Когда Ельцину откровенно рассказали эту историю (сопроводив доклад видеозаписью), тот побагровел и немедленно подписал указ, из которого следовало, что старого пакостника, человека, известного в стране, отправляют на заслуженную пенсию и благодарят от имени президента за долгий нелегкий труд на благо отечества...
Увидел в Казани "операцию" по поимке и досмотру немощного пожилого мужика, который несколько раз пытался выбежать из толпы навстречу Ельцину вручить ему письмо. Впоследствии выяснилось, что "злоумышленник" родственник той самой женщины, которая в 30-е, трагические для семьи Ельциных годы (отец нынешнего президента попал тогда в лагерь) приютила их у себя, помогала как могла, шила, стирала, утирала нос маленькому Боре Ельцину, а на старости лет заболела, осталась одна на краю Казани - без денег, без лекарств, без телефона. Как "скорую" вызовешь? До Ельцина бумага, конечно, не дошла. Мужика, пожурив за нарушение режима, отпустили восвояси и обещали "разобраться". И лишь вмешательство корреспондента "Известий" сподобило кремлевских бюрократов установить, наконец, старухе телефон. Своевременное и равнозначное "спасибо" отца всех россиян за то, что выжил...
Еще увидел однажды, как на заснеженный Эльбрус в районе курортного Терскола приземлился вертолет, из которого важно вышел Барсуков. В Нальчике ждали Ельцина, и генерал решил лично осмотреть президентскую резиденцию как говорится, "нет ли где измены?". Накануне его увещевали подчиненные: "Не надо бы лететь, Михал Иваныч, вон какая туча идет. Поберегитесь!" Но кто остановит бравого генерала?
И в самом деле - поднялся буран, еле приземлившийся вертолет тут же занесло по самые лопасти. Барсукова вывезли в Нальчик на машине. Позже выглянуло солнце и вертолетчики принялись откапывать машину. Справились только к утру. И тут снова повалил снег. Пришлось все начинать сначала.
Продолжалась эта история долгих десять дней: только отроют машину, её снова заваливает. Вертолетчики прокляли Эльбрус, Ми-8 и упрямого генерала. Говорят, отдыхать они теперь ездят с семьями только на равнинные местности, чтобы даже намека на пригорок не было...
С улыбкой вспоминает Максим и финал казанской поездки, о которой мы уже упоминали.
Не забыл её, наверное, и советник президента (ныне - бывший) Эмиль Паин, известный политолог, которого Ельцин включил в свою свиту. За несколько часов до вылета из Казани в Москву, когда переговоры с Шаймиевым уже подходили к концу, Паин обнаружил, что потерял кремлевское удостоверение. А это почти как партбилет. Испытав сердечное недомогание, он отправился в гостиницу. Хотел достать из дорожной сумки лекарство, но и этого не удалось сделать: сумка исчезла. Сперли? Или забыл в машине, когда ехали из аэропорта?
Держась за левую сторону груди, Паин вышел из гостиницы и побрел в садик внутри Казанского кремля, со вздохом опустился на первую попавшуюся скамейку.
Наивный человек! Ему ли не знать, что все скамейки в городе к приезду Ельцина беспощадно красят в ядовитый зеленый цвет. Прощай, французский костюмчик! Перегнувшись назад и скосив глаз на собственную спину, он подумал, что вот ты президентский советник, все тебя знают, уважают, раскланиваются, а жизнь, как говорится, "не склалась". Что теперь делать?
Пропахший бензином (пытался очистить костюм), угрюмый, он попросился в первую же попавшуюся машину, которая отправлялась в аэропорт - вдруг вещи кто-то нашел? Но судьба в этот злосчастный день распорядилась так, что и машина оказалась необычная. Вернее, её хозяин.
Этот известный в Кремле чиновник, начальник президентской пресс-службы Андрей Андреич по прозвищу Старый Иезуит, прославился тем, что из каждой командировки обязательно привозил жене букет - будь то Ванкувер или Шуйская Чупа. Где в Казани сыщешь достойный букет? Поехали колесить по городу. Паин сидел на заднем сиденье бледнее мела. На его слабые попытки направить машину по нужному маршруту, на запах сердечных лекарств Андрей Андреич не обращал ни малейшего внимания. Наконец, сжалился шофер - вылез из машины и наломал в городском сквере букет сирени.
В аэропорт приехали последними - обворованный, несчастный Паин в костюме в зеленую полоску (у трапа его ждал Максим с пропавшими пожитками) и невозмутимый Старый Иезуит, с ласковой улыбкой оглядывающий белую сирень...
Бесплатное пособие, как получить инфаркт.
"Мелюзга", - сказал бы Куприн и был бы прав. Но мелюзга эта царствует в стране и от её левого мизинца зависят судьбы миллионов. А расхлебывать нам с вами - таким, как Максим, добрым безответным дурачкам, - то в Афгане, то в Баку, то в Грозном.
Кстати, о Чечне.
Когда я работал ещё в пресс-службе у Костикова, в 1993-1994 годах, Дудаев из месяца в месяц бомбардировал факсами (мины - впереди) приемные всех президентских помощников: с отменной учтивостью просил президента о встрече, чтобы обсудить создавшееся в республике положение, попытаться найти общий язык. Куда там! Кремлевские олимпийцы были заняты более важными делами - истребляли другого - "ложного" - чеченца, Хасбулатова. А настоящего разглядеть не сумели. И регулярно отправляли дудаевские факсы в туалет. "Пусть только рыпнется, - сказал на одной из пьянок близкий к президенту сановник, полный отваги после недавнего штурма Верховного Совета. - Одной "Альфы" будет достаточно..."
* * *
И Дудаев не заставил себя ждать.
31 декабря 1994 года, когда россияне, в том числе чеченской национальности, внимали по телевизору своему президенту и доставали со льда шампанское, министр обороны отдал приказ устроить "новогодний фейерверк" начался штурм Грозного.
Максим уже предвкушал дальнейшее - в Кремле не были секретом ни человеческий, ни военный гений лучшего министра обороны всех времен, как нарек его Ельцин. И чем больше Чечня начинала походить на ненавистный ему Афган, а то и превосходить его - по глупости военных и количеству цинковых гробов, тем мрачнее становились мысли Максима и созревало решение - если пошлют на войну, он, как ребята из "Альфы" в октябре 93-го, наотрез откажется выполнять приказ.
Сколько можно воевать? Хватит уже!
Если вдуматься, мы никогда и не переставали быть на фронте, война у нас в крови. Мы все время дрались - то с фашистами, то с японцами, то с афганцами и неграми, то сами с собой - в Новочеркасске, Тбилиси, Вильнюсе и, наконец, в Чечне.
И однажды он получил этот приказ - во главе подразделения все той же "Альфы" отправиться в Первомайский, где Радуев захватил заложников, и выбить бандитов из поселка. Прибыв на место и изучив оперативную обстановку, Максим принял решение отказаться от операции. Верная, бессмысленная гибель. На месте событий находился министр обороны Грачев. Он вызвал к себе "умника из Кремля" и потребовал объяснений.
- Что тут скажешь, Пал Сергеич? - вздохнув, пожал плечами офицер. Голое поле, каждый сантиметр простреливается. Ребята не камикадзе. Да и вы, простите раба грешного, совсем не смахиваете на японского императора...
Грачев срывающимся голосом выдал весь трехэтажный арсенал и приказал идти на штурм. У Максима помутилось сознание - никогда, никто, даже в Афгане, не называл его такими именами. Он замахнулся на министра. Охранники оттащили.
- Расстрелять! - приказал Грачев. - К стенке гада...
Максима повели к придорожной канаве.
"Альфовцы", стоящие неподалеку, разговора не слыхали, но правильно оценили смысл конвоя. Медленно двинулись навстречу, взяли Максима и расстрельную команду в полукольцо. "Всех перебьем!" - читалось в их глазах. Грачевцы отступили.
Максима немедленно втолкнули в машину и вывезли из Первомайского. Через несколько часов он уже объяснялся в Кремле с коржаковскими замами.
Решено было не гнать смутьяна, а вывезти на время из страны - в Швейцарию, где шла доводка президентского лайнера. Присматривать за ходом работ. "Остудись маленько, отсидись - примирительно сказал Коржаков. - А что не дал ребятам по глупости погибнуть - молодец..."
...Он бродил по безлюдным улицам, среди красочных кафе и закопченных соборов, потом устремлялся за город - к холмам и шуму листвы, провожал грустной улыбкой ветряные мельницы и молочные фермы, с опустившимся сердцем вглядывался в пурпурные просторы, засеянные до горизонта ягодами...
И все напевал, насвистывал в эти дни ностальгическую мелодию "Битлз" "Strawberry fields forever..." - "Земляничные поляны навсегда...". Это у них. А у нас, похоже, навсегда поля, где лежат убитые и не похороненные мальчики...
"ПРОСТО ТАК"
Потом началась предвыборная кампания. После натиска железного Толика служба развалилась. Коржаков, нацепив на нос очки - писатель! - принялся за мемуары, ребят - кого выбросили на улицу, кто ушел сам. Максима не гнали, о нем забыли. Впрочем, он уже понял, что никому не нужен. Что вообще никто никому не нужен.
Мы часто встречались с ним в кремлевских коридорах, пили кофе в подвальном буфете "32 ступеньки" (холодный общепитовский бульон, несокрушимая, как компартия, булочка-калорийка) и беседовали. Невеселые это были разговоры. Больше - глазами и вздохами.
Вскоре он выпал из моего поля зрения. Говорили, ушел в охранную структуру какого-то банка.
Потом и я, собрав вещички, переместился из Кремля туда, где я сейчас пишу эти заметки, а спустя некоторое время вдруг вспомнил о нем - наткнулся случайно на телефон в записной книжке. Позвонил. И вот мы сидим в холле одной из московских гостиниц.
- Знаешь, - сказал Максим, - я все это рассказываю с одним условием: хочу услышать от тебя, как быть, что делать дальше. Вот я убил в Афгане четверых пацанов... Своих. Случайно. Дальность была большая. Сумерки. Принял за душманов. Понимаю, бывали такие случаи, и на прошлой ещё войне, не я один такой. Но вот уже пятнадцать лет прошло - не могу забыть. Приходят ко мне по ночам. Гад я последний! Как не посмотрел тогда в бинокль, почему не подстраховался? Родители до сих пор уверены, что сыновья их пали смертью храбрых... Но разве я один виноват? Кто за все это ответит? Зачем опять Чечня, Самашки, Первомайский? Почему никого серьезно не наказали - ни в Кремле, нигде? Так всегда у нас! А знаешь, после каждой из операций в "горячих точках" кто-то из ребят обязательно заканчивал жизнь самоубийством. Через неделю после Баку застрелился мой друг Витька, потом ушли Коля и Саша. Никому ничего даром не проходит. Сейчас "чеченский синдром". Скажу только тебе - иногда еле сдерживаюсь, чтобы не пустить себе пулю в лоб... У тебя - работа. А мне что делать? Банк - это временно. Вернуться к "афганской" профессии? Стать киллером? За что они нас так?
В глазах его стояли слезы.
Я не знал, что сказать. А потом вдруг вспомнил эпизод из романа Солженицына "Раковый корпус". Главный герой приходит в зоопарк и видит пустую клетку, где сидела обезьяна - макака-резус. На клетке прилеплен листок, где сообщается, что кто-то насыпал макаке в глаза табак и она погибла. И уточняется: насыпал просто так.
Страшно. Но лучше, мне кажется, не объяснить происходящее в нашем государстве.
Афганистан, Сумгаит, Баку, штурм Грозного, рыдающие роженицы в Буденновске, плетущиеся с грудными младенцами из разрушенной больницы, все это было просто так. Никто не виноват. Забудьте...
КВАРТИРА ДЛЯ ЛЮБИМОЙ
Максим был не прав, когда сказал, что в Кремле никого не наказали.
Наказали. И строго.
Но не Грачева. И не Барсукова. И не за Чечню.
...Роман этот, нежданно-негаданно случившийся под сводами президентской резиденции накануне Нового года, накануне новой войны, всколыхнул весь Кремль.
Советник одного из ельцинских помощников (его в скором времени чуть не лишила мужского достоинства собака Юмашева) и секретарша вдруг поняли, что давно симпатичны друг другу.
Служебные романы в Кремле не приветствуются. А влюбленные (видно, давно искали друг друга) и не думали скрывать свои чувства.
Однажды женщина призналась своему кавалеру, что у неё очень тяжелое жилищное положение - с детьми ютится в маленькой квартире. Документы на расширение лежат в профкоме, очередь - длинная, а у неё уже сил нет больше терпеть.
Обычно осторожный бюрократ тайно проник в кабинет своего босса и артистично подделав его голос, позвонил в управление делами, устроил разнос. (А говорят, настоящей любви не бывает!) Ордер моментально выписали. Но вскоре злодейство раскрыли. Совпало это с началом чеченской кампании. Нужно было выпустить пар... Так что Новый год стал траурным днем не только у всей Ичкерии, но и у двух незадачливых любовников.
У Евы вскоре отобрали уже выделенную и "отпразднованную" квартиру, а Адама понизили в должности. Затем, поразмыслив, обоих с позором, с отъемом удостоверений прямо у Спасской башни, навсегда изгнали из кремлевского рая...
НАПУТСТВИЕ МАКСИМУ
Однажды отец, когда на душе у меня было худо, сказал одну поразительную вещь. Я её запомнил на всю жизнь. Мы сидели на кухне у окна в нашей квартире и смотрели на Останкинскую вышку, на старый Шереметьевский парк, на дальние огоньки у Сокола, на железную дорогу, по которой зеленой змейкой торопился на милый север, в Петербург, скорый поезд, и тогда отец сказал:
- Все эти пространства, эти дали - не пустые. Они заполнены не родившимися людьми. А тебе выпало счастье...
И теплые эти слова всегда согревали меня в трудные минуты.
Тяжело жить в нашем сумрачном отечестве! Не все выдерживают.
А нам бы выдержать, Максим, - и не сдохнуть. Нам бы ещё повоевать, товарищ сержант!
МНОГО РАБОТЫ
ДЛЯ ПОХОРОННЫХ КОМАНД
- Все бросай и в аэропорт! - с порога выпалил новый руководитель пресс-службы Ипатьев, недавно назначенный вместо отправленного на пенсию Андрея Андреича (к этой личности мы ещё вернемся). - Кровью искупишь архангельскую поездку.
- Куда лететь-то?
- Во Внуково узнаешь.
Стоял апрель 96-го года. Под окнами, на Красной площади, праздношатающиеся, вечный людской водоворот. У Лобного места на солнышке греется стая одичавших собак - демократия на дворе. Дошло до того, что "кабыздохи" гадят прямо у Спасской башни, там, где в недавнем прошлом тянули носок часовые Ильича. Одна из псин увязалась за свадебной процессией, норовя ухватить невесту за ажурный шлейф, жених пинком отгоняет её, зеваки ржут...
Но пора в дорогу - искупать Архангельск. Пару дней назад один из журналистов в моей группе опоздал на самолет (искал лекарство, зуб разболелся) и мы вылетели в Москву на двадцать минут позже, под косые взгляды Ипатьева и охраны...
Я уже понял, что дорога лежит в Грозный - Ельцин решил проявить политическую экстравагантность: полевые командиры в Москве, а он вдруг инкогнито объявляется в Чечне. И в смысле безопасности удачно. Только что он там забыл? Зачем больному старику (предвыборная кампания - слишком универсальный ответ) бросать насиженное место и нестись навстречу новому инфаркту - в самое пекло?
Все стало ясно на другой день, когда Ельцин на броне танка подписал указ о прекращении войны в Чечне. Ему нужен был громкий спектакль (сколько их ещё было и будет!) - с натурными съемками. Чтобы и зрители, и клакеры не сомневались в правдивости. Еще не зная этой финальной сцены, на месте мы отрепетировали каждую деталь. И полет на вертолете в одно из "чеченских" сел (три круга охраны, жители - сугубо русские, проверенные, Надтеречный район), и объятия президента-освободителя с солдатами, и прочувствованные речи на армейском плацу в 205-й бригаде. Улыбающийся лик честного Батурина. Только у солдат, обласканных президентом, лица почему-то были печальные...
Они всё поняли, эти возмужавшие под "градом" мальчики, преждевременные психологи, они почуяли фальшь, комедиантство. И роли артистов миманса не понравились им. Они говорили мне об этом ночью, когда Ельцин улетел в Москву. Никто не поверил в прекращение войны. А я рассказал про дудаевские факсы, брошенные в корзину, о кремлевской гордыне, как Грачев по пьянке (в честь своего дня рождения) ввел войска в Грозный. Такого фейерверка не видели даже тонконогие французские Людовики в Версале...
Только сейчас, осмотревшись вокруг, я обнаружил, что казарма, где коротали ночь, в отличие от надраенного накануне плаца, выглядит безобразно. А говорили - элитная часть. Видно, заранее стало известно, что Ельцин внутрь не полезет. Белье, похоже, не меняно с начала боевых действий и, говоря словами импрессионистов, пастельного цвета. Серого. Сколько тут до меня маялось уставших тел? Окна закрыты, вонь и жара. Полы, тумбочки изъедены жучком. Доисторические пружинные кровати заржавели, скособочились, скрип колодезного ворота. Гулаговский барак! И лица на подушках - белые, испуганные. Веселенькие, наверное, снятся сны...
Я вышел в коридор подышать и столкнулся с воином, дежурившим на тумбочке. Телосложением и ростом напоминал он ученика начальных классов, только руки большие, все в шрамах, иструженные. Он печально взглянул на меня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Увидел в Казани "операцию" по поимке и досмотру немощного пожилого мужика, который несколько раз пытался выбежать из толпы навстречу Ельцину вручить ему письмо. Впоследствии выяснилось, что "злоумышленник" родственник той самой женщины, которая в 30-е, трагические для семьи Ельциных годы (отец нынешнего президента попал тогда в лагерь) приютила их у себя, помогала как могла, шила, стирала, утирала нос маленькому Боре Ельцину, а на старости лет заболела, осталась одна на краю Казани - без денег, без лекарств, без телефона. Как "скорую" вызовешь? До Ельцина бумага, конечно, не дошла. Мужика, пожурив за нарушение режима, отпустили восвояси и обещали "разобраться". И лишь вмешательство корреспондента "Известий" сподобило кремлевских бюрократов установить, наконец, старухе телефон. Своевременное и равнозначное "спасибо" отца всех россиян за то, что выжил...
Еще увидел однажды, как на заснеженный Эльбрус в районе курортного Терскола приземлился вертолет, из которого важно вышел Барсуков. В Нальчике ждали Ельцина, и генерал решил лично осмотреть президентскую резиденцию как говорится, "нет ли где измены?". Накануне его увещевали подчиненные: "Не надо бы лететь, Михал Иваныч, вон какая туча идет. Поберегитесь!" Но кто остановит бравого генерала?
И в самом деле - поднялся буран, еле приземлившийся вертолет тут же занесло по самые лопасти. Барсукова вывезли в Нальчик на машине. Позже выглянуло солнце и вертолетчики принялись откапывать машину. Справились только к утру. И тут снова повалил снег. Пришлось все начинать сначала.
Продолжалась эта история долгих десять дней: только отроют машину, её снова заваливает. Вертолетчики прокляли Эльбрус, Ми-8 и упрямого генерала. Говорят, отдыхать они теперь ездят с семьями только на равнинные местности, чтобы даже намека на пригорок не было...
С улыбкой вспоминает Максим и финал казанской поездки, о которой мы уже упоминали.
Не забыл её, наверное, и советник президента (ныне - бывший) Эмиль Паин, известный политолог, которого Ельцин включил в свою свиту. За несколько часов до вылета из Казани в Москву, когда переговоры с Шаймиевым уже подходили к концу, Паин обнаружил, что потерял кремлевское удостоверение. А это почти как партбилет. Испытав сердечное недомогание, он отправился в гостиницу. Хотел достать из дорожной сумки лекарство, но и этого не удалось сделать: сумка исчезла. Сперли? Или забыл в машине, когда ехали из аэропорта?
Держась за левую сторону груди, Паин вышел из гостиницы и побрел в садик внутри Казанского кремля, со вздохом опустился на первую попавшуюся скамейку.
Наивный человек! Ему ли не знать, что все скамейки в городе к приезду Ельцина беспощадно красят в ядовитый зеленый цвет. Прощай, французский костюмчик! Перегнувшись назад и скосив глаз на собственную спину, он подумал, что вот ты президентский советник, все тебя знают, уважают, раскланиваются, а жизнь, как говорится, "не склалась". Что теперь делать?
Пропахший бензином (пытался очистить костюм), угрюмый, он попросился в первую же попавшуюся машину, которая отправлялась в аэропорт - вдруг вещи кто-то нашел? Но судьба в этот злосчастный день распорядилась так, что и машина оказалась необычная. Вернее, её хозяин.
Этот известный в Кремле чиновник, начальник президентской пресс-службы Андрей Андреич по прозвищу Старый Иезуит, прославился тем, что из каждой командировки обязательно привозил жене букет - будь то Ванкувер или Шуйская Чупа. Где в Казани сыщешь достойный букет? Поехали колесить по городу. Паин сидел на заднем сиденье бледнее мела. На его слабые попытки направить машину по нужному маршруту, на запах сердечных лекарств Андрей Андреич не обращал ни малейшего внимания. Наконец, сжалился шофер - вылез из машины и наломал в городском сквере букет сирени.
В аэропорт приехали последними - обворованный, несчастный Паин в костюме в зеленую полоску (у трапа его ждал Максим с пропавшими пожитками) и невозмутимый Старый Иезуит, с ласковой улыбкой оглядывающий белую сирень...
Бесплатное пособие, как получить инфаркт.
"Мелюзга", - сказал бы Куприн и был бы прав. Но мелюзга эта царствует в стране и от её левого мизинца зависят судьбы миллионов. А расхлебывать нам с вами - таким, как Максим, добрым безответным дурачкам, - то в Афгане, то в Баку, то в Грозном.
Кстати, о Чечне.
Когда я работал ещё в пресс-службе у Костикова, в 1993-1994 годах, Дудаев из месяца в месяц бомбардировал факсами (мины - впереди) приемные всех президентских помощников: с отменной учтивостью просил президента о встрече, чтобы обсудить создавшееся в республике положение, попытаться найти общий язык. Куда там! Кремлевские олимпийцы были заняты более важными делами - истребляли другого - "ложного" - чеченца, Хасбулатова. А настоящего разглядеть не сумели. И регулярно отправляли дудаевские факсы в туалет. "Пусть только рыпнется, - сказал на одной из пьянок близкий к президенту сановник, полный отваги после недавнего штурма Верховного Совета. - Одной "Альфы" будет достаточно..."
* * *
И Дудаев не заставил себя ждать.
31 декабря 1994 года, когда россияне, в том числе чеченской национальности, внимали по телевизору своему президенту и доставали со льда шампанское, министр обороны отдал приказ устроить "новогодний фейерверк" начался штурм Грозного.
Максим уже предвкушал дальнейшее - в Кремле не были секретом ни человеческий, ни военный гений лучшего министра обороны всех времен, как нарек его Ельцин. И чем больше Чечня начинала походить на ненавистный ему Афган, а то и превосходить его - по глупости военных и количеству цинковых гробов, тем мрачнее становились мысли Максима и созревало решение - если пошлют на войну, он, как ребята из "Альфы" в октябре 93-го, наотрез откажется выполнять приказ.
Сколько можно воевать? Хватит уже!
Если вдуматься, мы никогда и не переставали быть на фронте, война у нас в крови. Мы все время дрались - то с фашистами, то с японцами, то с афганцами и неграми, то сами с собой - в Новочеркасске, Тбилиси, Вильнюсе и, наконец, в Чечне.
И однажды он получил этот приказ - во главе подразделения все той же "Альфы" отправиться в Первомайский, где Радуев захватил заложников, и выбить бандитов из поселка. Прибыв на место и изучив оперативную обстановку, Максим принял решение отказаться от операции. Верная, бессмысленная гибель. На месте событий находился министр обороны Грачев. Он вызвал к себе "умника из Кремля" и потребовал объяснений.
- Что тут скажешь, Пал Сергеич? - вздохнув, пожал плечами офицер. Голое поле, каждый сантиметр простреливается. Ребята не камикадзе. Да и вы, простите раба грешного, совсем не смахиваете на японского императора...
Грачев срывающимся голосом выдал весь трехэтажный арсенал и приказал идти на штурм. У Максима помутилось сознание - никогда, никто, даже в Афгане, не называл его такими именами. Он замахнулся на министра. Охранники оттащили.
- Расстрелять! - приказал Грачев. - К стенке гада...
Максима повели к придорожной канаве.
"Альфовцы", стоящие неподалеку, разговора не слыхали, но правильно оценили смысл конвоя. Медленно двинулись навстречу, взяли Максима и расстрельную команду в полукольцо. "Всех перебьем!" - читалось в их глазах. Грачевцы отступили.
Максима немедленно втолкнули в машину и вывезли из Первомайского. Через несколько часов он уже объяснялся в Кремле с коржаковскими замами.
Решено было не гнать смутьяна, а вывезти на время из страны - в Швейцарию, где шла доводка президентского лайнера. Присматривать за ходом работ. "Остудись маленько, отсидись - примирительно сказал Коржаков. - А что не дал ребятам по глупости погибнуть - молодец..."
...Он бродил по безлюдным улицам, среди красочных кафе и закопченных соборов, потом устремлялся за город - к холмам и шуму листвы, провожал грустной улыбкой ветряные мельницы и молочные фермы, с опустившимся сердцем вглядывался в пурпурные просторы, засеянные до горизонта ягодами...
И все напевал, насвистывал в эти дни ностальгическую мелодию "Битлз" "Strawberry fields forever..." - "Земляничные поляны навсегда...". Это у них. А у нас, похоже, навсегда поля, где лежат убитые и не похороненные мальчики...
"ПРОСТО ТАК"
Потом началась предвыборная кампания. После натиска железного Толика служба развалилась. Коржаков, нацепив на нос очки - писатель! - принялся за мемуары, ребят - кого выбросили на улицу, кто ушел сам. Максима не гнали, о нем забыли. Впрочем, он уже понял, что никому не нужен. Что вообще никто никому не нужен.
Мы часто встречались с ним в кремлевских коридорах, пили кофе в подвальном буфете "32 ступеньки" (холодный общепитовский бульон, несокрушимая, как компартия, булочка-калорийка) и беседовали. Невеселые это были разговоры. Больше - глазами и вздохами.
Вскоре он выпал из моего поля зрения. Говорили, ушел в охранную структуру какого-то банка.
Потом и я, собрав вещички, переместился из Кремля туда, где я сейчас пишу эти заметки, а спустя некоторое время вдруг вспомнил о нем - наткнулся случайно на телефон в записной книжке. Позвонил. И вот мы сидим в холле одной из московских гостиниц.
- Знаешь, - сказал Максим, - я все это рассказываю с одним условием: хочу услышать от тебя, как быть, что делать дальше. Вот я убил в Афгане четверых пацанов... Своих. Случайно. Дальность была большая. Сумерки. Принял за душманов. Понимаю, бывали такие случаи, и на прошлой ещё войне, не я один такой. Но вот уже пятнадцать лет прошло - не могу забыть. Приходят ко мне по ночам. Гад я последний! Как не посмотрел тогда в бинокль, почему не подстраховался? Родители до сих пор уверены, что сыновья их пали смертью храбрых... Но разве я один виноват? Кто за все это ответит? Зачем опять Чечня, Самашки, Первомайский? Почему никого серьезно не наказали - ни в Кремле, нигде? Так всегда у нас! А знаешь, после каждой из операций в "горячих точках" кто-то из ребят обязательно заканчивал жизнь самоубийством. Через неделю после Баку застрелился мой друг Витька, потом ушли Коля и Саша. Никому ничего даром не проходит. Сейчас "чеченский синдром". Скажу только тебе - иногда еле сдерживаюсь, чтобы не пустить себе пулю в лоб... У тебя - работа. А мне что делать? Банк - это временно. Вернуться к "афганской" профессии? Стать киллером? За что они нас так?
В глазах его стояли слезы.
Я не знал, что сказать. А потом вдруг вспомнил эпизод из романа Солженицына "Раковый корпус". Главный герой приходит в зоопарк и видит пустую клетку, где сидела обезьяна - макака-резус. На клетке прилеплен листок, где сообщается, что кто-то насыпал макаке в глаза табак и она погибла. И уточняется: насыпал просто так.
Страшно. Но лучше, мне кажется, не объяснить происходящее в нашем государстве.
Афганистан, Сумгаит, Баку, штурм Грозного, рыдающие роженицы в Буденновске, плетущиеся с грудными младенцами из разрушенной больницы, все это было просто так. Никто не виноват. Забудьте...
КВАРТИРА ДЛЯ ЛЮБИМОЙ
Максим был не прав, когда сказал, что в Кремле никого не наказали.
Наказали. И строго.
Но не Грачева. И не Барсукова. И не за Чечню.
...Роман этот, нежданно-негаданно случившийся под сводами президентской резиденции накануне Нового года, накануне новой войны, всколыхнул весь Кремль.
Советник одного из ельцинских помощников (его в скором времени чуть не лишила мужского достоинства собака Юмашева) и секретарша вдруг поняли, что давно симпатичны друг другу.
Служебные романы в Кремле не приветствуются. А влюбленные (видно, давно искали друг друга) и не думали скрывать свои чувства.
Однажды женщина призналась своему кавалеру, что у неё очень тяжелое жилищное положение - с детьми ютится в маленькой квартире. Документы на расширение лежат в профкоме, очередь - длинная, а у неё уже сил нет больше терпеть.
Обычно осторожный бюрократ тайно проник в кабинет своего босса и артистично подделав его голос, позвонил в управление делами, устроил разнос. (А говорят, настоящей любви не бывает!) Ордер моментально выписали. Но вскоре злодейство раскрыли. Совпало это с началом чеченской кампании. Нужно было выпустить пар... Так что Новый год стал траурным днем не только у всей Ичкерии, но и у двух незадачливых любовников.
У Евы вскоре отобрали уже выделенную и "отпразднованную" квартиру, а Адама понизили в должности. Затем, поразмыслив, обоих с позором, с отъемом удостоверений прямо у Спасской башни, навсегда изгнали из кремлевского рая...
НАПУТСТВИЕ МАКСИМУ
Однажды отец, когда на душе у меня было худо, сказал одну поразительную вещь. Я её запомнил на всю жизнь. Мы сидели на кухне у окна в нашей квартире и смотрели на Останкинскую вышку, на старый Шереметьевский парк, на дальние огоньки у Сокола, на железную дорогу, по которой зеленой змейкой торопился на милый север, в Петербург, скорый поезд, и тогда отец сказал:
- Все эти пространства, эти дали - не пустые. Они заполнены не родившимися людьми. А тебе выпало счастье...
И теплые эти слова всегда согревали меня в трудные минуты.
Тяжело жить в нашем сумрачном отечестве! Не все выдерживают.
А нам бы выдержать, Максим, - и не сдохнуть. Нам бы ещё повоевать, товарищ сержант!
МНОГО РАБОТЫ
ДЛЯ ПОХОРОННЫХ КОМАНД
- Все бросай и в аэропорт! - с порога выпалил новый руководитель пресс-службы Ипатьев, недавно назначенный вместо отправленного на пенсию Андрея Андреича (к этой личности мы ещё вернемся). - Кровью искупишь архангельскую поездку.
- Куда лететь-то?
- Во Внуково узнаешь.
Стоял апрель 96-го года. Под окнами, на Красной площади, праздношатающиеся, вечный людской водоворот. У Лобного места на солнышке греется стая одичавших собак - демократия на дворе. Дошло до того, что "кабыздохи" гадят прямо у Спасской башни, там, где в недавнем прошлом тянули носок часовые Ильича. Одна из псин увязалась за свадебной процессией, норовя ухватить невесту за ажурный шлейф, жених пинком отгоняет её, зеваки ржут...
Но пора в дорогу - искупать Архангельск. Пару дней назад один из журналистов в моей группе опоздал на самолет (искал лекарство, зуб разболелся) и мы вылетели в Москву на двадцать минут позже, под косые взгляды Ипатьева и охраны...
Я уже понял, что дорога лежит в Грозный - Ельцин решил проявить политическую экстравагантность: полевые командиры в Москве, а он вдруг инкогнито объявляется в Чечне. И в смысле безопасности удачно. Только что он там забыл? Зачем больному старику (предвыборная кампания - слишком универсальный ответ) бросать насиженное место и нестись навстречу новому инфаркту - в самое пекло?
Все стало ясно на другой день, когда Ельцин на броне танка подписал указ о прекращении войны в Чечне. Ему нужен был громкий спектакль (сколько их ещё было и будет!) - с натурными съемками. Чтобы и зрители, и клакеры не сомневались в правдивости. Еще не зная этой финальной сцены, на месте мы отрепетировали каждую деталь. И полет на вертолете в одно из "чеченских" сел (три круга охраны, жители - сугубо русские, проверенные, Надтеречный район), и объятия президента-освободителя с солдатами, и прочувствованные речи на армейском плацу в 205-й бригаде. Улыбающийся лик честного Батурина. Только у солдат, обласканных президентом, лица почему-то были печальные...
Они всё поняли, эти возмужавшие под "градом" мальчики, преждевременные психологи, они почуяли фальшь, комедиантство. И роли артистов миманса не понравились им. Они говорили мне об этом ночью, когда Ельцин улетел в Москву. Никто не поверил в прекращение войны. А я рассказал про дудаевские факсы, брошенные в корзину, о кремлевской гордыне, как Грачев по пьянке (в честь своего дня рождения) ввел войска в Грозный. Такого фейерверка не видели даже тонконогие французские Людовики в Версале...
Только сейчас, осмотревшись вокруг, я обнаружил, что казарма, где коротали ночь, в отличие от надраенного накануне плаца, выглядит безобразно. А говорили - элитная часть. Видно, заранее стало известно, что Ельцин внутрь не полезет. Белье, похоже, не меняно с начала боевых действий и, говоря словами импрессионистов, пастельного цвета. Серого. Сколько тут до меня маялось уставших тел? Окна закрыты, вонь и жара. Полы, тумбочки изъедены жучком. Доисторические пружинные кровати заржавели, скособочились, скрип колодезного ворота. Гулаговский барак! И лица на подушках - белые, испуганные. Веселенькие, наверное, снятся сны...
Я вышел в коридор подышать и столкнулся с воином, дежурившим на тумбочке. Телосложением и ростом напоминал он ученика начальных классов, только руки большие, все в шрамах, иструженные. Он печально взглянул на меня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17