Пусть одноглазый не думает, что на свете есть только одна собака, которая умеет делиться. Немного силы воли — и можно отказаться даже от колбасы.
Во сне и наяву
7 июля. Мой одноглазый друг так и не пришёл. Хуже того, две сардельки, пирог с рисом, хлеб, сыр, картофельная котлета с грибами, которую я принёс с таким трудом, — все растащили вороны. Я лаял на них, пока совсем не потерял голос. Но какой толк? Эти нахалки сидели на деревьях и, склонив головы, преспокойно слушали, как я надсаживаю горло.
Почему мой новый друг, измученный, грязный, в репейниках, ничего не ел три дня? Что у него за хозяева, если у них собака в таком виде слоняется под чужими заборами?
Потом я подумал: почему он не сказал мне сразу, на какой даче живёт?
И вдруг я понял страшную правду. Мой друг — бездомный пёс. Его бросили хозяева, когда уезжали с дачи. Этот старик, который живёт в жёлтом домике на горе, говорил нам с Витей о нем: «Бесхозные горемыки!»
Я долго лежал в траве, а горькие мысли не давали мне покоя.
В конце концов, я решил сам отыскать и выручить друга.
Первым делом я, конечно, приведу его к нам. Мама-Маша, как только его увидит, сразу же скажет: «Господи, до какого состояния довели бедную собачку!» Она его накормит из моей миски и выстрижет ножницами репейники. Витя и Пал Палыч построят для него тёплую собачью будку. Тётя Груша, конечно, сперва будет ворчать: «Вот ещё, не хватало тут дармоедов!» Но потом она, как всегда, успокоится и позволит ему остаться, потому что она добрая и, кроме того, зимой боится оставаться одна дома.
Так я решил — а завтра начну действовать.
Новое знакомство
11 июля. Вчера я удрал на улицу и познакомился с Ватутькой. Она простая деревенская дворняжка, зато как хорошо знает жизнь! Я рад, что у меня сразу же хватило ума не задирать перед нею нос. И я получил много ценных сведений.
Одноглазого лично она не знает, но боится до смерти. Мне связываться с ним не советовала — говорит, наживёшь горя. Иначе как Черным Дьяволом его никто не называет. Прошлой зимой он унёс у них со двора красного петуха. Весь посёлок гонялся за ним с вилами.
— Поймали? — испугался я.
Ватутька сделала вид, будто не услышала мой глупый вопрос:
— Он спрятался у старика… одного доброго старика…
— У старика, который живёт в жёлтом домике на горе? — сразу же догадался я.
— Откуда ты взял? — подозрительно спросила она.
«Откуда?! Я-то сразу понял, кто этот добрый старик».
— А ты сама-то, ты никому не болтала об этом? — спохватился я.
Ватутька фыркнула и задрала хвост.
— Собаки друг друга не выдают и зря языком не болтают. Запомни это! — Помолчала, а потом добавила презрительно: — Дачник!
На этом разговор наш оборвался. Хозяйка бросила Ватутьке кость. Отвернувшись, она принялась за неё так усердно, как будто меня на свете и вовсе не было. Я обиделся и ушёл.
— Где ты был? — спросил меня Витя.
Я поджал хвост.
— На улицу повадился, шляться, — сказала тётя Груша. — Ты не вели ему, Витя. Замыкай калитку. Пёс он глупый, а настырный, раздерут его наши собаки.
Витя надел мне ошейник и пригрозил:
— Будешь убегать — привяжу на верёвочку!
Я залез под крыльцо совсем расстроенный: как же мне теперь искать друга?
Гостья
13 июля. Ночью где-то далеко выла собака. Голос мне показался знакомым. А что, если это был Чёрный Дьявол и у него опять какое-нибудь несчастье?..
Гостеприимство
14 июля. Вчера приходила Ватутька. Наверное, мириться. Сперва мы поговорили через изгородь. Но Мама-Маша сказала:
— Пригласи гостью в дом.
А Пал Палыч сказал:
— Ого! Наш пёс обзавёлся приятельницей!
Ватутьку впустили через калитку.
Мы обегали весь наш участок, потом играли вместе с Витей — он бросал нам мяч и палки.
— Прекрасная псина — похвалил её Пал Палыч. — Дворняжки вообще сообразительный народ.
— Очень изящная собачка, — сказала Мама-Маша. — Лёгкая, быстрая. И смотрите: какой хвост!
Хвост у Ватутьки действительно очень хорош — раза два заворачивается колесом.
Когда Ватутька уходила, я её спросил: нет ли новостей про одноглазого?
— Всю ночь выл и не давал спать, — сказала она.
Вот! Значит, я был прав. Сегодня ночью непременно убегу его искать.
Первый блин — комом
18 июля. Если вы никуда не ходили ночью — и не ходите. Под каждым кустом неизвестно что. В траве что-то шуршит. На деревьях — таится. Все время падаешь в ямы и из темноты что-нибудь сваливается.
Я шёл, приседая от страха, и меня занесло неизвестно куда. Как мне удалось добраться до жёлтого домика на горе — не могу объяснить. К счастью, изгородь была дырявая. По запаху нашёл в сарае лошадь. Заглянул: удивительное дело, она спала стоя!
Возле террасы увидел кроличью клетку. Приставил нос к решётке: аромат — жуть! Я чихнул. Кролики сразу все проснулись, шарахнулись в угол и залезли друг на друга. Странные животные: уши, как у ослов, усы, как у кошек, носами беспрерывно дёргают.
Вдруг кто-то громко и жадно дохнул мне в загривок. Я шарахнулся не хуже кроликов и забился под террасу. Конечно, там были куры. Они сразу устроили такой скандал, что я вылетел пулей.
По двору шёл старик с фонарём.
— А-а! Кого я вижу! Знакомое лицо, вот не ожидал!.. Культурная собачка, а занялась нехорошим делом…
Он взял меня за шиворот, принёс в дом.
Я сел и повесил голову: дожил, за вора приняли! Теперь пойди докажи свои благородные цели.
— На-кось, пёсик, перекуси, — поманил меня старик. И под самый нос сунул баранью кость.
Какой прекрасный запах шёл от неё! Я уж было разинул рот, но тут же захлопнул.
— Не берёшь? — удивился он. — Не голоден? А зачем в курятник полез?
Что мог я ему ответить?
Я опрокинулся на спину и поднял вверх все четыре лапы. И состроил такую невинную морду, что даже сейчас вспомнить противно.
— Ага, стыдно! — обрадовался старик. — Стало быть, не курочкой интересовался. Скорей всего, что-то у тебя стряслось. Ну да ладно. Утро вечера мудрёнее. А пока, брат, извиняй, запру я тебя в сарайчик.
В сарайчике возле конюшни было темно и пахло мышами. За стеной отфыркивалась лошадь. Я лёг возле самой двери и решил: как только старик её откроет, я прошмыгну у него между ног.
Сколько я пролежал — не помню. Вдруг — бум-трах, бум-трах-тарарах — забарабанил кто-то в стенку. Все кругом затрещало, заходило и рухнуло. Меня треснуло доской по голове, и я пулей вылетел в темноту.
Как я попал домой — не помню. Одно ухо у меня было ободрано. Задняя левая лапа до сих пор плохо сгибается. Пишу, а буквы прыгают, как те кролики, — друг на друга. Что это было? Что будет? Лучшей пойду и залезу под крыльцо.
Добрый старик
20 июля. После завтрака, когда я стал немножко приходить в себя, скрипнула калитка, и к нам в сад вошёл старик, который живёт в жёлтом домике на горе. Всем по отдельности поклонился, а мне подмигнул.
— С добрым утром Прошу прощения за беспокойство…
— Ты ко мне, что ли, Кузьма Егорыч? — спросила тётя Груша.
Старик показал пальцем на меня:
— Я, Аграфена, скорее вот к нему.
Тут с места сорвался Витя:
— Дедушка! А я вас сразу и не узнал!
Пока Витя рассказывал, как мы познакомились в лесу, старика усадили за стол и налили ему чаю. А я, распластавшись на полу, медленно пополз по направлению к двери.
— Придержи-ка собачку, — сказал старик Вите, — сейчас о ней разговор будет.
Старик рассказал о ночных событиях подробно и правдиво. Все слушали его с большим изумлением.
— Чрезвычайно странная история… — сказал Пал Палыч и посмотрел на меня. — Кой леший тебя понёс туда, Пират?
— Вот именно, — согласился старик. — Пёсик не был голодный, я проверил. Значит, не курочкой интересовался. Но всего больше мне непонятно про сарайчик. Был — и нету. Лежит. На составные части рассыпался.
— По-вашему, это Пират сарай у вас сломал? — закипятился Витя.
— Что ты, что ты, сынок. Такой мелкий пёсик! Я думаю, что сарай, скорее всего, Анюта разнесла.
— Зря-то про Анюту не болтай, — вмешалась тётя Груша, — за всю жизнь она мухи не обидела. А теперь на старости лет будет тебе сараи ломать?!
— Ради Бога, кто такая Анюта? — жалобным голосом спросила Мама-Маша.
— Кобыла, — ответил старик. — Кобыла моя. Анютой звать. Мы вместе с ней вышли на пенсию. Ездим вот потихоньку, мусор собираем… В виде общественной нагрузки… А лошадь, действительно, кроткая, разумная, и смолоду такая была… Живём с ней душа в душу. Но сам вижу, что это — Анюта… Точно… Следы есть. Как раз в том месте, где сарайчик прислонялся, доски в конюшне разбиты в щепки. Но вот почему кобыле взбрело на ум молотить стену копытами, этого я понять не могу. Может, ты разъяснишь, пёсик?
Я вздохнул изо всех сил и очень жалобно посмотрел на Витю. Он крепок меня обнял:
— Не волнуйся, Пиратыч, мы все выясним.
— А ты его не защищай! — рассердилась тётя Груша. — Мало с ним дома мороки — новую моду взял: по ночам в чужие дворы шататься.
Я сунул морду Вите под мышку.
Все засмеялись.
— Извините его, пожалуйста, Кузьма Егорыч, — сказал Пал Палыч. — Пёс у нас с фантазией. А сарайчик мы вам восстановим.
— Да Бог с ним, с сарайчиком, труха одна была! — засмеялся старик. — Спалю в печке. Я не затем пришёл. Пёсик у вас городской, очумел от воли, вот и куролесит. Проверю, думаю, погляжу: домой пришёл ли?
Витя пошёл провожать старика до калитки. И я тоже заковылял на трех ногах, изловчился и лизнул его — очень хороший старик. Надо будет сходить к нему в гости ещё.
Чёрный дьявол
26 июля. Спешу записать потрясающие новости!
Сорвался с цепи мой тёзка Пират и стал вольным псом. Сказал — временно. Решил размяться от сидения на цепи. Мимоходом забежал навестить меня.
Понятно, я сразу же спросил его: не знает ли он одноглазого пса?
— Как не знать! — ответил он. — Одноглазый жил на даче рядом с нами. Он хоть и лаял попусту, лазил всюду и делал глупости, но был неплохим щенком. Смышлёный такой, с характером, и меня уважал…
Я слушал и ушам не верил: Чёрный Дьявол — щенок?!
— Что ты выпучил глаза? — рассердился тёзка Пират. — И я спал когда-то в старой хозяйской шапке!
— Подожди ты с шапками, — прервал я его. — Рассказывай, что было дальше.
— Дальше было— хуже некуда. Дачники его баловали, миловали, только и слышно: «Пёсик, милый, хороший». Жевал он весь день, не закрывая рта. Шоколад давали, представляешь? Иной раз подойдёт к забору, брюхо у него шире ушей торчит. Я ему не раз говорил: «Куда ты жрёшь столько? Пёс ты или свинья?» А он мне: «Не могу удержаться — вкусно». Вот и доелся…
— Что ты мне все про еду болтаешь? — опять не утерпел я.
— Не перебивай. Я постарше тебя. Так вот… Жил, значит, он и горя не знал. И оба глаза у него были целые… А потом ничего у него не стало.
— Почему?
— Вот и потому. Уехали его хозяева в город, а его бросили. Сам видел. Вещи на грузовик покидали, а сами — туда же, а ему — привет. Бежал он за машиной, должно быть, долго — обратно вернулся не скоро, весь в пыли, язык на боку. И всю ночь выл, да так жалобно, что и мне перевернул всю душу… Ты чего, братец?
Тёзка Пират меня спросил потому, что мне стало совсем нехорошо, во рту пересохло. Едва просипел:
— За что это они его, Пират?
— За рост, — ответил он. — За лето он вымахал в огромную псину — чуть поменьше меня. Куда такого в городскую квартиру тащить? Вот и бросили. Волкодав он. — Одноглазый-то понял? Мы с ним почти одной породы. Только я помесь, а он чистый.
И тут-то меня осенило:
— Послушай, это ты с ним едой делился? Ты, да?
— Ну, я. А что? Я не балованный. Если голодный — на брюхо лягу и легчает. А когда я на воле, еду всегда добуду. Хоть ты и курёнка. Голодному псу ворованный кусок не в укор. Накорми — тогда честность и спрашивай.
— А он как же? — спросил я. — Тоже таскал?
— Нет, — буркнул мой тёзка, — он породистый, гордый… Сидел на заколоченной даче, выл с голоду, глаз с калитки не сводил, все не верил, что бросили… А потом своим благородным носом в помойке шарил. Мышей ловил… Но разве этим жив будешь? Я ему говорю: «Пролезай ко мне. Ты теперь и в щель пройдёшь. Я два дня потерплю, а ты подкрепишься. Потом ищи другого хозяина, не то зимой совсем пропадёшь…» Ушёл он. До снега помыкался. А на зиму пристроился…
Тут уж я сразу догадался, где пристроился чёрный пёс: у старика, который живёт в жёлтом домике на горе. Но почему его выгнал такой добрый человек?
— Не он выгнал, — сказал Пират. — Это старикова старуха выгнала, она тогда ещё жива была. Трех собак и четырех котов подобрал старик. «Надоели, — ворчала, — мне твои нахлебники».
— Злая старуха?
— Почему злая? Эдакую ораву не прокормишь… Вот такие дела, братец… Поживёшь ещё на свете, может, и ты узнаешь, что такое собачья жизнь, — сказал тёзка Пират и ушёл.
Ирония судьбы
27 июля. Пал Палыч прав — я действительно кошмарный пёс. Со мной беспрерывно что-нибудь случается.
Утром пошёл на кухню и нечаянно уронил со стола тарелку с сырой печёнкой. Сперва я хотел положить её обратно. Но вдруг услышал — идёт тётя Груша, она уже подоила Фросю. С испугу я подхватил печёнку, и ноги сами понесли меня к заветному месту возле забора. Я даже подумал: какой прекрасный подарок несу я моему бездомному другу! Но вороны сидели там такой чёрной тучей и так орали, будто чуяли, какой прекрасный продукт я несу.
Я обозлился. И чтобы этим гнусным ворам ничего не досталось, проглотил всю печёнку сам. Не получил никакого удовольствия, и только пузо у меня сделалось, как говорил тёзка Пират, шире ушей.
Я решил отлежаться в кустах. Но как раз в этот момент Витя позвал меня.
Я обежал сад, подошёл к террасе совсем с другой стороны и увидел такую картину: тётя Груша стоит на крыльце и стегает Фому берёзовым прутом. Кот извивается и вопит дурным, не кошачьим даже голосом.
Потом, когда мы все сидели на террасе, без Фомы, тётя Груша сказала:
— Что с ним сделалось? Никогда кот не воровал. Молоко, мясо — все у меня стоит открытое. Да и как влезла в него такая пропасть? Не всякая собака столько съест!..
Все почему-то повернулись в мою сторону. Я тут же отвернулся. Потому что только сейчас понял, за что били несчастного Фому.
— Не имеете права подозревать ни в чём не повинную собаку!
Это сказал мой добрый хозяин Витя. Он взял меня на руки и унёс в комнату.
Мы молча сидели там до тех пор, пока все взрослые не ушли из дома. Тогда Витя пристегнул к моему ошейнику поводок и привязал меня к ножке кровати.
— Ну, сэр, вам понятно, что вы наказаны?
Когда Витя говорит мне «вы» и «сэр», я знаю — дело плохо.
— Так вот, — продолжал Витя, — за мелкий и недостойный разбор вы просидите на привязи весь день и всю ночь.
Я пополз к нему на животе, перебирая передними лапами. Я лизнул тапочку моего хозяина, но он отдёрнул ногу.
— Можете не стараться. Мне противно вспомнить, с каким раздутым пузом вы явились на террасу. Мне отвратительно вспомнить, с каким невинным видом вы смотрели, как бедный Фома расплачивается за ваш низкий поступок. Я все сразу понял. А теперь спрячьте ваш язык и уйдите под кровать. Сегодня вы мне неприятны…
В тот же день. Сижу под домашним арестом. И Витя ушёл, даже не взглянув в мою сторону. На душе отвратительно.
Думаю о Фоме. И каюсь. Нахал я, нахал. Молоко у него вылакивал. Мышей перехватывал. Лаял на него и пугал дурацкими прыжками. Из-за меня он стал, наверное, презирать весь собачий род.
Собачья дружба
28 июля. Все ещё сижу. Один. От скуки пишу. Интересно, кто это скребётся под окном? Ба! Ватутька! Выпучила на меня глаза.
— Что делаешь?
— Пишу.
— Врёшь! Собаки не пишут.
Я издали показал Ватутьке тетрадь — дальше не пускал поводок.
Она опять не поверила:
— Не морочь мне голову. За Витину тетрадь тебе опять попадёт!!
Я понял, что убеждать её бесполезно, просто рассказал ей, почему и за что наказан. Это она поняла сразу.
Ватутька убежала. Я опять остался один. Но ненадолго, в окне появилась чья-то голова и спросила басом:
— Нашкодил?
Я сразу узнал тёзку Пирата и рванулся к нему, но поводок меня не пустил.
— Сидишь? Надолго тебя? — Он сразу уловил смысл всей картины.
— До утра, — вздохнул я.
— Это что!.. — Шмыгнул он носом. А я, братец, завтра сажусь обратно на цепь…
— Зачем?! — изумился я.
— Хозяин нынче меня издали увидел. Погрозил кулаком. Пора…
— Бить будет?
— Разок вложит… За побег… Для острастки… Зато я душу отвёл, пожил на воле… Придёшь ко мне?
— Приду, — обещал я.
Как не навестить тёзку, если он опять садится на цепь?!
— Тебе, может, надо чего? — спросил он. — А то я пойду.
«А чего мне надо? У меня все есть», — подумал я, но тут вспомнил:
— Слушай, если увидишь Одноглазого, скажи — пусть приходит сюда. Я упрошу хозяев, чтобы взяли его к нам. Навсегда. Скажешь?
Тёзка Пират долго сопел, двигал ушами и, наконец, сказал:
— Пустое дело затеял. Поздно. Теперь Одноглазого, если примут к себе, так разве что волки… Вот так… Ты — славный пёс… Приходи. Буду ждать тебя, друг…
Ну вот, и ещё один пёс сказал мне это прекрасное слов «друг». Теперь у меня двое друзей.
В окне опять появилась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Во сне и наяву
7 июля. Мой одноглазый друг так и не пришёл. Хуже того, две сардельки, пирог с рисом, хлеб, сыр, картофельная котлета с грибами, которую я принёс с таким трудом, — все растащили вороны. Я лаял на них, пока совсем не потерял голос. Но какой толк? Эти нахалки сидели на деревьях и, склонив головы, преспокойно слушали, как я надсаживаю горло.
Почему мой новый друг, измученный, грязный, в репейниках, ничего не ел три дня? Что у него за хозяева, если у них собака в таком виде слоняется под чужими заборами?
Потом я подумал: почему он не сказал мне сразу, на какой даче живёт?
И вдруг я понял страшную правду. Мой друг — бездомный пёс. Его бросили хозяева, когда уезжали с дачи. Этот старик, который живёт в жёлтом домике на горе, говорил нам с Витей о нем: «Бесхозные горемыки!»
Я долго лежал в траве, а горькие мысли не давали мне покоя.
В конце концов, я решил сам отыскать и выручить друга.
Первым делом я, конечно, приведу его к нам. Мама-Маша, как только его увидит, сразу же скажет: «Господи, до какого состояния довели бедную собачку!» Она его накормит из моей миски и выстрижет ножницами репейники. Витя и Пал Палыч построят для него тёплую собачью будку. Тётя Груша, конечно, сперва будет ворчать: «Вот ещё, не хватало тут дармоедов!» Но потом она, как всегда, успокоится и позволит ему остаться, потому что она добрая и, кроме того, зимой боится оставаться одна дома.
Так я решил — а завтра начну действовать.
Новое знакомство
11 июля. Вчера я удрал на улицу и познакомился с Ватутькой. Она простая деревенская дворняжка, зато как хорошо знает жизнь! Я рад, что у меня сразу же хватило ума не задирать перед нею нос. И я получил много ценных сведений.
Одноглазого лично она не знает, но боится до смерти. Мне связываться с ним не советовала — говорит, наживёшь горя. Иначе как Черным Дьяволом его никто не называет. Прошлой зимой он унёс у них со двора красного петуха. Весь посёлок гонялся за ним с вилами.
— Поймали? — испугался я.
Ватутька сделала вид, будто не услышала мой глупый вопрос:
— Он спрятался у старика… одного доброго старика…
— У старика, который живёт в жёлтом домике на горе? — сразу же догадался я.
— Откуда ты взял? — подозрительно спросила она.
«Откуда?! Я-то сразу понял, кто этот добрый старик».
— А ты сама-то, ты никому не болтала об этом? — спохватился я.
Ватутька фыркнула и задрала хвост.
— Собаки друг друга не выдают и зря языком не болтают. Запомни это! — Помолчала, а потом добавила презрительно: — Дачник!
На этом разговор наш оборвался. Хозяйка бросила Ватутьке кость. Отвернувшись, она принялась за неё так усердно, как будто меня на свете и вовсе не было. Я обиделся и ушёл.
— Где ты был? — спросил меня Витя.
Я поджал хвост.
— На улицу повадился, шляться, — сказала тётя Груша. — Ты не вели ему, Витя. Замыкай калитку. Пёс он глупый, а настырный, раздерут его наши собаки.
Витя надел мне ошейник и пригрозил:
— Будешь убегать — привяжу на верёвочку!
Я залез под крыльцо совсем расстроенный: как же мне теперь искать друга?
Гостья
13 июля. Ночью где-то далеко выла собака. Голос мне показался знакомым. А что, если это был Чёрный Дьявол и у него опять какое-нибудь несчастье?..
Гостеприимство
14 июля. Вчера приходила Ватутька. Наверное, мириться. Сперва мы поговорили через изгородь. Но Мама-Маша сказала:
— Пригласи гостью в дом.
А Пал Палыч сказал:
— Ого! Наш пёс обзавёлся приятельницей!
Ватутьку впустили через калитку.
Мы обегали весь наш участок, потом играли вместе с Витей — он бросал нам мяч и палки.
— Прекрасная псина — похвалил её Пал Палыч. — Дворняжки вообще сообразительный народ.
— Очень изящная собачка, — сказала Мама-Маша. — Лёгкая, быстрая. И смотрите: какой хвост!
Хвост у Ватутьки действительно очень хорош — раза два заворачивается колесом.
Когда Ватутька уходила, я её спросил: нет ли новостей про одноглазого?
— Всю ночь выл и не давал спать, — сказала она.
Вот! Значит, я был прав. Сегодня ночью непременно убегу его искать.
Первый блин — комом
18 июля. Если вы никуда не ходили ночью — и не ходите. Под каждым кустом неизвестно что. В траве что-то шуршит. На деревьях — таится. Все время падаешь в ямы и из темноты что-нибудь сваливается.
Я шёл, приседая от страха, и меня занесло неизвестно куда. Как мне удалось добраться до жёлтого домика на горе — не могу объяснить. К счастью, изгородь была дырявая. По запаху нашёл в сарае лошадь. Заглянул: удивительное дело, она спала стоя!
Возле террасы увидел кроличью клетку. Приставил нос к решётке: аромат — жуть! Я чихнул. Кролики сразу все проснулись, шарахнулись в угол и залезли друг на друга. Странные животные: уши, как у ослов, усы, как у кошек, носами беспрерывно дёргают.
Вдруг кто-то громко и жадно дохнул мне в загривок. Я шарахнулся не хуже кроликов и забился под террасу. Конечно, там были куры. Они сразу устроили такой скандал, что я вылетел пулей.
По двору шёл старик с фонарём.
— А-а! Кого я вижу! Знакомое лицо, вот не ожидал!.. Культурная собачка, а занялась нехорошим делом…
Он взял меня за шиворот, принёс в дом.
Я сел и повесил голову: дожил, за вора приняли! Теперь пойди докажи свои благородные цели.
— На-кось, пёсик, перекуси, — поманил меня старик. И под самый нос сунул баранью кость.
Какой прекрасный запах шёл от неё! Я уж было разинул рот, но тут же захлопнул.
— Не берёшь? — удивился он. — Не голоден? А зачем в курятник полез?
Что мог я ему ответить?
Я опрокинулся на спину и поднял вверх все четыре лапы. И состроил такую невинную морду, что даже сейчас вспомнить противно.
— Ага, стыдно! — обрадовался старик. — Стало быть, не курочкой интересовался. Скорей всего, что-то у тебя стряслось. Ну да ладно. Утро вечера мудрёнее. А пока, брат, извиняй, запру я тебя в сарайчик.
В сарайчике возле конюшни было темно и пахло мышами. За стеной отфыркивалась лошадь. Я лёг возле самой двери и решил: как только старик её откроет, я прошмыгну у него между ног.
Сколько я пролежал — не помню. Вдруг — бум-трах, бум-трах-тарарах — забарабанил кто-то в стенку. Все кругом затрещало, заходило и рухнуло. Меня треснуло доской по голове, и я пулей вылетел в темноту.
Как я попал домой — не помню. Одно ухо у меня было ободрано. Задняя левая лапа до сих пор плохо сгибается. Пишу, а буквы прыгают, как те кролики, — друг на друга. Что это было? Что будет? Лучшей пойду и залезу под крыльцо.
Добрый старик
20 июля. После завтрака, когда я стал немножко приходить в себя, скрипнула калитка, и к нам в сад вошёл старик, который живёт в жёлтом домике на горе. Всем по отдельности поклонился, а мне подмигнул.
— С добрым утром Прошу прощения за беспокойство…
— Ты ко мне, что ли, Кузьма Егорыч? — спросила тётя Груша.
Старик показал пальцем на меня:
— Я, Аграфена, скорее вот к нему.
Тут с места сорвался Витя:
— Дедушка! А я вас сразу и не узнал!
Пока Витя рассказывал, как мы познакомились в лесу, старика усадили за стол и налили ему чаю. А я, распластавшись на полу, медленно пополз по направлению к двери.
— Придержи-ка собачку, — сказал старик Вите, — сейчас о ней разговор будет.
Старик рассказал о ночных событиях подробно и правдиво. Все слушали его с большим изумлением.
— Чрезвычайно странная история… — сказал Пал Палыч и посмотрел на меня. — Кой леший тебя понёс туда, Пират?
— Вот именно, — согласился старик. — Пёсик не был голодный, я проверил. Значит, не курочкой интересовался. Но всего больше мне непонятно про сарайчик. Был — и нету. Лежит. На составные части рассыпался.
— По-вашему, это Пират сарай у вас сломал? — закипятился Витя.
— Что ты, что ты, сынок. Такой мелкий пёсик! Я думаю, что сарай, скорее всего, Анюта разнесла.
— Зря-то про Анюту не болтай, — вмешалась тётя Груша, — за всю жизнь она мухи не обидела. А теперь на старости лет будет тебе сараи ломать?!
— Ради Бога, кто такая Анюта? — жалобным голосом спросила Мама-Маша.
— Кобыла, — ответил старик. — Кобыла моя. Анютой звать. Мы вместе с ней вышли на пенсию. Ездим вот потихоньку, мусор собираем… В виде общественной нагрузки… А лошадь, действительно, кроткая, разумная, и смолоду такая была… Живём с ней душа в душу. Но сам вижу, что это — Анюта… Точно… Следы есть. Как раз в том месте, где сарайчик прислонялся, доски в конюшне разбиты в щепки. Но вот почему кобыле взбрело на ум молотить стену копытами, этого я понять не могу. Может, ты разъяснишь, пёсик?
Я вздохнул изо всех сил и очень жалобно посмотрел на Витю. Он крепок меня обнял:
— Не волнуйся, Пиратыч, мы все выясним.
— А ты его не защищай! — рассердилась тётя Груша. — Мало с ним дома мороки — новую моду взял: по ночам в чужие дворы шататься.
Я сунул морду Вите под мышку.
Все засмеялись.
— Извините его, пожалуйста, Кузьма Егорыч, — сказал Пал Палыч. — Пёс у нас с фантазией. А сарайчик мы вам восстановим.
— Да Бог с ним, с сарайчиком, труха одна была! — засмеялся старик. — Спалю в печке. Я не затем пришёл. Пёсик у вас городской, очумел от воли, вот и куролесит. Проверю, думаю, погляжу: домой пришёл ли?
Витя пошёл провожать старика до калитки. И я тоже заковылял на трех ногах, изловчился и лизнул его — очень хороший старик. Надо будет сходить к нему в гости ещё.
Чёрный дьявол
26 июля. Спешу записать потрясающие новости!
Сорвался с цепи мой тёзка Пират и стал вольным псом. Сказал — временно. Решил размяться от сидения на цепи. Мимоходом забежал навестить меня.
Понятно, я сразу же спросил его: не знает ли он одноглазого пса?
— Как не знать! — ответил он. — Одноглазый жил на даче рядом с нами. Он хоть и лаял попусту, лазил всюду и делал глупости, но был неплохим щенком. Смышлёный такой, с характером, и меня уважал…
Я слушал и ушам не верил: Чёрный Дьявол — щенок?!
— Что ты выпучил глаза? — рассердился тёзка Пират. — И я спал когда-то в старой хозяйской шапке!
— Подожди ты с шапками, — прервал я его. — Рассказывай, что было дальше.
— Дальше было— хуже некуда. Дачники его баловали, миловали, только и слышно: «Пёсик, милый, хороший». Жевал он весь день, не закрывая рта. Шоколад давали, представляешь? Иной раз подойдёт к забору, брюхо у него шире ушей торчит. Я ему не раз говорил: «Куда ты жрёшь столько? Пёс ты или свинья?» А он мне: «Не могу удержаться — вкусно». Вот и доелся…
— Что ты мне все про еду болтаешь? — опять не утерпел я.
— Не перебивай. Я постарше тебя. Так вот… Жил, значит, он и горя не знал. И оба глаза у него были целые… А потом ничего у него не стало.
— Почему?
— Вот и потому. Уехали его хозяева в город, а его бросили. Сам видел. Вещи на грузовик покидали, а сами — туда же, а ему — привет. Бежал он за машиной, должно быть, долго — обратно вернулся не скоро, весь в пыли, язык на боку. И всю ночь выл, да так жалобно, что и мне перевернул всю душу… Ты чего, братец?
Тёзка Пират меня спросил потому, что мне стало совсем нехорошо, во рту пересохло. Едва просипел:
— За что это они его, Пират?
— За рост, — ответил он. — За лето он вымахал в огромную псину — чуть поменьше меня. Куда такого в городскую квартиру тащить? Вот и бросили. Волкодав он. — Одноглазый-то понял? Мы с ним почти одной породы. Только я помесь, а он чистый.
И тут-то меня осенило:
— Послушай, это ты с ним едой делился? Ты, да?
— Ну, я. А что? Я не балованный. Если голодный — на брюхо лягу и легчает. А когда я на воле, еду всегда добуду. Хоть ты и курёнка. Голодному псу ворованный кусок не в укор. Накорми — тогда честность и спрашивай.
— А он как же? — спросил я. — Тоже таскал?
— Нет, — буркнул мой тёзка, — он породистый, гордый… Сидел на заколоченной даче, выл с голоду, глаз с калитки не сводил, все не верил, что бросили… А потом своим благородным носом в помойке шарил. Мышей ловил… Но разве этим жив будешь? Я ему говорю: «Пролезай ко мне. Ты теперь и в щель пройдёшь. Я два дня потерплю, а ты подкрепишься. Потом ищи другого хозяина, не то зимой совсем пропадёшь…» Ушёл он. До снега помыкался. А на зиму пристроился…
Тут уж я сразу догадался, где пристроился чёрный пёс: у старика, который живёт в жёлтом домике на горе. Но почему его выгнал такой добрый человек?
— Не он выгнал, — сказал Пират. — Это старикова старуха выгнала, она тогда ещё жива была. Трех собак и четырех котов подобрал старик. «Надоели, — ворчала, — мне твои нахлебники».
— Злая старуха?
— Почему злая? Эдакую ораву не прокормишь… Вот такие дела, братец… Поживёшь ещё на свете, может, и ты узнаешь, что такое собачья жизнь, — сказал тёзка Пират и ушёл.
Ирония судьбы
27 июля. Пал Палыч прав — я действительно кошмарный пёс. Со мной беспрерывно что-нибудь случается.
Утром пошёл на кухню и нечаянно уронил со стола тарелку с сырой печёнкой. Сперва я хотел положить её обратно. Но вдруг услышал — идёт тётя Груша, она уже подоила Фросю. С испугу я подхватил печёнку, и ноги сами понесли меня к заветному месту возле забора. Я даже подумал: какой прекрасный подарок несу я моему бездомному другу! Но вороны сидели там такой чёрной тучей и так орали, будто чуяли, какой прекрасный продукт я несу.
Я обозлился. И чтобы этим гнусным ворам ничего не досталось, проглотил всю печёнку сам. Не получил никакого удовольствия, и только пузо у меня сделалось, как говорил тёзка Пират, шире ушей.
Я решил отлежаться в кустах. Но как раз в этот момент Витя позвал меня.
Я обежал сад, подошёл к террасе совсем с другой стороны и увидел такую картину: тётя Груша стоит на крыльце и стегает Фому берёзовым прутом. Кот извивается и вопит дурным, не кошачьим даже голосом.
Потом, когда мы все сидели на террасе, без Фомы, тётя Груша сказала:
— Что с ним сделалось? Никогда кот не воровал. Молоко, мясо — все у меня стоит открытое. Да и как влезла в него такая пропасть? Не всякая собака столько съест!..
Все почему-то повернулись в мою сторону. Я тут же отвернулся. Потому что только сейчас понял, за что били несчастного Фому.
— Не имеете права подозревать ни в чём не повинную собаку!
Это сказал мой добрый хозяин Витя. Он взял меня на руки и унёс в комнату.
Мы молча сидели там до тех пор, пока все взрослые не ушли из дома. Тогда Витя пристегнул к моему ошейнику поводок и привязал меня к ножке кровати.
— Ну, сэр, вам понятно, что вы наказаны?
Когда Витя говорит мне «вы» и «сэр», я знаю — дело плохо.
— Так вот, — продолжал Витя, — за мелкий и недостойный разбор вы просидите на привязи весь день и всю ночь.
Я пополз к нему на животе, перебирая передними лапами. Я лизнул тапочку моего хозяина, но он отдёрнул ногу.
— Можете не стараться. Мне противно вспомнить, с каким раздутым пузом вы явились на террасу. Мне отвратительно вспомнить, с каким невинным видом вы смотрели, как бедный Фома расплачивается за ваш низкий поступок. Я все сразу понял. А теперь спрячьте ваш язык и уйдите под кровать. Сегодня вы мне неприятны…
В тот же день. Сижу под домашним арестом. И Витя ушёл, даже не взглянув в мою сторону. На душе отвратительно.
Думаю о Фоме. И каюсь. Нахал я, нахал. Молоко у него вылакивал. Мышей перехватывал. Лаял на него и пугал дурацкими прыжками. Из-за меня он стал, наверное, презирать весь собачий род.
Собачья дружба
28 июля. Все ещё сижу. Один. От скуки пишу. Интересно, кто это скребётся под окном? Ба! Ватутька! Выпучила на меня глаза.
— Что делаешь?
— Пишу.
— Врёшь! Собаки не пишут.
Я издали показал Ватутьке тетрадь — дальше не пускал поводок.
Она опять не поверила:
— Не морочь мне голову. За Витину тетрадь тебе опять попадёт!!
Я понял, что убеждать её бесполезно, просто рассказал ей, почему и за что наказан. Это она поняла сразу.
Ватутька убежала. Я опять остался один. Но ненадолго, в окне появилась чья-то голова и спросила басом:
— Нашкодил?
Я сразу узнал тёзку Пирата и рванулся к нему, но поводок меня не пустил.
— Сидишь? Надолго тебя? — Он сразу уловил смысл всей картины.
— До утра, — вздохнул я.
— Это что!.. — Шмыгнул он носом. А я, братец, завтра сажусь обратно на цепь…
— Зачем?! — изумился я.
— Хозяин нынче меня издали увидел. Погрозил кулаком. Пора…
— Бить будет?
— Разок вложит… За побег… Для острастки… Зато я душу отвёл, пожил на воле… Придёшь ко мне?
— Приду, — обещал я.
Как не навестить тёзку, если он опять садится на цепь?!
— Тебе, может, надо чего? — спросил он. — А то я пойду.
«А чего мне надо? У меня все есть», — подумал я, но тут вспомнил:
— Слушай, если увидишь Одноглазого, скажи — пусть приходит сюда. Я упрошу хозяев, чтобы взяли его к нам. Навсегда. Скажешь?
Тёзка Пират долго сопел, двигал ушами и, наконец, сказал:
— Пустое дело затеял. Поздно. Теперь Одноглазого, если примут к себе, так разве что волки… Вот так… Ты — славный пёс… Приходи. Буду ждать тебя, друг…
Ну вот, и ещё один пёс сказал мне это прекрасное слов «друг». Теперь у меня двое друзей.
В окне опять появилась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27