Ясное дело: родник должен быть в лесной стороне. Болото родник бы залило».
Глядя на огонь и вдыхая кислый запах берёзового дыма, он вспомнил, что ведь об этом они проходили ещё в четвёртом классе, на уроке природоведения… Или, может, на географии? Ему всегда казалось, что школа — это одно, а жизнь — совсем другое.
«Ну зачем, — сказал он однажды учителю математики, — зачем мне алгебра? Где это я буду корни квадратные извлекать, если стану дзюдоистом?»
Учитель ответил, что алгебра учит человека думать… Но Кусков тогда не понял: как это — думать?
«Ставить перед собой задачу, — сказал учитель, — и искать правильный ответ».
«А может, я сейчас первый раз в жизни поставил перед собой задачу и нашёл ответ? — удивился Алёшка. — Что же, и воду искать алгебра учит?»
И тут ему так захотелось рассказать обо всём кому-нибудь, ну хотя бы Штифту! Чтобы он удивился! Чтобы порадовался вместе с Кусковым.
Но Штифт был далеко. И Лёшка подумал про Катю. Вот если бы эта рыжая девчонка была здесь… Он представил, как они живут в этой избушке. Как он ходит на охоту, ловит рыбу, а она сидит у огня, выделывает шкуры, варит обед!
Он представил себя выходящим из леса с медвежьей шкурой за плечами… Сильный и могучий охотник!
«Хорошо было первобытным, — подумал он. — Сильные всегда были уважаемые, а я-то сильнее всех, я бы всех победил! А что, — думал он, горстями засыпая в кипящую воду рис, — я сильнее всех! А раз сильнее, значит, главный! А кто стал бы спорить, я бы того по макушке дубиной! Раз, и всё!»
Ему захотелось рассказать про всё, что он здесь видел: и про деревню, и про стариков, и про костёр…
И он вдруг подумал, что когда он станет богатым и сильным и все ему будут завидовать, то он никому не сможет ничего рассказать… Потому что у него будет такая непонятная всем, сложная и красивая жизнь, что ребята вроде Штифта вообще в ней ничего не будут смыслить.
«Так что же? — подумал он и сразу испугался. — Так всю жизнь и молчать?»
Он подумал о Вадиме. Вадим всё время молчит. Он почти ни с кем не разговаривает.
«Неужели и я таким буду?» — подумал он вдруг со страхом. Странное дело: ему так хотелось быть похожим на Вадима, он даже старался ходить, как Вадим, так же засовывать руки в карманы, так же расстёгивать куртку и сдвигать на лоб спортивную кепочку, и вот Лёшке вдруг расхотелось быть на него похожим.
Ему вдруг представилось, что, может быть, придётся выбирать: быть сильным и одиноким или быть таким, как все, но зато и быть со всеми вместе… Три дня назад он, не задумываясь, выбрал бы одиночество, а вот сейчас он вспоминал деда Клавдия, как тот отдирал наличники, думал о Кате, старался не думать о матери, но всё время перед ним было её плачущее лицо… И он не знал, что выбрать.
Глава пятнадцатая
«Нашёл! Нашёл!»
Не прошло и двух часов, как Лёшка снял с костра ведро со странным месивом и чёрный от копоти чайник. В ведре, вероятно, была каша (назвать это супом было совсем невозможно).
Сам Кусков есть не стал: он угорел от дыма, глаза у него слезились и сильно тошнило.
Вадим же, к великому Лёшкиному удивлению, съел целую миску коричневой жидкой пасты, где попадались хвойные иголки и пепел из костра.
Художник ел молча, быстро, глядя куда-то мимо чашки, в огонь. Он торопливо выпил кружку тёмного чая, вынес из избушки кусок фанеры, торопливо приколол на ней лист бумаги и стал что-то быстро рисовать.
Лёшка посмотрел-посмотрел, ничего, кроме путаницы линий, не увидел и пошёл мыть посуду к роднику. Смотрел, как по тихой воде бегает-скользит водомерка. Голова у него гудела не столько от угара, сколько от новых, непривычных мыслей. Жирные миски отмывались холодной водой плохо, и Лёшка провозился долго. Потом завалился под куст да и проспал до вечера.
Растолкал его Антипа.
— Не спи, сынок, на сырой земле, — рокотал он. — Шёл бы в избу. Али на брёвнах каких-нибудь приспал бы. Застудишься. Счас хоть и жарко, а весеннее солнышко обманное.
Кусков вскочил. Действительно, спину немножко ломило.
— Ничего! — сказал он. — Обойдётся.
Они вошли в избушку.
На нарах, закрывши голову курткой, спал Вадим. На столе лежали стопкой рисунки.
Антипа глянул на первый и ахнул:
— Да никак это я!
На листе, среди хвойных ветвей, чётко выступало лицо бородатого охотника. Прямо и сурово смотрели глаза, и казалось — человек вырастал из этих ветвей, казалось — сам лес смотрит его глазами.
— Вот это да! — поразился Лёшка.
— Добрый вечер, — сказал Вадим, поднимаясь на нарах. — Смотрите, смотрите. Можно.
У него было измятое от сна лицо и беспомощные глаза.
— Вот, — сказал он. — Кажется, нашёл приём…
Лёшка осторожно перелистывал рисунки. Их было много. Большей частью портреты. С листов смотрели на мальчишку дед Клавдий, бабушка Настя, Катя… Они были похожи на себя и не похожи, точно художник нарисовал самое главное про них, то, чего они и сами не знали…
Больше всего поразил Лёшку пейзаж. Он был похож на те, что рвал Вадим, на нём была всё та же деревня, и всё-таки этот этюд очень от них отличался!
Там деревня была очень хорошо нарисована, всё было написано очень похоже, но только на такую картину посмотришь и скажешь: «Ну и что? Мало ли таких деревень?» А здесь все избы, все деревья казались живыми… Не то что живыми деревьями, а какими-то странными существами.
Вот изба деда Клавдия, она была похожа на деда, на бабушку Настю… Старые морщинистые брёвна, коричневые стены, добрые, подслеповатые, старческие глаза-оконца. Камни у ворот, как припавшие к земле… Тёмное окно подпола, чердак…
Так и казалось, что сейчас между брёвнами просунется смешная короткопалая рука домового и поманит: «Эй! Иди домой!»
На последнем листе был нарисован тот мужик в зелёной шляпе. Он стоял как был — в широком костюме и пёстром галстуке, но странной была под его ногами земля, изрытая бороздами. Лёшка присмотрелся и увидел, что это руки, которые бережно поддерживают его. Старые руки, все в трещинах и в венах…
Лицо у мужика было счастливым и детским, на шляпе у него сидел тот петух с крана от самовара, который ему подарил Катеринин брат…
Петух пел, а мужик улыбался и слушал…
— Да! — сказал Антипа. — Вот ведь как.
— Вам нравится? — спросил Вадим. Никогда Лёшка не слышал у него такого робкого голоса.
— Я, — ответил Антипа медленно, — этих делов не понимаю… Может, тут чего и не так, а сердце щемит… Это вот надо Клавдию показать, он про всё может словами говорить, а я не могу. Мне не сказать. Я вот чувствую, а сказать не могу.
Он постоял, посмотрел ещё на рисунки.
— Да, — вздохнул он, поправил рукой бороду. — Я вот, — сказал он, — вам одеяла привёз. Орлик! — позвал он, высунувшись из избушки. — Орлюшка.
Из-за деревьев вышел тот самый седой конь с проваленной стариковской спиною, что видел ночью Лёшка.
— Вот, помогает мне на старости лет, — объяснил Антипа. — Некуда его теперь ставить, сарая-то ему не выстроили в посёлке. Теперь со мной, как собачка…
Конь грустно и шумно вздохнул.
— Что ж он, так с вами и ходит? — удивился Лёшка.
— Да нет, — сказал Антипа, снимая со спины коня маленький вьючок. — Пасётся где на полянке, я по своим делам хожу, а вечером на пост мой егерский приходит. Он ведь, Орлик, у нас конь заслуженный… После войны на пять деревень огороды пахал, сколько детишек выкормил…
Конь, понимая, что говорят о нём, встряхивал кожей, нюхал выгоревшую траву…
— Он и нынешней зимой двух ребят из бурана вывел. Катерину видал? Ну, плясунью-то… Замёрзла бы без него. Её и Петра Столбова, ровесник, наверно, твой будет.
Лёшка отломил горбушку хлеба, подал коню. Орлик понюхал её и осторожно взял чуткими губами.
— Что, — сказал, уходя в темнеющий по-вечернему лес, Антипа, — научился теперь костёр разводить?
— Научился, — покраснел Кусков.
— Ты всё ж с огнём-то поаккуратней, — посоветовал Антипа. — Сушь такая, как порох займётся! Не остановишь… Ты, сынок, это… — Антипа заботливо запахнул на Лёшке пиджачишко. — Как бы сказать… Допрежь чем за дело какое браться, посмотри, как его раньше творили, а уж потом принимайся… Люди ведь на земле давно живут. Много чего передумали и открыли. Ты того, не пренебрегай…
«Это ведь он не только про костёр сказал», — думал Лёшка, глядя вслед ушедшему в темноту леса егерю. Странно чувствовал себя Кусков после таких слов, какие-то неясные мысли рождались в его голове, казалось, если подумать над словами стариков хорошенько, откроется что-то важное.
Лёшка заметил, что и Вадим теперь совсем другой. Он и в городе много молчал, но молчал по-другому. Молчал, потому что ни с кем не хотел разговаривать, а здесь было видно, как он всё время мучительно думает. У него на лице иногда появлялось отчаянное и даже страдальческое выражение. А вот сейчас лицо было счастливым. Лёшка первый раз видел Вадима счастливым.
— Нашёл! — приговаривал он, рассматривая рисунки. — Нашёл приём!
Из одеял, которые прислал дед Клавдий, выпала записка.
«Робяты! — было написано в ней. — Посылаю одеялы. Ночью студёно и туман, а я вам в суматохе дать забыл. Замёрзнете — приходите в посёлок. Квартира наша хоть и однокомнатная, а спать всегда уложим. Из города пишут: через неделю приедут учёные. Експедиция. Будет вам веселее, не то что со стариками…»
Вадим сгрёб со стола рисунки. Небрежно сунул их в папку.
«Что это он?» — удивился Лёшка.
— Не так живи, как хочется! — потянулся со стоном Вадим. — Давай укладываться, завтра с утра нам предстоит прогулка. — И он устало смял руками лицо.
Глава шестнадцатая
Болотная тропа
Они вырубили большие две жердины и двинулись вдоль опушки. Вадим шёл уверенно, Лёшка решил, что он тут уже побывал.
— Ну вот! — сказал художник, когда они дошли до невесть откуда взявшегося валуна. — Теперь начинается самое интересное.
Он достал компас и странный блокнот. Когда Кусков заглянул в него, то увидел сброшюрованные листы фотобумаги и отпечатанную на них карту с разметкой. Ему очень хотелось спросить о том, куда же они идут, но не такие у них с Вадимом были отношения, чтобы спрашивать. Да и потом… «Я же взрослый человек! Взрослый и суровый!» — решил Кусков, воскрешая в памяти забытый здесь, в деревне, образ мужественного гангстера, которому всегда старался подражать.
— Иди след в след! — сказал Вадим. — Если я провалюсь, сам не подходи — протягивай жердь. Итак, пятьсот шагов прямо… — Он взял жердь наперевес, как канатоходец, и сошёл на мох болота. Кусков тронулся за ним.
Сначала шли довольно быстро, хотя болотистая почва ходила под ногами как матрац и чавкала.
— Значит, его шаги шире моих сантиметров на десять, на десять шагов накидываем один лишний, тогда будет приблизительно верно, — бормотал себе под нос Вадим.
«Чьи шаги шире?» — хотел спросить Лёшка, послушно делая повороты вслед за художником.
— Стали, подышали! — командовал Вадим. — Теперь двести прямо, триста влево и два сложных участка, прямо лабиринт, а не тропа. Тут придётся не только шаги отсчитывать, но даже назад идти.
Первым провалился Кусков. У него завяз сапог, и когда он рывком хотел его выдернуть, то потерял равновесие и ухнул в воду.
— Держись! — крикнул Вадим. — Это тебе не дзюдо: раз, два — и готово. — Они постояли на кочке, обсуждая, что же было сделано не так…
— Дёргаться не нужно! — сказал Вадим. — Тут нужно двигаться совсем не так, как на суше. Нужно плавно…
—…как в фигурном катании! — догадавшись, подсказал Кусков.
Вадим смерил взглядом с ног до головы заляпанную болотной жижей Лёшкину фигуру:
— Во-во!
Но как они ни двигались, ничего не помогало. Скоро Лёшка совсем потерял счёт времени. Они падали, вставали, вытаскивали друг друга, ползли на коленях по грязи… Болоту не было конца. И только иногда встречавшиеся в промоинах брёвна подтверждали, что это тропа и с дороги они не сбились… Потому что откуда здесь взяться длинным брёвнам? Кругом было много деревьев, но это всё были толщиной в руку сосёночки да дохлые берёзки… Они только закрывали всё вокруг, и поэтому что там впереди — было совсем не видно.
Солнце жарило как в Каракумах! Кусков ошалел от однообразного изнурительного движения. У него кружилась голова, болели руки, ноги, поясница оттого, что не было твёрдой опоры. Они шагали теперь уже не по матрацу, а по жидкому тесту… И стоило остановиться, как жидкая грязь сразу начинала затягивать в гиблую глубину.
— Ясно! — сказал, утирая пот, Вадим. — Ясно, почему сюда столько лет никто не совался. Тут без карты вообще нечего делать, а весной и осенью и с картой не пройдёшь… На наше счастье, стоит такая жара…
«Ничего себе счастье!» — подумал Кусков. Он хотел спросить, зачем они лезут по грязи, какая у Вадима карта, но теперь у него уже не было сил на вопросы…
Они шли уже часов пять, и Кусков не просился обратно только потому, что теперь, наверное, до цели, к которой вёл художник, было ближе, чем назад… Рыжее болото, всё в чахлых деревцах, тянулось вокруг, Лёшка шагал и шагал, глядя на сапоги идущего впереди Вадима, на то, как быстро выступает в его следах вода…
— Смотри! — сказал, останавливаясь, художник. Впереди на горизонте чётко вырисовывались верхушки высоких деревьев. — Либо мы перешли болото, либо это скит!
— А что такое скит? — прошептал Кусков, облизывая потрескавшиеся губы.
Но Вадим не услышал или не захотел услышать.
Они шли ещё больше часа. Тропа петляла и кружила и не хотела их отпускать.
Высокие деревья оказывались то спереди, то сбоку, а то и вообще сзади. Кусков было рванулся напрямик, но ухнул в такую жижу, что еле вылез.
Как ни устали Вадим и Лёшка, но последние метры бежали, падая и хватаясь за кочки. Перед ними выросла высокая, кое-где подгнившая стена с покосившимися воротами. Перед полуоткрытыми створками была огромная яма, пришлось обходить её справа, вдоль стены.
— Эта яма искусственная! — сказал художник. — Видишь, мы идём, подставляя бойницам правый бок. Щит-то висел на левом.
Кусков глянул на чёрную замшелую стену, ему почудилось, что из покосившихся бойниц за ним следят чьи-то глаза, и мороз пробежал у него между лопатками.
«Пропадёшь тут, и никто никогда не узнает!»
Торопясь, они вышли на твёрдую землю. Но здесь идти было ничуть не легче: высокая, много лет не кошенная трава была такой густой, что им пришлось раздвигать её, как раздвигает воду бредущий по пояс вброд человек.
Ворота открыть пошире не давала всё та же трава. С большим трудом Вадим и Кусков протиснулись внутрь крепости.
— Фантастика! — ахнул Вадим.
Крепость так буйно заросла травой, кустами и высоченными деревьями, что, казалось, перестала быть делом человеческих рук, а вот так сама вместе с деревьями поднялась из земли. Стволы разворотили сгнившую мостовую, вплотную поднялись у стен домов. Их широкие ветки наглухо перекрывали замшелые крыши. Сумрачно и сыро было под ними.
«Как в джунглях!» — подумал Лёшка.
— Ничего сверху не видно! — пробормотал Вадим.
Высокие, покосившиеся избы с закрытыми ставнями обступали короткую улицу. Мост над канавой совсем сгнил. Брёвна, на которых он был сложен, когда-то толстые, истончились, сгнили и осыпались. Мост казался призраком, чёрным кружевом… Он всё ещё вёл куда-то, но по нему уже нельзя было ходить.
Осторожно ощупывая ногами твёрдые брёвна, пошли они улицей. Папоротники густо разрослись здесь. Никогда Кусков не видел таких: резные листья доставали ему до лица.
Вадим взял мальчишку за руку. Рука художника была холодна и дрожала.
Стряхивая липкую паутину, они поднялись на крыльцо. Дверь избы пронзительно завизжала. Лёшка вздрогнул. Изба словно закричала оттого, что её сон потревожили.
— Ничего здесь не трогай, — сказал Вадим. Но Лёшка и так боялся шевелиться.
В горнице было темно. Свет тонкими спицами пробивался сквозь закрытые ставни. В остальном же всё было так, словно хозяева только что вышли из неё. Стопка расписных чашек громоздилась на столе. Тряпичная кукла валялась на полу. Лёшка наклонился и поднял её, почти невесомую от старости, с пустым безглазым стёршимся лицом, и бережно положил на стол.
Художник рассматривал в углу иконы.
— Любопытно. Любопытно, — говорил он. — Очень старенькие, очень!
Кусков открыл крышку одного сундука из тех, что стояли под окнами. Там были вышитые белые полотенца, аккуратно переложенные травами, бархатными и шёлковыми одеждами.
Кусков оглянулся. На полу на слое пыли чётко отпечатались их следы. Лёшка зачем-то взял тряпку в углу и осторожно затёр их. Невольно они говорили шёпотом и ходили, стараясь не скрипеть половицами.
Они переходили из одной избы в другую. Все избы были похожи, и только одна резко отличалась от всех.
Странные столы-лавки стояли поперёк неё. Одна из стен была сплошь, от пола до потолка, увешана иконами, а в сундуках лежали завёрнутые в сукно книги.
Кусков развернул некоторые. Непонятная вязь букв бежала по страницам. Лёшка не смог прочитать ни одного слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Глядя на огонь и вдыхая кислый запах берёзового дыма, он вспомнил, что ведь об этом они проходили ещё в четвёртом классе, на уроке природоведения… Или, может, на географии? Ему всегда казалось, что школа — это одно, а жизнь — совсем другое.
«Ну зачем, — сказал он однажды учителю математики, — зачем мне алгебра? Где это я буду корни квадратные извлекать, если стану дзюдоистом?»
Учитель ответил, что алгебра учит человека думать… Но Кусков тогда не понял: как это — думать?
«Ставить перед собой задачу, — сказал учитель, — и искать правильный ответ».
«А может, я сейчас первый раз в жизни поставил перед собой задачу и нашёл ответ? — удивился Алёшка. — Что же, и воду искать алгебра учит?»
И тут ему так захотелось рассказать обо всём кому-нибудь, ну хотя бы Штифту! Чтобы он удивился! Чтобы порадовался вместе с Кусковым.
Но Штифт был далеко. И Лёшка подумал про Катю. Вот если бы эта рыжая девчонка была здесь… Он представил, как они живут в этой избушке. Как он ходит на охоту, ловит рыбу, а она сидит у огня, выделывает шкуры, варит обед!
Он представил себя выходящим из леса с медвежьей шкурой за плечами… Сильный и могучий охотник!
«Хорошо было первобытным, — подумал он. — Сильные всегда были уважаемые, а я-то сильнее всех, я бы всех победил! А что, — думал он, горстями засыпая в кипящую воду рис, — я сильнее всех! А раз сильнее, значит, главный! А кто стал бы спорить, я бы того по макушке дубиной! Раз, и всё!»
Ему захотелось рассказать про всё, что он здесь видел: и про деревню, и про стариков, и про костёр…
И он вдруг подумал, что когда он станет богатым и сильным и все ему будут завидовать, то он никому не сможет ничего рассказать… Потому что у него будет такая непонятная всем, сложная и красивая жизнь, что ребята вроде Штифта вообще в ней ничего не будут смыслить.
«Так что же? — подумал он и сразу испугался. — Так всю жизнь и молчать?»
Он подумал о Вадиме. Вадим всё время молчит. Он почти ни с кем не разговаривает.
«Неужели и я таким буду?» — подумал он вдруг со страхом. Странное дело: ему так хотелось быть похожим на Вадима, он даже старался ходить, как Вадим, так же засовывать руки в карманы, так же расстёгивать куртку и сдвигать на лоб спортивную кепочку, и вот Лёшке вдруг расхотелось быть на него похожим.
Ему вдруг представилось, что, может быть, придётся выбирать: быть сильным и одиноким или быть таким, как все, но зато и быть со всеми вместе… Три дня назад он, не задумываясь, выбрал бы одиночество, а вот сейчас он вспоминал деда Клавдия, как тот отдирал наличники, думал о Кате, старался не думать о матери, но всё время перед ним было её плачущее лицо… И он не знал, что выбрать.
Глава пятнадцатая
«Нашёл! Нашёл!»
Не прошло и двух часов, как Лёшка снял с костра ведро со странным месивом и чёрный от копоти чайник. В ведре, вероятно, была каша (назвать это супом было совсем невозможно).
Сам Кусков есть не стал: он угорел от дыма, глаза у него слезились и сильно тошнило.
Вадим же, к великому Лёшкиному удивлению, съел целую миску коричневой жидкой пасты, где попадались хвойные иголки и пепел из костра.
Художник ел молча, быстро, глядя куда-то мимо чашки, в огонь. Он торопливо выпил кружку тёмного чая, вынес из избушки кусок фанеры, торопливо приколол на ней лист бумаги и стал что-то быстро рисовать.
Лёшка посмотрел-посмотрел, ничего, кроме путаницы линий, не увидел и пошёл мыть посуду к роднику. Смотрел, как по тихой воде бегает-скользит водомерка. Голова у него гудела не столько от угара, сколько от новых, непривычных мыслей. Жирные миски отмывались холодной водой плохо, и Лёшка провозился долго. Потом завалился под куст да и проспал до вечера.
Растолкал его Антипа.
— Не спи, сынок, на сырой земле, — рокотал он. — Шёл бы в избу. Али на брёвнах каких-нибудь приспал бы. Застудишься. Счас хоть и жарко, а весеннее солнышко обманное.
Кусков вскочил. Действительно, спину немножко ломило.
— Ничего! — сказал он. — Обойдётся.
Они вошли в избушку.
На нарах, закрывши голову курткой, спал Вадим. На столе лежали стопкой рисунки.
Антипа глянул на первый и ахнул:
— Да никак это я!
На листе, среди хвойных ветвей, чётко выступало лицо бородатого охотника. Прямо и сурово смотрели глаза, и казалось — человек вырастал из этих ветвей, казалось — сам лес смотрит его глазами.
— Вот это да! — поразился Лёшка.
— Добрый вечер, — сказал Вадим, поднимаясь на нарах. — Смотрите, смотрите. Можно.
У него было измятое от сна лицо и беспомощные глаза.
— Вот, — сказал он. — Кажется, нашёл приём…
Лёшка осторожно перелистывал рисунки. Их было много. Большей частью портреты. С листов смотрели на мальчишку дед Клавдий, бабушка Настя, Катя… Они были похожи на себя и не похожи, точно художник нарисовал самое главное про них, то, чего они и сами не знали…
Больше всего поразил Лёшку пейзаж. Он был похож на те, что рвал Вадим, на нём была всё та же деревня, и всё-таки этот этюд очень от них отличался!
Там деревня была очень хорошо нарисована, всё было написано очень похоже, но только на такую картину посмотришь и скажешь: «Ну и что? Мало ли таких деревень?» А здесь все избы, все деревья казались живыми… Не то что живыми деревьями, а какими-то странными существами.
Вот изба деда Клавдия, она была похожа на деда, на бабушку Настю… Старые морщинистые брёвна, коричневые стены, добрые, подслеповатые, старческие глаза-оконца. Камни у ворот, как припавшие к земле… Тёмное окно подпола, чердак…
Так и казалось, что сейчас между брёвнами просунется смешная короткопалая рука домового и поманит: «Эй! Иди домой!»
На последнем листе был нарисован тот мужик в зелёной шляпе. Он стоял как был — в широком костюме и пёстром галстуке, но странной была под его ногами земля, изрытая бороздами. Лёшка присмотрелся и увидел, что это руки, которые бережно поддерживают его. Старые руки, все в трещинах и в венах…
Лицо у мужика было счастливым и детским, на шляпе у него сидел тот петух с крана от самовара, который ему подарил Катеринин брат…
Петух пел, а мужик улыбался и слушал…
— Да! — сказал Антипа. — Вот ведь как.
— Вам нравится? — спросил Вадим. Никогда Лёшка не слышал у него такого робкого голоса.
— Я, — ответил Антипа медленно, — этих делов не понимаю… Может, тут чего и не так, а сердце щемит… Это вот надо Клавдию показать, он про всё может словами говорить, а я не могу. Мне не сказать. Я вот чувствую, а сказать не могу.
Он постоял, посмотрел ещё на рисунки.
— Да, — вздохнул он, поправил рукой бороду. — Я вот, — сказал он, — вам одеяла привёз. Орлик! — позвал он, высунувшись из избушки. — Орлюшка.
Из-за деревьев вышел тот самый седой конь с проваленной стариковской спиною, что видел ночью Лёшка.
— Вот, помогает мне на старости лет, — объяснил Антипа. — Некуда его теперь ставить, сарая-то ему не выстроили в посёлке. Теперь со мной, как собачка…
Конь грустно и шумно вздохнул.
— Что ж он, так с вами и ходит? — удивился Лёшка.
— Да нет, — сказал Антипа, снимая со спины коня маленький вьючок. — Пасётся где на полянке, я по своим делам хожу, а вечером на пост мой егерский приходит. Он ведь, Орлик, у нас конь заслуженный… После войны на пять деревень огороды пахал, сколько детишек выкормил…
Конь, понимая, что говорят о нём, встряхивал кожей, нюхал выгоревшую траву…
— Он и нынешней зимой двух ребят из бурана вывел. Катерину видал? Ну, плясунью-то… Замёрзла бы без него. Её и Петра Столбова, ровесник, наверно, твой будет.
Лёшка отломил горбушку хлеба, подал коню. Орлик понюхал её и осторожно взял чуткими губами.
— Что, — сказал, уходя в темнеющий по-вечернему лес, Антипа, — научился теперь костёр разводить?
— Научился, — покраснел Кусков.
— Ты всё ж с огнём-то поаккуратней, — посоветовал Антипа. — Сушь такая, как порох займётся! Не остановишь… Ты, сынок, это… — Антипа заботливо запахнул на Лёшке пиджачишко. — Как бы сказать… Допрежь чем за дело какое браться, посмотри, как его раньше творили, а уж потом принимайся… Люди ведь на земле давно живут. Много чего передумали и открыли. Ты того, не пренебрегай…
«Это ведь он не только про костёр сказал», — думал Лёшка, глядя вслед ушедшему в темноту леса егерю. Странно чувствовал себя Кусков после таких слов, какие-то неясные мысли рождались в его голове, казалось, если подумать над словами стариков хорошенько, откроется что-то важное.
Лёшка заметил, что и Вадим теперь совсем другой. Он и в городе много молчал, но молчал по-другому. Молчал, потому что ни с кем не хотел разговаривать, а здесь было видно, как он всё время мучительно думает. У него на лице иногда появлялось отчаянное и даже страдальческое выражение. А вот сейчас лицо было счастливым. Лёшка первый раз видел Вадима счастливым.
— Нашёл! — приговаривал он, рассматривая рисунки. — Нашёл приём!
Из одеял, которые прислал дед Клавдий, выпала записка.
«Робяты! — было написано в ней. — Посылаю одеялы. Ночью студёно и туман, а я вам в суматохе дать забыл. Замёрзнете — приходите в посёлок. Квартира наша хоть и однокомнатная, а спать всегда уложим. Из города пишут: через неделю приедут учёные. Експедиция. Будет вам веселее, не то что со стариками…»
Вадим сгрёб со стола рисунки. Небрежно сунул их в папку.
«Что это он?» — удивился Лёшка.
— Не так живи, как хочется! — потянулся со стоном Вадим. — Давай укладываться, завтра с утра нам предстоит прогулка. — И он устало смял руками лицо.
Глава шестнадцатая
Болотная тропа
Они вырубили большие две жердины и двинулись вдоль опушки. Вадим шёл уверенно, Лёшка решил, что он тут уже побывал.
— Ну вот! — сказал художник, когда они дошли до невесть откуда взявшегося валуна. — Теперь начинается самое интересное.
Он достал компас и странный блокнот. Когда Кусков заглянул в него, то увидел сброшюрованные листы фотобумаги и отпечатанную на них карту с разметкой. Ему очень хотелось спросить о том, куда же они идут, но не такие у них с Вадимом были отношения, чтобы спрашивать. Да и потом… «Я же взрослый человек! Взрослый и суровый!» — решил Кусков, воскрешая в памяти забытый здесь, в деревне, образ мужественного гангстера, которому всегда старался подражать.
— Иди след в след! — сказал Вадим. — Если я провалюсь, сам не подходи — протягивай жердь. Итак, пятьсот шагов прямо… — Он взял жердь наперевес, как канатоходец, и сошёл на мох болота. Кусков тронулся за ним.
Сначала шли довольно быстро, хотя болотистая почва ходила под ногами как матрац и чавкала.
— Значит, его шаги шире моих сантиметров на десять, на десять шагов накидываем один лишний, тогда будет приблизительно верно, — бормотал себе под нос Вадим.
«Чьи шаги шире?» — хотел спросить Лёшка, послушно делая повороты вслед за художником.
— Стали, подышали! — командовал Вадим. — Теперь двести прямо, триста влево и два сложных участка, прямо лабиринт, а не тропа. Тут придётся не только шаги отсчитывать, но даже назад идти.
Первым провалился Кусков. У него завяз сапог, и когда он рывком хотел его выдернуть, то потерял равновесие и ухнул в воду.
— Держись! — крикнул Вадим. — Это тебе не дзюдо: раз, два — и готово. — Они постояли на кочке, обсуждая, что же было сделано не так…
— Дёргаться не нужно! — сказал Вадим. — Тут нужно двигаться совсем не так, как на суше. Нужно плавно…
—…как в фигурном катании! — догадавшись, подсказал Кусков.
Вадим смерил взглядом с ног до головы заляпанную болотной жижей Лёшкину фигуру:
— Во-во!
Но как они ни двигались, ничего не помогало. Скоро Лёшка совсем потерял счёт времени. Они падали, вставали, вытаскивали друг друга, ползли на коленях по грязи… Болоту не было конца. И только иногда встречавшиеся в промоинах брёвна подтверждали, что это тропа и с дороги они не сбились… Потому что откуда здесь взяться длинным брёвнам? Кругом было много деревьев, но это всё были толщиной в руку сосёночки да дохлые берёзки… Они только закрывали всё вокруг, и поэтому что там впереди — было совсем не видно.
Солнце жарило как в Каракумах! Кусков ошалел от однообразного изнурительного движения. У него кружилась голова, болели руки, ноги, поясница оттого, что не было твёрдой опоры. Они шагали теперь уже не по матрацу, а по жидкому тесту… И стоило остановиться, как жидкая грязь сразу начинала затягивать в гиблую глубину.
— Ясно! — сказал, утирая пот, Вадим. — Ясно, почему сюда столько лет никто не совался. Тут без карты вообще нечего делать, а весной и осенью и с картой не пройдёшь… На наше счастье, стоит такая жара…
«Ничего себе счастье!» — подумал Кусков. Он хотел спросить, зачем они лезут по грязи, какая у Вадима карта, но теперь у него уже не было сил на вопросы…
Они шли уже часов пять, и Кусков не просился обратно только потому, что теперь, наверное, до цели, к которой вёл художник, было ближе, чем назад… Рыжее болото, всё в чахлых деревцах, тянулось вокруг, Лёшка шагал и шагал, глядя на сапоги идущего впереди Вадима, на то, как быстро выступает в его следах вода…
— Смотри! — сказал, останавливаясь, художник. Впереди на горизонте чётко вырисовывались верхушки высоких деревьев. — Либо мы перешли болото, либо это скит!
— А что такое скит? — прошептал Кусков, облизывая потрескавшиеся губы.
Но Вадим не услышал или не захотел услышать.
Они шли ещё больше часа. Тропа петляла и кружила и не хотела их отпускать.
Высокие деревья оказывались то спереди, то сбоку, а то и вообще сзади. Кусков было рванулся напрямик, но ухнул в такую жижу, что еле вылез.
Как ни устали Вадим и Лёшка, но последние метры бежали, падая и хватаясь за кочки. Перед ними выросла высокая, кое-где подгнившая стена с покосившимися воротами. Перед полуоткрытыми створками была огромная яма, пришлось обходить её справа, вдоль стены.
— Эта яма искусственная! — сказал художник. — Видишь, мы идём, подставляя бойницам правый бок. Щит-то висел на левом.
Кусков глянул на чёрную замшелую стену, ему почудилось, что из покосившихся бойниц за ним следят чьи-то глаза, и мороз пробежал у него между лопатками.
«Пропадёшь тут, и никто никогда не узнает!»
Торопясь, они вышли на твёрдую землю. Но здесь идти было ничуть не легче: высокая, много лет не кошенная трава была такой густой, что им пришлось раздвигать её, как раздвигает воду бредущий по пояс вброд человек.
Ворота открыть пошире не давала всё та же трава. С большим трудом Вадим и Кусков протиснулись внутрь крепости.
— Фантастика! — ахнул Вадим.
Крепость так буйно заросла травой, кустами и высоченными деревьями, что, казалось, перестала быть делом человеческих рук, а вот так сама вместе с деревьями поднялась из земли. Стволы разворотили сгнившую мостовую, вплотную поднялись у стен домов. Их широкие ветки наглухо перекрывали замшелые крыши. Сумрачно и сыро было под ними.
«Как в джунглях!» — подумал Лёшка.
— Ничего сверху не видно! — пробормотал Вадим.
Высокие, покосившиеся избы с закрытыми ставнями обступали короткую улицу. Мост над канавой совсем сгнил. Брёвна, на которых он был сложен, когда-то толстые, истончились, сгнили и осыпались. Мост казался призраком, чёрным кружевом… Он всё ещё вёл куда-то, но по нему уже нельзя было ходить.
Осторожно ощупывая ногами твёрдые брёвна, пошли они улицей. Папоротники густо разрослись здесь. Никогда Кусков не видел таких: резные листья доставали ему до лица.
Вадим взял мальчишку за руку. Рука художника была холодна и дрожала.
Стряхивая липкую паутину, они поднялись на крыльцо. Дверь избы пронзительно завизжала. Лёшка вздрогнул. Изба словно закричала оттого, что её сон потревожили.
— Ничего здесь не трогай, — сказал Вадим. Но Лёшка и так боялся шевелиться.
В горнице было темно. Свет тонкими спицами пробивался сквозь закрытые ставни. В остальном же всё было так, словно хозяева только что вышли из неё. Стопка расписных чашек громоздилась на столе. Тряпичная кукла валялась на полу. Лёшка наклонился и поднял её, почти невесомую от старости, с пустым безглазым стёршимся лицом, и бережно положил на стол.
Художник рассматривал в углу иконы.
— Любопытно. Любопытно, — говорил он. — Очень старенькие, очень!
Кусков открыл крышку одного сундука из тех, что стояли под окнами. Там были вышитые белые полотенца, аккуратно переложенные травами, бархатными и шёлковыми одеждами.
Кусков оглянулся. На полу на слое пыли чётко отпечатались их следы. Лёшка зачем-то взял тряпку в углу и осторожно затёр их. Невольно они говорили шёпотом и ходили, стараясь не скрипеть половицами.
Они переходили из одной избы в другую. Все избы были похожи, и только одна резко отличалась от всех.
Странные столы-лавки стояли поперёк неё. Одна из стен была сплошь, от пола до потолка, увешана иконами, а в сундуках лежали завёрнутые в сукно книги.
Кусков развернул некоторые. Непонятная вязь букв бежала по страницам. Лёшка не смог прочитать ни одного слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17