или просто знакомая полетит к Бурундуку за тысячу километров, даже не предупредив его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18