За «фиатиком» следовал «жигуль» охранника, который уже знал, где я по пути буду останавливаться. Я заходила в ночной супермаркет на Новом Арбате, бродила но пустым залам с тележкой и выискивала вкусненькое или экзотическое. Загружалась какими-нибудь лобстерами, мадагаскарской ягодой, черным виноградом и желтыми китайскими грушечками, благо теперь все эти фрукты-ягоды были в Москве круглогодично, покупала что-нибудь сладкое, мороженое, брала бутылку хорошего красного вина, обычно испанского, из сухих, и отправлялась дальше.
Цветы я всегда покупала в павильоне на Маяковке, иногда подходила к бабкам у метро, которые торговали первой редиской, укропом и кинзой, не столько для того, чтобы что-то купить, а чтобы просто потрепаться. Тетки сильно походили на Гашу, и я, вспоминая о ней, думала о том, что ее мне не хватает. Но Гаше было не до меня, у Гаши была ее деревня Плетениха, многоголовое семейство и огород, который в такую майскую теплынь требовал заботы.
Но помимо этих забот было еще что-то, что не позволяло мне погнать «Дон Лимончика» к Гаше, хотя до Плетенихи была всего пара часов езды. Что-то останавливало меня, словно и перед Гашей была какая-то моя вина…
Дома я влезала в джакузи, ополаскивалась, подремывая, потом в кухне устраивала ночную пирушку, благо на все диеты я чихала и могла трескать что угодно, попивала винцо и часами смотрела видачок. Арина обычно крутила секс-штучки и слезливые мелодрамы, затерла почти до дыр кассету с «Эммануэлью», но я смотреть все это не могла и ставила что-нибудь из мультяшек Гришки. Только звук убирала. Смешные звереныши, человечки и монстрики двигались на экране, я бездумно смотрела на них и засыпала прямо за столом. Арина уже тоже знала, когда наступит этот момент, сонно вздыхая, появлялась в кухне и тащила меня в спальню, в постель.
Все эти недели за моей спиной что-то копилось и набирало силу, сжималась какая-то пружина, которая неизбежно должна была распрямиться и безжалостно ударить по мне. Но предчувствия не мучили меня, мысли мои были заняты одним: как мне жить без Сим-Сима? Я мучительно пыталась понять, чем же я прогневала Главного Кукольника, за что он меня так приложил. Дернет ли он за свои веревочки, чтобы я затрепыхалась на них по новой и мне стало еще хуже?
Он и дернул.
Согласно роскошному буклету, разосланному каждой из дам, приглашенных на парти в отель «Балчуг», миссис Мэрион Гиббс-Хофман стукнуло семьдесят два года, то есть она достигла возраста, который уже не скрывают. Прием для бабульки устраивал тот самый дамский двухнедельник, который меня уже засветил, и отказывать редакторше мне было неудобно. Из буклета я почерпнула, что заморскую миссис интересуют россиянки из числа уже прогрызшихся в деловые сферы, то есть бизнес-леди, сделавшие сами себя. Сообщалось, что миссис всю жизнь волокла свой воз, как ломовая лошадь, и до сих пор правит целой империей отелей, турфирмой и даже владеет круизными судами.
Я сразу поняла, что бездарно влипла.
На стандартный прием с поддавоном и закусью встоячку, с неизбежным присутствием халявщиков, известных всей Москве и проникавших через любые заслоны на дармовую жратву и выпивку, это ни с какого боку похоже не было.
В конференц-зале на возвышении стояла деревянная кафедра и рядом с ней электронная фисгармония. Мы с Элгой немного опоздали, и, когда уселись неподалеку от дверей, миссис уже толкала речугу. На английском, конечно, переводила редакторша, мадам Рында, на этот раз в темно-зеленом френче, брюках цвета хаки, шляпке типа фуражки, что делало ее немного похожей на Мао Цзэдуна. Во всяком случае, что-то вождистское в ней ощущалось. Дрессировка в «Торезе» еще не забылась, и я все понимала без перевода.
В зале было десятка четыре приглашенных, в основном дам возраста, приближающегося к неопределенному. Было видно, что дамский двухнедельник был для них чем-то вроде Библии: они точно следовали его указаниям в области моды — что носить, чем душиться, какие цацки на себя навешивать. Было понятно, что все они или почти все из одного прайда. Во всяком случае, фейсы почти у всех были одинаково усиленно-внимательные, как у школьниц, которым вдалбливают урок. Впрочем, больше всего это походило на взбучку, которую сержант задает новобранцам. Многие даже что-то записывали в блокнотики и держали на весу диктофончики, фиксируя каждое драгоценное слово, занесенное в темную Московию.
В миссис Мэрион Гиббс-Хофман было метра два росту. И я бы никогда не решилась назвать ее старушкой. Будто из дерева вырезанное лицо, без следа подтяжек, было сухо-гладким и коричневым от загара, словно она явилась сюда прямо с каких-нибудь жарких Гавайев. Голову покрывал седой пушок, но, по-моему, она ее брила, как боксер. Белоснежный оскал был сработан лучшими дантистами планеты. Но главное — миссис излучала совершенно бешеную, свирепую энергию. Насколько я не забыла инглиша, на прямой мат она не переходила, умело балансируя на грани площадной ругани.
Мне кажется, она вела бы себя точно так же и в каких-нибудь джунглях, растолковывая беременным пигмейкам, какие они идиотки. Во всяком случае, она стреляла, как из пулемета, рявкающим полулаем, коротко и безапелляционно. И коротенький синий балахон-платье развевался на ее остове, как флаг на древке, водруженный над нецивилизованной территорией.
Ни о каком бизнесе речь не шла. Речь шла о священной битве девочек, девиц, молодых женщин, матрон и бабулек Штатов за свои права. Оказалось, что миссис Мэрион Гиббс-Хофман представляла в нашей занюханной Москве некий орден новых амазонок, то есть плюс ко всему еще и рулила собственным движением, которое называлось, кажется, «Дочери Евы». А ярилась миссис оттого, что отечественные дамы по наивности представляют себе Штаты раем небесным и понятия не имеют о тех нечеловеческих условиях, в которых пребывают среднеамериканская бабулька, матрона, молодая семейная женщина, девица на выданье и даже невинная девочка, стонущие под гнетом тех самых, которые в брюках и которые стремятся только к одному, движимые инстинктом: распять, впихнуть и унизить…
За ее спиной у стены стояли три «Евиных дочки», которых она привезла с собой в Москву, но молоденькие. В таких же зеленовато-синих форменных балахончиках и в пилотках с непонятными вензелями. Они держали в руках какие-то книжечки. Одна из них, убойно красивая негритяночка, с чуть вывернутыми алыми губами, сероглазая, еще подросток, жевала резинку и с любопытством разглядывала этих русских теток, которые сияли бирюльками, как елки, и которых надо было обращать в свою веру. Я огляделась и поняла, что почти никого из настоящих деловых женщин здесь нет. Очевидно, в отличие от меня, они просекли, что будет нести пророчица. И если не считать одной рестораторши и знакомой мне директрисы известного охранного агентства, тут собрались в основном вольные читательницы двухнедельника, из тех, кого Элга именовала «нюшками», то есть жены именитых супругов или их подруги.
То, о чем громыхала миссис, им нравилось. Всегда приятно слышать, что кому-то гораздо хуже, чем тебе. Но главное, что, оказывается, там, за океаном, бравые американочки уже пробили то, чего не пробили мы: кадрово служили в пехоте, авиации и даже на флоте, рулили банками и предприятиями, держали супругов в ежовых рукавицах и чуть что — волокли мужика в суд, поскольку даже заинтересованный взгляд какого-нибудь забывшегося бедолаги на твои титьки или коленки, тем паче комплимент, сказанный на ушко, закон расценивает как посягательство на невинность, честь и достоинство, и не один работодатель, ухвативший за задницу в своем офисе секретаршу, уже тянет срок или выплачивает моральную компенсацию, каковая позволяет оскорбленной телке пережить это ужасное унижение.
Но главное было совсем в ином — пророчица расценивала сильную половину человечества как ублюдочное и вымирающее явление. Она предрекла, что Двадцать Первый век будет веком Женщины, то есть такой Всемирной Бабищи, которая наконец возьмет в свои руки планету и оставит мужикам лишь частичное участие в процессе зачатия, без чего, впрочем, в дальнейшем, в связи с развитием генной инженерии, можно будет и обойтись.
Дамы жутко возбудились. Загоготали, как гусыни, им нравилось думать, что они смогут обойтись без своих гусаков.
Ораторша плюхнулась за фисгармонию и заиграла очень профессионально и энергично. Ее девы уткнулись в книжечки, а она призвала жестом всех нас присоединиться к пению. Такие же песенники были разложены на спинках кресел. Публика начала несколько сконфуженно листать книжечки, поскольку в инглише многие не волокли ни уха ни рыла, девы грянули, пританцовывая нечто псалмообразное, на мотив «Выходила на берег Катюша». Песнопение явно было заготовлено для России. «Евины дочери» пели классно, у негритяночки обнаружилось уникальное бархатистое контральто.
— Ну и как это тебе, Карловна? — покосилась я на Элгу.
— К чертовой матери! — фыркнула та. — Я не имела никакого понимания, Лиз, что тут будет. Кажется, эта особа полагает, что прилетела к туземкам?
— А может, ее не дотрахали в молодости? — предположила я. — Или она просто забыла, как это делается? И чему так обрадовались эти коровы? У каждой есть койка, где ее ждут…
Кажется, я ляпнула что-то не то, потому что Элга отчаянно покраснела. Приняла, значит, на свой счет. В отличие от меня, койка, в которой ждут, у нее была.
Музыкальная пауза оборвалась так же резко, как и началась, миссис ухватилась за Библию и стала растолковывать, что из рая нашу прародительницу выперли исключительно по вине Адама. Этого первого супермужичка завело и возбудило известное пресмыкающееся, уговорив его первым куснуть яблочко. И бывший до этого джентльменом парнишка озверел от похоти и разложил Еву под древом познания. Это, оказывается, был первый случай изнасилования в истории человечества, первое оскорбление действием, каковое наследники Адама продолжают и в наши дни.
— С меня хватит! Я линяю… — пнула я Элгу.
— Я тоже.
В обширном холле перед конференц-залом были выставлены столы для безалкогольного файф-о-клока, такого чаепития встоячку, громоздились горы пирожных, выпечки и бутеров, парили заварочные чайники, расписанные под матрешку, и дышал жаром многоведерный электросамовар, тоже расписанный под хохлому. Четыре редакционные девицы из штата двухнедельника скучали в ожидании перерыва. Девчонки, видно по задумке мадам Рынды, изображали сестричек-аленушек, в сарафанах и кокошниках, и должны были разливать чаи для гостий. Но пока томились без дела.
Кроме них в холле был только Кен. Я чуть не охнула от неожиданности. Он был белым с головы до пят, то есть совершенно белоснежен, начиная с белых замшевых туфель и заканчивая капитанкой с яхтсменской кокардой, которую он держал под мышкой. Стрелками наглаженных брюк можно было порезаться, флотского типа сюртуку с лацканами, облекавшему его чуть сгорбленный высоченный остов, не хватало только эполет. От этой белизны загорелое морщинистое лицо его казалось особенно темным. Он отпивал чай из чашки, изящно держа ее на весу, и хрустел сухариком. Чингисханов-ские глаза его вспыхнули приязнью и весельем, когда он увидел меня. Ну просто отец родной, не иначе.
— Какая приятная неожиданность, Лизавета Юрьевна… Не ждал, не ждал! — пошел он нам навстречу.
— У вас неожиданностей не бывает, Тимур Хакимович, — сдержанно заметила я. — И я думаю, что как раз и ждали. Именно меня. У вас неплохие информаторы.
— Поговорим? — предложил он миролюбиво. — Только… Как бы это помягче? Без посторонних.
Он покосился на Элгу.
— У меня от нее секретов нет!
— А вы не допускаете, Лиза, что они есть у меня? Он смотрел почти просительно.
Я его не видела с того зимнего дня, когда он привозил ко мне на территорию Авербаха. Я не знала, как он принял то, что мы выперли его из совета директоров. Я вообще о нем, нынешнем, ничего не знала. Михайлыч как-то проговорился, что в Москве Кен почти не бывает, ввязался в какую-то игру с казахской валютой — теньге, а когда появляется в районе столицы, предпочитает пребывать на борту своей яхты «Хантенгри», которая стоит на приколе на каком-то водохранилище. Яхта тщательно охраняется. В плавании ее сопровождает катерок с охраной. На яхте стояли мощные дизели, никаких бризов и пассатов для ее парусов не требовалось, и люди Чича засекли, что с весны Кен дважды ходил через канал Волго-Балт в Питер, раз спускался до Нижнего, но с чего его бросало туда-сюда, Михайлыч не знал. А если и знал, мне не сообщал.
Выставлять с ходу рога мне не стоит, решила я. Изображу полную дурочку, может, что-нибудь интересненькое и услышу.
— Извини, Карловна, — сказала я Элге. — Уважу дедульку! Все ж таки не совсем чужие. Можно сказать, почти родные… Были.
— Прошу вас…
Мы прошли через холл в курительный закуток у лифтов, где стояли низкий стол и кресла.
— Чаю? — предложил он вежливо.
— Обойдусь.
Он помедлил, раздумывая, и закурил свою китайскую пахучую сосалочку. Я задымила своими.
Из-за дверей конференц-зала донеслось хоровое пение. Пели вразнобой, но уже воодушевленней. Дамы осваивались.
— Как там? — кивнул Кен на дверь.
— Бред.
— Ошибаетесь… — Он покачал головой. — Очень точно просчитанный ход со стороны этой дамы. Я не думаю, что ее так уж волнуют проблемы женской эмансипэ, эгалитэ и фратернитэ… Это разведка куда, как и сколько вкладывать свои деньги. Сегодня вечером каждая из наших леди, все эти жены, любовницы, подруги, неизбежно расскажут своим супругам, любовникам и дружкам о великой Мэрион! Ночные кукушки кукуют победоносно… И завтра перед ней откроются такие двери, перед которыми она вчера бы топталась… Гроссмейстерский класс! Минимум затрат на рекламу собственной персоны, максимум результата. Один Аллах ведает, какими капиталами она оперирует и есть ли они у нее в действительности, но легенда уже создается.
— Не будем про легенды, Хакимыч, — сказала я. — Давайте про наших баранов.
— Не обидитесь?
— Там будем посмотреть.
— Возможно, я поступаю глупо, но… Вы правы, Лизавета: мы с вами действительно не чужие. Были. И потому я не могу вас не пожалеть. Я хочу, чтобы вы использовали свой шанс. В общем-то последний…
— На что?
— На спасение.
— От вас?
— Да бросьте вы!.. Я не посланник из ада, как бы ни убеждал вас в этом ваш Кузьма Михайлович! Мы ведь сидим на одной карусели, Лиза, только я всегда был ближе к тем, кто ее крутит, а вы к тем, кто предпочитает кататься, не представляя, что за механизм и что за люди ее вращают. Мне горько и больно об этом говорить, но вы совершенно не контролируете ситуацию, Лизавета.
— Можно конкретнее?
— Ну обо всем, что меня тревожит, говорить вам, судя по вашему тону, малопродуктивно, но возьмите хотя бы компьютерный сектор. Те фактически самоделки ручной сборки, которые лет шесть назад затевала Нина Викентьевна, чуть более сложные, чем бухгалтерский калькулятор, сегодня уже никому не нужны. Во-первых, идет мощный импортный вал всяких «Хьюллет-Паккардов», во-вторых, и наши спохватились. Тот же Зеленоград собирает машины почти на мировом уровне. Под лозунгом «Вчера в Штатах, сегодня в Кукуеве!». Наши, пардон, уже ваши склады под Подольском под крышу забиты «туманскими» поделками, которые мало кто берет. Это дело надо было сворачивать еще при Нине. О чем я ей талдычил… Кстати, ваш обожаемый Семен тоже хлопал ушами. Даже представить страшно, какие деньги вбуханы и заморожены в этом компьютерном дерьме!
— А вы что, видели выход?
— Безусловно! Все зависит от связей и соответствующей смазки… Нужно цепляться к системе образования! Школы, особенно какие-нибудь провинциальные, все слопают. Внедряться надо в глубинке! Как-нибудь и к госбюджету прилипнуть!
Что-то в том, что он мне говорил, было. Но меня не покидало ощущение нелепости происходящего. Сидим, покуриваем — человек, «заказавший» моего Сим-Сима (а в этом я была уверена почти на сто процентов), и я. И что бы я ни выкинула сейчас по отношению к нему — будет бессмысленно, и он знал, что я ничего скандального не выкину, так же как понимала это и я.
Я почти явственно чувствовала, что он примеривает ко мне удавку и ждет момента, когда ему удобно будет накинуть ее на меня и затянуть.
— Включили мозги? — продолжал он. — У вас, Лиза, этого не отнимешь… Думать вы все-таки способны… Но пока не решаетесь довести все до логического конца. Кстати, та же ситуация и со строительством коттеджей, всех этих персональных замков Броуди, которое так привлекало Нину! У нас же, то есть теперь у вас, десятки контрактов со всеми этими мелкими стройфирмочками, которые на свой страх и риск городят эти кирпичные фазенды в ближнем и дальнем Подмосковье и рассчитывают их с приличной прибылью толкнуть, вернуть нам долги за кирпич, брус и стройлес, который мы им поставляем… Но весь этот стройбум уже сдыхает, нормальные люди предпочитают обзаводиться замками где-нибудь на том же Кипре, и половина всех этих коробок, которые понатыкали по полям, лесам и весям, никогда не будет достроена, тем более продана… В дальнейшее углубляться бессмысленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Цветы я всегда покупала в павильоне на Маяковке, иногда подходила к бабкам у метро, которые торговали первой редиской, укропом и кинзой, не столько для того, чтобы что-то купить, а чтобы просто потрепаться. Тетки сильно походили на Гашу, и я, вспоминая о ней, думала о том, что ее мне не хватает. Но Гаше было не до меня, у Гаши была ее деревня Плетениха, многоголовое семейство и огород, который в такую майскую теплынь требовал заботы.
Но помимо этих забот было еще что-то, что не позволяло мне погнать «Дон Лимончика» к Гаше, хотя до Плетенихи была всего пара часов езды. Что-то останавливало меня, словно и перед Гашей была какая-то моя вина…
Дома я влезала в джакузи, ополаскивалась, подремывая, потом в кухне устраивала ночную пирушку, благо на все диеты я чихала и могла трескать что угодно, попивала винцо и часами смотрела видачок. Арина обычно крутила секс-штучки и слезливые мелодрамы, затерла почти до дыр кассету с «Эммануэлью», но я смотреть все это не могла и ставила что-нибудь из мультяшек Гришки. Только звук убирала. Смешные звереныши, человечки и монстрики двигались на экране, я бездумно смотрела на них и засыпала прямо за столом. Арина уже тоже знала, когда наступит этот момент, сонно вздыхая, появлялась в кухне и тащила меня в спальню, в постель.
Все эти недели за моей спиной что-то копилось и набирало силу, сжималась какая-то пружина, которая неизбежно должна была распрямиться и безжалостно ударить по мне. Но предчувствия не мучили меня, мысли мои были заняты одним: как мне жить без Сим-Сима? Я мучительно пыталась понять, чем же я прогневала Главного Кукольника, за что он меня так приложил. Дернет ли он за свои веревочки, чтобы я затрепыхалась на них по новой и мне стало еще хуже?
Он и дернул.
Согласно роскошному буклету, разосланному каждой из дам, приглашенных на парти в отель «Балчуг», миссис Мэрион Гиббс-Хофман стукнуло семьдесят два года, то есть она достигла возраста, который уже не скрывают. Прием для бабульки устраивал тот самый дамский двухнедельник, который меня уже засветил, и отказывать редакторше мне было неудобно. Из буклета я почерпнула, что заморскую миссис интересуют россиянки из числа уже прогрызшихся в деловые сферы, то есть бизнес-леди, сделавшие сами себя. Сообщалось, что миссис всю жизнь волокла свой воз, как ломовая лошадь, и до сих пор правит целой империей отелей, турфирмой и даже владеет круизными судами.
Я сразу поняла, что бездарно влипла.
На стандартный прием с поддавоном и закусью встоячку, с неизбежным присутствием халявщиков, известных всей Москве и проникавших через любые заслоны на дармовую жратву и выпивку, это ни с какого боку похоже не было.
В конференц-зале на возвышении стояла деревянная кафедра и рядом с ней электронная фисгармония. Мы с Элгой немного опоздали, и, когда уселись неподалеку от дверей, миссис уже толкала речугу. На английском, конечно, переводила редакторша, мадам Рында, на этот раз в темно-зеленом френче, брюках цвета хаки, шляпке типа фуражки, что делало ее немного похожей на Мао Цзэдуна. Во всяком случае, что-то вождистское в ней ощущалось. Дрессировка в «Торезе» еще не забылась, и я все понимала без перевода.
В зале было десятка четыре приглашенных, в основном дам возраста, приближающегося к неопределенному. Было видно, что дамский двухнедельник был для них чем-то вроде Библии: они точно следовали его указаниям в области моды — что носить, чем душиться, какие цацки на себя навешивать. Было понятно, что все они или почти все из одного прайда. Во всяком случае, фейсы почти у всех были одинаково усиленно-внимательные, как у школьниц, которым вдалбливают урок. Впрочем, больше всего это походило на взбучку, которую сержант задает новобранцам. Многие даже что-то записывали в блокнотики и держали на весу диктофончики, фиксируя каждое драгоценное слово, занесенное в темную Московию.
В миссис Мэрион Гиббс-Хофман было метра два росту. И я бы никогда не решилась назвать ее старушкой. Будто из дерева вырезанное лицо, без следа подтяжек, было сухо-гладким и коричневым от загара, словно она явилась сюда прямо с каких-нибудь жарких Гавайев. Голову покрывал седой пушок, но, по-моему, она ее брила, как боксер. Белоснежный оскал был сработан лучшими дантистами планеты. Но главное — миссис излучала совершенно бешеную, свирепую энергию. Насколько я не забыла инглиша, на прямой мат она не переходила, умело балансируя на грани площадной ругани.
Мне кажется, она вела бы себя точно так же и в каких-нибудь джунглях, растолковывая беременным пигмейкам, какие они идиотки. Во всяком случае, она стреляла, как из пулемета, рявкающим полулаем, коротко и безапелляционно. И коротенький синий балахон-платье развевался на ее остове, как флаг на древке, водруженный над нецивилизованной территорией.
Ни о каком бизнесе речь не шла. Речь шла о священной битве девочек, девиц, молодых женщин, матрон и бабулек Штатов за свои права. Оказалось, что миссис Мэрион Гиббс-Хофман представляла в нашей занюханной Москве некий орден новых амазонок, то есть плюс ко всему еще и рулила собственным движением, которое называлось, кажется, «Дочери Евы». А ярилась миссис оттого, что отечественные дамы по наивности представляют себе Штаты раем небесным и понятия не имеют о тех нечеловеческих условиях, в которых пребывают среднеамериканская бабулька, матрона, молодая семейная женщина, девица на выданье и даже невинная девочка, стонущие под гнетом тех самых, которые в брюках и которые стремятся только к одному, движимые инстинктом: распять, впихнуть и унизить…
За ее спиной у стены стояли три «Евиных дочки», которых она привезла с собой в Москву, но молоденькие. В таких же зеленовато-синих форменных балахончиках и в пилотках с непонятными вензелями. Они держали в руках какие-то книжечки. Одна из них, убойно красивая негритяночка, с чуть вывернутыми алыми губами, сероглазая, еще подросток, жевала резинку и с любопытством разглядывала этих русских теток, которые сияли бирюльками, как елки, и которых надо было обращать в свою веру. Я огляделась и поняла, что почти никого из настоящих деловых женщин здесь нет. Очевидно, в отличие от меня, они просекли, что будет нести пророчица. И если не считать одной рестораторши и знакомой мне директрисы известного охранного агентства, тут собрались в основном вольные читательницы двухнедельника, из тех, кого Элга именовала «нюшками», то есть жены именитых супругов или их подруги.
То, о чем громыхала миссис, им нравилось. Всегда приятно слышать, что кому-то гораздо хуже, чем тебе. Но главное, что, оказывается, там, за океаном, бравые американочки уже пробили то, чего не пробили мы: кадрово служили в пехоте, авиации и даже на флоте, рулили банками и предприятиями, держали супругов в ежовых рукавицах и чуть что — волокли мужика в суд, поскольку даже заинтересованный взгляд какого-нибудь забывшегося бедолаги на твои титьки или коленки, тем паче комплимент, сказанный на ушко, закон расценивает как посягательство на невинность, честь и достоинство, и не один работодатель, ухвативший за задницу в своем офисе секретаршу, уже тянет срок или выплачивает моральную компенсацию, каковая позволяет оскорбленной телке пережить это ужасное унижение.
Но главное было совсем в ином — пророчица расценивала сильную половину человечества как ублюдочное и вымирающее явление. Она предрекла, что Двадцать Первый век будет веком Женщины, то есть такой Всемирной Бабищи, которая наконец возьмет в свои руки планету и оставит мужикам лишь частичное участие в процессе зачатия, без чего, впрочем, в дальнейшем, в связи с развитием генной инженерии, можно будет и обойтись.
Дамы жутко возбудились. Загоготали, как гусыни, им нравилось думать, что они смогут обойтись без своих гусаков.
Ораторша плюхнулась за фисгармонию и заиграла очень профессионально и энергично. Ее девы уткнулись в книжечки, а она призвала жестом всех нас присоединиться к пению. Такие же песенники были разложены на спинках кресел. Публика начала несколько сконфуженно листать книжечки, поскольку в инглише многие не волокли ни уха ни рыла, девы грянули, пританцовывая нечто псалмообразное, на мотив «Выходила на берег Катюша». Песнопение явно было заготовлено для России. «Евины дочери» пели классно, у негритяночки обнаружилось уникальное бархатистое контральто.
— Ну и как это тебе, Карловна? — покосилась я на Элгу.
— К чертовой матери! — фыркнула та. — Я не имела никакого понимания, Лиз, что тут будет. Кажется, эта особа полагает, что прилетела к туземкам?
— А может, ее не дотрахали в молодости? — предположила я. — Или она просто забыла, как это делается? И чему так обрадовались эти коровы? У каждой есть койка, где ее ждут…
Кажется, я ляпнула что-то не то, потому что Элга отчаянно покраснела. Приняла, значит, на свой счет. В отличие от меня, койка, в которой ждут, у нее была.
Музыкальная пауза оборвалась так же резко, как и началась, миссис ухватилась за Библию и стала растолковывать, что из рая нашу прародительницу выперли исключительно по вине Адама. Этого первого супермужичка завело и возбудило известное пресмыкающееся, уговорив его первым куснуть яблочко. И бывший до этого джентльменом парнишка озверел от похоти и разложил Еву под древом познания. Это, оказывается, был первый случай изнасилования в истории человечества, первое оскорбление действием, каковое наследники Адама продолжают и в наши дни.
— С меня хватит! Я линяю… — пнула я Элгу.
— Я тоже.
В обширном холле перед конференц-залом были выставлены столы для безалкогольного файф-о-клока, такого чаепития встоячку, громоздились горы пирожных, выпечки и бутеров, парили заварочные чайники, расписанные под матрешку, и дышал жаром многоведерный электросамовар, тоже расписанный под хохлому. Четыре редакционные девицы из штата двухнедельника скучали в ожидании перерыва. Девчонки, видно по задумке мадам Рынды, изображали сестричек-аленушек, в сарафанах и кокошниках, и должны были разливать чаи для гостий. Но пока томились без дела.
Кроме них в холле был только Кен. Я чуть не охнула от неожиданности. Он был белым с головы до пят, то есть совершенно белоснежен, начиная с белых замшевых туфель и заканчивая капитанкой с яхтсменской кокардой, которую он держал под мышкой. Стрелками наглаженных брюк можно было порезаться, флотского типа сюртуку с лацканами, облекавшему его чуть сгорбленный высоченный остов, не хватало только эполет. От этой белизны загорелое морщинистое лицо его казалось особенно темным. Он отпивал чай из чашки, изящно держа ее на весу, и хрустел сухариком. Чингисханов-ские глаза его вспыхнули приязнью и весельем, когда он увидел меня. Ну просто отец родной, не иначе.
— Какая приятная неожиданность, Лизавета Юрьевна… Не ждал, не ждал! — пошел он нам навстречу.
— У вас неожиданностей не бывает, Тимур Хакимович, — сдержанно заметила я. — И я думаю, что как раз и ждали. Именно меня. У вас неплохие информаторы.
— Поговорим? — предложил он миролюбиво. — Только… Как бы это помягче? Без посторонних.
Он покосился на Элгу.
— У меня от нее секретов нет!
— А вы не допускаете, Лиза, что они есть у меня? Он смотрел почти просительно.
Я его не видела с того зимнего дня, когда он привозил ко мне на территорию Авербаха. Я не знала, как он принял то, что мы выперли его из совета директоров. Я вообще о нем, нынешнем, ничего не знала. Михайлыч как-то проговорился, что в Москве Кен почти не бывает, ввязался в какую-то игру с казахской валютой — теньге, а когда появляется в районе столицы, предпочитает пребывать на борту своей яхты «Хантенгри», которая стоит на приколе на каком-то водохранилище. Яхта тщательно охраняется. В плавании ее сопровождает катерок с охраной. На яхте стояли мощные дизели, никаких бризов и пассатов для ее парусов не требовалось, и люди Чича засекли, что с весны Кен дважды ходил через канал Волго-Балт в Питер, раз спускался до Нижнего, но с чего его бросало туда-сюда, Михайлыч не знал. А если и знал, мне не сообщал.
Выставлять с ходу рога мне не стоит, решила я. Изображу полную дурочку, может, что-нибудь интересненькое и услышу.
— Извини, Карловна, — сказала я Элге. — Уважу дедульку! Все ж таки не совсем чужие. Можно сказать, почти родные… Были.
— Прошу вас…
Мы прошли через холл в курительный закуток у лифтов, где стояли низкий стол и кресла.
— Чаю? — предложил он вежливо.
— Обойдусь.
Он помедлил, раздумывая, и закурил свою китайскую пахучую сосалочку. Я задымила своими.
Из-за дверей конференц-зала донеслось хоровое пение. Пели вразнобой, но уже воодушевленней. Дамы осваивались.
— Как там? — кивнул Кен на дверь.
— Бред.
— Ошибаетесь… — Он покачал головой. — Очень точно просчитанный ход со стороны этой дамы. Я не думаю, что ее так уж волнуют проблемы женской эмансипэ, эгалитэ и фратернитэ… Это разведка куда, как и сколько вкладывать свои деньги. Сегодня вечером каждая из наших леди, все эти жены, любовницы, подруги, неизбежно расскажут своим супругам, любовникам и дружкам о великой Мэрион! Ночные кукушки кукуют победоносно… И завтра перед ней откроются такие двери, перед которыми она вчера бы топталась… Гроссмейстерский класс! Минимум затрат на рекламу собственной персоны, максимум результата. Один Аллах ведает, какими капиталами она оперирует и есть ли они у нее в действительности, но легенда уже создается.
— Не будем про легенды, Хакимыч, — сказала я. — Давайте про наших баранов.
— Не обидитесь?
— Там будем посмотреть.
— Возможно, я поступаю глупо, но… Вы правы, Лизавета: мы с вами действительно не чужие. Были. И потому я не могу вас не пожалеть. Я хочу, чтобы вы использовали свой шанс. В общем-то последний…
— На что?
— На спасение.
— От вас?
— Да бросьте вы!.. Я не посланник из ада, как бы ни убеждал вас в этом ваш Кузьма Михайлович! Мы ведь сидим на одной карусели, Лиза, только я всегда был ближе к тем, кто ее крутит, а вы к тем, кто предпочитает кататься, не представляя, что за механизм и что за люди ее вращают. Мне горько и больно об этом говорить, но вы совершенно не контролируете ситуацию, Лизавета.
— Можно конкретнее?
— Ну обо всем, что меня тревожит, говорить вам, судя по вашему тону, малопродуктивно, но возьмите хотя бы компьютерный сектор. Те фактически самоделки ручной сборки, которые лет шесть назад затевала Нина Викентьевна, чуть более сложные, чем бухгалтерский калькулятор, сегодня уже никому не нужны. Во-первых, идет мощный импортный вал всяких «Хьюллет-Паккардов», во-вторых, и наши спохватились. Тот же Зеленоград собирает машины почти на мировом уровне. Под лозунгом «Вчера в Штатах, сегодня в Кукуеве!». Наши, пардон, уже ваши склады под Подольском под крышу забиты «туманскими» поделками, которые мало кто берет. Это дело надо было сворачивать еще при Нине. О чем я ей талдычил… Кстати, ваш обожаемый Семен тоже хлопал ушами. Даже представить страшно, какие деньги вбуханы и заморожены в этом компьютерном дерьме!
— А вы что, видели выход?
— Безусловно! Все зависит от связей и соответствующей смазки… Нужно цепляться к системе образования! Школы, особенно какие-нибудь провинциальные, все слопают. Внедряться надо в глубинке! Как-нибудь и к госбюджету прилипнуть!
Что-то в том, что он мне говорил, было. Но меня не покидало ощущение нелепости происходящего. Сидим, покуриваем — человек, «заказавший» моего Сим-Сима (а в этом я была уверена почти на сто процентов), и я. И что бы я ни выкинула сейчас по отношению к нему — будет бессмысленно, и он знал, что я ничего скандального не выкину, так же как понимала это и я.
Я почти явственно чувствовала, что он примеривает ко мне удавку и ждет момента, когда ему удобно будет накинуть ее на меня и затянуть.
— Включили мозги? — продолжал он. — У вас, Лиза, этого не отнимешь… Думать вы все-таки способны… Но пока не решаетесь довести все до логического конца. Кстати, та же ситуация и со строительством коттеджей, всех этих персональных замков Броуди, которое так привлекало Нину! У нас же, то есть теперь у вас, десятки контрактов со всеми этими мелкими стройфирмочками, которые на свой страх и риск городят эти кирпичные фазенды в ближнем и дальнем Подмосковье и рассчитывают их с приличной прибылью толкнуть, вернуть нам долги за кирпич, брус и стройлес, который мы им поставляем… Но весь этот стройбум уже сдыхает, нормальные люди предпочитают обзаводиться замками где-нибудь на том же Кипре, и половина всех этих коробок, которые понатыкали по полям, лесам и весям, никогда не будет достроена, тем более продана… В дальнейшее углубляться бессмысленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32