— Она подумала, что вы мне сможете помочь…— Нет, молодой человек, я уже давно, давно не практикую. Как вышел на пенсию, так все. Даже инструменты свои раздарил. А инструмент у меня был хороший. Немецкий. Довоенный.— Мне хирургическая помощь, доктор, не нужна. Но, может, вы припомните… Ранне думает, что это было во время вашего дежурства. Одна девушка отказалась от ребенка… Двадцать пять лет назад. И потом его подменили. Моя фамилия теперь Вазов-Войский.— Говорите громче, я не слышу…— Вазов-Войский.
…Женщина пробиралась по длинному холодному коридору больницы. Только халат шелестел в ночной тиши. Дверь в комнату дежурного врача была приоткрыта, он мыл руки, когда увидел крадущуюся вдоль стены и заметил безумный блеск ее глаз. Он испугался, но было поздно, женщина вошла в кабинет, притворила за собой дверь, повернула ключ и предостерегающе прижала палец к губам:— Тсс!— Почему вы не в постели, больная? — строго спросил врач, собравшись с духом.— Тсс! У меня есть брошь с бриллиантами… Почти два карата… Я редко ее ношу, Вазов-Войский не заметит… Она стоит больших денег, вы разбогатеете… И никто никогда не узнает…Старик шевельнулся, скрипнуло плетеное кресло. Он захлопнул подшивку и бросил на стол — руки у него были еще достаточно сильные.— Чего же хочет от меня милейшая Ранне?— Она думает, что вы поможете мне разыскать ту девушку, которая тогда отказалась от ребенка.— Сколько я их перевидал! Приезжают сюда рожать неизвестно откуда, чтобы потребовать на этом основании комнату. Мы не можем больницу превращать в общежитие, но ведь и на улицу не выбросишь, пытаемся свалить эти хлопоты на исполком… А едва получат крышу над головой, о ребенке больше не вспоминают. Разве порядочные женщины являются невесть откуда?— Ранне припоминает, что та была здешняя.— Здешняя. Я и здешних видал. Но скажу вам: не всегда это плохо, когда от ребенка отказываются. Хорошие семьи годами стоят в очереди на усыновление или удочерение. Я ходил со всякими комиссиями по квартирам родителей. Грязные, голодные дети… Хорошо еще, если в тряпье укутаны… Не знаю, как теперь, но тогда лишить родительских прав было почти невозможно. Каких родителей мы должны предпочесть для ребенка, настоящих или приемных? Первым ребенок нужен лишь для того, чтобы оправдать собственную леность и безделье тем, что у них на иждивении малолетний, а вторые хотят воспитать и воспитывают человека!— Вроде она не то чтобы отказалась… Ребенка фактически подменили.— Этого не может быть! Это абсолютно исключено!
Женщина впилась в доктора взглядом, он попятился, вытирая о полотенце руки. Шаг назад, она — шаг вперед.— Поймите, я никому не скажу… Я ради него, Вазова-Войского. Что ей, девчонке, с двумя-то делать? Почему у нее двое, а у меня ни одного? А… Мой сынок умер. Может, вы не знаете, но мой сынок умер.Неужто она не помнит, что произошло днем?! Еще несколько часов назад в этом же кабинете она ругала всех убийцами и фашистами. Наверное, не стоило обращать на это внимание, свежи еще были раны послевоенных лет.Ребенок, кричала она, родился живым, я сама слышала его крик. Кто виноват?! Почему мальчик умер? Она отмахивалась от врача и сестер, требовала профессора Кротова. Старик приехал, познакомился с обстоятельствами дела и имел с ней долгий разговор в пустой палате. Когда он вышел оттуда, на него страшно было взглянуть — губы плотно сжаты, по лицу белые пятна.— Простим ее, коллеги, — проскрипел он. — Будем великодушны, попробуем войти в ее положение. В такие минуты люди не ведают, что говорят…И засеменил прочь по коридору, постукивая тросточкой.
— Так вы говорите, Ранне еще работает? — переспросил старик. Скрипнуло плетеное кресло. — Когда-то она бабочкой порхала, вверх-вниз по лестнице, вверх-вниз. С утра до вечера. Теперь уж не смогла бы, а впрочем, кто знает…— Еще очень даже бодрая, — заверил Виктор. — …А та девушка… — напомнил он, боясь, что разговор уйдет в сторону. — По словам Ранне, у вас тогда были большие неприятности… Даже скандал.— Кто их сосчитает, эти неприятности и скандалы!— Девушка тогда еще училась.— Кому же учиться, как не молодым, в старости ничего в голову не лезет. И зачем старому человеку учиться? На что ему все эти премудрости? В могилу с собой не возьмешь.
Молодой человек потоптался у двери с медной дощечкой, на которой было выгравировано «Директор». Закрыто на два замка. Он разыскал учительскую, но и туда не попал. Надо найти кого-нибудь из персонала, они подскажут, когда кончается урок и начинается перемена.Школьный звонок, далекий и позабытый, застиг его на лестничной площадке, серебристые трели разнеслись по длинным пустым коридорам. Одна за другой хлопали двери, в коридор гурьбой высыпали девчонки-подростки, появились и девчата постарше, с манерами взрослых дам. Он вспомнил, что этот техникум называют «Монастырем», и тут увидел невысокого стройного мужчину с классным журналом под мышкой — мужчина отпирал директорский кабинет, звеня внушительной связкой ключей. Он выждал, пока мужчина скроется за дверью, и постучался.— Войдите! — раздалось словно издалека. Оказалось, двери двойные, к тому же одна из них обита дерматином.Молодой человек поздоровался, и директор ответил. В его голосе и взгляде читался немой вопрос.— Я врач, — сказал вошедший. — Из родильного отделения центральной больницы.— Ах, это по поводу нашей студентки! Педсовет решил ее исключить. За прогулы без уважительной причины.— Видимо, если бы директор возражал, педсовет не принял бы такого решения. Ведь, между нами, прогулы — это, в данном случае, только повод, другие прогуливают и больше.Директор не возражал.— Чем могу быть полезен?— У вас что, другого пути нет, кроме исключения?— Нет.— Послушайте, товарищ директор! Хочу, чтоб вы знали: я пришел сюда не по долгу службы. Как врача, меня совершенно не волнует, что она родит. Молодая здоровая женщина… Если уж на то пошло, рожать — ее долг! Если бы она сделала аборт, вы бы ее не исключили, не так ли? Парадокс! Смешно, хотя и не до смеха!— Мне тоже. Курите? — Директор предложил сигарету. Они закурили. — Да вы присядьте…В коридоре прозвенел звонок к следующему уроку. Отсюда звук казался мягким и неназойливым.— У меня их тут без малого полтысячи. И почти все молодые и, как вы говорите, способные рожать. Плохо, что одни девчата, плохо. Привыкают к мысли, что на свете мало парней, не упустить бы случая. А парни с гитарами околачиваются у общежития — мы на всякий случай запираем уж в девять. Но все равно не удержать. Я вот удивляюсь, почему большинство все-таки остается учиться. Думал, может, потому, что держу в ежовых рукавицах? Оказывается, не поэтому. Педагоги, кому девочки доверяют, говорят, все очень просто. Одни приехали в Ригу получить профессию, а другие — развлекаться. Первым наша строгость помогает держать себя в узде, вторым ничто не поможет. Поэтому я не имею права давать им ни малейшей поблажки. Для вас она — молодая здоровая женщина, призвание которой рожать, а для меня — студентка, которой надо дать профессию.— Она хочет отказаться от ребенка.— Вот это новость! — Директор встал из-за стола и забегал по кабинету. Пальцы, державшие сигарету, дрожали, и пепел осыпался на пол. — Ну и ну! И теперь мною, как букой, будут пугать детей! Выбросил на улицу! И вы пришли, чтобы я оставил ее в общежитии?— Почти угадали.— Нет, в общежитии моего техникума младенцев не будет! — Директор умолк, будто на миг заколебался, и продолжал: — Ладно, пусть напишет заявление об академическом отпуске. Девушка способная, успеваемость у нее хорошая, потом наверстает упущенное. Пусть несет заявление, я подпишу!— Ей необходимо жилье! Ваш авторитет не пострадает, если вы разочек отступите от своих принципов.— Вы законы знаете? Не знаете! Я уже не смогу выдворить ее из общежития! Только если взамен будет комната. Конечно, исполком мне такую комнату даст! Может, не сразу, но даст. А за счет чего, спрашивается? За счет жилплощади, которую должны получить наши педагоги. Хорошо, если нам выделяют хоть что-то один раз в два года. Преподавательница химии работает в техникуме с первого дня и, заметьте, терпеливо ждет своей очереди. Шесть человек на шестнадцати квадратных метрах! Пойдите и скажите ей, что надо подождать еще пару лет, потому что одна сопливая девчонка играла в папу-маму, пока не доигралась! У меня духу не хватит!Директор нервно закурил новую сигарету.— Вы ей передайте, что самое разумное — написать заявление об академическом отпуске. По состоянию здоровья, и точка. Я ведь не заинтересован, чтобы это чепе бросило тень на весь техникум. Девчонки и так по углам шепчутся, а толком никто ничего не знает. Ее подружка, которая подменила нашу красотку на медосмотре, пробкой у меня вылетела из техникума. А эту мамашу кто-нибудь в больнице навещает?— Кажется, нет.— Хорошо! Это очень хорошо! Заглохнут толки!— Вы напрасно волнуетесь насчет техникума. Его репутация какой была, такой и останется. Ни замалчивание, ни разглашение ничего не изменят. Давайте лучше поговорим конкретно, чем мы сообща можем ей помочь. Я как врач и вы как педагог.— Любопытно, как же мы можем ей помочь? Лично я умываю руки! Пусть думают родители!— У нее нет родителей, одна бабушка.— Она сама вам это сказала?— Да. Мы разговаривали.— Минуточку. — Директор выскользнул за дверь. Вернулся он не сразу. В руках у него была тонкая папка салатного цвета. — Ее личное дело. — Он подал папку врачу. — Мать работает в сельсовете, отец — в колхозной строительной бригаде. Есть, конечно, и бабушка, сестры и есть брат на два года моложе.— Извините, я вас задержал! — заторопился врач.— Ничего, ничего… Полезный обмен мнениями. Но заявление пусть подаст, я подмахну. — Он вдруг стал по-отечески заботливым, как и подобает победителю. — Я, конечно, понимаю: была ей охота возвращаться домой с дитем и без мужа, но…— До свидания!Врач дал себе зарок никогда не пытаться что-то втолковывать администраторам. Он был зол на себя за свою наивность и доверчивость.Старший коллега — без пяти минут пенсионер, — выслушав его рассказ об этом визите, посмеялся в свое удовольствие:— Вот и не суй нос в чужие дела! Ишь, заступник! Работай на совесть, потом выходи на пенсию. Вот и вся премудрость.
Не понравилось Виктору лицо старика. Вроде бы сама любезность, а во взгляде какое-то затаенное коварство.— Ранне сказала, что родилась двойня. У той женщины. Она только не знает, двое мальчиков или мальчик и девочка.— А я вот не помню, меня в это дело не впутывайте. — Старик тяжело задышал и уставился в окно, хотя в саду все было по-прежнему. — Мне восемьдесят два. Так сказать, на краю могилы… А вот милой Ранне, коли доведется встретить, низко кланяйтесь от меня…Вцепившись в подлокотники, он стал подниматься с кресла. У него были тонкие, высохшие ноги, штанины висели мешком. Мелкими шажками он проковылял к дивану и прилег, положив голову на валик.— Говорите, что ничего не знаете, а сами просите, чтобы не впутывали.— Ничего не знаю. Честное слово, можете мне поверить! — Это прозвучало почти плаксиво.
Я не хотел. Я бы ни за что и не впутался, но они не могли без меня обойтись, на документах нужна была и моя подпись. И они принялись меня уламывать. Я сопротивлялся. Да, да… Я долго не соглашался! Даже предостерегал: «Как бы это не выплыло наружу!» А они снова за свое. Они боялись той женщины, у которой умер ребенок.— Придет моряк, потребует расследования, — заведующий отделением не решался взять ответственность на себя.— Нашей вины тут нет, любая экспертиза подтвердит, — возразил молодой коллега. — Этот чокнутый идеалист бегал к директору техникума. Сам мне потом рассказывал.— Ну и получите нового завотделением, — в сердцах сказал заведующий.— Неужели ты думаешь, что мы могли ребенка спасти?— Не об этом речь. Во время войны немцы мобилизовали моего брата в латышский легион, теперь это наверняка откроется.— Какое все это имеет значение! — не понял младший коллега. — Я уже говорил, чокнутый идеалист.— Для тебя никакого, а для отдела кадров имеет значение. Обязательно найдется какой-нибудь очень бдительный товарищ.— Не верится.— Зато ты веришь во многое такое, чему действительно не следовало бы верить.— Что ты предлагаешь?— Эта соплячка отказывается от своих двойняшек окончательно и бесповоротно. Она не передумает?— Завтра, предупредила, в последний раз будет кормить, и я не думаю, чтобы ее кто-нибудь переубедил. Она словно забралась в бетонный дот, ее не то что словом — пушкой не прошибешь. Отказывается что-либо слышать, видеть, понимать. Все, что я говорю, как об стену. Вчера я не выдержал. Она будто моченым кнутом стеганула: «Чего вы от меня хотите? Если понадобится совет, я сама у вас спрошу!» — «Все ясно! — ответил я. — Заглядывайте почаще, будем ждать! Закон на вашей стороне!» Наверное, зря я так. А Ранне мне говорит: «Этот парень вовсе ее и не бросил. Вчера опять переговаривались через окно. Долго мурлыкали».— Дети есть дети.— К сожалению, у этих детей у самих уже дети.— Такой век, еще и не то увидим!— Вот что мне пришло в голову, раз уж мы завели этот разговор. — Заведующий отделением прикусил губу. — С точки зрения закона это, может, и не совсем, но с другой стороны… Женщина, у которой умер ребенок, в таком отчаянии, что готова на все. Кто знает, кому еще она будет предлагать взятку. Потом будет поздно. Если уж решаться на что-либо, то немедленно.— Разве она хочет обоих?— Да. Одного выдаст за своего, а второго усыновит.— Лучшей матери не найдешь. В детдоме с двойняшками труднее, — наморщил лоб молодой коллега.Я собрался уходить, но они меня не отпускали, им нужна была моя подпись. Я сопротивлялся. Я говорил: это может всплыть. Они уверяли меня, что никогда, если держать язык за зубами. А я по-прежнему боялся подписывать, хотя они уже заставили меня взять ручку. Теперь ты видишь — мои опасения подтвердились. Где больше двух, не говорят вслух. Может, до тебя не доходит, почему я боюсь сказать тебе то немногое, что мне известно? Будешь в моем возрасте, поймешь! Все так думают: в старости — вот когда можно будет рисковать вволю — нечего терять. Чепуха! Твоего остается так мало, что начинаешь все ценить вдвойне. Взвешиваешь до миллиграмма. Что пользы, если ты разыщешь эту особу? Беспокойство тебе и беспокойство ей. И уходи, не тревожь меня. Я старый человек, мне вредно волноваться, разволнуюсь — и амба! Бесстыдник! Нет чтоб пощадить старика, ты собираешься затаскать меня по судам!Старик закрыл глаза и ровно задышал. Заснул буквально на глазах у Виктора. А ведь такие надежды возлагались на этот визит…Пришлось уйти.Только когда стукнула садовая калитка, старик приподнял голову. Ушел! Дай-то бог, чтоб навсегда! Надо сказать невестке, чтобы какое-то время никого не впускала, пусть говорит — очень болен, при смерти.Старый врач был доволен собой. Даже горд. Сумел-таки отстоять свой принцип: не суй свой нос в чужой вопрос. Дряхлый, больной, а глянь, как выстоял.
…На станции Лиелупе в электричку набилось много народу. Видно, в яхт-клубе закончились соревнования — с моста виднелась стайка треугольных парусов и моторных лодок, а гребные двойки, четверки и восьмерки перебрались на правый берег.Виктор сидел у прохода, размышляя о старике и Ранне, которая послала его к нему. Нет, продолжать поиски без архивов — пустое дело. А какая польза от архивных материалов? И как к ним подобраться? Вот если усыновление произошло через детский дом, дело другое. Но детей ведь просто подменили. Какого лешего я вообще в это встрял? Что это мне дает? Просто удовлетворяю собственное любопытство, и больше ничего!Электричка приближалась к следующей станции. Кто-то, проходя мимо него, остановился, обернулся и хлопнул по плечу:— Здоров!Коля-Коля. Гроссмейстер карточной игры. Ишь, загорел, округлился.— Здорово! Сидай!Пиджачок в обтяжку исчез, уступив место просторной куртке в клеточку. И рубашка не из дешевых. Сандалеты. С виду ну прямо мужик средней тупости, квалифицированный работяга, имеющий в новом районе двухкомнатную квартиру, стены которой он аккуратно оклеил импортными обоями, а в углу поставил купленный в рассрочку цветной телевизор. Толстая жена, непослушный ребенок, сиамский кот и выдрессированная теща: когда хозяин дома, и пикнуть не смеет. Сегодня, изволите видеть, искупался в море, выпил пару пива и теперь ждет не дождется сойти с электрички и закурить.— Выйдем в тамбур. Дело есть.Виктор встал и последовал за ним.— Как житуха? — спросил Виктор. В тамбуре больше никого не было.— Случается. Позавчера Франька Бригадир банк взял. Таракан землю ел, обещал отмазаться. Мишка Фонфирчик был.— Какой Таракан?— Васька Таракан. С золотыми фиксами. Ну… Этот… Рот как Ювелирторг! Тебе шкары не нужны? Хорошие. Новые. Неси в скупку, кварт заработаешь. — Повернувшись спиной к застекленным дверям, чтобы его не было видно из вагона, Коля-Коля вытащил из-за пазухи помятые брюки большого размера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
…Женщина пробиралась по длинному холодному коридору больницы. Только халат шелестел в ночной тиши. Дверь в комнату дежурного врача была приоткрыта, он мыл руки, когда увидел крадущуюся вдоль стены и заметил безумный блеск ее глаз. Он испугался, но было поздно, женщина вошла в кабинет, притворила за собой дверь, повернула ключ и предостерегающе прижала палец к губам:— Тсс!— Почему вы не в постели, больная? — строго спросил врач, собравшись с духом.— Тсс! У меня есть брошь с бриллиантами… Почти два карата… Я редко ее ношу, Вазов-Войский не заметит… Она стоит больших денег, вы разбогатеете… И никто никогда не узнает…Старик шевельнулся, скрипнуло плетеное кресло. Он захлопнул подшивку и бросил на стол — руки у него были еще достаточно сильные.— Чего же хочет от меня милейшая Ранне?— Она думает, что вы поможете мне разыскать ту девушку, которая тогда отказалась от ребенка.— Сколько я их перевидал! Приезжают сюда рожать неизвестно откуда, чтобы потребовать на этом основании комнату. Мы не можем больницу превращать в общежитие, но ведь и на улицу не выбросишь, пытаемся свалить эти хлопоты на исполком… А едва получат крышу над головой, о ребенке больше не вспоминают. Разве порядочные женщины являются невесть откуда?— Ранне припоминает, что та была здешняя.— Здешняя. Я и здешних видал. Но скажу вам: не всегда это плохо, когда от ребенка отказываются. Хорошие семьи годами стоят в очереди на усыновление или удочерение. Я ходил со всякими комиссиями по квартирам родителей. Грязные, голодные дети… Хорошо еще, если в тряпье укутаны… Не знаю, как теперь, но тогда лишить родительских прав было почти невозможно. Каких родителей мы должны предпочесть для ребенка, настоящих или приемных? Первым ребенок нужен лишь для того, чтобы оправдать собственную леность и безделье тем, что у них на иждивении малолетний, а вторые хотят воспитать и воспитывают человека!— Вроде она не то чтобы отказалась… Ребенка фактически подменили.— Этого не может быть! Это абсолютно исключено!
Женщина впилась в доктора взглядом, он попятился, вытирая о полотенце руки. Шаг назад, она — шаг вперед.— Поймите, я никому не скажу… Я ради него, Вазова-Войского. Что ей, девчонке, с двумя-то делать? Почему у нее двое, а у меня ни одного? А… Мой сынок умер. Может, вы не знаете, но мой сынок умер.Неужто она не помнит, что произошло днем?! Еще несколько часов назад в этом же кабинете она ругала всех убийцами и фашистами. Наверное, не стоило обращать на это внимание, свежи еще были раны послевоенных лет.Ребенок, кричала она, родился живым, я сама слышала его крик. Кто виноват?! Почему мальчик умер? Она отмахивалась от врача и сестер, требовала профессора Кротова. Старик приехал, познакомился с обстоятельствами дела и имел с ней долгий разговор в пустой палате. Когда он вышел оттуда, на него страшно было взглянуть — губы плотно сжаты, по лицу белые пятна.— Простим ее, коллеги, — проскрипел он. — Будем великодушны, попробуем войти в ее положение. В такие минуты люди не ведают, что говорят…И засеменил прочь по коридору, постукивая тросточкой.
— Так вы говорите, Ранне еще работает? — переспросил старик. Скрипнуло плетеное кресло. — Когда-то она бабочкой порхала, вверх-вниз по лестнице, вверх-вниз. С утра до вечера. Теперь уж не смогла бы, а впрочем, кто знает…— Еще очень даже бодрая, — заверил Виктор. — …А та девушка… — напомнил он, боясь, что разговор уйдет в сторону. — По словам Ранне, у вас тогда были большие неприятности… Даже скандал.— Кто их сосчитает, эти неприятности и скандалы!— Девушка тогда еще училась.— Кому же учиться, как не молодым, в старости ничего в голову не лезет. И зачем старому человеку учиться? На что ему все эти премудрости? В могилу с собой не возьмешь.
Молодой человек потоптался у двери с медной дощечкой, на которой было выгравировано «Директор». Закрыто на два замка. Он разыскал учительскую, но и туда не попал. Надо найти кого-нибудь из персонала, они подскажут, когда кончается урок и начинается перемена.Школьный звонок, далекий и позабытый, застиг его на лестничной площадке, серебристые трели разнеслись по длинным пустым коридорам. Одна за другой хлопали двери, в коридор гурьбой высыпали девчонки-подростки, появились и девчата постарше, с манерами взрослых дам. Он вспомнил, что этот техникум называют «Монастырем», и тут увидел невысокого стройного мужчину с классным журналом под мышкой — мужчина отпирал директорский кабинет, звеня внушительной связкой ключей. Он выждал, пока мужчина скроется за дверью, и постучался.— Войдите! — раздалось словно издалека. Оказалось, двери двойные, к тому же одна из них обита дерматином.Молодой человек поздоровался, и директор ответил. В его голосе и взгляде читался немой вопрос.— Я врач, — сказал вошедший. — Из родильного отделения центральной больницы.— Ах, это по поводу нашей студентки! Педсовет решил ее исключить. За прогулы без уважительной причины.— Видимо, если бы директор возражал, педсовет не принял бы такого решения. Ведь, между нами, прогулы — это, в данном случае, только повод, другие прогуливают и больше.Директор не возражал.— Чем могу быть полезен?— У вас что, другого пути нет, кроме исключения?— Нет.— Послушайте, товарищ директор! Хочу, чтоб вы знали: я пришел сюда не по долгу службы. Как врача, меня совершенно не волнует, что она родит. Молодая здоровая женщина… Если уж на то пошло, рожать — ее долг! Если бы она сделала аборт, вы бы ее не исключили, не так ли? Парадокс! Смешно, хотя и не до смеха!— Мне тоже. Курите? — Директор предложил сигарету. Они закурили. — Да вы присядьте…В коридоре прозвенел звонок к следующему уроку. Отсюда звук казался мягким и неназойливым.— У меня их тут без малого полтысячи. И почти все молодые и, как вы говорите, способные рожать. Плохо, что одни девчата, плохо. Привыкают к мысли, что на свете мало парней, не упустить бы случая. А парни с гитарами околачиваются у общежития — мы на всякий случай запираем уж в девять. Но все равно не удержать. Я вот удивляюсь, почему большинство все-таки остается учиться. Думал, может, потому, что держу в ежовых рукавицах? Оказывается, не поэтому. Педагоги, кому девочки доверяют, говорят, все очень просто. Одни приехали в Ригу получить профессию, а другие — развлекаться. Первым наша строгость помогает держать себя в узде, вторым ничто не поможет. Поэтому я не имею права давать им ни малейшей поблажки. Для вас она — молодая здоровая женщина, призвание которой рожать, а для меня — студентка, которой надо дать профессию.— Она хочет отказаться от ребенка.— Вот это новость! — Директор встал из-за стола и забегал по кабинету. Пальцы, державшие сигарету, дрожали, и пепел осыпался на пол. — Ну и ну! И теперь мною, как букой, будут пугать детей! Выбросил на улицу! И вы пришли, чтобы я оставил ее в общежитии?— Почти угадали.— Нет, в общежитии моего техникума младенцев не будет! — Директор умолк, будто на миг заколебался, и продолжал: — Ладно, пусть напишет заявление об академическом отпуске. Девушка способная, успеваемость у нее хорошая, потом наверстает упущенное. Пусть несет заявление, я подпишу!— Ей необходимо жилье! Ваш авторитет не пострадает, если вы разочек отступите от своих принципов.— Вы законы знаете? Не знаете! Я уже не смогу выдворить ее из общежития! Только если взамен будет комната. Конечно, исполком мне такую комнату даст! Может, не сразу, но даст. А за счет чего, спрашивается? За счет жилплощади, которую должны получить наши педагоги. Хорошо, если нам выделяют хоть что-то один раз в два года. Преподавательница химии работает в техникуме с первого дня и, заметьте, терпеливо ждет своей очереди. Шесть человек на шестнадцати квадратных метрах! Пойдите и скажите ей, что надо подождать еще пару лет, потому что одна сопливая девчонка играла в папу-маму, пока не доигралась! У меня духу не хватит!Директор нервно закурил новую сигарету.— Вы ей передайте, что самое разумное — написать заявление об академическом отпуске. По состоянию здоровья, и точка. Я ведь не заинтересован, чтобы это чепе бросило тень на весь техникум. Девчонки и так по углам шепчутся, а толком никто ничего не знает. Ее подружка, которая подменила нашу красотку на медосмотре, пробкой у меня вылетела из техникума. А эту мамашу кто-нибудь в больнице навещает?— Кажется, нет.— Хорошо! Это очень хорошо! Заглохнут толки!— Вы напрасно волнуетесь насчет техникума. Его репутация какой была, такой и останется. Ни замалчивание, ни разглашение ничего не изменят. Давайте лучше поговорим конкретно, чем мы сообща можем ей помочь. Я как врач и вы как педагог.— Любопытно, как же мы можем ей помочь? Лично я умываю руки! Пусть думают родители!— У нее нет родителей, одна бабушка.— Она сама вам это сказала?— Да. Мы разговаривали.— Минуточку. — Директор выскользнул за дверь. Вернулся он не сразу. В руках у него была тонкая папка салатного цвета. — Ее личное дело. — Он подал папку врачу. — Мать работает в сельсовете, отец — в колхозной строительной бригаде. Есть, конечно, и бабушка, сестры и есть брат на два года моложе.— Извините, я вас задержал! — заторопился врач.— Ничего, ничего… Полезный обмен мнениями. Но заявление пусть подаст, я подмахну. — Он вдруг стал по-отечески заботливым, как и подобает победителю. — Я, конечно, понимаю: была ей охота возвращаться домой с дитем и без мужа, но…— До свидания!Врач дал себе зарок никогда не пытаться что-то втолковывать администраторам. Он был зол на себя за свою наивность и доверчивость.Старший коллега — без пяти минут пенсионер, — выслушав его рассказ об этом визите, посмеялся в свое удовольствие:— Вот и не суй нос в чужие дела! Ишь, заступник! Работай на совесть, потом выходи на пенсию. Вот и вся премудрость.
Не понравилось Виктору лицо старика. Вроде бы сама любезность, а во взгляде какое-то затаенное коварство.— Ранне сказала, что родилась двойня. У той женщины. Она только не знает, двое мальчиков или мальчик и девочка.— А я вот не помню, меня в это дело не впутывайте. — Старик тяжело задышал и уставился в окно, хотя в саду все было по-прежнему. — Мне восемьдесят два. Так сказать, на краю могилы… А вот милой Ранне, коли доведется встретить, низко кланяйтесь от меня…Вцепившись в подлокотники, он стал подниматься с кресла. У него были тонкие, высохшие ноги, штанины висели мешком. Мелкими шажками он проковылял к дивану и прилег, положив голову на валик.— Говорите, что ничего не знаете, а сами просите, чтобы не впутывали.— Ничего не знаю. Честное слово, можете мне поверить! — Это прозвучало почти плаксиво.
Я не хотел. Я бы ни за что и не впутался, но они не могли без меня обойтись, на документах нужна была и моя подпись. И они принялись меня уламывать. Я сопротивлялся. Да, да… Я долго не соглашался! Даже предостерегал: «Как бы это не выплыло наружу!» А они снова за свое. Они боялись той женщины, у которой умер ребенок.— Придет моряк, потребует расследования, — заведующий отделением не решался взять ответственность на себя.— Нашей вины тут нет, любая экспертиза подтвердит, — возразил молодой коллега. — Этот чокнутый идеалист бегал к директору техникума. Сам мне потом рассказывал.— Ну и получите нового завотделением, — в сердцах сказал заведующий.— Неужели ты думаешь, что мы могли ребенка спасти?— Не об этом речь. Во время войны немцы мобилизовали моего брата в латышский легион, теперь это наверняка откроется.— Какое все это имеет значение! — не понял младший коллега. — Я уже говорил, чокнутый идеалист.— Для тебя никакого, а для отдела кадров имеет значение. Обязательно найдется какой-нибудь очень бдительный товарищ.— Не верится.— Зато ты веришь во многое такое, чему действительно не следовало бы верить.— Что ты предлагаешь?— Эта соплячка отказывается от своих двойняшек окончательно и бесповоротно. Она не передумает?— Завтра, предупредила, в последний раз будет кормить, и я не думаю, чтобы ее кто-нибудь переубедил. Она словно забралась в бетонный дот, ее не то что словом — пушкой не прошибешь. Отказывается что-либо слышать, видеть, понимать. Все, что я говорю, как об стену. Вчера я не выдержал. Она будто моченым кнутом стеганула: «Чего вы от меня хотите? Если понадобится совет, я сама у вас спрошу!» — «Все ясно! — ответил я. — Заглядывайте почаще, будем ждать! Закон на вашей стороне!» Наверное, зря я так. А Ранне мне говорит: «Этот парень вовсе ее и не бросил. Вчера опять переговаривались через окно. Долго мурлыкали».— Дети есть дети.— К сожалению, у этих детей у самих уже дети.— Такой век, еще и не то увидим!— Вот что мне пришло в голову, раз уж мы завели этот разговор. — Заведующий отделением прикусил губу. — С точки зрения закона это, может, и не совсем, но с другой стороны… Женщина, у которой умер ребенок, в таком отчаянии, что готова на все. Кто знает, кому еще она будет предлагать взятку. Потом будет поздно. Если уж решаться на что-либо, то немедленно.— Разве она хочет обоих?— Да. Одного выдаст за своего, а второго усыновит.— Лучшей матери не найдешь. В детдоме с двойняшками труднее, — наморщил лоб молодой коллега.Я собрался уходить, но они меня не отпускали, им нужна была моя подпись. Я сопротивлялся. Я говорил: это может всплыть. Они уверяли меня, что никогда, если держать язык за зубами. А я по-прежнему боялся подписывать, хотя они уже заставили меня взять ручку. Теперь ты видишь — мои опасения подтвердились. Где больше двух, не говорят вслух. Может, до тебя не доходит, почему я боюсь сказать тебе то немногое, что мне известно? Будешь в моем возрасте, поймешь! Все так думают: в старости — вот когда можно будет рисковать вволю — нечего терять. Чепуха! Твоего остается так мало, что начинаешь все ценить вдвойне. Взвешиваешь до миллиграмма. Что пользы, если ты разыщешь эту особу? Беспокойство тебе и беспокойство ей. И уходи, не тревожь меня. Я старый человек, мне вредно волноваться, разволнуюсь — и амба! Бесстыдник! Нет чтоб пощадить старика, ты собираешься затаскать меня по судам!Старик закрыл глаза и ровно задышал. Заснул буквально на глазах у Виктора. А ведь такие надежды возлагались на этот визит…Пришлось уйти.Только когда стукнула садовая калитка, старик приподнял голову. Ушел! Дай-то бог, чтоб навсегда! Надо сказать невестке, чтобы какое-то время никого не впускала, пусть говорит — очень болен, при смерти.Старый врач был доволен собой. Даже горд. Сумел-таки отстоять свой принцип: не суй свой нос в чужой вопрос. Дряхлый, больной, а глянь, как выстоял.
…На станции Лиелупе в электричку набилось много народу. Видно, в яхт-клубе закончились соревнования — с моста виднелась стайка треугольных парусов и моторных лодок, а гребные двойки, четверки и восьмерки перебрались на правый берег.Виктор сидел у прохода, размышляя о старике и Ранне, которая послала его к нему. Нет, продолжать поиски без архивов — пустое дело. А какая польза от архивных материалов? И как к ним подобраться? Вот если усыновление произошло через детский дом, дело другое. Но детей ведь просто подменили. Какого лешего я вообще в это встрял? Что это мне дает? Просто удовлетворяю собственное любопытство, и больше ничего!Электричка приближалась к следующей станции. Кто-то, проходя мимо него, остановился, обернулся и хлопнул по плечу:— Здоров!Коля-Коля. Гроссмейстер карточной игры. Ишь, загорел, округлился.— Здорово! Сидай!Пиджачок в обтяжку исчез, уступив место просторной куртке в клеточку. И рубашка не из дешевых. Сандалеты. С виду ну прямо мужик средней тупости, квалифицированный работяга, имеющий в новом районе двухкомнатную квартиру, стены которой он аккуратно оклеил импортными обоями, а в углу поставил купленный в рассрочку цветной телевизор. Толстая жена, непослушный ребенок, сиамский кот и выдрессированная теща: когда хозяин дома, и пикнуть не смеет. Сегодня, изволите видеть, искупался в море, выпил пару пива и теперь ждет не дождется сойти с электрички и закурить.— Выйдем в тамбур. Дело есть.Виктор встал и последовал за ним.— Как житуха? — спросил Виктор. В тамбуре больше никого не было.— Случается. Позавчера Франька Бригадир банк взял. Таракан землю ел, обещал отмазаться. Мишка Фонфирчик был.— Какой Таракан?— Васька Таракан. С золотыми фиксами. Ну… Этот… Рот как Ювелирторг! Тебе шкары не нужны? Хорошие. Новые. Неси в скупку, кварт заработаешь. — Повернувшись спиной к застекленным дверям, чтобы его не было видно из вагона, Коля-Коля вытащил из-за пазухи помятые брюки большого размера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25