– Ну и как? – спросил я Азазела.
– Попробую, – ответил он. – Я его начиню органами по твоему подобию. Ты, я думаю, вполне нормальный представитель своей мерзкой недоразвитой расы.
– Более чем нормальный, – гордо ответил я. – Я выдающийся образец.
– Ну и отлично. Она получит свою статую во плоти – мягкой на ощупь, теплой плоти. Ей только придется подождать до завтрашнего полудня – по вашему времени. Ускорить процесс я не смогу.
– Понял. Мы с ней подождем.
На следующее утро я позвонил Бузинушке.
– Деточка моя, я говорил с Афродитой.
Бузинушка переспросила взволнованным шепотом:
– Так она существует на самом деле?
– В некотором смысле, дитя мое. Сегодня в полдень твой идеальный мужчина оживет прямо у нас на глазах.
– О Господи! Дядя Джордж, вы меня не обманываете?
– Я никогда не обманываю, – ответил я, но должен признать, что несколько нервничал. Я ведь полностью зависел от Азазела, хотя, правда, он меня ни разу не подводил.
В полдень мы оба стояли перед альковом, глядя на статую, а она уставилась в пространство каменным взором. Я спросил:
– У тебя часы показывают точное время, моя милая?
– О да, дядя. Я их проверяла по обсерватории.
Осталась одна минута.
– Превращение может на минуту-другую задержаться. В таких вещах трудно угадать точно.
– Богиня наверняка должна все делать вовремя, – возразила Бузинушка. – Иначе какой смысл быть богиней?
Это я и называю истинной верой, и таковая была вознаграждена. Как только настал полдень, по статуе прошла дрожь. Изваяние постепенно порозовело, приобретая цвет нормального тела. Медленно шевельнулся стан, руки опустились и вытянулись по бокам, глаза поголубели и заблестели, волосы на голове стали светло-каштановыми и появились в нужных местах и количествах на теле. Он наклонил голову, и его взгляд остановился на Бузинушке, глядящей, не отрывая глаз, и дышащей, как пловец в конце заплыва.
Медленно, казалось даже, что с потрескиванием, он сошел с пьедестала, сделал шаг к Бузинушке, раскрыл объятия и выговорил:
– Ты – Бузинушка. Я – Хэнк.
– О Хэнк! – выдохнула Бузинушка, тая в его руках.
Они долго стояли, застыв в неподвижном объятии, а потом она, сияя глазами в экстазе, взглянула на меня через его плечо.
– Мы с Хэнком, – сказала она, – на несколько дней здесь останемся одни и устроим себе медовый месяц. А потом, дядя Джордж, я тебя найду.
И она пошевелила пальцами, как бы отсчитывая деньги.
Тут и у меня глаза засияли, и я на цыпочках вышел из дому. Меня, откровенно говоря, неприятно поразила дисгармоничная картина – полностью обнаженный мужчина, обнимающий полностью одетую женщину, однако я был уверен, что, как только я выйду, Бузинушка эту дисгармонию устранит незамедлительно.
Десять дней я подождал, но она так и не позвонила. Я не слишком удивился, поскольку считал, что она была слишком занята другим, но все же подумал, что так как ее экстатические ожидания полностью оправдались, причем исключительно за счет моих – ну, и Азазела – усилий, то будет только справедливо, если теперь оправдаются и мои.
Итак, я направился к ее убежищу, где покинул счастливую чету, и позвонил в дверь. Ее открыли очень нескоро, и мне даже уже начала мерещиться кошмарная картина, как два молодых существа довели друг друга до смерти во взаимном экстазе. Но тут дверь с треском распахнулась.
У Бузинушки был вполне нормальный вид, если разозленный вид может быть назван нормальным.
– А, это ты, – сказала она.
– Вообще-то да, – ответил я. – Я уже боялся, что ты уехала из города, чтобы продлить медовый месяц.
О своих мрачных предположениях я промолчал – из дипломатических соображений.
– И что тебе надо? – спросила она.
Не так чтобы лопаясь от дружелюбия. Я понимал, что ей не мог понравиться причиненный мной перерыв в ее занятиях, но я считал, что после десяти дней небольшой перерыв будет очень кстати.
Я ответил:
– Такой пустяк, как миллион долларов, дитя мое. С этими словами я толкнул дверь и вошел.
Она поглядела на меня с холодной ухмылкой и произнесла:
– Бубкес ты получишь, дядя, а не миллион.
Я не знаю, сколько это – «бубкес», но немедленно предположил, что намного меньше миллиона долларов. Озадаченный и несколько задетый, я спросил:
– Как? А в чем дело?
– В чем дело? – переспросила она, – В чем дело! Я тебе сейчас скажу, в чем дело. Когда я сказала, что хочу сделать его мягким, я не имела в виду мягким всегда и во всех местах.
И своими сильными руками скульптора она вытолкнула меня за дверь и с грохотом ее захлопнула. Потом, пока я, ошеломленный, стоял столбом, дверь распахнулась снова.
– А если ты еще сюда заявишься, я прикажу Хэнку разорвать тебя на клочки. Он во всем остальном силен как бык.
И я ушел. А что было делать?
Вот такую критику получила моя работа в искусстве. И вы еще утомляете меня своими мелкими жалобами.

Закончив свою историю, Джордж так сокрушенно покачал головой, что я ощутил прилив сочувствия. Я сказал:
– Джордж, я знаю, что вы вините Азазела, но по-настоящему парнишка все же не виноват. Вы сами немножко пережали насчет мягкости.
– Так это ведь она настаивала! – возмутился Джордж.
– Верно, но вы сказали Азазелу, что он может использовать вас в качестве модели, и, конечно, с этим и связана неспособность…
Джордж прервал меня взмахом руки и уставился мне в глаза.
– Такое оскорбление, – процедил он сквозь зубы, – хуже потери миллиона заработанных долларов. И вы у меня сейчас это поймете, хотя я давно уже не а лучшей форме…
– Ладно, ладно, Джордж, примите мои глубочайшие извинения. Кстати, помните, я вам должен десять долларов?
Он, к моему счастью, помнил. Джордж взял банкнот и улыбнулся.



1 2