, она болеет, устала, и чтобы отец прислал ей вызов и денег на дорогу. Деньги она отдаст, вернувшись в Ленинград и продав что-нибудь из мебели.
Отец отозвался довольно быстро. Письмо было раздраженное. Ленинград не санаторий, жизнь тут не приспособлена для поправки здоровья. В Н. первоклассные поликлиники и врачи, можно лечиться от чего угодно. Что касается усталости, то все устали, верно? Вообще самое лучшее - чтобы Володя не вмешивался в отношения отца и матери, сложившиеся так, а не иначе в силу причин, Володе не известных.
Володя ответил: хорошо, он не будет вмешиваться ни в чьи отношения; но просит отца прислать вызов лично ему, Володе, а он, приехав, уж сам займется делами матери.
Так как на это письмо ответа не было, он написал то же самое еще раз и послал заказным.
Тем временем уехал Ромка. У него в Ленинграде нашелся двоюродный дядька, он вызвал Ромку, - бывают же такие двоюродные дядьки, - и Ромка отбыл, разрываемый надвое восторженной преданностью Ленинграду и привязанностью к заводу, где было у него и счастье и горе, где он оставил родную могилу на опушке леса за аэродромом... Володя все ждал ответа от отца, а мать перестала ждать, уж ничего она больше не ждала хорошего.
К ней привязались разные недомогания, она старела, глаза потухли. Утром ей трудно было подняться с постели, она задыхалась от приступов удушья. По-прежнему носила Томочку в ясли и потом брела на работу, еле волоча ноги.
А Томочка стала славная, веселая, с ямками на розовом налитом тельце, ее прикармливали в яслях и давали витамины.
Володя решил ехать без вызова. Его бы не отпустили, никто и слышать не хотел, чтобы отпустить его в такой момент. Но, толкнувшись напрасно туда-сюда, он догадался поговорить с Бобровым, и дело уладилось. Возможно, оно уладилось бы и раньше, в других инстанциях. Бобров был не самой важной инстанцией; но он был тот человек, которому на вопрос: "Почему хочешь уволиться?" - Володя смог ответить: "Нужно мать перетянуть в Ленинград, она попала в переплет".
- В какой? - спросил Бобров. И у Володи хватило духу рассказать, в какой переплет она попала, а другим рассказывать почему-то не хватало духу, слова застревали в горле.
- Дома стены лечат, так говорят?.. - сказал Бобров. - Ладно, через денька два зайди, скажу чего делать.
Он был человек, которому мало того, что все рассказать можно, - он пойдет к начальству, к любому начальнику пойдет и скажет: "Надо, товарищи, отпустить парня. Надо, надо. Где можно войти в положение - надо входить. По-человечески, по-хозяйски, как угодно рассуждая - надо".
Каждому необходимо в трудную минуту иметь такого человека, как Бобров.
Володя так в него уверовал, что тут же написал Ромке: "Скоро буду. Как насчет работы? Постараюсь выехать дня через два, три". Но прошло полторы недели, прежде чем Бобров уговорил начальство, и еще столько же, пока наложили все резолюции и оформили увольнение.
- Ну, ни пуха ни пера тебе, - сказал Бобров, прощаясь, - не поминай лихом уральцев, напиши, как добрался и устроился, и Роме там привет...
- Вот, - сказал Володя, явившись к матери. - Еду.
Она вздрогнула и просияла, - его отъезд в Ленинград был светлым событием, внушающим надежды, теперь она и для себя будет ждать перемен.
- Ты же мне сразу напишешь?
- А как ты думаешь?
- Я так буду ждать твоих писем! - сказала она, глядя на него с доверием и обожанием, как девочка на взрослого.
В тот вечер они допоздна шептались - строили планы. Мать починила Володины вещи и уложила в рюкзак.
11
Он сел в поезд без билета, и сначала все шло благополучно, но потом контролер отобрал у него документы, а его самого сдал проводницам в офицерском вагоне, и двое суток Володя ехал, все время ожидая, что на следующей станции его высадят.
Только когда проехали Волховстрой и контролер явился и, не сказав ни слова, отдал документы, - Володя понял, что боялся зря, что его довезли до Ленинграда.
12
Старый дом на Дегтярной еще постарел за эти годы, стоял обветшалый, насупленный и ничем не приветил Володю, не заметил его приближения. Почти все окна были забиты фанерой; уцелевшие стекла перекрещены косыми крестами из бумажных полосок, пожелтевших до коричневого цвета, словно опаленных на огне. Это те клеили, что потом уехали или умерли.
На лестнице было черным-темно - ни зги. Но Володя помнил, что внизу пять ступенек и в каждом марше одиннадцать, и не прикасаясь к перилам поднялся на четвертый этаж.
Позвонил. Звонок не действует.
Постучал. И еще. Никто не отзывается.
Достав ключи, отворил на ощупь. В полном мраке вошел в пустую холодную квартиру.
Выключатель щелкнул, - свет не зажегся. Или перегорела лампочка, или выкрутили ее, или не было тока.
Шагнув, нащупал дверь и осветил ее зажигалкой.
Откуда висячий замок на двери их комнаты? Маленький висячий замок на кольцах. Они с матерью его не вешали, просто заперли дверь на ключ. У них никогда даже не было никакого висячего замка. И колец в двери не было.
Плясал огонек зажигалки.
Не та дверь? Ошибся?
Ну как же. Дверь та, передняя та. В этой квартире он жил сколько помнит себя.
Перочинным ножиком он расковырял дерево и вытащил одно из колец; дверь открылась. В их отсутствие кто-то входил, взломав дверной замок; а уходя, приладил висячий. Это не был грабитель, тот бросил бы все настежь, ему что; стал бы он, уходя, ввинчивать кольца и вешать замок.
Но комната пуста, как сарай. Все-таки те, что входили, вынесли все. Только мамину кровать оставили. На кровати спали, - постель не убрана. В подушке вмятина. Одеяло скомкано кое-как.
Кто-то здесь живет?..
Но заброшенность, царившая в комнате, но гулкий звук шагов, мертвенная пустота стен, иней в оконной нише - говорили: что ты. Кто может тут жить.
Окно забито фанерой. В фрамуге сохранились стекла с бумажными крестами: грязные, еле пропускали свет.
В чуть брезжущем свете Володя разглядел, что и одеяло и подушка с вмятиной покрыты слоем мохнатой пыли.
Старая пыль; такую тронь веником, - сворачивается в серый войлок.
Кто-то здесь жил без нас, давно.
Этот кто-то взломал дверь. Принес одеяло (это не наше, мы свои взяли) и стал жить. Пытался держать комнату в порядке: забил окно фанерой и осколки стекла смел в уголок, вон они лежат пыльной кучкой с мусором вместе.
А потом он, может быть, умер на этой кровати.
А те, что его хоронили, может быть, подумали: хозяин комнаты умер; для чего пропадать вещам? Возьмем их и будем ими пользоваться, пока мы живы.
Постель умершего они, должно быть, побрезгали взять.
Одно непонятно: зачем, все унеся, они вкрутили кольца и повесили замок.
Володя не был барахольщик, это меньше всего. Да на миру, как известно, и смерть красна: по дороге насмотрелся на разрушения, - что уж горевать о мебелишке. И не ахти какая та мебелишка была. Но все же в голове закружилось, как представил себе - приедет мать с Томкой, и ровным счетом ничего нет, кроме кровати...
Что-то зашебаршило сзади. Оглянулся, - старуха в комнате. Незнакомая.
- Я извиняюсь. Я слышу - ходят. Вы кто будете?
- Здешний. Приехал. Вы здесь живете?
- Рядом моя комнатка... Вы Якубовский Володя?
- Якубовский. Не знаете, кто жил в нашей комнате?
- Не знаю, сынок. При мне никто не жил. Я ничего у тебя не трогала. Я и заходить боялась. Свою комнатку очистила и живу. Я тут второй месяц. Сын ордер выхлопотал. Сын у меня инвалид Отечественной войны. Сам женился, у жены живет, а мне ордер выхлопотал. Я красносельская, всю войну по городу с квартиры на квартиру. В Красном Селе у меня домик был, теперь нету. Там такой был бой, когда обратно его брали. Красное, - всю ночь, говорят, наши танки беспрерывно шли, где там уцелеть домику. Сын говорит - не плачь, обожди, справимся, поставим новый. - Старуха не плакала, рассказывала с удовольствием. - В булочную ходила, пришла, слышу - ходят, приехал хозяин, думаю. Тебе записка оставлена. Третьего дня приходили, оставили записку.
"Ромка", - подумал Володя.
Записка действительно была от Ромки, и Володе сразу стало веселей, когда он ее прочел.
"Володька! - писал Ромка. - Печально, что ты задерживаешься. Необходимо твое личное присутствие, чтобы договориться окончательно. У тебя мерзость запустения, эту проблему придется решать в срочном порядке. В общем, ты немедленно (подчеркнуто) приходи ко мне. Я эту неделю во второй смене, так что днем меня застанешь в любой час, а не застанешь, то ключ на шкафу в передней, входи и располагайся. У меня в кармане оказался замок с кольцами, я тебе его повесил, а то комната настежь, как бесхозная. Ключик оставляю бабушке. Пусть с этого замочка начнется твое устройство. Привет! Р.".
- И вот вам ключик, - сказала старуха.
Ромка жил на Пушкарской. У него тоже была фанера вместо стекол, но у него горела лампочка, был вымыт пол, топилась времянка, на времянке грелся чайник, и репродуктор задиристо пел: "Тореадор, смелее..." У Ромки была мебель, у Ромки были дрова - лежали, уложенные аккуратно, между диваном и этажеркой.
- У тебя, я вижу, полное хозяйство!
- А что мне, пропадать, что ли? Сейчас будем чай пить. Имеешь дело с рабочим Кировского завода. Помимо того, что нас снабжают, прямо сказать, ничего себе, - везде же, имей в виду, прорва людей, которые ни черта не умеют. Как они существуют, ты не знаешь? Пробку сменить не может, балда!.. Вчера одному тут научному сотруднику на третьем этаже ванную ремонтировал, ну и он со мной поделился от своего литера а или бе.
Ромка заварил чай, достал колбасу, разрезал пайку хлеба, все моментально.
- Сегодня же повидаешься с мастером, будем ковать пока горячо. Перед сменой повидаешься, пусть посмотрит на тебя, задаст какие ему надо вопросы. Я с ним говорил. Неплохой старик. С Калининым знаком. Калинин работал на нашем заводе, ты не знал?
И стал рассказывать, что было с заводом в блокаду.
- Куда же ты?
- Мне по делу по одному.
- Слушай, живи у меня пока.
- Может быть.
- У тебя, прямо сказать, не жилье. Живи у меня. А потом достанем ящики, я понаделаю мебели, какой тебе надо.
Они условились, что встретятся у проходных ворот завода в девятнадцать ноль ноль.
Госпиталь находился на Кирочной, рядом со зданием, на котором изображен переход Суворова через Альпы.
Был час посещений. В вестибюле толпились женщины с авоськами. У гардеробщицы Володя спросил, как ему повидать доктора Якубовского.
- Доктора Якубовского нет. Болен.
- Сильно болен?
- Это мы не знаем. А вы ему кто? - Гардеробщица всматривалась с любопытством.
- Родственник, - сказал Володя.
- Ну вот, сразу видать, - сказала гардеробщица. - Похож с лица, как сын родной.
Уже хмурились ранние зимние сумерки. Шел мелкий снег, подувал ветер.
Странно пустынны были улицы: мало людей, мало машин.
Дощатыми заборами обнесены разрушенные дома. Иные выглядывали из-за заборов обожженными глазницами.
На Фонтанке вдоль решетки набережной снег свален высоким барьером.
Голый, темнел запертый Летний сад. Володя вспомнил: в Летнем есть старые липы, у которых дупла запломбированы, как зубы. Он еще маленький останавливался, бывало, перед этими пломбами, заинтересованный, тронутый заботой человека о стареющих деревьях. Сейчас, идя мимо, он с улицы улыбнулся нахохленным голым липам там за решеткой. Человек пломбирует дыру на дереве. Человек везет в поезде человека, у которого нет билета. Человек говорит человеку: "Живи у меня".
Ветер дул сильней, снег кружился быстрей и гуще.
Когда Володя подходил к дому на Мойке, где жил отец, ему навстречу вышла мачеха. Они почти столкнулись у крыльца. На ней была низенькая меховая шапочка. До этого он видел ее один раз, и без шапочки. Но он сразу узнал узкое скуластое лицо с косо прорезанными узкими глазами, мелькнувшее перед ним сквозь снежную сетку.
Она пошла дальше, не узнав его. Он обрадовался, что она ушла, не будет ходить с чашками взад и вперед и слушать их разговор с отцом.
13
- Здравствуй, - сказал Володя.
Отец сам ему отворил. Он был в домашней куртке и мягких туфлях. Он похудел.
- Володя! - сказал он. - Заходи. Ну здравствуй.
Поздоровались за руку.
- Давно приехал? Молодец, что зашел.
Последние три слова можно бы и не говорить, верно? Ведь это, как-никак, сын пришел. Не само ли собой разумеется, что сын правильно сделал, придя к отцу?
Володя повесил на вешалку свой мокрый ватник. Они прошли в кабинет и сели.
- Вырос-то! Взрослый мужчина!.. Как мать?
- Мать жива. Ты получил мои письма?
- Да. Я, как видишь, болею. Сейчас, правда, поправляюсь... Ну как ты и что, расскажи о себе.
И в эту встречу между ними была мучительная неловкость, они не могли через нее перешагнуть. Отец сидел, полузакрыв глаза, и Володя не верил, что отцу интересна его жизнь, и слова застревали в горле, как тогда, когда Володя пытался рассказывать о себе посторонним людям. И все еще жило чувство обиды, что отец покинул мать, - хотя они, по всей вероятности, никак не могли ужиться вместе, Володя об этом уже догадался.
- А ты как?
- Я? Ну что ж я... Я пережил здесь блокаду. Ты, конечно, знаешь, слышал, что это такое. Жил в госпитале, сюда почти не заходил, - до сих пор, как видишь... - Отец развел руками, показывая на растрескавшийся темный потолок и рваные обои. - Достали стекло для окон - сложнейший разрешили вопрос... Да. Это полезно, что ты поработал на производстве. Я в твои годы тоже работал на производстве: лучшие мои воспоминания... Да. Я не успел послать вызов, я просто не предполагал, видишь ли, что это так экстренно. Я преподаю, видишь ли, - совмещая с госпиталем, так что для личных дел не так много времени, - потом хворал вот, - но я намеревался это сделать, поправившись, и уже предпринял шаги - узнал, как это делается, вызов... Но ты добрался без формальностей, тем лучше. У тебя все в порядке? Никаких хвостов, надеюсь?
- Каких хвостов?
- Неприятностей не нажил? С завода отпустили или удрал?
- Отпустили.
- Все чисто?
- Все чисто.
- Комната цела?.. Тебе, конечно, деньги нужны, - сейчас у меня... Но через пару дней... Какие планы на дальнейшее? В техникум? Или вернешься в школу?
- В школу - не думаю, - ответил Володя. - Во всяком случае, буду работать. - Облегчением, отрадой было сознавать, что он не зависит от отца, захочет - и денег не возьмет, обойдется, Ромка выручит до первой получки... Нет, деньги надо взять, послать матери. - Тут один парень, он обещает устроить на Кировский завод.
- Зачем же парень, - сказал отец, - я, если хочешь, могу помочь тебе устроиться, во всяком случае могу попытаться.
- Спасибо. Сейчас не мне надо помогать.
- Да, с матерью плохо, ты писал, - вздохнул отец. - А что, собственно?.. Чем она больна?
Опустив голову, морщась, он выслушал сжатый Володин рассказ. Очень видно было, что он предпочел бы ничего этого не знать.
О капитане он сказал:
- Ах, прохвост.
Возможно, это все не очень бы на него подействовало. Но его проняло известие об ограблении комнаты. Оно ему, так сказать, окончательно прояснило картину. Глаза его - в буквальном смысле слова - открылись. Он простонал с брезгливым ужасом:
- Фу ты, боже мой!
- Можно закурить? - спросил Володя, досказав.
- Да, пожалуйста, - встрепенулся отец, придвинул пепельницу и, взяв у Володи махорки и бумагу, закурил тоже.
Они сидели друг против друга в креслах, одинаково закинув ногу на ногу, отец и сын. Сын был похож на отца лицом, ростом, даже манерой курить. Сын видел сходство, ему и приятно было, и почему-то оно его раздражало. Замечал ли сходство отец?
- Да. Положение... Но что же я могу, по-твоему?
Володя с готовностью стал перечислять, он давно все обдумал:
- Ты должен - раз: дать ей возможность приехать сюда, где у нее жилплощадь, - ты понимаешь, ей выехать не на что. Ты должен - два: помочь ей так здесь устроиться, чтобы она могла существовать. Понимаешь, это не только вопрос зарплаты, главным образом надо ребенка в круглосуточные ясли, в этом ее спасение, она больна по-настоящему, в этом форменное сейчас ее спасение.
- Ужасно! - сказал отец. - Так запутать свою жизнь! Ужасно!
Он встал и начал ходить, топчась в тесной комнате. Володя сказал:
- Ей помогли запутать, всю жизнь помогали.
- Нет, прошу тебя! - сказал отец. - Володя, я не хочу, чтобы ты меня судил слишком строго, послушай, Володя, это всегда был несчастный, безответственный характер!
- Допустим, - сказал Володя. - Скорей всего так. Вот именно несчастный. Что из этого следует? Что ее надо бросить без помощи?
- Слушай. Я не по бархатной дорожке шел. Я работал на фабрике и рабфак кончал, а поступил в институт - пароходы грузил, иной раз всю ночь в порту, придешь потом в анатомичку - пальцы задубели, не держат инструмент... Для вас работал, чтоб вы не голодали, сам бы я на стипендию, будь уверен... Мне, кроме хлеба, ничего не надо было, лишь бы учиться и стать врачом... А она?! Ни с чем не считалась, ничем не интересовалась, книжку в руки не брала, - я не хочу говорить, не считаю возможным...
- Ей сейчас так плохо, как только может быть, - сказал Володя.
1 2 3 4