– В такое время! – кричит он. – Но оно же закрыто!
– Я его открою.
– Ты никого там не найдешь!
– Я на это очень рассчитываю. Я его не убедил. Сосиска заполнила его голову в ожидании, пока окажется в желудке.
– Я тебе скажу одну вещь, Сан-А.
– Нет смысла, но все равно скажи.
– Взломав дверь консульства, ты нарушишь их государственную границу!
– Знаю, приятель!
– Кроме того, ты офицер полиции, и, если попадешься, это вызовет дипломатический инцест.
Несмотря на лексическую ошибку, он прав. Угадывая мое смущение, Толстяк усиливает атаку:
– Ты же не хочешь, чтобы из-за тебя началась война с Алабанией? Это был бы полный улет, особенно теперь, когда мы взяли за привычку проигрывать все войны! Ты мне скажешь, что Алабания невелика, а я тебе отвечу, что чем меньше опасаешься противника, тем скорее проиграешь войну. Мне кажется, все закончится в сорок восемь часов и алабанские войска промаршируют под Триумфальной аркой. Оккупация, лишения и все такое! Если бы хоть наши ударные силы были наготове, я бы ничего не говорил. Но единственные силы, которые у нас всегда в ударе, это публика, кантующаяся на Пигале. Америкашки опять покажут, какие они добрые, и явятся нас освобождать. Черт дернул Лафайетта помочь им, вот они и платят долги!
Толстяка понесло. Он воображает, что стоит на трибуне и играет «Мистер Смит в сенате».
– Ты знаешь, – продолжает он, – почему, когда америкашки нас вытащат из передряги, мы начинаем писать на стенах: «US go home»?
– Чтобы они возвращались домой, черт побери!
– Это понятно. А ты знаешь, почему мы так хотим, чтобы они возвращались к себе?
– Скажи.
– Чтобы подготовились выручать нас в следующий раз. Нет, послушай меня, забудь свою мыслю насчет тайного обыска. Сделай это ради Франции, Сан-А, если не хочешь ради меня. Ей сейчас это совершенно ни к чему!
Мое молчание создает у него впечатление, что речь подействовала. Он с трубным звуком высмаркивается, осматривает результаты, упаковывает их в платок, платок кладет в карман и заявляет:
– Я вот о чем подумал: может, лучше съесть солянку? Я торможу и останавливаю мою тачку возле тротуара
– А чЕ это ты остановился? – удивляется Обжора, озираясь по сторонам. – Здесь поблизости нет ни одного ресторана!
Тут он замечает флагшток консульства Алабании и насупливается.
– Делай что хочешь, но лично я не собираюсь ввергать Родину в ужасы войны.
– А я и не прошу тебя идти со мной, сосиска нанюханная, – бросаю я, – а только подождать в машине.
Я достаю из отделения для перчаток маленький электрический фонарик, убеждаюсь, что отмычка у меня в кармане, и оставляю Толстяка предаваться мрачным мыслям.
Без проблем войдя в подъезд, я не включаю в нем свет. Быстро бегу вверх по этажам, пока перед моими глазами не начинает блестеть медная табличка консульства. Респектабельная двустворчатая дверь из прочного дерева. На ней столько же замков, сколько пуговиц на сутане кюре. По-моему, чтобы ее открыть, придется попотеть, но, как вы, конечно, знаете, большая работа меня никогда не пугала. Я из тех, кто способен починить Великую Китайскую стену или выкопать чайной ложечкой канал. Начинаю с верхнего замка. Он не самой сложной модели, и я с ним довольно быстро справляюсь.
Перехожу ко второму замку, потом к третьему... Наибольшие трудности мне доставляет тридцать шестой. Приходится убеждать его четыре минуты двадцать девять секунд, но он все-таки капитулирует перед моим красноречием, и я проникаю в помещение. Как вы догадываетесь, у меня одна цель: как можно скорее попасть в кабинет, в котором до сих пор не заменено стекло. Чувство ориентировки у меня развито прекрасно. Я пересекаю холл, скудно меблированный скамейками, и подхожу к еще одной двустворчатой двери, которая, кажется, ведет в большой кабинет. Толкаю ее, но она не поддается, и мне приходится снова прибегнуть к помощи инструмента, сопровождающего меня, в моих блистательных походах.
На этот раз работа оказывается для него плевой. Я вхожу в комнату без малейшей проблемы.
У меня сразу же возникает мысль, что я ошибся. Там стоит не министерское, а английское бюро, очень элегантное, из красного дерева. Смотрю под стол. Ковер целехонек. Короче, я зашел не в ту комнату. Взгляд на окно – и я вижу, что одного стекла в нем нет. Возвращаюсь к столу и сажусь на корточки. Ковер совершенно новый. Ворс еще не прибился.
Мне кажется, этим милым людям стало жарко и они поспешили исправить положение. Очевидно, они переставили столы вечером. Открываю ящики нового бюро: пусто. Тогда я обращаюсь к стоящей у стены картотеке. Новый замок, и новая победа моей отмычки. Внутри стоят разноцветные пронумерованные папки досье.
Беру первую попавшуюся. На ней безукоризненным каллиграфическим почерком выведено: «Hklovitckayf sprountzatza intzgog».
Думаю, мне нет необходимости переводить это, потому что вы не такие кретины, чтобы не знать современного алабанского языка. В папке действительно лежат просьбы о выдаче въездной визы. К каждому формуляру приколота фотография просителя, его жены, детей, родителей, друзей, исповедника и соседей по лестничной площадке. Можно прочитать его имя, адрес, дату рождения, номер паспорта, водительских прав, билета члена рыболовного общества и так далее. Все прошения упорно перечеркивает огромный красный штамп: «Tuladanlk-Hu», что, напоминаю безграмотным, означает «Отказать». По-моему, туристы в Алабании большая редкость.
Просматриваю другие папки. Везде одно и то же. Люди просят въездные визы, хотя лучше просили бы сразу выездные, это сэкономило бы им время. По большей части это мучимые ностальгией алабанские эмигранты, которые хотят умереть на родине. Но в этой последней радости им отказано, поскольку в сей прекрасной стране пули большой дефицит и их берегут для постоянных жителей. Мои поиски оказываются безрезультатными, но вы же знаете, до какой степени скрупулезен ваш Сан-Антонио. Я просматриваю папки одну за другой, вглядываясь во все фотографии, которые в них вложены, читая все карточки. Я их просмотрел уже штук пятьдесят с лишним, когда мои глаза вдруг округляются, рот раскрывается, ноздри раздуваются, волосы поднимаются дыбом, а сердце начинает сильно колотиться. Что же вызвало эту цепную реакцию? Догадываюсь, что вы мне не поверите. Вы станете говорить, что я завираюсь, что у меня поехала крыша... Так что я не стану рассказывать вам о моей находке. Пардон? Вы говорите, что это нечестно?.. Может быть, вы и правы. Ладно, скажу, но предупреждаю сразу: недоверчивых превращу в зубную пасту. Я нашел фотографию Пино. Признайтесь, у вас произошло короткое замыкание в спинном мозге. Вы такого не ожидали, да? И знаете, в какой компании я нахожу Пинюша? В обществе очаровательной молодой брюнетки с косой, одетой в белую блузку. Красотку зовут Япакса Данлхавви. Она дипломированный секретарь-машинистка.
Я складываю досье вчетверо и сую в карман. Когда заканчиваю, слышу голос:
– Поднимите руки, пожалуйста!
Голос сладкий, но в предложении есть что-то неприятное. Оборачиваюсь. Высокий тип с бледным лицом и редкими волосами потрясает двумя крупнокалиберными револьверами. Если месье держит в каждой руке по пушке, это значит, что он не собирается ни шутить, ни лечить вас от икоты. Парень в одной рубашке (кстати, сильно мятой), которая засунута в штаны. Возможно, месье спал в соседней комнате, хотя в консульстве есть только помещения, называемые рабочими, и – вот непруха! – спал вполглаза. Теперь он смотрит на меня глазами двух пушек калибра одиннадцать тридцать семь! Когда в вас стреляют из таких штук, вы становитесь похожи на дуршлаг! Если у моего собеседника начнется судорога указательного пальца, историки смогут дописать в моей биографии последнюю главу.
Я поднимаю руки.
– Простите, что разбудил вас, – извиняюсь я.
– Не имеет значения. У меня очень легкий сон, – отвечает вошедший и вдруг кричит: – Клохтза!
Через секунду дверь в холл открывается, и на сцену выходит здоровенный малый метра в три ростом. По-моему, консульство очень густо населено. У вновь пришедшего волосы спускаются до середины спины, на курносой роже огромные брови и усы, заставившие бы сдохнуть от зависти самого Версингеторикса.
Человек с револьверами бросает ему приказ, амбал подходит ко мне, и его тень кажется мне здоровее Гималаев. Он не очень симпатичен. Если он на меня чихнет, мой черепок разлетится на кусочки.
Он делает лучше: не чихает, а отвешивает мне удар кулаком по портрету. Я называю это кулаком, хотя правильнее было бы назвать кувалдой. У меня возникает ясное чувство, что меня поцеловал локомотив. Если не произошло чуда, то моя голова должна была отлететь в соседнюю комнату. Я падаю на пол, однако, несмотря на силу удара, не теряю сознания. Мои мозги начинают быстро крутиться, и нет возможности остановить их.
В головокружительном тумане я вижу, что месье Эверест наклоняется ко мне, поднимает, как старый носок, швыряет на ручку кресла и сует свою лапищу в карманы моих шмоток, чтобы очистить их от содержимого. Он извлекает мою пушку и лопатник и протягивает добычу стрелку.
Головокружение сбавляет обороты, и я начинаю видеть чуть яснее. Алабанский Кинг-Конг наблюдает за мной из-под своих кустистых бровей. Никак не могу отделаться от мысли, что этого парня вскормили молоком Монблана! Его даже не охватишь взглядом.
Пока он смотрит на меня, его товарищ, спрятав одну из своих пушек, изучает мои бумаги. То, что я полицейский, не производит на него ни малейшего впечатления. Он подходит к столу, поворачивает телефон к себе диском и набирает номер. На том конце долго звучат гудки, прежде чем кто-то решает снять трубку. Наконец сонный мужской голос ворчит:
– Халлу! (что по-алабански означает «алло»).
Человек с револьверами выдает тираду обо мне.
Короткая пауза. Потом его далекий собеседник что-то приказывает. Месье кладет трубку, протягивает одну пушку человеку-горе и уходит. Все это похоже на кошмар первого разряда. До сих пор ни один не потрудился сказать мне хоть слово. Я говорю себе, что было бы хорошим тоном попытаться что-то предпринять, чтобы вылезти из этой передряги, но при человеке-горе это невозможно. При малейшем движении, даже при малейшем шевелении с моей стороны он разорвет меня на кусочки.
Его корешок возвращается со шприцем. Этого я никогда не любил! Я боюсь уколов, даже когда их делает домашний врач, а уж если такой тип, как этот, я просто в ужасе.
Я понимаю, что в шприце не витамины и не кальций. Меня собираются по-тихому, без шума, отправить к святому Петру, после чего эти господа положат мой труп в уютный мусорный контейнер. Нет уж, я предпочитаю пулю, это больше подходит для мужчины. Но консульский Кинг-Конг опережает меня и прижимает к креслу
Я вижу, как второй алабанец склоняется над моей задницей со своим мерзким шприцем. Сейчас начнется твой праздник, Сан-А. Прощайте, красотки и каламбуры. Надо платить по счетам. Я закрываю глаза. Мне грустно. Обидно умереть во цвете лет, когда в мире осталось столько невыпитых мною бутылок и не очарованных мною девушек. Но тем не менее надо освобождать место новым поколениям.
Я чувствую, как иголка входит в мое тело, и вздрагиваю всем существом. В это мгновение начинается радующая слух пальба. Четыре пистолетных выстрела. Бах-бах-бах-бах! Неужели все закончилось? Да! Парень со шприцем валится на пол, а шприц остается торчать там, куда его воткнули. К счастью, жидкость осталась в нем. А что же Кинг-Конг? Ему тоже конец. Он получил две маслины в свою толстую физиономию, и какой бы крепкой ни была его черепушка, пули Берю все-таки разнесли ее. Надеюсь, вы ни на секунду не усомнились, что стрелял Толстяк. Олимпийски спокойный, он стоит за дымом, идущим из ствола его шпалера.
– Кажется, я опять появился вовремя? – говорит он. Я встаю и смотрю на двух моих противников. Фаршированная телячья голова, статуя Жанны д'Арк и мумия Рамзеса Второго куда более живые в сравнении с ними.
– Сматываемся! – бросает Берю. – Сейчас начнется шухер. Как я был прав, когда боялся, что ты вызовешь дипломатический инцест!
Он уже несется к входной двери, превратившейся в данных обстоятельствах в выходную.
Я вырываю шприц из мяса, беру свои пушку и бумажник и следую за ним. В доме начинается оживление. Мы едва успеваем смыться, как из квартир начинают высовываться жильцы.
Пробежка до машины. Резкий старт. Ралли по парижским улицам.
– Поехали в «Липп»! – умоляет Толстяк. – Я так хочу солянку!
Глава 8
В ресторане я прихожу в себя. Толстяк высасывает свой стакан и требует еще один.
– Это полезно для мочевого пузыря, – объясняет Берю. – Ему, как и всему остальному, время от времени нужна промывка.
Мой монументальный друг весел. Но каким же хилым он мне кажется в сравнении с алабанской гориллой!
– Благодарю тебя за твою удачную инициативу, – говорю я, втыкая свою вилку во франкфуртскую сосиску.
– Поскольку ты не выходил, я начал беспокоиться, – объясняет Мамонт. – Как думаешь, будет теперь война с Алабанией?
– Очень надеюсь, что нет.
– Если бы я спровоцировал международный конфликт, я бы никогда не простил себе этого, – стонет Толстяк.
– Не беспокойся, утрясется. Парни из консульства заинтересованы замалчивать это дело. До сих пор все их поведение указывает, что они не жаждут огласки. Мы молча едим солянку. Я плаваю в блаженстве. Поесть солянки в «Липпе» после того, как видел смерть вблизи, очень приятно. Закончив ужин, я отвожу Толстяка к нему домой и возвращаюсь в кабинет Старика ввести его в курс дела. Он выглядит озабоченным. Он тоже боится дипломатического «инцеста».
– Этот визит не был необходим, – протестует он.
– Во всяком случае, он позволил мне обнаружить вот эту фотографию.
Босс рассматривает фотографию девушки с косой. Присутствие Пино рядом с девушкой его смущает.
– Надо объясниться с Пино по поводу этой особы.
– Я это и собираюсь сделать. Вы не могли бы дать коллегам, которые будут вести расследование, инструкцию, чтобы они не проявляли особого рвения?
– Естественно, – ворчит Старик. – Но в какое неприятное положение вы нас поставили, Сан-Антонио! Скажу вам честно, мой дорогой, временами мне кажется, что вы потеряли чувство меры!
– Важны только результаты! – возражаю я.
– Вот я и боюсь, что они будут не очень убедительными!
– Будущее покажет, – замечаю я.
– Только бы побыстрее! – скрипит мой шеф.
– Вы позволите мне удалиться?
– Прошу вас!
Я начинаю движение к двери. В тот момент, когда я шагаю через порог, раздается голос Старика:
– Сан-Антонио!
Оборачиваюсь. Лысый улыбается.
– Ну-ну, мой друг, – говорит начальник Службы, – мы все немного нервничаем. Давайте не будем расставаться на плохой ноте.
Он идет, протягивая свою белую руку для прощального рукопожатия. Мы пожимаем десять раз (по пять каждый) и расстаемся.
Полицейский, охраняющий Пино, спит, как и полагается часовому. Я трясу его за плечо, и он открывает глаза.
– Прохода нет! – бурчит он.
Я предъявляю удостоверение, и он вытягивается по стойке «смирно», что нарушает равновесие стула. Я вхожу в Пинюшеву палату с высоко поднятой головой. Переломанный спит в своем гипсе, по которому я стучу. Пино говорит, что можно войти.
Я отвечаю, что у меня нет ключа, тогда он говорит, что сейчас откроет сам. Наконец он просыпается окончательно и узнает меня.
– Опять ты! – с упреком говорит он.
– Опять я.
– Очень вовремя. Ты можешь почесать меня вокруг пупка? Зуд просто с ума сойти.
– В следующий раз принесу тебе терку для сыра, – обещаю я, – или, если хочешь, паяльную лампу. Она будет даже эффективнее.
Почесав в указанном районе, я показываю ему фото Мисс Косы.
– Ты знаешь эту красотку?
– Разумеется. Она была моей секретаршей, когда я возглавлял частное сыскное агентство. Ее зовут Япакса Данлхавви. Очаровательная девушка. Очень способная, очень честная и, как ты можешь сам убедиться по фото, внешность у нее более чем просто привлекательная.
– Она алабанка?
– Я этого не замечал, – удивляется Пино. – Она говорит по-французски, как мы с тобой.
– Но это не значит, что она не говорит по-алабански. Где живет эта красавица с косой?
– Улица Сен-Мартен, дом сорок четыре.
– Навещу ее завтра утром. Я начинаю понимать, почему те типы хотели тебя убрать.
– Почему? – спрашивает Пинюш.
– Когда ты явился под видом стекольщика, секретарь, у которого, очевидно, хорошая память на лица, вспомнил твою физиономию, а она у тебя, должен согласиться, достаточно неординарна. Он пошел проверить по досье и, поскольку он не идиот, рассудил следующим образом:
«Этот тип, пытающийся нас обмануть, изображен на фотографии с одной нашей соотечественницей, и в довольно раскованной позе. Может быть, он тоже алабанец? Если да, то он понял, что я говорил по телефону. Значит, надо во что бы то ни стало заставить его замолчать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11