Пани Бутылло взглянула на часы.
– Уже девятый, – сказала она. – Уложу вещи, и вернемся в Лодзь.
Генрик поднялся с дивана.
– А я загляну к вашему соседу пану Гневковскому. Думаю, что время для визита не слишком позднее, раз он в половине одиннадцатого делает моцион.
Пани Бутылло объяснила Генрику, как пройти к Гневковскому, и он, помахивая тросточкой, вышел из дома.
Пройдя шагов сорок в сторону трамвайной остановки, он очутился перед калиткой небольшого сада. За деревьями виднелся дом больше «виллы» Бутылло. Во всех окнах горел свет. Калитка была открыта.
Дверь отворил маленький старичок с седой бородой. Генрик показал удостоверение журналиста. Старик не скрывал своей радости. Но радость эта была вызвана отнюдь не появлением самого журналиста – Гневковский откровенно признался, что газет не читает, – а видом тросточки в его руках.
– Красивая вещь, изумительно красивая! – восторгался он. Взял Генрика под руку и ввел его в ярко освещенную комнату. Тут он отобрал у Генрика тросточку и принялся разглядывать ее со всех сторон.
– Старинной работы вещь, сразу видно! Палисандр я чую за версту.
Комната была довольно большая. Вдоль стен выстроились застекленные шкафы с десятками полочек, уставленных множеством чашечек, блюдец, вазочек и рюмок. Чашки и рюмки переливались самыми разными красками: золотой, желтой, голубой, рубиновой. Стены комнаты, казалось, были утыканы драгоценными камнями.
– Где вам удалось разыскать такое чудо? – спросил Гневковский, не отрывая глаз от трости.
– Купил в комиссионке. Дерните посильнее, – посоветовал Генрик, видя, как Гневковский тщетно пытается отвинтить ручку.
Гневковский дернул за набалдашник и вытащил штык.
– Потрясающе! Изумительно! – Восторгам старика не было конца.
Генрик деликатно отобрал у него трость и вложил штык в ножны.
– Я вижу, вы разбираетесь в тросточках, – заметил он. – Не сможете ли помочь мне в поисках ее предыдущего владельца?
– Но ведь вы купили эту вещицу в комиссионке! Там наверняка знают, кто сдал ее на комиссию.
– В магазин ее сдал мистер Рикерт. Он, к несчастью, погиб. Но у кого купил ее Рикерт?
– Не знаю. Трости не мой профиль. – Старичок сокрушенно покачал головой. – Но, должен признать, ваша тросточка красива. Удивительно красива. Сколько вы за нее заплатили?
– Пятьсот злотых.
– Можете считать, что вам ее подарили.
В комнату вошла светловолосая девочка с косичками.
– Дедушка! Мама спрашивает, что ты будешь есть на ужин. Старик отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. Девочка обиженно надулась и выбежала из комнаты. Гневковский взглянул Генрику в глаза.
– Вы пришли ко мне по поводу этой трости?
– Нет, просто пришлось к слову. Я репортер и пришел расспросить об обстоятельствах загадочной смерти вашего соседа Бутылло.
Старичок казался явно озадаченным. И снова Генрик ошибся: Гневковского привел в смущение вовсе не его вопрос – просто старичок не знал, где посадить гостя, и беспомощно озирался в поисках стула.
– Может быть, присядем сюда? – предложил он, указывая Генрику на два пуфика. Кроме них в комнате стояло только старинное бюро в стиле ампир.
– Что вы думаете о смерти Бутылло? – спросил Генрик. Тот пожал плечами.
– Несомненно, это очень печальная история. Мне не нравился Бутылло. Честно говоря, я его терпеть не мог. Он торговал старинными вещами и неплохо на этом зарабатывал.
– По-вашему, в его поведении было нечто предосудительное? Старик покраснел и заговорил быстро и сердито:
– Видите ли, коллекционирование порождается любовью к вещам старинным и прекрасным. Можно предаваться любви, в этом нет ничего плохого. Можно даже менять любовников, как перчатки, иметь их десять сразу. Но торговать любовью, покупать у одного и продавать другому – это, извините меня, сутенерство. Особенно отвратительно, когда сам ты этой любви не чувствуешь. Бывают некоторые коллекционеры, которые приобретут какую-нибудь редкость, подержат у себя немного, полюбуются ею, а потом продают, иногда даже с выгодой, но только потому, что имеют в виду покупку еще более красивой вещи. Их я понять могу. Я знаю также, что иногда приходится расставаться со своими коллекциями, когда нас вынуждает к такому шагу тяжелое материальное положение или внезапно возникшее новое увлечение. Но хладнокровно спекулировать редкостями и этим зарабатывать на жизнь омерзительно.
Теперь Генрику стало ясно, почему о дружеских отношениях между Бутылло и Гневковским не могло быть и речи – между Бутылло, который торговал старинными вещами, но в доме их не имел, и Гневковским, вся жизнь которого прошла в собирании коллекции фарфора и стекла, стоящей сейчас на полочках шкафов и сервантов.
– Чтобы собирать, нужно, наверное, иметь много денег, – заметил Генрик, оглядывая комнату. – Хорошая фарфоровая чашка стоит триста, а то и все пятьсот злотых.
Щеки старика опять порозовели. Однако на этот раз причина была другой.
– Абсолютно справедливо, уважаемый, – начал он. – Я начинал на пустом месте, буквально с одной чашки. Откладывая каждый грош, хотя тогда я был скромным учителем в Лодзи и зарабатывал очень мало. Нередко случалось так, что за полгода мне удавалось скопить деньги на покупку всего лишь двух предметов. Моей коллекции уже тридцать лет. Иногда я обмениваюсь отдельными вещами с другими коллекционерами, иногда случится купить что-нибудь недорого, а продать с выгодой или обменять на вещь, имеющую для меня большую ценность. То, что вы видите на стенах, – целое состояние. Хрупкие чашки и стекло стоят больше, чем дом, в котором я живу. А ведь я начинал на пустом месте и, как я уже говорил вам, зарабатывал очень мало. И все-таки я вырастил сына, дал ему образование. Он работает за границей. А его жена и дочурка живут у меня. Получаю пенсию, и даже из этих небольших денег я что-нибудь да выкрою…
– Как вы думаете, – прервал его Генрик, – кто убил Бутылло? Может быть, один из его конкурентов, торговцев редкими вещами? Или коллекционер, обманутый им? Такие истории иногда случаются.
Гневковский возмутился.
– Вы все время несете какую-то чушь! Я знаком с очень многими коллекционерами, людьми, так сказать, всепожирающей страсти. Могу вас уверить, что, хотя они ведут себя, как маньяки, как ненормальные, на убийство ни один из них не способен. Это честные люди, и только бульварный романист может додуматься до мысли, будто коллекционер из-за своей страсти может решиться на убийство.
– Но Бутылло убит…
– Это может быть делом рук обычного грабителя. Бутылло считался очень состоятельным человеком. Прекрасно обставлял квартиру, купил автомобиль, живет с красивой женщиной, которую к нему привязывает наверняка не любовь, а деньги.
– Вы так думаете?
– Дорогой мой! Бутылло – мерзкий урод. Ни грана обаяния, – произнес старичок с явным отвращением.
– Каковы были отношения между Бутылло и его женой?
– Та, о которой вы говорите, не жена, а любовница. С женой он не живет уже года два. А эта чересчур красивая, чтобы не грешить. – Он озорно подмигнул левым глазом. – Ибо, как говорят философы, красивая женщина редко бывает добродетельной: мужчины не позволяют ей такой роскоши. К сожалению, не могу сообщить вам ничего конкретного. Не имею привычки интересоваться чужими делами.
– Вы были знакомы с Рикертом, – сказал Генрик. – Недавно вы даже что-то у него купили.
– Золоченую солонку. Рикерт был когда-то очень порядочным человеком. В свое время он даже преподавал историю искусств в одном из университетов. Но в последние годы он пошел по той же дорожке, что и Бутылло. Прежде я обращался к нему за консультациями, но в последнее время перестал.
– У меня к вам еще один вопрос, – сказал Генрик, посматривая на часы. – Почему с недавних пор комиссионные магазины отказались от услуг Бутылло?
– Бутылло как-то сдал на комиссию несколько прекрасных медных подсвечников. Вскоре оказалось, что эти подсвечники были украдены в одной из польских церквей. Потом он принес золотое блюдо, в котором один врач признал свою собственность, реквизированную во время войны фашистами. Знаете ли, сейчас у многих есть вещи, реквизированные немцами в оккупацию; потом они либо нашли новых владельцев, либо были брошены при отступлении. Так или иначе репутация пана Бутылло была сильно подмочена. В конце концов Бутылло оскорбился и стал искать связей с магазинами в Кракове и Варшаве.
– Нет, он не прекращал деятельности в Лодзи. Для этого он прибегал к помощи Рикерта, – объяснил Генрик.
– Вот как обстояло дело?! – изумился старик.
Генрик снова взглянул на часы. Половина десятого. Пора возвращаться к пани Бутылло. Он простился с Гневковским, направился к дому Бутылло. В окне горел свет, перед домом стоял желтый «вартбург». Генрик вошел в комнату. Дверь спальни была открыта.
– Вот и я! – воскликнул он.
Ответа не последовало. На кресле у камина лежал полуоткрытый чемодан, доверху набитый платьями. На ковре валялось несколько пар туфель на шпильках.
– А вот и я! – Он заглянул в спальню. На широкой кровати лежало несколько небрежно брошенных платьев. Он прошел в кухню. И здесь горел свет. На газовой плите тихонько свистел чайник. «Наверное, пошла к соседке», – подумал он. Не желая в отсутствие хозяйки шнырять по квартире, вернулся в салон. Закурил сигарету, сел на тахту и нажал на клавишу радиолы. Услышал знакомую мелодию из «Трехгрошовой оперы» Брехта. Устроился поудобнее и снова закурил, прислушиваясь к словам песни.
До одиннадцати он слушал «Трехгрошовую оперу». Потом начался концерт джазовой музыки, его стало клонить ко сну, а пани Бутылло все еще не было. Он вышел на воздух. Автомобиль стоял перед домом, в саду царили тишина и мрак. «Заболталась она с соседкой», – проворчал Генрик. Снова развалился на тахте. Прямо перед ним был камин и то место, где нашли тело убитого Бутылло. Когда глаза смыкались, ему чудилось, будто сквозь прикрытые ресницы он видит лежащее на полу тело. Тогда он широко открывал глаза и упрекал себя в трусости.
Кончились последние известия, прозвучал гимн, и Генрик поймал станцию Монте-Карло. Танцевальная музыка вернула ему утерянное было душевное равновесие. Но уже через минуту его вновь охватило беспокойство, которое все росло и росло. Он вдруг подумал: «А может, пани Бутылло вышла в сад и ее там убили?» В голове назойливо звучал куплет из брехтовской песни.
«Я должен выйти в сад и поискать ее», – убеждал он себя. Генрик боялся, боялся все сильнее и сильнее. Внезапно ему привиделось, будто чье-то лицо прижалось к стеклу. Он сорвался с тахты и выхватил штык из ножен. Со штыком в руке подбежал к двери и закрыл ее на задвижку. Потом спустил в комнате шторы.
«Я должен выйти в сад», – медленно повторял он, но даже не сделал попытки встать. Из приемника лилась эстрадная музыка, ревел саксофон. Генрик решился. Подошел к двери, широко распахнул ее и остановился на пороге.
– Пани Бутылло! А-ау! – крикнул он неверным голосом. Чутко вслушиваясь в звуки, рождаемые ночью, он дошел до калитки и вернулся обратно, совершенно успокоившись.
– Она сейчас придет. Я трус и истерик, – произнес он вслух. Выключил на кухне газ и, чтобы убедить себя в собственной храбрости, оставил двери открытыми. Рядом с дверью, ведущей из коридора в салон, он поставил стул. «Если кто-нибудь попытается войти в салон, стул упадет». Растянулся на тахте, в ногах положил обнаженный штык и заснул легким младенческим сном.
1 июня
– День добрый, – проговорил поручик Пакула и снял с головы свою огромную шляпу. Генрик вскочил.
– Как так? Уже утро? Выходит, я проспал здесь всю ночь? А где пани Бутылло?
Пакула пожал плечами.
– Скорее такой вопрос должен задать я. – Пакула прошелся по кухне, потом заглянул в спальню.
– Понятия не имею, что с ней стряслось, – начал оправдываться Генрик. – Она хотела ночевать у своей подруги в Лодзи и собиралась взять отсюда все самое необходимое. Я приехал с ней вчера, она обещала подробно рассказать, как нашла тело своего мужа. Решил, так сказать, провести рекогносцировку местности. Вы ведь не хотели делиться со мной информацией…
– Не хотел и не жалею об этом.
– Тем не менее мне известно все. Меня заинтересовали отношения между Бутылло и его соседом, и я отправился к Гневковскому. В это время пани Бутылло занялась упаковкой чемодана. Вернувшись, я ее не застал. А машина стояла у дверей…
– Она и сейчас там стоит.
– Вот видите. Я предположил, что она ненадолго забежала к соседке. Мне не оставалось ничего другого, как только ждать. Я подумал: сейчас вернется, потому что свет не потушила, в кухне под чайником горел газ. Ждал-ждал, наконец заснул. – С этими словами Генрик погасил в комнате свет и выключил приемник, передававший утренний выпуск последних известий.
Пакула расположился в кресле (другое кресло было занято чемоданом).
– А почему вы держали в руке штык?
– Я боялся. Точнее говоря, было как-то не по себе от мысли, что здесь недавно убили человека. В один прекрасный момент мне даже показалось, будто за окном маячит какая-то рожа, и я задернул занавески.
– Однако дверь вы оставили открытой?
– Сначала закрыл. А потом открыл. Хотел доказать себе, что я не боюсь. Кроме того, в любую минуту могла вернуться пани Бутылло.
– Та-а-ак… – протянул Пакула. – А что с ней случилось?
– С кем?
– С пани Бутылло?
– Не знаю, – ответил Генрик и закурил сигарету.
– Та-а-ак… – Пакула встал с кресла и, тяжело ступая, прошелся по комнате. – Сыщика из себя разыгрываете? – как бы нехотя спросил он.
– А я вам что, мешаю?
– Нет. Развлекайтесь на здоровье. Генрик перевел разговор на другую тему:
– Пани Бутылло – очень красивая женщина. Кто знает, не было ли у нее какого-нибудь друга, помимо Бутылло?
– У нее есть любовник. И человек этот не может представить удовлетворительное алиби. Поэтому я и приехал к пани Бутылло. Она должна мне кое-что объяснить.
– Что за человек, кто он?
– Полегче, редактор. Он женат, и у него двое детей. Милиция в таких случаях обязана не разглашать тайну. Пока он не будет арестован.
– Вы его арестуете?
– Приказ об аресте у меня в кармане. Его судьба зависит от того, как пани Бутылло ответит на мои вопросы. Как видите, я сообщил вам массу сведений. – И усмехнулся злорадно, ибо, по сути дела, он не сообщил ничего. Внезапно лицо его посуровело. – Когда я был здесь в прошлый раз, коврик у шкафа лежал, мне кажется, иначе, – указал он носком ботинка.
Генрик пропустил его замечание мимо ушей.
– Вы совершенно неосновательно видите во мне своего конкурента, я не собираюсь сделаться детективом-любителем и разыскивать убийцу пана Бутылло. Просто я хочу выяснить историю трости и сделать из этого газетную статью. Я полагал, что пани Бутылло сможет оказать мне большую помощь, чем кто-либо иной. Вчера днем она пришла в редакцию, хотела узнать, о чем я разговаривал с ее мужем, потому что после нашего разговора он отказался идти с ней в театр и уехал на машине в Лодзь. Я решил воспользоваться случаем и выудить у нее кое-какие нужные мне факты. Она предложила поехать в ее машине и поговорить в дороге. Похоже было, будто она знает, кто убил ее мужа.
– Э-э, – махнул рукой Пакула. – Подумаешь, секрет! Это – дело рук ее любовника. Она, наверное, думала, будто вы приехали к ее мужу и сообщили ему о том, что у нее, пани Бутылло, есть любовник. Бутылло сейчас же сел в машину и поехал к нему. Между ними произошла ссора. Бутылло вернулся домой. Любовник приехал следом за ним и убил его. А в общем… – он махнул рукой, – …сейчас мы все узнаем. У нее самой. – Неожиданно он нагнулся и сдвинул коврик перед шкафом. – А может, уже ничего не узнаем, – пробурчал он.
Под ковром чернело пятно засохшей крови. Стараясь не наступить на пятно, Пакула отворил шкаф. Они увидели висящие на вешалках пальто. Из-под пальто виднелись голые ноги. Пакула раздвинул пальто. Они увидели локоны изумительных белокурых волос пани Бутылло. Голова ее была запрокинута как-то неестественно и страшно, лицо оставалось в тени.
– Мертва, – тихо произнес Пакула. Он сделал шаг назад, пальто снова сомкнулись, и остались видны только голые ноги, отливавшие восковой желтизной.
– Так, значит, она… здесь?.. Всю ночь?.. А я спал… Поручик кивнул.
– Что будем делать? – спросил Генрик. Пакула не ответил.
– Может, сбегать позвонить в милицию? Следователь испытующе взглянул на Генрика.
– Нет. Вам нельзя оставлять эту комнату.
– Тогда вы позвоните!
– Но мне тоже нельзя.
– Ну ладно, будем сидеть здесь, – сказал Генрик.
– Но сидеть просто так тоже нельзя.
В шкафу лежал труп женщины, а Пакула медлил, не приняв пока никакого решения. На его счастье, к дому Бутылло приближался какой-то человек.
– Я этого типа знаю, – сказал Генрик. – Его фамилия Скажинский. Позавчера я встретил его у сестры Рикерта. Он вроде бы тоже коллекционер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17