Панова Вера Федоровна
Валя
Вера Федоровна ПАНОВА
ВАЛЯ
Рассказ
Отъезд
1
До войны Валя с Люськой жили в новом доме. Он был построен в тот год, как Люська родилась.
Серый дом с большими окнами. Каждое окно, как пирог, разрезано на много одинаковых квадратных частей.
Серые длинные балконы, - дом с этими балконами напоминал комод с выдвинутыми ящиками.
Рядом находилась фабрика-кухня, тоже новая. Второй этаж ее был во всю длину здания, а первый только на полдлины, вместо другой половины круглые каменные столбы и каменный навес над головой. Дети, играя на улице, забегали под навес и кричали: "Ага!" или: "Ура!" или: "Ух!" - им нравилось, как гулко и чуждо раздаются между каменными столбами их голоса.
Тротуар перед домом был исчерчен мелом для игры в классы.
Улица вливалась в проспект. По проспекту ходил трамвай. Длинные вагоны красными полосками, звеня, пересекали перекресток. На проспекте было людно, а на улице, где жили Валя и Люська, спокойно; никто не мешал прыгать на одной ноге по асфальту, исчерченному меловыми клетками.
2
Вход в их квартиру был со двора.
Двор небольшой, тоже залитый асфальтом. Шаги в нем звучали резко, как щелчки.
С четырех сторон двора теснились окна. Вечером они светили, бывало, разным светом: оранжевым, белым, зеленым.
В войну перестали светить: затемнение. Все купили в магазине специальные шторы из черной бумаги. Но проще было совсем не зажигать свет - стояли белые ночи. Женщины сумерничали у темных открытых окон. Мерцали лица. Клочок смуглого неба над двором остывал от дневного жара.
Прежде по воскресеньям на подоконниках играли патефоны. Перебивая друг дружку, играли фокстроты и песни. В войну патефоны замолчали. Во дворе, под аркой подворотни, воцарился черный рупор радио.
Трубным голосом, слышным во всех квартирах, он читал сводки, говорил речи, пел, выкрикивал лозунги. Он выл ужасным воем, когда нужно было прятаться в подвал. И если иногда, после непрерывного говоренья, пения и воя, он ненадолго притихал, - его неугомонное сердце стучало громко и тяжело.
Вот так он молчал и стучал, когда Валя и Люська вместе с матерью спеша выходили со двора в один очень жаркий день.
Дворничиха с противогазом через плечо стояла у ворот. Она спросила:
- Откуда же отправка им?
- С Витебского, - на ходу ответила мать.
Красные трамваи, звеня, подходили к остановке. С них были сняты дощечки, указывавшие, куда они идут (чтобы этими указаниями не могли воспользоваться шпионы). Подошел девятнадцатый номер. Мать не знала, идет он к Витебскому или нет, и спрашивала у людей, а они тоже не знали. "Доедете", - сказал наконец с площадки какой-то дядька, но было поздно трамвай тронулся, и мать побоялась вскочить с Люськой на руках. "Ой, беда, ой, опоздаем", - твердила она. Но подошла девятка, и они сели уже без сомнений.
Витрины магазинов были заслонены фанерными щитами. На одном щите наклеена газета. На другом написаны стихи черной краской. Валя прочла название стихотворения: "Ленинградцам".
В небе висела серебряная колбаса.
Чей-то памятник был обложен мешками с песком.
По мостовой шли мужчины в штатском, с противогазами, и с ними военный командир.
Стояла очередь перед лотком с газированной водой.
Бежала собачка на ремешке, за ней бежала, держась за ремешок, девочка с авоськой, в авоське капустный кочан как мяч в сетке.
Всё это плыло в пекле дня - щиты, стихи, колбаса, собачка, мешки, пробирки с красным сиропом, военные и штатские.
Витебский вокзал был Вале знаком, прошлым летом она уезжала отсюда в лагерь, в Детское, и сюда же приехала из Детского: загорелые пионеры шли тогда по платформе с барабаном и с букетами, а родители их встречали. Теперь Валя бежала по знакомой платформе, держа Люську за руку, за другую руку держала Люську мать. Со всех сторон их толкали. Было жарко, как еще никогда в жизни. Всю длинную платформу пробежали они и сбежали по ступенькам вниз, на огненную землю, перевитую сверкающими рельсами. Они пролезали под вагонами и цистернами; на секунду их обнимала тень, казавшаяся прохладной. Знойно пахло железом, черные смолистые лужи были налиты на земле и черные расставлены горы угля.
Из-под одной цистерны вынырнули и увидели громадную толпу людей. Тут не было никаких платформ, ни ларьков, ничего - толпа людей и над толпой теплушки, вереница теплушек. Увядшие ветки, свернув неживые листья, свешивались с их крыш. На одной крыше стоял кто-то и кричал знакомые слова про фашистов, агрессоров. Слова то отчетливо были слышны, то уносило их в другую сторону дуновением горячего ветра. Мать металась, твердя:
- Где же он! Ну где же он!
И вдруг они услышали отцовский голос:
- Нюра! Нюра!
Отец подходил к ним, одетый в военную форму. В военном он был худее и меньше ростом. Он сказал:
- Я боялся, ты опоздаешь.
Мать ответила:
- Я заезжала за детьми.
Она сняла с головы косынку и стала обмахивать лицо. Отдышавшись, заплакала, а отец ее утешал.
Совсем они не опоздали, еще даже паровоз не был прицеплен. Черный большой паровоз, могуче двигая рычагами, гулял в отдалении. Он приблизился: к нему обернулись, разговоры стихли. Но он опять великодушно отошел, бросая ярко-белые крутые облака в синее небо. Люська смотрела на него с отцовских рук и кричала: "Ту-ту!" Рядом пели хором: "Пусть ярость благородная вскипает как волна". Подошла продавщица мороженого, она продавала эскимо на палочках.
- Дайте нам, - сказал отец.
Продавщица не слышала, она продавала другим и отсчитывала сдачу, доставая мелочь из кармана своей белой куртки. Вале очень хотелось мороженого, у нее просто горло горело. Она забеспокоилась, что продавщица всё продаст и им не хватит. Но настал их черед, и она им дала четыре эскимо. Мать, заплаканная, тоже стала есть.
- Так мы и не снялись все вместе на карточку, - сказала она.
- Детей увози, если будет такая возможность, - сказал отец, глядя, как Люська лижет эскимо.
Рядом пели: "Идет война народная, священная война".
Вдруг качнулись теплушки и лязгнули: это, подойдя под шумок, прицепился паровоз. Мать зарыдала. Кругом стали целоваться. Заиграла гармонь - так громко, словно закричала. Отец поцеловал Люську и спустил наземь. Поцеловал Валю: на нее пахнуло знакомым табачным духом, а ее губы были липкие, онемевшие от эскимо. Онемевшими губами она сказала:
- До свиданья, папочка.
Что-то докрикивал, торопясь, человек на вагонной крыше. Ополченцы лезли в теплушки.
Теплушки двинулись, покатились на высоких колесах; в распахнутых дверях - лица, гимнастерки, пилотки. Толпа хлынула вслед, но за поездом долго ли угонишься! Быстрее - и замелькали теплушки, уже и лиц не различить, мелькает темная в перехватах полоска сквозь дрожащую радугу слез.
Рукой Валя стерла с глаз радугу.
Последний вагон мелькнул, за ним открылась пустота рельсов и шпал.
Они пошли домой.
3
Приходит тетя Дуся и говорит:
- Прежде всего, Нюра, ты сшей рюкзаки.
До этого мать хваталась то за одно, то за другое. Постирав, начинала гладить. Не догладив, садилась починять белье. Бросив починку, стала из своих платьев шить платья для Вали и Люськи.
- Будет в чем ходить, - говорила она соседкам. - Будем не хуже людей. А то они из всего повырастали.
На фабрику она больше не ходила.
Тетя Дуся пришла и увидела раскиданное по комнате белье и лоскуты.
- Когда сошьешь рюкзаки, - сказала тетя Дуся, - сразу будет ясность: что брать, что нет.
Мать послушалась, бросила недошитое платье и стала кроить рюкзаки. Тетя Дуся давала советы, зажав в зубах дымящую папиросу и прищурив глаз.
- Главное, теплое все возьми, - говорила она. - Польта, валенки, всё что есть. Там морозы до тридцати градусов и выше.
- А вы неужели останетесь? - спросила мать.
- Я одинокая, - сказала тетя Дуся, - кому-то оставаться надо, не может так тебе все и прекратиться. Мы будем выпускать диагональ, а возможно - шинельное сукно.
- Я этих налетов до смерти боюсь, - сказала мать. - Как завоет, я прямо ненормальная делаюсь.
- А я чего не выношу, это очередей, - сказала тетя Дуся. - До того они мне противны, я лучше есть не буду, чем в очереди стоять. Но я устроилась, я свои карточки Клаве отдала, ее девчонка, Манька, свой паек будет брать и на меня получит.
Тетя Дуся ушла. Мать села за машину и сшила из коричневой материи два рюкзака с лямками. Один большой - для себя, другой очень маленький - для Люськи. Люське тоже с этого дня полагалась своя доля тяжести.
У Вали был старый рюкзак, с которым она ездила в лагерь.
Мать гордилась - как аккуратно сшила и прочно.
- А для другого багажа руки свободны останутся, - рассуждала она. Удобная вещь рюкзак.
- Удобная вещь рюкзак, - повторила Валя, разговаривая с подружками.
Ей не подумалось, как от него будет болеть шея, от этого мешка. В лагерь и из лагеря рюкзаки ехали на грузовике, а пионеры шли вольно, без ноши, и срывали ромашки, растущие у дороги.
4
Тяжесть почувствовалась, едва сделали несколько шагов. Но Валя не сказала.
Не сказала и мать, хотя она самое тяжелое взвалила на себя - в одной руке корзина, в другой кошелка и бидон, горой рюкзак на спине - и шла согнувшись, с оттянутыми вниз руками.
Одна Люська бежала и припрыгивала, веселенькая, у нее в рюкзаке были носки да платочки, да мыльница, да гребешок, да полотенце - утираться в дороге, да кружка - пить в дороге, а больше ничего.
Дворничиха стояла у ворот. Они попрощались:
- До свиданья, тетя Оля.
- Счастливо. Давай бог. Вернуться вам поскорей.
Было рано. Нежаркое солнце светило на одну сторону улицы. На асфальте были лужи от поливки.
Люська шла в новом платье с оборочкой. Валя - в новом платье с пояском и бантиком. Накануне мать сводила их в парикмахерскую. Им нравилось, что они отправляются в путешествие такие нарядные.
Перед тем как уйти, мать и Валя убрали комнату. Смахнули со стола крошки, посуду помыли и спрятали в шкафчик. Оттоманку покрыли газетами, чтоб не пылилась. Абажур еще накануне был укутан в старую простыню. Укутывая его, мать заплакала: ей вспомнилось, как она покупала этот абажур; как радовалась, что он такой веселый, красно-желтый, как апельсин, и думала - вот еще скатерть купить новую, и совсем хорошо станет в комнате, - а вместо того, смотри ты, что стряслось над людьми.
5
И вот они сидят у Московского вокзала.
У Московского вокзала, вдоль по Лиговке, до самой площади сидят на мешках и чемоданах женщины и дети. Ждут отправки.
Где-то близко голосом надежды кричат паровозы.
Тетя Дуся собрала вместе всех своих, пересчитала и сердится:
- Барахольщицы, вам сказано было - шестнадцать кило и чемоданов не брать, а вы натаскали?!
- Сама говорила, - кричат женщины, - польта брать и валенки, а теперь куда деть, на Лиговке кинуть?!
- И так сколько дома бросили, - кричат другие, - не знаем - пропадет или цело будет!
- На всех про всех три вагона, - сердится тетя Дуся, - багаж запихаете, а сами останетесь, что ли?
- Небось впихнемся и сами! - кричат в ответ. - Ты вагоны давай получай скорей!
Все жарче печет солнце.
Ожидающие выпивают всю газированную воду и съедают все мороженое, что продается на площади и ближних улицах. Очереди у водопроводных кранов стоят по дворам Лиговки, Старо-Невского и улицы Восстания. Валя стоит с чайником и бидоном, Люська с кружкой.
Набрав воды и напившись, они мочат носовые платки с завязанными на углах узелками и натягивают на голову. Получаются такие приятные прохладные шапочки. Только они сразу высыхают.
Мать сидит на корзине. Возле ее рук и колен - их имущество. Рядом сидит на своем чемодане толстая бабушка с большим желтым лицом и очень черными глазами. Она одета в синее горошком платье, белый шелковый шарф на плечах. Обмахиваясь сложенной газетой, она разговаривает с матерью.
- У вас красивые девочки.
Мать, конечно, рада.
- В отца пошли, - говорит она. - Он тоже такой блондин, тонкая кость.
- Прекрасные девочки, - хвалит бабушка и дает Люське и Вале по шоколадной конфете.
- И ты скажи спасибо, - учит Люську мать. - Видишь, Валя сказала спасибо. Всегда надо говорить спасибо. Угостите бабушку водичкой. Пейте, бабушка.
В очереди много девочек Валиного возраста. Валя с ними познакомилась. Стайкой бродят они вдоль высоких домов, на них смотрят тысячи окон, перекрещенных косыми крестами из белых бумажных полосок.
Заходят девочки в большой магазин и разглядывают: что там есть.
Там есть разные шляпы, и материи, и меха, и мебель, что хочешь. Только забиты фанерой витрины и горит электричество.
Только зачем нам эта мебель? Мы и свою-то бросили, не знаем, пропадет или цела будет.
Хорошие материи, да нам бы их все равно девать некуда. И так мешки набиты доверху.
А вон ту шляпу я бы взяла, если б мне купили. Ту красоту из прозрачной соломы с цветами я бы взяла. Я бы ее на голову надела. Какие цветы. Как живые.
Гуськом выходят девочки из магазина. Идут дальше.
Есть балованные и бойкие, нарочно разговаривают погромче и смеются, чтобы прохожие обратили внимание.
Но прохожие проходят, не обращая внимания. Взглянет рассеянно и пройдет.
Может, ему в военкомат, призываться.
Или с окопов приехал, спешит домой - поесть, помыться, дел миллион. Что ему девочки, идущие стайкой по улице.
6
Среди этих девочек была одна. Такая всегда бывает одна. Еще она молчит. Еще она издалека посматривает на тебя - какая ты, будет ли вам вдвоем хорошо и весело; а ты уже понимаешь: это из всех подруг будет самая твоя дорогая подруга!
- Тебя как звать?
- Валя. А тебя?
- Светлана. Пошли за мороженым?
- Пошли!
- Я попрошу денег у моей мамы.
Но матери кричат:
- Хватит бегать! Что вам не сидится? Если посадка - где вас искать?
С дорогой подругой посидеть рядышком на мешках - удовольствие.
- Я читала такую книгу! Понимаешь: он ее любил. И она его любила...
- Какие у тебя косы.
- А мне больше нравится без кос. Как у тебя.
- А ты смотрела кино "Большой вальс"?
Женщина рассказывает, как немцы бомбят Москву.
Другая рассказывает, как бомбили Псков. Но чаще всего упоминается какая-то Мга. Все время: Мга. Мга.
- Ой, - говорит мать, - хотя б тревоги не было, пока мы тут сидим. Куда с вещами в убежище?
- Будем надеяться, что не будет тревоги, - отвечает толстая бабушка. И, сорвав с плеч шарф, машет им и кричит: - Саша! Саша!
Лысый дяденька, глядя себе под ноги, пробирается к ней. Лысина у него как яйцо, как острый конец яйца. Глаза такие же черные, как у бабушки. Рукава рубашки засучены. Портфель в руке.
- Вы еще здесь, - говорит он. - Ты что-нибудь пила?
- Я пила, - отвечает бабушка. - Не беспокойся.
- Ела что-нибудь?
- Ела, ела. Не беспокойся.
- Принести тебе чего-нибудь? Мороженого. Хочешь, поищу мороженого?
- Ничего не надо, побудь со мной. Что нового?
Они разговаривают потихоньку. Он стоит нагнувшись, а она его держит за руку, за худую, жилистую, поросшую темными волосами руку, стянутую ремешком часов.
- Ты еще забежишь, Сашенька?
- Постараюсь.
- Вдруг нас отправят еще нескоро. Вдруг только вечером. - Никак она его не может отпустить. - Ты забеги на всякий случай.
- Я постараюсь.
Высоко поднимая ноги, дяденька выбирается из очереди.
- Сын? - спрашивает мать.
- Какой сын, вы бы знали! - говорит бабушка. По ее большим щекам текут слезы. - При всех своих занятиях нашел время ко мне наведаться. И еще придет, дорогое мое дитя!
Валя и Светлана переглядываются. Подумать, что такого лысого дяденьку называют: дитя.
Люська засыпает на коленях у матери. Бабушка делает из газеты будку, чтобы прикрыть Люську от солнца.
И Валя со Светланой прилегли на мешках, пряча головы в коротенькой тени, которую отбрасывает бабушка. От каменной стены пышет как от печки.
Тень передвинулась - Валя очнулась, села, черные круги перед глазами.
Раскатами нарастает грохот: низко над крышами проносятся два самолета. Люська дернулась во сне.
- Спи, дочечка, - говорит мать, качая ее на коленях, - это наши.
Самолеты жгуче сверкают, пролетая. Кажется, что они еще раскаленней, чем этот камень. Они раскаленные, как солнце. И грохот от них раскаленный, яростный.
Лиговка и Невский катят свою карусель. Спешат люди и машины. Милиционер размахивает палочкой. К тем, кто сидит и лежит у вокзала, это все не относится, они уже не здесь вроде бы. Они начали свое путешествие.
Вот этот трамвай, двадцать пятый, сейчас пойдет-пойдет - по улицам, по мосту - к нам на Выборгскую. Минут двадцать всего, и пройдет трамвай мимо нашей улицы. И там на нашей улице - наш дом и наша комната, мы ее убрали и веник с совком поставили в уголку.
На нашей улице тихо.
Перед нашим домом на асфальте мелом начерчены клетки, это мы чертили. Кто-нибудь сейчас там играет, прыгает.
Всего двадцать минут, если сесть на трамвай, на вот этот двадцать пятый номер.
Люди садятся.
Мы не сядем. Мы начали свое путешествие, до свиданья. Далеко наш дом. Далеко наша тихая улица. На краю света.
7
Большая девочка пришла с матерью и братом.
1 2 3 4