Достав газеты, он на всякий случай заглянул в ящик и ахнул -- на дне лежало еще с десяток писем.
-- Вот это да! -- невольно вырвалось у Акрама-абзы, и вдруг до него дошло, что его вчерашний утренний поступок, когда он решительно выбросил пять писем, ровно ничего не решал -- колесо истории продолжало крутиться и, судя по сегодняшней почте, набирало все большие обороты.
"И почему ж колесу этому не вертеться?-- рассуждал Акрам-абзы.-- Ведь телеграмму в газету я так и не послал". Он долго стоял возле калитки, перебирая письма, думая, как с ними поступить, но решительного желания выбросить их как-то не ощущал.
Одно письмо пахло знакомыми духами, и он перевернул его адресом вверх -- конечно, от "Белочки". "Я уже узнаю письма по запаху",-- подумал Акрам-абзы и впервые за долгий и тягостный день улыбнулся. Однако письмо от "Белочки" читать не хотелось, оно никак не могло его утешить -- перед глазами все еще стояла Наталья Сергеевна.
Акрам Галиевич с неохотой зашел в переднюю. Холодным и неуютным показался ему дом, еще вчера сиявший огнями и гремевший музыкой. Густые, вязкие сумерки стояли в притихших комнатах, и Акрам Галиевич включил свет. Яркий свет вынуждал что-то делать, и он принялся готовить ужин.
"Ужин одинокого мужчины",-- мелькнула вдруг в памяти читанная где-то строка, и Акрам Галиевич увидел себя как бы взглядом постороннего человека. "А что убиваться? -- заговорил этот посторонний.-- Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло". Подзадоривала и другая шевелившаяся мысль: "Вот на столе десяток писем, и, может быть, в одном из них действительно счастливый лотерейный билет".
Акрам Галиевич накрывал стол механически. Поставил икебану, достал из серванта посуду, и, только когда сел ужинать, понял, что Наталья Сергеевна за несколько дней пребывания оставила в доме неизгладимый след. Он уже точно знал, что всю оставшуюся жизнь будет ужинать именно в этой комнате и, может, даже с цветами на столе. Сидя за столом, накрытым по образцу Натальи Сергеевны, он закусывал деликатесами, привезенными ею, и думал о Наталье Сергеевне как о чем-то грустном и прекрасном, но уже очень давнем.
Письма на столе не особенно волновали Акрама-абзы, но любопытство все-таки разбирало. Поначалу он прочитал адреса, не вскрывая конвертов: послания шли со всех концов страны. Три письма оказались с Украины, их Акрам Галиевич в конце концов вскрыл первыми. Писем как таковых не было, были четкие, деловые предложения,-- эти женщины, в отличие от "Белочки", в облаках не витали.
Если бы каждое письмо не имело своего обратного адреса, причем в разных областях Украины, Акрам Галиевич решил бы, что написаны они одной женщиной: стиль, манера, требования, даже объем писем были одинаковы, строка в строку. Эти предложения напомнили ему объявления по обмену квартир, что изредка печатала их областная газета: "Имею то-то, хотела бы побольше да получше". Основной акцент предложений делался на том, что имеют -- а имели они немало,-- и требовался человек, тянувший по их меркам, на жизнь в этом благе, при одном непременном условии: наличии крепкого здоровья.
"Бугая ей надо",-- вспомнил Акрам-абзы Катин комментарий по адресу мужниной пассии в далеком колхозе.
Как он уразумел, женщинам с Украины требовался примак с завидным здоровьем, хотя условия для примака были обещаны подходящие. "Нет, в чужой дом никогда, из Хлебодаровки ни шагу! Сегодня ушла одна, и то покой потерял, а каково сняться с места, а через год-другой получить от ворот поворот?" --решил он, и сделал еще один вывод: принимать во внимание следует только варианты с переездом к нему, и не обольщаться никакими заманчивыми предложениями. Осторожность селянина взяла верх. "Это капиталист ради трехкратного увеличении капитала готов пойти на что угодно, а нас машинами, дачами, сберкнижками не заманишь",-- подытожил Акрам-абзы свою мысль и остался доволен собой.
Странно, но новые письма так не будоражили воображение Акрама-абзы, как те первые, от "Белочки", например. Единственный конверт, который он вскрыл с трепетом, был из Крыма -- ему показалось, что это письмо от "брюнетки крепкого телосложения", у которой сад спускается к морю. Но он ошибся: не было у этой женщины ни сада, ни дома, жила она в однокомнатной квартире на четвертом этаже и дорабатывала до пенсии на обувной фабрике.
Его отношение к предложениям было непонятным ему самому: раздражали и те, в которых на первый план ставилось движимое и недвижимое имущество, и те, в которых открыто признавались, что ничего не успели нажить и остались, так сказать, у разбитого корыта.
Акрам-абзы поймал себя на мысли, что хотел бы получать письма от женщин, чьи объявления поразили его воображение, когда он впервые развернул газету,-- они были ему как-то ближе, роднее, понятнее. "Это, наверное, как любовь с первого взгляда",-- думал он, цитируя уже по памяти: "Хрупкая блондинка, уставшая от неудач в личной жизни, хотела бы остаток дней провести в сельской местности..." Но, увы, не было писем ни от "хрупкой блондинки", ни от "брюнетки крупного телосложения",-- к ним, наверное, Акрам-абзы отнесся бы теперь более внимательно.
"Главное -- не пороть горячку",-- успокаивал он себя, вскрывая очередное письмо.
Какая-то старушка, персональная пенсионерка из Ленинграда, приглашала его к себе и соблазняла большой библиотекой по юриспруденции, собранной ее мужем, и возможностью заняться наукой, не выходя из квартиры. Она и фотографию библиотеки прислала. Акрам Галиевич даже испугался такого количества книг -- у них в Хлебодаровке и в районной библиотеке, наверное, столько не было.
В двух других письмах оказались и фотографии соискательниц, но после Натальи Сергеевны эти женщины показались ему такими серыми, скучными, несимпатичными, что он их писем и читать не стал.
Все десять писем, пришедшие в этот день, включая и нечитанное от "Белочки", оказались в мусорном ящике.
-- Будет день -- будут и письма,-- сказал Акрам-абзы вслух и, довольный остроумной, как ему показалось, фразой, пошел спать...
Так оно и вышло: наступил новый день, и пришли новые письма, и на этот раз попалось кое-что интересное совсем неподалеку. Акрам Галиевич чуть за телефон не схватился на службе, чтобы заказать разговор, как было оговорено в письме, но воздержался, вспомнив про доктора Аглямову, которая завтра выедет из Ташкента, а послезавтра, возможно, будет у него, если конечно, он того захочет. Особенно ему понравилось последнее: если он того захочет.
Надо сказать, что эти письма и телеграммы уже повлияли на поведении Акрама-абзы: он не только стал ходить более важно по Хлебодаровке, но и задумываться, не слишком ли занижал себя в жизни, не слишком ли скромно и незаметно прожил. Вот в Ленинграде, например, ему предлагают на пенсии заняться наукой, обобщить, так сказать, свой юридический опыт,-- тут он пожалел, что решительно порвал письмо, а главное -- фотоснимок кабинета-библиотеки, где бы он трудился,-- вещественное доказательство своей значимости.
Вечером он долго вглядывался в фотокарточку доктора Аглямовой, которую поначалу принял за артистку, и вновь его мучили вопросы: когда снималась, сколько лет фотографии и каков оригинал сегодня. Что и говорить, женщина на фотографии ему нравилась, и Акрам-абзы пристроил портрет на трюмо.
Конечно, Назифа Аглямова, на его взгляд, имела кое-какие преимущества перед другими: хороша собой, землячка, доктор. "Врач в доме на старости лет -- это ли не подарок судьбы? Она, наверное, и общий язык с женой Жолдаса найдет, коллеги все-таки,-- заранее радовался Акрам Галиевич. -- А какая красавица! -- думал он, глядя на фотокарточку.-- Из здешних, хлебодаровских, вряд ли кто с ней может сравниться..." Но потом ему стало неловко за такую мысль, в нем проснулся какой-то скрытый местный патриотизм, и он допустил, что, пожалуй, Светлана Трофимовна могла бы потягаться внешностью и фигурой с доктором-артисткой. Но все-таки в заочном споре пальму первенства Акрам-абзы отдал Назифе Аглямовой. Этот вывод вновь вселил покой в душу нотариуса. "Встречу, сниму с поезда,-- твердо решил Сабиров. - Как гласит пословица, попытка -- не пытка. Письма - одно, а личное знакомство - другое..."
Опыт кое-какой по приему гостей у него был, и он уже не робел, как перед встречей с Натальей Сергеевной. Шампанское стояло нетронутым с прошлого воскресенья, икра хоть черная, хоть красная -- Наталья Сергеевна оставила той и другой по литровой банке,-- и консервы всякие редкие, ящик для фруктов в холодильнике полон. Как сотворить новую икебану, Акрам Галиевич знал: на всякий случай он записал в книжку, что к чему,-- а не получится -- повторит букет Натальи Сергеевны. Оставались только генеральная уборка и, может быть, баня.
На этот раз прямо с утра в субботу Акрам-абзы затопил баню, чтобы поспела к приходу скорого "Ташкент -- Москва". "Больше суток в пути, жара, лето",-- рассуждал он, и выходило, что баня будет кстати. Придирчиво оглядев двор, прошелся по дому -- все было готово к приему гостьи. Правда, шашлыки на этот раз готовить не стал, решив, что для человека из Ташкента шашлык не в новинку.
В парадном костюме Акрам Галиевич заранее, не спеша, отправился на станцию. Хлебодаровка была теперь связана с городами, что справа от нее, что слева, регулярным автобусным сообщением, поэтому станция потеряла то значение, которое имела его в молодые годы. Тогда в Хлебодаровке останавливались все поезда и стояли подолгу, паровозы чистили топки и заправлялись водой. И в эти получасовые стоянки станция становилась самым оживленным местом Хлебодаровки.
А какой здесь был базар! Расскажи нынче кому -- не поверят. К вечерним поездам приходили просто так -- погулять, на лучшую жизнь глянуть. А станция в те годы была ухоженной, и медный колокол, отбивавший поездам отправление, сиял, как самовар у хорошей хозяйки. Станция притягивала молодых, наверное, еще и потому, что только по этим стальным нитям железнодорожных путей можно было уехать в иную, манящую жизнь, казавшуюся им непохожей на их собственную -- тихую и незаметную. Теперь же поездами пользовались редко и только в тех случаях, когда кто-нибудь уезжал очень уж далеко или издалека возвращался.
Несмотря на полдень, станция была совершенно безлюдна. Акрам Галиевич не был здесь лет десять, если не больше, потому что стояла она в стороне от его каждодневных маршрутов, да и повода не было, и сейчас, словно сквозь призму времени, заметил, как она постарела, одряхлела, захирела станция за эти годы.
Ожидая прибытия "скорого", Акрам-абзы жалел, что поезд стоит всего-навсего три минуты. "Вот если бы подольше,-- рассуждал он,-- можно было, где-нибудь затаясь, глянуть, а уж потом решать, как быть". Но такой возможности у него не было, и выбирать не приходилось.
Поезд пришел с небольшим опозданием. Акрам-абзы неверно рассчитал место остановки десятого вагона, и ему пришлось бежать в хвост поезда. Еще издали он увидел женщину, высунувшуюся из тамбура и наверняка выглядывающую его, и отчаянно замахал ей рукой: мол, сходи. Женщина так и истолковала его жест. Когда он подбежал к вагону, она уже стояла с вещами на хлебодаровской земле, а поезд медленно набирал ход.
Если бы Акрам-абзы не запыхался, Назифа Аглямова увидела бы на его лице большое разочарование. Но он тяжело дышал и раскраснелся от бега, и доктор Аглямова истолковала это по-своему и перво-наперво ослабила ему узел галстука и расстегнула верхнюю пуговицу рубашки.
Акрам Галиевич, тяжело переводя дыхание, смотрел на женщину, пытаясь отыскать хотя бы следы тех прекрасных черт, что были запечатлены на фотографии, в которую он уже был влюблен. Но сделать это было непросто, и у него промелькнула грустная мысль, что доктор-артистка сдала почище станции. Вежливо поздоровавшись, он с тоской поглядел вслед уходящему поезду.
Назифа сразу взяла инициативу в свои руки.
-- О, какой вы бравый! Я таким вас себе и представляла,-- говорила она, цепко оглядывая Акрама-абзы.-- Конечно, свежий воздух, умеренный физический труд, отсутствие стрессовых ситуаций... Вот только дыхание у вас, я вижу, неправильное. Но это мы поправим: начнете бегать по утрам -- через полгода будете дышать, как юноша.
"Этого мне только не хватало на старости лет",-- неприязненно подумал Акрам-абзы и представил себя бегущим по утренней Хлебодаровке. Эта картина невольно вызвала у него улыбку, которую Назифа тоже истолковала по-своему...
Чемодан и сумка оказались тяжелыми, и они остановились перевести дух. Аглямова, оглядев пыльную, разъезженную поселковую дорогу, хранящую до сих пор следы прошлогодней золы, сказала:
-- Я вам уже писала об этом, но, даже находясь здесь, не верю, что я, Назифа Аглямова, знакомлюсь по брачному объявлению и в душе согласна остаток жизни провести в какой-то Хлебодаровке,-- и громко рассмеялась.
Смех у нее был удивительно молодой и звонкий. В этот миг Аглямова стала похожа на женщину с фотографии, стоявшей у него дома на трюмо. Но Акрам Галиевич уже успел понять, она еще живет во времени, когда была прекрасна и обаятельна, и совершенно не принимает и не желает принимать во внимание свой нынешний возраст. Редко, но встречаются взрослые, навсегда оставшиеся детьми, и ташкентский доктор была из этой уникальной породы.
Дом и усадьба ей пришлись по душе -- наверное, они напомнили ей картины из детства, когда и она жила в деревенском доме с сеновалом, огородом и садом.
-- У вас здесь очень мило, даже лучше, чем я ожидала,-- сказала она, придирчиво оглядываясь вокруг и видя ухоженный двор, засаженный цветами. А вот в доме ей не совсем понравилось, это Акрам Галиевич увидел по ее лицу, да и она обронила разочарованно мимоходом:
-- Я несколько иначе представляла жилье сельского юриста, интеллигента, а это типичная сельская изба...
Акрам Галиевич так и не понял, что ей не понравилось и чем должна отличаться изба нотариуса от жилья соседей. Обрадовалась Аглямова лишь в зале, когда увидела на трюмо свою фотографию. Она улыбнулась Акраму-абзы, сверкнув рядом золотых зубов:
-- Я чувствовала, что она у вас в доме на самом видном месте. Спасибо, это так мило с вашей стороны.-- И, поправив фотографию, добавила: -- Я подарю вам другую -- большую, в красивой раме.
Баня была давно готова, и Акрам-абзы, прежде чем обедать, осмелился предложить гостье парную. Аглямова с любопытством глянула на него, досадливо повела плечом и отказалась:
-- Я не выношу деревенских бань. Вот если у вас есть летняя душевая, то я с удовольствием ополоснусь.
Отправив гостью в душ, Акрам-абзы решил сам сходить попариться -- не пропадать же бане! Парился он долго, с азартом, забыв про гостью,-- баня удалась на славу. Когда он вошел в дом, Назифа-ханум лежала на диване с книгой, и, как показалось нотариусу, прическа у нее слегка съехала набок. "Вроде сегодня я и не выпивал... Перепарился, что ли? -- опешил Акрам-абзы, но вдруг догадался, едва не стукнув себя по лбу: -- Это же парик!" Кого-кого, а женщин в париках в Хлебодаровке не водилось.
"От той роскошной прически, так пленившей меня, и следа, наверное, не осталось",-- грустно подумал Акрам Галиевич, но вслух ничего не сказал.
Заправленный самовар наготове стоял на веранде, и Сабиров быстренько вынес его во двор и разжег огонь. Потом он стал накрывать на стол, и перво-наперво поставил икебану, над которой с утра колдовал целый час. Назифа-ханум, вызвавшаяся помочь, так и застыла возле цветов, охая и ахая, не веря, что он сам составил такой букет.
Уроки Натальи Сергеевны не прошли даром: стол Акрам-абзы накрыл по всем правилам.
-- Богато живете,-- отметила Назифа-ханум, оглядев щедро накрытый стол.
-- Грех жаловаться,-- ответил Акрам-абзы, которому после баньки не терпелось пропустить рюмочку. О том, как попали к нему щедрые дары моря, он, конечно, распространяться не стал. Гостье хозяин налил шампанского, а себе -- водочки. Выпили за знакомство, за здоровье Назифы-ханум, за прекрасную профессию врача.
Настроение у Акрама-абзы поднялось: парик казался на месте, а сама Назифа-ханум нет-нет да и напоминала ту прекрасную женщину на фотографии. Но все же его так и подмывало спросить, когда она фотографировалась и сколько ей тогда было лет. Едва сдержался, понимая, что его вопрос обидит гостью.
Добрый прием поднял настроение и гостье. Закусывала она все больше икрой -- и черной, и красной, и говорила, что никогда в жизни не пробовала такой свежей и такого высокого качества. Сабиров же многозначительно молчал: он даже соврать насчет икры ничего не мог, ибо толком ничего о ней не знал. В общем, сидели хорошо, беседуя о том о сем, не касаясь личной жизни друг друга. Подоспел и самовар, которому Назифа-ханум очень обрадовалась.
-- А у нас в доме, в детстве, был медный, весь в медалях,-- вспомнила она.-- И я драила его речным песочком до зеркального блеска! Теперь такие самовары только в коллекциях и можно увидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8