Будешь медленно умирать. Агония продлится недолго, брат. Подумай! Не больше недели. И все будет кончено... до следующего раза.
Но возвратимся к Лукреции Бейкер, дипломированной медсестре. В клинике по-прежнему было тихо, когда она, крадучись, вышла из своей комнаты. В холлах никого не было. Она прислушалась, затаив дыхание, но до нее доносился лишь приглушенный стук из кухни, где хозяйничала Жозефина. Она бесшумно закрыла дверь.
В этом крыле находились только три комнаты: ее собственная, рентгеновский кабинет с диатермией и комната номер 4. Быстро пройдя через холл, рифленый резиновый пол которого заглушил ее шаги, она чуть помедлила перед тяжелой дубовой дверью с никелированным номером. Потом отодвинула задвижку — с внутренней стороны запоров не было — и навалилась всем телом на дверь.
Войдя, она оставила дверь приоткрытой, подложив под нее небольшой деревянный брусок, который принесла с собой. Это позволит ей услышать шаги и быстро уйти, если кто-нибудь станет подниматься по лестнице. О нем можно было не беспокоиться. Он не сможет позвать на помощь.
В комнате не было окон. Стены и пол были обиты ватой и затянуты холстом. Единственной мебелью был низкий стол, прикрученный болтами к полу.
На столе лежало нечто продолговатое, обернутое влажными белыми простынями и стянутое ремнями, которые лишали его возможности двигаться. Мисс Бейкер осмотрела ремни и на мгновение нахмурилась. Кто-то успел их перетянуть. Ох уж этот Джадсон! Он не... Но им вряд ли придет в голову. С чего бы им ее заподозрить?
Она опустила глаза на забинтованную голову, лежащую на подушках вровень с коконом из простыней. Глаза у Ван Твайна были открыты. Он, не мигая, уставился на нее пустым, неосмысленным взглядом. Потом вдруг моргнул, и что-то забрезжило в пустоте.
Он узнал ее. Он вспомнил, что она сделала. Но вряд ли он запомнит это надолго; во всяком случае, сейчас он бессловесен, как новорожденный младенец.
Да он и вправду был младенцем. Большим, старым, противным, беспомощным младенцем. Даже говорить не может, гадкая ленивая тварь!
В глазах у него появился ужас. Веки поползли вверх, все больше открывая белки. Они дико вращались. Губы подергивались, рот открывался и закрывался — совершенно беззвучно.
Мисс Бейкер весело рассмеялась.
Вынув из кармана свернутое полотенце — да, да, она хорошо подготовилась, — она заткнула Ван Твайну рот. Он попытался вцепиться в него зубами, но ей было известно, что делать в таких случаях. Она сдавила ему пальцами нос, полностью зажав ноздри. Он начал задыхаться.
— Так тебе и надо, гнушная тварь! — прошептала мисс Бейкер. — Дурак, вот ты кто! Ленивый, дрянной, глупый мужик! Даже имени швоего не жнаешь, да?
Сделав над собой усилие, она отпустила его нос. Дивное ощущение в чреслах становилось все острее, приближаясь к своему пику, и через несколько секунд — о господи, еще чуть-чуть! - она... Но этих нескольких секунд ей не хватило. Это мерзкое глупое существо стало задыхаться.
Она смотрела на лежащего, теперь сама чистота и невинность, думая о собственном удовольствии лишь как о стимуле, необходимом для работы, которую предстояло проделать.
— Шкажи, как твое имя, — тихо приказала она. — Ешли не шкажешь, как тебя жовут, мне придется...
Она немного подождала. Потом сдвинула вниз полотенце и потянулась к его носу.
— Отлично. Тогда мне ничего другого не оштаетша, как...
Он опять стал задыхаться. И снова тело мисс Бейкер залила горячая волна наслаждения.
— Шкажи мне, — тяжело выдохнула она (ведь ей приходилось дышать за двоих), — шкажи мне швое имя.
В мозгу у Ван Твайна бешено завертелись миллионы несвязных образов; они толпились в поисках выхода из глубин помутненного сознания. Они пробивались в никуда. В бесформенную первобытную пустоту — выход был потерян, и теперь им некуда было деваться. Неуправляемые и неприкаянные, они боролись в одиночку и вопили, требуя команды; и все же постепенно в недрах этого хаоса рождался какой-то порядок — что-то похожее на сверххаос.
— Имя?
Он сделал усилие, и образы обступили его, возвращаясь из небытия.
Xa...xa...xa-ха ву-у-у-у-а...
— Имя?
Имя, предметы, слова. Его рассудок выбивался из сил.
Ха...ха...ха... к-о-т человек. К-О-Т Человек?
— Имя?
Ничего не стоящая, пустая, многозначительная бессмыслица.
Ха...ха...ха... мой сладкий милый чудный дорогой мамочкин малыш нуударъменя чертовсноб папочка ПАПОЧКА? что ты со мной делаешь я сказал разве я что ты о себе воображаешь раз денег до хрена то все можешь.
— Имя?
Все, все, что он помнил, слилось в дикую неразбериху.
Умножаем диаметр на «пи» и получаем ну как вы это получите если по закону Сократа земля весит шесть секстиллионов четыреста пятьдесят квинтиллионов тонн и у тебяничегонеполучится брат и если верить теории Мальтуса говорите громче ГОВОРИТЕ ГРОМЧЕ!
— Имя!
Имя не имело значения, важно было другое.
Хамфван хамптидампти Хамфвантвайтретий ХАМФРИ ВАН ТВАЙН Третий конечно конечно вас так зовут а я Генрих Восьмой я мистер Бог а это мой старший сынок Иисус давайте будем благоразумны сержант я действительно если только смогу позвонить.
— Имя?
Было жарко, и надо было что-то с этим делать.
Нунуну НУ, ДУМАЙ, ХАМПИ, МАЛЫШ. Ты хочешь, чтобы тебя подвесили за твое хозяйство, за то, что от него осталось? Тогда лучше давай загибайся, туда тебе и дорога. Ты хочешь остаться с...
Яйцами?
Все еще болят? Эта маленькая сучка.
ЯЙЦА?
Помнишь еще о них. Да? А почему бы и нет? Ха-ха. Как можно об этом забыть?
Маленькое тело мисс Бейкер расслабилось. Глаза потеряли лихорадочный блеск, а дыхание стало ровным. Простыни были закручены туго. Ужасно туго. Усталая, но счастливая, она отошла от стола и нагнулась, чтобы вынуть брусок из-под двери. И тогда это случилось.
— Яйца! — завопил Хамфри Ван Твайн Третий. — Яйца, яйца, ЯЙЦА!
Мисс Бейкер вскочила, ударившись головой о косяк. В смятении она сделала несколько шагов к столу. Снова подбежала к двери. Почему... как он смог? Мерзкий, отвратительный тип, теперь ей из-за него влетит, а ведь она ничего плохого не делала, просто попыталась...
Он продолжал выкрикивать это ужасное слово. Орал благим матом, и казалось, конца этому не будет.
Она выхватила брусок, протиснулась сквозь медленно закрывающуюся дверь и бросилась вниз по лестнице. Она едва успела заскочить к себе в комнату, когда доктор Мэрфи и Руфус тяжело протопали наверх. Испуганно прислонившись к двери, она услышала, как из открывшейся двери комнаты номер 4 снова вырвался крик.
Они все узнают, в ужасе подумала она. Он все узнает. Стены комнаты не пропускали звуков. Он поймет, что туда кто-то заходил.
Но может быть... надо попробовать... возможно, он и не догадается. О Господи, сделай так, чтобы он не догадался!
Время шло. Они, наверное, говорили о ней, решали, что с ней делать? Потом она услышала, как открылась дверь комнаты номер 4, и, распахнув свою, уверенно вышла в холл.
Руфус, пробегавший мимо со шприцем на белом лотке, кивнул ей. Доктор Мэрфи спокойно шел рядом, все еще в купальных трусах.
Он ободрительно улыбнулся:
— Проспали, да?
— Ижвините, доктор, что я опождала, но у меня будильник не прожвонил...
— Ничего страшного, — пожал плечами доктор. — Вот это был крик. Забавно. Мог бы поклясться, что у него и на шепот сил не хватает.
— Да, — сказала мисс Бейкер, — очень штранно.
— Странно то, что мы его услышали. Возможно, звук прошел через вентиляционную систему. Раньше такого не случалось, но... или случалось, что вы скажете, мисс Бейкер?
— Ну, я думаю, это...
— Ах, я забыл. Вы, вероятно, заглядывали к нему. Ведь так, мисс Бейкер?
— Ну, я думала... (Нет, нет, нет!) О нет, шэр! Я...
Доктор щелкнул пальцами.
— Конечно нет. Вы же были еще в постели.
— Я... э... не была в поштели, ешли уж быть точной. Я одевалашь и...
Доктор Мэрфи взял ее за руку. Разжав ей ладонь, он положил на нее маленький кусочек батиста и согнул пальцы.
— Должно быть, это вы уронили, — произнес он, — когда были там ночью. — Он усмехнулся и стал спускаться по лестнице. — Зайдите ко мне после завтрака, хорошо, мисс Бейкер?
— Да, шэр, — чуть слышно прошептала Лукреция Бейкер. — Шражу... шражу пошле жавтрака, доктор Мэрфи.
Глава 5
Доктор Мэрфи спустился до площадки первого этажа и свернул влево, на узкие антресоли с чугунными перилами, которые привели его в южное крыло дома, где находилась его комната. Там он, насвистывая, оделся, необычайно довольный собой.
Первым его желанием было затолкать сестру Бейкер в ее комнату и тряхнуть так, чтобы она застучала зубами, а потом как следует отодрать по маленькому круглому заду, чтобы она сесть не смогла, и вышвырнуть из клиники, выкинув вслед ее тряпье. Его так и подмывало это сделать, и, будь у него поменьше силы воли, того безупречного самообладания, которое он неизменно проявлял, он именно так бы и поступил. И был бы совершенно не прав.
Эта женщина была больна — так ему подсказывал разум, в то время как гнев побуждал отлупить ее по первое число. Ну что ж, хотя бы раз он... нет, черт возьми, совсем не один раз; он ведь не так часто взрывался — умел сдерживать себя даже в припадке ярости.
Он нашел единственно правильный путь.
Она больна. Больных надо лечить, а не наказывать. И он сделал первый шаг к ее исцелению. Показал этой проклятой маленькой стерве... этой больной женщине, что видит насквозь все ее поганые... что знает о ее нездоровье и не сердится на нее. Выманил этот психоз из самых темных и сокровенных глубин ее сознания. Еще одна-две такие встряски, и он полностью выплывет на свет божий. Если только она не ощетинится.
Доктор Мэрфи небрежно повязал галстук поверх спортивной рубашки с коротким рукавом, провел пятерней по волосам, пытаясь придать им какое-то подобие прически, и засунул в карман пару чистых носовых платков. Потом согнал усмешку с лица и с вызовом посмотрел на свое отражение в зеркале:
— Ну что, умылся? О чем нам с тобой говорить?
— У тебя что, есть пятнадцать штук в загашнике? Или хоть что-нибудь, чтобы банк не вышвырнул тебя отсюда, дав пару дней отсрочки для приличия?
— Послушай. У меня нет времени с тобой спорить. Мне ведь нужно работать, правда? Надо что-то делать с этой больной женщиной... или она просто ненормальная? На мне все эти алкоголики...
— Ну, понятное дело. А сам-то ты что со всего этого имеешь?
— Что я имею... А кто, черт побери, сказал, что я должен с этого что-то иметь?
— Слушай, олух! Смотри на вещи трезво. Ты хочешь сохранить клинику или нет? Будь я проклят, если знаю, зачем это нужно, но...
— Ты сам знаешь ответ.
— Тогда у тебя только один выход. Подумай о кругленькой сумме из закромов Ван Твайнов...
— Думаешь, я это сделаю только потому, что он осточертел своим родственничкам и они не хотят дать ему шанс после операции? Ты считаешь, что я дам похоронить его здесь заживо только потому, что его семья готова платить за это?
— Я же сказал, что эти тонкости меня не интересуют, и точка, клянусь богом!
Доктор Мэрфи сухо кивнул своему отражению и отвернулся к двери. Там, прислонившись к косяку, стоял молодой человек и, ухмыляясь, смотрел на доктора.
— Извините за вторжение, док, — начал он, — но вы, наверно, не слышали, как я стучал.
— Очень может быть, — ответил доктор Мэрфи. — А вам не пришло в голову подождать, пока я услышу?
Вопреки своему внешнему виду он был изрядным педантом. Ценил хорошие манеры, которыми обычно отличались алкоголики, когда не были под мухой. А этот малый был уже весьма далек от этого состояния. Вряд ли его организм сохранил в себе весь тот алкоголь, которым был пропитан еще вчера, в день приезда.
Молодой человек виновато рассмеялся:
— Вы должны мне помочь, док. Если я сейчас же не выпью, то рассыплюсь на куски.
Доктор медленно кивнул. На лице у него вдруг появился участливый интерес к посетителю.
— Ну как, здорово поддали? Когда рекламщики оттягиваются, то уж на всю катушку.
Молодой человек подтвердил, что все так и было. И еще как было!
— О работе не беспокоитесь, нет? Если что-то не так, всегда можно найти другую?
— Не хочу хвастать, док, но так оно и есть. Пьяный или трезвый, я все же вкалываю лучше, черт возьми, чем...
Он продолжал в том же духе, пока доктор, небрежно приподняв рукав больничного халата, щупал ему пульс. Доктор Мэрфи не сомневался, что вся эта похвальба целиком или частично соответствует истине. Алкоголикам приходится быть хорошими работниками. Они ведь прогуливают и совершают дикие и отвратительные поступки. Поэтому, чтобы не потерять профессию и удержаться на работе, добиться, чтобы их терпели в том мире, законы которого они так часто попирают, они должны работать и соображать лучше других.
Вполне вероятно, что человек этот настоящий знаток своего дела. Возможно, сейчас на него большой спрос. Но через пять-десять лет... да, все будет иначе. Его способности вряд ли помогут, если он не сумеет воздерживаться от пьянства достаточно долго, чтобы ими воспользоваться. А все его таланты пропадут впустую, если люди будут опасаться брать его на работу.
— Вы первый раз в клинике, мистер... э-э... Слоун?
— Зовите меня Джеф, док... Ага, первый раз. Обычно, знаете ли, я завязываю на второй или третий день. Не потому, что желудок барахлит, а просто чувствую, что с меня достаточно. Но на этот раз я...
— Угу. Думаю, мне понятно, что с вами, Джеф. Теперь я скажу, как вам жить дальше. Вы должны полностью протрезветь и отдохнуть пару дней, пока нервы не успокоятся. А потом возвращайтесь на работу и никогда больше не прикасайтесь к рюмке.
Джеф Слоун рассмеялся:
— Вы шутите, док. У меня все под контролем. Говорю вам, это случилось впервые...
— Вы больше никогда не сможете держать себя под контролем. И все повторится снова.
— Но я не могу не пить. Это часть моей работы. Я встречаюсь со множеством людей и...
Док Мэрфи никак не мог определить, обозлен его пациент или расстроен. Наверное, и то и другое. Сморщив нос, он подозрительно втянул воздух.
— Ну, если уж вас так тянет выпить...
— Еще как тянет, док!
— Ладно, дам вам немного. Если потом вам опять захочется, получите еще.
В сопровождении молодого человека доктор прошел по балюстраде и остановился перед дверью в бельевую, запертой на висячий замок. Отперев ее, он скрылся внутри и через некоторое время появился с мензуркой, полной неразбавленного виски. Джеф Слоун жадно проглотил ее содержимое, после чего доктор вручил ему маленькую белую пилюлю.
— Нет, — успокоил он своего пациента, заметив немой вопрос в его глазах. — Вас не будет тошнить. И это не снотворное.
Слоун закинул пилюлю в рот. Рассыпавшись в благодарностях, он побежал вниз, в сторону своей комнаты. Спустившись на несколько ступенек, вдруг с улыбкой обернулся и с притворным испугом провел рукой по лбу.
— Да это забористая штука, док! Как называется? Возьму сразу несколько бутылок, когда вернусь домой.
— Я вам запишу название, — невозмутимо ответил доктор.
Он запер дверь бельевой и тщательно проверил замок. Спустившись по лестнице, хотел было пойти в столовую, но резко повернулся и направился в другую сторону. Он чуть было не забыл про генерала. Старик был крепок, как железо, но железо это подвергалось слишком большим нагрузкам.
Генерал лежал на столе в маленьком смотровом кабинете. Док измерил ему давление и, за неимением стетоскопа, приложил ухо к груди старого солдата и стал прислушиваться к биению его сердца.
Затем выпрямился, в нерешительности насупив брови.
— Ну что, доктор? Я все еще жив?
— Да нет, не все так плохо, — ответил доктор. — Я просто решал, чем вас забальзамировать.
— М-м-м, — задумчиво пожевал губами генерал. — Если мне позволят высказать свое мнение, то я считаю, что один из самых надежных бальзамов — это...
Док засмеялся, но тут же спохватился и сурово сдвинул брови. Он же, черт возьми, дал себе зарок не паясничать с пациентами. У него клиника или бродячий цирк? Конечно, слегка пошутить не вредно, но эту бесконечную пустую болтовню и клоунаду следует прекратить. И немедленно!
Он позвонил Руфусу и, услышав приближающиеся шаги, вышел в холл.
— Генерал совсем плох, — сообщил он, понизив голос. — Что у нас с плазмой?
— Ну-у-у, — начал было чесать в затылке Руфус, но, встретившись взглядом с доктором, быстро опустил руку. — А почему бы не вкатить ему инсулиму, доктур? И пусть поест, как следовает.
— Вряд ли он перенесет инсулиновый шок, — усомнился доктор, одобрительно кивнув на это предложение. С мозгами у Руфуса было все в порядке, если только он не ленился ими шевелить. Единственно, что раздражало в нем доктора, так это то, что он все время носился со всей той чушью, что ему вдолбили в заочной школе, вместо того чтобы полагаться на свой недюжинный здравый смысл. — Лучше все-таки использовать плазму.
— А как насчет гуклозы? Вольем ее внутрьвенно, а, доктур? Пускай позавтракает этой гуклозой.
— Глюкозой! — рявкнул доктор Мэрфи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Но возвратимся к Лукреции Бейкер, дипломированной медсестре. В клинике по-прежнему было тихо, когда она, крадучись, вышла из своей комнаты. В холлах никого не было. Она прислушалась, затаив дыхание, но до нее доносился лишь приглушенный стук из кухни, где хозяйничала Жозефина. Она бесшумно закрыла дверь.
В этом крыле находились только три комнаты: ее собственная, рентгеновский кабинет с диатермией и комната номер 4. Быстро пройдя через холл, рифленый резиновый пол которого заглушил ее шаги, она чуть помедлила перед тяжелой дубовой дверью с никелированным номером. Потом отодвинула задвижку — с внутренней стороны запоров не было — и навалилась всем телом на дверь.
Войдя, она оставила дверь приоткрытой, подложив под нее небольшой деревянный брусок, который принесла с собой. Это позволит ей услышать шаги и быстро уйти, если кто-нибудь станет подниматься по лестнице. О нем можно было не беспокоиться. Он не сможет позвать на помощь.
В комнате не было окон. Стены и пол были обиты ватой и затянуты холстом. Единственной мебелью был низкий стол, прикрученный болтами к полу.
На столе лежало нечто продолговатое, обернутое влажными белыми простынями и стянутое ремнями, которые лишали его возможности двигаться. Мисс Бейкер осмотрела ремни и на мгновение нахмурилась. Кто-то успел их перетянуть. Ох уж этот Джадсон! Он не... Но им вряд ли придет в голову. С чего бы им ее заподозрить?
Она опустила глаза на забинтованную голову, лежащую на подушках вровень с коконом из простыней. Глаза у Ван Твайна были открыты. Он, не мигая, уставился на нее пустым, неосмысленным взглядом. Потом вдруг моргнул, и что-то забрезжило в пустоте.
Он узнал ее. Он вспомнил, что она сделала. Но вряд ли он запомнит это надолго; во всяком случае, сейчас он бессловесен, как новорожденный младенец.
Да он и вправду был младенцем. Большим, старым, противным, беспомощным младенцем. Даже говорить не может, гадкая ленивая тварь!
В глазах у него появился ужас. Веки поползли вверх, все больше открывая белки. Они дико вращались. Губы подергивались, рот открывался и закрывался — совершенно беззвучно.
Мисс Бейкер весело рассмеялась.
Вынув из кармана свернутое полотенце — да, да, она хорошо подготовилась, — она заткнула Ван Твайну рот. Он попытался вцепиться в него зубами, но ей было известно, что делать в таких случаях. Она сдавила ему пальцами нос, полностью зажав ноздри. Он начал задыхаться.
— Так тебе и надо, гнушная тварь! — прошептала мисс Бейкер. — Дурак, вот ты кто! Ленивый, дрянной, глупый мужик! Даже имени швоего не жнаешь, да?
Сделав над собой усилие, она отпустила его нос. Дивное ощущение в чреслах становилось все острее, приближаясь к своему пику, и через несколько секунд — о господи, еще чуть-чуть! - она... Но этих нескольких секунд ей не хватило. Это мерзкое глупое существо стало задыхаться.
Она смотрела на лежащего, теперь сама чистота и невинность, думая о собственном удовольствии лишь как о стимуле, необходимом для работы, которую предстояло проделать.
— Шкажи, как твое имя, — тихо приказала она. — Ешли не шкажешь, как тебя жовут, мне придется...
Она немного подождала. Потом сдвинула вниз полотенце и потянулась к его носу.
— Отлично. Тогда мне ничего другого не оштаетша, как...
Он опять стал задыхаться. И снова тело мисс Бейкер залила горячая волна наслаждения.
— Шкажи мне, — тяжело выдохнула она (ведь ей приходилось дышать за двоих), — шкажи мне швое имя.
В мозгу у Ван Твайна бешено завертелись миллионы несвязных образов; они толпились в поисках выхода из глубин помутненного сознания. Они пробивались в никуда. В бесформенную первобытную пустоту — выход был потерян, и теперь им некуда было деваться. Неуправляемые и неприкаянные, они боролись в одиночку и вопили, требуя команды; и все же постепенно в недрах этого хаоса рождался какой-то порядок — что-то похожее на сверххаос.
— Имя?
Он сделал усилие, и образы обступили его, возвращаясь из небытия.
Xa...xa...xa-ха ву-у-у-у-а...
— Имя?
Имя, предметы, слова. Его рассудок выбивался из сил.
Ха...ха...ха... к-о-т человек. К-О-Т Человек?
— Имя?
Ничего не стоящая, пустая, многозначительная бессмыслица.
Ха...ха...ха... мой сладкий милый чудный дорогой мамочкин малыш нуударъменя чертовсноб папочка ПАПОЧКА? что ты со мной делаешь я сказал разве я что ты о себе воображаешь раз денег до хрена то все можешь.
— Имя?
Все, все, что он помнил, слилось в дикую неразбериху.
Умножаем диаметр на «пи» и получаем ну как вы это получите если по закону Сократа земля весит шесть секстиллионов четыреста пятьдесят квинтиллионов тонн и у тебяничегонеполучится брат и если верить теории Мальтуса говорите громче ГОВОРИТЕ ГРОМЧЕ!
— Имя!
Имя не имело значения, важно было другое.
Хамфван хамптидампти Хамфвантвайтретий ХАМФРИ ВАН ТВАЙН Третий конечно конечно вас так зовут а я Генрих Восьмой я мистер Бог а это мой старший сынок Иисус давайте будем благоразумны сержант я действительно если только смогу позвонить.
— Имя?
Было жарко, и надо было что-то с этим делать.
Нунуну НУ, ДУМАЙ, ХАМПИ, МАЛЫШ. Ты хочешь, чтобы тебя подвесили за твое хозяйство, за то, что от него осталось? Тогда лучше давай загибайся, туда тебе и дорога. Ты хочешь остаться с...
Яйцами?
Все еще болят? Эта маленькая сучка.
ЯЙЦА?
Помнишь еще о них. Да? А почему бы и нет? Ха-ха. Как можно об этом забыть?
Маленькое тело мисс Бейкер расслабилось. Глаза потеряли лихорадочный блеск, а дыхание стало ровным. Простыни были закручены туго. Ужасно туго. Усталая, но счастливая, она отошла от стола и нагнулась, чтобы вынуть брусок из-под двери. И тогда это случилось.
— Яйца! — завопил Хамфри Ван Твайн Третий. — Яйца, яйца, ЯЙЦА!
Мисс Бейкер вскочила, ударившись головой о косяк. В смятении она сделала несколько шагов к столу. Снова подбежала к двери. Почему... как он смог? Мерзкий, отвратительный тип, теперь ей из-за него влетит, а ведь она ничего плохого не делала, просто попыталась...
Он продолжал выкрикивать это ужасное слово. Орал благим матом, и казалось, конца этому не будет.
Она выхватила брусок, протиснулась сквозь медленно закрывающуюся дверь и бросилась вниз по лестнице. Она едва успела заскочить к себе в комнату, когда доктор Мэрфи и Руфус тяжело протопали наверх. Испуганно прислонившись к двери, она услышала, как из открывшейся двери комнаты номер 4 снова вырвался крик.
Они все узнают, в ужасе подумала она. Он все узнает. Стены комнаты не пропускали звуков. Он поймет, что туда кто-то заходил.
Но может быть... надо попробовать... возможно, он и не догадается. О Господи, сделай так, чтобы он не догадался!
Время шло. Они, наверное, говорили о ней, решали, что с ней делать? Потом она услышала, как открылась дверь комнаты номер 4, и, распахнув свою, уверенно вышла в холл.
Руфус, пробегавший мимо со шприцем на белом лотке, кивнул ей. Доктор Мэрфи спокойно шел рядом, все еще в купальных трусах.
Он ободрительно улыбнулся:
— Проспали, да?
— Ижвините, доктор, что я опождала, но у меня будильник не прожвонил...
— Ничего страшного, — пожал плечами доктор. — Вот это был крик. Забавно. Мог бы поклясться, что у него и на шепот сил не хватает.
— Да, — сказала мисс Бейкер, — очень штранно.
— Странно то, что мы его услышали. Возможно, звук прошел через вентиляционную систему. Раньше такого не случалось, но... или случалось, что вы скажете, мисс Бейкер?
— Ну, я думаю, это...
— Ах, я забыл. Вы, вероятно, заглядывали к нему. Ведь так, мисс Бейкер?
— Ну, я думала... (Нет, нет, нет!) О нет, шэр! Я...
Доктор щелкнул пальцами.
— Конечно нет. Вы же были еще в постели.
— Я... э... не была в поштели, ешли уж быть точной. Я одевалашь и...
Доктор Мэрфи взял ее за руку. Разжав ей ладонь, он положил на нее маленький кусочек батиста и согнул пальцы.
— Должно быть, это вы уронили, — произнес он, — когда были там ночью. — Он усмехнулся и стал спускаться по лестнице. — Зайдите ко мне после завтрака, хорошо, мисс Бейкер?
— Да, шэр, — чуть слышно прошептала Лукреция Бейкер. — Шражу... шражу пошле жавтрака, доктор Мэрфи.
Глава 5
Доктор Мэрфи спустился до площадки первого этажа и свернул влево, на узкие антресоли с чугунными перилами, которые привели его в южное крыло дома, где находилась его комната. Там он, насвистывая, оделся, необычайно довольный собой.
Первым его желанием было затолкать сестру Бейкер в ее комнату и тряхнуть так, чтобы она застучала зубами, а потом как следует отодрать по маленькому круглому заду, чтобы она сесть не смогла, и вышвырнуть из клиники, выкинув вслед ее тряпье. Его так и подмывало это сделать, и, будь у него поменьше силы воли, того безупречного самообладания, которое он неизменно проявлял, он именно так бы и поступил. И был бы совершенно не прав.
Эта женщина была больна — так ему подсказывал разум, в то время как гнев побуждал отлупить ее по первое число. Ну что ж, хотя бы раз он... нет, черт возьми, совсем не один раз; он ведь не так часто взрывался — умел сдерживать себя даже в припадке ярости.
Он нашел единственно правильный путь.
Она больна. Больных надо лечить, а не наказывать. И он сделал первый шаг к ее исцелению. Показал этой проклятой маленькой стерве... этой больной женщине, что видит насквозь все ее поганые... что знает о ее нездоровье и не сердится на нее. Выманил этот психоз из самых темных и сокровенных глубин ее сознания. Еще одна-две такие встряски, и он полностью выплывет на свет божий. Если только она не ощетинится.
Доктор Мэрфи небрежно повязал галстук поверх спортивной рубашки с коротким рукавом, провел пятерней по волосам, пытаясь придать им какое-то подобие прически, и засунул в карман пару чистых носовых платков. Потом согнал усмешку с лица и с вызовом посмотрел на свое отражение в зеркале:
— Ну что, умылся? О чем нам с тобой говорить?
— У тебя что, есть пятнадцать штук в загашнике? Или хоть что-нибудь, чтобы банк не вышвырнул тебя отсюда, дав пару дней отсрочки для приличия?
— Послушай. У меня нет времени с тобой спорить. Мне ведь нужно работать, правда? Надо что-то делать с этой больной женщиной... или она просто ненормальная? На мне все эти алкоголики...
— Ну, понятное дело. А сам-то ты что со всего этого имеешь?
— Что я имею... А кто, черт побери, сказал, что я должен с этого что-то иметь?
— Слушай, олух! Смотри на вещи трезво. Ты хочешь сохранить клинику или нет? Будь я проклят, если знаю, зачем это нужно, но...
— Ты сам знаешь ответ.
— Тогда у тебя только один выход. Подумай о кругленькой сумме из закромов Ван Твайнов...
— Думаешь, я это сделаю только потому, что он осточертел своим родственничкам и они не хотят дать ему шанс после операции? Ты считаешь, что я дам похоронить его здесь заживо только потому, что его семья готова платить за это?
— Я же сказал, что эти тонкости меня не интересуют, и точка, клянусь богом!
Доктор Мэрфи сухо кивнул своему отражению и отвернулся к двери. Там, прислонившись к косяку, стоял молодой человек и, ухмыляясь, смотрел на доктора.
— Извините за вторжение, док, — начал он, — но вы, наверно, не слышали, как я стучал.
— Очень может быть, — ответил доктор Мэрфи. — А вам не пришло в голову подождать, пока я услышу?
Вопреки своему внешнему виду он был изрядным педантом. Ценил хорошие манеры, которыми обычно отличались алкоголики, когда не были под мухой. А этот малый был уже весьма далек от этого состояния. Вряд ли его организм сохранил в себе весь тот алкоголь, которым был пропитан еще вчера, в день приезда.
Молодой человек виновато рассмеялся:
— Вы должны мне помочь, док. Если я сейчас же не выпью, то рассыплюсь на куски.
Доктор медленно кивнул. На лице у него вдруг появился участливый интерес к посетителю.
— Ну как, здорово поддали? Когда рекламщики оттягиваются, то уж на всю катушку.
Молодой человек подтвердил, что все так и было. И еще как было!
— О работе не беспокоитесь, нет? Если что-то не так, всегда можно найти другую?
— Не хочу хвастать, док, но так оно и есть. Пьяный или трезвый, я все же вкалываю лучше, черт возьми, чем...
Он продолжал в том же духе, пока доктор, небрежно приподняв рукав больничного халата, щупал ему пульс. Доктор Мэрфи не сомневался, что вся эта похвальба целиком или частично соответствует истине. Алкоголикам приходится быть хорошими работниками. Они ведь прогуливают и совершают дикие и отвратительные поступки. Поэтому, чтобы не потерять профессию и удержаться на работе, добиться, чтобы их терпели в том мире, законы которого они так часто попирают, они должны работать и соображать лучше других.
Вполне вероятно, что человек этот настоящий знаток своего дела. Возможно, сейчас на него большой спрос. Но через пять-десять лет... да, все будет иначе. Его способности вряд ли помогут, если он не сумеет воздерживаться от пьянства достаточно долго, чтобы ими воспользоваться. А все его таланты пропадут впустую, если люди будут опасаться брать его на работу.
— Вы первый раз в клинике, мистер... э-э... Слоун?
— Зовите меня Джеф, док... Ага, первый раз. Обычно, знаете ли, я завязываю на второй или третий день. Не потому, что желудок барахлит, а просто чувствую, что с меня достаточно. Но на этот раз я...
— Угу. Думаю, мне понятно, что с вами, Джеф. Теперь я скажу, как вам жить дальше. Вы должны полностью протрезветь и отдохнуть пару дней, пока нервы не успокоятся. А потом возвращайтесь на работу и никогда больше не прикасайтесь к рюмке.
Джеф Слоун рассмеялся:
— Вы шутите, док. У меня все под контролем. Говорю вам, это случилось впервые...
— Вы больше никогда не сможете держать себя под контролем. И все повторится снова.
— Но я не могу не пить. Это часть моей работы. Я встречаюсь со множеством людей и...
Док Мэрфи никак не мог определить, обозлен его пациент или расстроен. Наверное, и то и другое. Сморщив нос, он подозрительно втянул воздух.
— Ну, если уж вас так тянет выпить...
— Еще как тянет, док!
— Ладно, дам вам немного. Если потом вам опять захочется, получите еще.
В сопровождении молодого человека доктор прошел по балюстраде и остановился перед дверью в бельевую, запертой на висячий замок. Отперев ее, он скрылся внутри и через некоторое время появился с мензуркой, полной неразбавленного виски. Джеф Слоун жадно проглотил ее содержимое, после чего доктор вручил ему маленькую белую пилюлю.
— Нет, — успокоил он своего пациента, заметив немой вопрос в его глазах. — Вас не будет тошнить. И это не снотворное.
Слоун закинул пилюлю в рот. Рассыпавшись в благодарностях, он побежал вниз, в сторону своей комнаты. Спустившись на несколько ступенек, вдруг с улыбкой обернулся и с притворным испугом провел рукой по лбу.
— Да это забористая штука, док! Как называется? Возьму сразу несколько бутылок, когда вернусь домой.
— Я вам запишу название, — невозмутимо ответил доктор.
Он запер дверь бельевой и тщательно проверил замок. Спустившись по лестнице, хотел было пойти в столовую, но резко повернулся и направился в другую сторону. Он чуть было не забыл про генерала. Старик был крепок, как железо, но железо это подвергалось слишком большим нагрузкам.
Генерал лежал на столе в маленьком смотровом кабинете. Док измерил ему давление и, за неимением стетоскопа, приложил ухо к груди старого солдата и стал прислушиваться к биению его сердца.
Затем выпрямился, в нерешительности насупив брови.
— Ну что, доктор? Я все еще жив?
— Да нет, не все так плохо, — ответил доктор. — Я просто решал, чем вас забальзамировать.
— М-м-м, — задумчиво пожевал губами генерал. — Если мне позволят высказать свое мнение, то я считаю, что один из самых надежных бальзамов — это...
Док засмеялся, но тут же спохватился и сурово сдвинул брови. Он же, черт возьми, дал себе зарок не паясничать с пациентами. У него клиника или бродячий цирк? Конечно, слегка пошутить не вредно, но эту бесконечную пустую болтовню и клоунаду следует прекратить. И немедленно!
Он позвонил Руфусу и, услышав приближающиеся шаги, вышел в холл.
— Генерал совсем плох, — сообщил он, понизив голос. — Что у нас с плазмой?
— Ну-у-у, — начал было чесать в затылке Руфус, но, встретившись взглядом с доктором, быстро опустил руку. — А почему бы не вкатить ему инсулиму, доктур? И пусть поест, как следовает.
— Вряд ли он перенесет инсулиновый шок, — усомнился доктор, одобрительно кивнув на это предложение. С мозгами у Руфуса было все в порядке, если только он не ленился ими шевелить. Единственно, что раздражало в нем доктора, так это то, что он все время носился со всей той чушью, что ему вдолбили в заочной школе, вместо того чтобы полагаться на свой недюжинный здравый смысл. — Лучше все-таки использовать плазму.
— А как насчет гуклозы? Вольем ее внутрьвенно, а, доктур? Пускай позавтракает этой гуклозой.
— Глюкозой! — рявкнул доктор Мэрфи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13