Пошли, мне надо проветриться.
Осаф Александрович Дубинин повесил трубку и некоторое время стоял в задумчивости. Соня Пуришкевич… Сразу нахлынули воспоминания. Военное Детство в Ташкенте, куда их родителей эвакуировали вместе с Академией наук, возвращение в Ленинград. Тогда она, правда, была Соней Стаблиной и понятия не имела, что Оська Дубинин по ней тайно вздыхает, тому что у него так и не хватило духу признаться.Возможно, потому и не хватило, что не было шансе на успех. Оська Дубинин превосходил Серегу Пуришкевича во всем – он лучше бегал, дальше прыгал, н Соня выбрала не его. Они оставались друзьями, втроем гуляли по Островам, корпели над учебниками, хотя Соня собиралась на филологический, Серега на восточный, а Оська на юридический.Шел 1954 год, время было странное, и казалось, впереди ждет совершенно новая, потрясающая жизнь. Потом, когда в середине шестидесятых Серега Пуришкевич внезапно умер от лейкоза, а Соня осталась с маленьким Глебом на руках, Оська, вернее, молодой криминалист Осаф Александрович Дубинин был уже женат и также обзавелся маленьким сыном. Он помогал Соне всем, чем мог, но ни разу не заикнулся о своем к ней чувстве.И вот теперь Соня просит его о помощи. Осаф Александрович вернулся к действительности. Глеб арестован и содержится в Ладожском отделении транспортной милиции. Судя по всему, обвинение ему еще не предъявлено. Это означает, что в отделении откажутся отвечать на вопрос, за что взяли. Имеют право; И все-таки Дубинин работал не где-нибудь, а в агентстве «Эгида-плюс», связанном со вполне определенным ведомством. А потому он протянул руку к телефону и набрал номер, который в городе знает далеко не каждый.– Береза, триста шесть.– Вас слушают, – ответил мужской голос.– В Ладожском отделении транспортной милиции задержан Пуришкевич Глеб Сергеевич, шестьдесят третьего года рождения. Я бы хотел получить информацию, в чем он подозревается. Какова причина задержания.– Оставайтесь на линии, – сказал голос, и в трубке раздались убаюкивающие звуки «Санта-Лючии». Когда неаполитанская песенка началась в третий раз, Осаф Александрович нервно забарабанил пальцами по столику – пауза явно затянулась, и это не предвещало ничего хорошего. Судя по всему, Глеб влип основательно.«Санта-Лючия» заиграла снова, и Дубинин заволновался всерьез.– Вы слушаете?– Да-да.– Глеб Сергеевич Пуришкевич, шестьдесят третьего года рождения, подозревается в убийстве Марины Александровны Сорокиной, совершенном в электропоезде вечером двадцать второго октября. Убийство совершено с особой жестокостью.– Причина? – холодея, спросил Дубинин.– Детали изобличают маньяка-убийцу.– При каких обстоятельствах и когда он был задержан?– Задержан в воскресенье второго ноября на станции Школьная Гдовского направления, был опознан по фотороботу, составленному пассажирами электрички.– Кто ведет дело?– Старший следователь Березин из транспортной прокуратуры.– У меня есть информация о том, что следователя меняли.– Первые допросы проводил старший следователь Самарин. Пока все.– Спасибо. – Дубинин положил трубку и тяжело опустился на стул. Все это совершенно не укладывалось в голове. Глеба он знал с тех пор, как тот, красный, лысый и сморщенный, лежал в кроватке, завернутый в голубое байковое одеяльце.Он помнил его подростком в очках, который, когда мать выгоняла его спать, запирался в туалете с книжкой в руках. Конечно, рос без отца, и Соня оказалась чересчур авторитарной мамашей, так что сын вышел, пожалуй, слишком слабохарактерным… Но поверить в то, что он способен на убийство… Во всем этом следовало разобраться.Первый вопрос, который приходил в голову: почему транспортники не передали дело в ГУВД в группу по раскрытию особо тяжких? Там отфутболили очередной «висяк»? Более чем возможно. Почему через день поменяли следователя?Подозрительно. Первый их чем-то не устроил. Дубинин вспомнил, что к Соне в больницу пришел именно тот, первый, следователь. «Самарин из транспортной прокуратуры», – вспомнил Осаф Александрович. Он же посоветовал матери задержанного найти кого-нибудь, связанного с адвокатурой.«Это парень сделал по собственной инициативе, – рассуждал Дубинин, – а не по приказу начальства. По нынешним временам это поступок. Понимал, что в отделении матери ничего не скажут».Но Глеб!Осаф Александрович знал, что маньяки-одиночки в обычной жизни не выделяются ничем. И убийцей может оказаться ваш сосед, сослуживец… Или человек, которого ты знаешь с рождения. Сын Сони Пуришкевич.Конечно, его вина еще не доказана и, значит, есть надежда… Но Дубинин привык готовиться к худшему и принимать правду такой, какая она есть.Но как сообщить об этом Соне, которая и без того лежит на кардиологии?Дубинин решительно оделся.– Господи, Ося, куда? – из кухни вышла жена.– Прости, неотложное дело. Я ненадолго.– Знаем мы это «ненадолго», – сказала жена, когда за мужем захлопнулась дверь.– Встать, скотина! Глеб встал.Власенко размахнулся и метко ударил под ребра слева со стороны спины. Глеб согнулся, но стон сдержал.– Так, Игорек. Вдарь ему еще, а то он, кажется, не понял, – сказал наставник. Последовал еще один удар. Глеб, скорчившись, упал на пол; он тяжело дышал однако по-прежнему не издавал ни звука.– Ах ты, гнида! – сквозь зубы процедил Игорек. – А вот так не хочешь? – Он пнул Глеба ногой в живот – тот на миг отключился, и это помогло пережить боль.– Ладно, хватит пока, – заметил капитан Чекасов. – Посмотрим, что скажет на допросе.Игорь плеснул в лицо Глеба водой, затем вместе с Чекасовым они поставили подозреваемого на ноги.– Смотри, пойдешь в несознанку – живым отсюда не выйдешь, – с добродушием Синей Бороды сказал капитан.Больше всего это напоминало кошмар в стиле Кафки, когда герой просыпается и понимает, что превратился в огромную отвратительную многоножку. Все остальное в мире остается на своих местах, земля не переворачивается, все продолжают привычно жить, как жили, и только с тобой происходит ужасное, немыслимое превращение.Глеб Пуришкевич внезапно превратился в сексуального маньяка и садиста-убийцу.По крайней мере, именно это он понял из разговора милиционеров, которые надели на него наручники, а потом били дубинками.Все началось с того, что к Глебу на платформе, где он ждал электричку на Петербург, подошел молодой милиционер и попросил предъявить документы. В последнее время это с Глебом иногда случалось, хотя и не слишком часто: он не был похож ни на кавказца, ни на хохляцкого гастарбайтера. Паспорт оказался при нем, и он спокойно передал его в руки блюстителя порядка.Каково же было изумление Глеба, когда милиционер вместо того, чтобы со словами «Все нормально» вернуть паспорт владельцу, положил его в нагрудный карман и грозно приказал: «Пройдемте гражданин».С этого момента началось то, чему нельзя подобрать слова, потому что это был не «ужас» и не «кошмар», а нечто более страшное.Очков он лишился уже на Школьной. Местные менты не особенно изощрялись – били просто: кулаками в морду. Глеб пытался спасти очки, но они слетели и разбились в первые же секунды. В рапорте это избиение было зафиксировано как «оказание задержанным сопротивления работникам милиции».Неплохо бил в морду и дежуривший в тот день по Ладожскому отделению капитан Чекасов. В отличие от деревенских служителей правопорядка, которые били молча или плоско матерились, Чекасов не забывал напоминать Глебу о том, что он «мразь» и «чмошник», а также «говно, которое он размазал бы по стене, да будет слишком вонять».Его задачей было показать задержанному, что попасть в милицию – это тебе не к теще на блины, и если он будет слишком залупаться, то ему поддадут так, что мало не покажется. Поэтому, съездив «вампиру» пару раз в солнечное сплетение, Чекасов удалился, оставив Глеба корчиться на деревянном настиле одной из двух одиночек.Все были уверены, что очкарик-интеллигентик распустит нюни, в первые же полчаса признается во всем и подпишет что угодно. Однако этого не произошло.Заместитель начальника майор Гусаков воспринял это как личное оскорбление. Тут, конечно, сыграл роль и следователь – этот квелый Самарин, совершенно неспособный взять подозреваемого за жабры. Но и Пуришкевич неожиданно не проявил желания колоться. «Ну, блин, ты у меня волком завоешь», – сказал Гусаков, когда Пуришкевича уводили с провального (как считал Гусаков) допроса, который вел Самарин.После этого Глеб превратился в грушу, на которой отрабатывают удары.Чекасов приводил с собой милицейскую молодежь, чаще других Игорька Власенко, совсем молоденького сержантика с еще по-детски округлым лицом. Когда тот молчал, то становился похож на примерного пай-мальчика, но это впечатление мигом испарялось, стоило ему только процедить сквозь зубы: «Что, падла! А ну встать! Я кому сказал!»С такими словами он и обратился к Глебу, когда вместе с капитаном Чекасовым пришел за ним, чтобы «подготовить» к ночному допросу.– Мне нужно увидеть Пуришкевич из кардиологии по очень срочному делу.Дубинин умел говорить с людьми так, что перед ним открывались двери закрытых на переучет магазинов, его пропускали туда, куда «Посторонним вход воспрещен», а однажды он даже проник в райком во время закрытого партийного собрания. Так что попасть в больницу, когда нет приема посетителей, было для него детской игрой.Софья Николаевна стояла у окна и напряженно смотрела на светящиеся окна напротив. Когда ей сообщили, что к ней пришел мужчина, она резко повернулась и решительным шагом вышла в коридор.– Бабка-то сразу как подобралась, – заметила одна из больных. – Тут все умирала, не поймешь, в чем душа держалась… А теперь, смотри, скачет, как коза.– Это мой батя рассказывал, – вступила в разговор женщина-прапорщик, – в Крыму во время войны дело было. В горах находился санаторий кардиологический, и там лежали доходяги, вроде нас с вами, а то и похуже. Люди, которые задыхаются, забравшись на три ступеньки. Так вот, началась война, и они попали в партизанский отряд. И хвори как рукой сняло. Эти же люди по горам чуть ли не пушки на себе тягали. Представляете! И ничего. Сердце не прихватывало. А как война кончилась, снова все до одного попали в кардиологический диспансер – с теми же самыми болезнями. Вот и наша бабулька сейчас вроде того.– Значит, с сыном-то что-то серьезное, – заключил тонкий голос с койки у окна.С Глебом действительно случилось что-то серьезное. Софья Николаевна поняла это, как только увидела Осю Дубинина. Она знала его с незапамятных времен и прочитала на его лице – произошло худшее. Самое плохое.– Соня, – Осаф Александрович взял подругу под локоть, – вспомни, что делал Глеб двадцать второго октября? Ты уже была в больнице?– Двадцать второго? Какой это был день недели?– Среда.– У нас тут неприемный день, и Глеб ездил на дачу. Надо было посмотреть, что там и как. Да, вспомнила, как раз на следующий день по телевизору просили прийти всех пассажиров той электрички, на которой он ехал. Глеб, конечно, никуда не пошел, хотя я считаю, это был его гражданский долг.– Да, – мрачно кивнул Осаф Александрович, – в той электричке была убита женщина.– Господи, – одними губами прошептала Софья Николаевна.– Да…Они замолчали.– И ты думаешь…– Я пока ничего не думаю. Но то, как началось следствие, мне не нравится.Я обещаю тебе, что во всем разберусь. Прости, что пришлось тебе сказать, но ты и сама бы обо всем узнала.– Ты обещаешь… – начала Софья Николаевна и замолчала.– Обещаю во всем разобраться. И не допущу, чтобы пострадал невиновный человек. А ты постарайся не волноваться.Вместо ответа Софья Николаевна вдруг уронила голову на грудь своего «милого Оськи» и расплакалась.Ну, успокойся. Соня… Бедная моя девочка… Он довел женщину до входа в отделение. Больше не сказали друг другу ни слова.Дубинин вышел из здания больницы, завел машину, но вместо того, чтобы ехать домой, отправился в «Эгиду». Нужно было срочно узнать адрес старшего следователя Самарина из транспортной прокуратуры.По дороге Осаф Александрович погрузился в тяжелые раздумья. Да, он обещал Соне во всем разобраться. И это он сделает. Но помогать Глебу он станет только в том случае, если тот невиновен. Конечно, он знал его с детства, но сколько людей жили бок о бок с серийными убийцами и считали их милейшими людьми. Однако Дубинин хорошо помнил и другие факты. За первое убийство Чикатило расстреляли невинного человека. В Смоленске, когда арестовали Стороженко, по одному из его убийств давно сидел во всем признавшийся человек. Когда в Витебске начали убивать женщин, убийцу быстро нашли, осудили и расстреляли. Затем был арестован еще один. И только потом – настоящий преступник. И никто не понес ответственности.«Если Глеб невиновен, подобного не должно случиться», – сказал себе Осаф Александрович, подходя к неприметной двери, ведущей в агентство «Эгида». Здесь круглосуточно, днем и ночью, находился дежурный. «Если невиновен… Если…»– Садитесь, Пуришкевич, – услышал Глеб как сквозь слой ваты.Без очков он плохо ориентировался в незнакомом помещении и потому не видел ни стула, ни указывающей на него руки.– Стул справа от вас, – сказал голос. Интеллигентный приятный баритон.Нормальная комната. Компьютер на столе, на стене большое цветное пятно.«Календарь», – понял Глеб, Комната из прежней нормальной жизни, где нет ни Игорька Власенко, ни остальных.– Садитесь, – повторил голос, – я следователь, которому поручено ваше дело. Моя фамилия Березин. Михаил Игоревич.– Но ведь… – губы почти перестали слушаться, – был другой…– В настоящее время ваше дело передано мне, – твердо сказал Березин, – так распорядилось начальство. Что ж, начнем. Курите?Глеб отрицательно покачал головой.– Это хорошо. Полезно для здоровья, – без тени иронии сказал следователь.– Значит, так, гражданин Пуришкевич, вы подозреваетесь в убийстве Марины Александровны Сорокиной, совершенном в электричке Гдов-Петербург двадцать второго октября сего года.– Я не убивал, – тихо сказал Глеб.– Послушайте, Пуришкевич, – следователь встал и начал расхаживать по кабинету от окна к двери и обратно, – бросьте вы эти ваши хитрости. Ну чего вы добиваетесь? Против вас собраны неопровержимые доказательства. Понимаете?Неопровержимые! Вас видели и на станции Школьная, и в электричке. Свидетели составили ваш фоторобот, по которому вас опознали. Вы были с убитой соседями по дачному поселку, поэтому неудивительно, что она вышла вместе с вами в тамбур.Мы узнавали: такая женщина, как Марина, никогда не пошла бы с незнакомым мужчиной. А вас она знала.Глеб хотел ответить, но Березин прервал его:– Подождите отвечать, Пуришкевич, обдумайте все как следует. А сейчас я распоряжусь, чтобы вам принесли чаю. Раз вы не курите…Следователь вышел в коридор. Глеб остался в кабинете один.Было тихо и спокойно. Мягко шумел на столе компьютер, по экрану которого плавали разноцветные рыбы, за окном слышалось: «Электропоезд из Тихвина прибывает на вторую платформу левая сторона». И все, что поздно вечером происходило в камере. Гусаков и Власенко, стало казаться нереальным кошмаром.Дверь открылась, и вошел молодой милиционер со стаканом горячего чая. Глеб его еще не видел, впрочем, без очков он вообще не разбирал лиц и, возможно, просто не помнил его. Милиционер поставил стакан перед Глебом и вышел.«А может быть, действительно… – потянулись смутные мысли, – может быть, взять все на себя… Убьют, ну и черт с ними. Все равно и так и так убьют… только там – раз и конец». Мысль о том, что можно взять и разом окончить страдания, каралась все более и более привлекательной. Но тут в голову пришла другая: «Господи, что же скажет мама!» Ведь если он признается, все будут думать, что он действительно убил. А он не убивал. Нет, он не убивал. Он вообще никогда не видел эту Марину…Дверь открылась, и вошел следователь Березин.– Ну, Пуришкевич, что-нибудь надумали? Что же вы не пьете чай?Глеб протянул руку и отхлебнул. Чай был крепкий, горячий, сладкий. Он сделал еще несколько глотков и поставил стакан на место.– Я не убивал, – засохшими губами сказал Глеб. – Не убивал.– Все-таки стоите на своем, Пуришкевич, – вздохнул Березин. – Ну что ж, подождем. Посмотрим, что вы скажете вечером. – Он подошел к двери и громко сказал кому-то:– Увести! 5 ноября, среда Глеб упал на грязные деревянные нары и затих. Сначала он ни о чем не думал, потом в голове снова зашевелились мысли об ужасной ошибке. В камере было душно, пахло немытыми потными телами, но это было безразлично. Больше всего хотелось пить. С тоской думалось о недопитом стакане чая.Глеб вспомнил фотографию убитой женщины. Что-то знакомое в лице, пожалуй, было… Возможно, он и видел ее. Но он никогда бы не смог сказать, где именно – в дачном поселке, на собственной лестнице или в «Публичке». Был уже такой случай:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Осаф Александрович Дубинин повесил трубку и некоторое время стоял в задумчивости. Соня Пуришкевич… Сразу нахлынули воспоминания. Военное Детство в Ташкенте, куда их родителей эвакуировали вместе с Академией наук, возвращение в Ленинград. Тогда она, правда, была Соней Стаблиной и понятия не имела, что Оська Дубинин по ней тайно вздыхает, тому что у него так и не хватило духу признаться.Возможно, потому и не хватило, что не было шансе на успех. Оська Дубинин превосходил Серегу Пуришкевича во всем – он лучше бегал, дальше прыгал, н Соня выбрала не его. Они оставались друзьями, втроем гуляли по Островам, корпели над учебниками, хотя Соня собиралась на филологический, Серега на восточный, а Оська на юридический.Шел 1954 год, время было странное, и казалось, впереди ждет совершенно новая, потрясающая жизнь. Потом, когда в середине шестидесятых Серега Пуришкевич внезапно умер от лейкоза, а Соня осталась с маленьким Глебом на руках, Оська, вернее, молодой криминалист Осаф Александрович Дубинин был уже женат и также обзавелся маленьким сыном. Он помогал Соне всем, чем мог, но ни разу не заикнулся о своем к ней чувстве.И вот теперь Соня просит его о помощи. Осаф Александрович вернулся к действительности. Глеб арестован и содержится в Ладожском отделении транспортной милиции. Судя по всему, обвинение ему еще не предъявлено. Это означает, что в отделении откажутся отвечать на вопрос, за что взяли. Имеют право; И все-таки Дубинин работал не где-нибудь, а в агентстве «Эгида-плюс», связанном со вполне определенным ведомством. А потому он протянул руку к телефону и набрал номер, который в городе знает далеко не каждый.– Береза, триста шесть.– Вас слушают, – ответил мужской голос.– В Ладожском отделении транспортной милиции задержан Пуришкевич Глеб Сергеевич, шестьдесят третьего года рождения. Я бы хотел получить информацию, в чем он подозревается. Какова причина задержания.– Оставайтесь на линии, – сказал голос, и в трубке раздались убаюкивающие звуки «Санта-Лючии». Когда неаполитанская песенка началась в третий раз, Осаф Александрович нервно забарабанил пальцами по столику – пауза явно затянулась, и это не предвещало ничего хорошего. Судя по всему, Глеб влип основательно.«Санта-Лючия» заиграла снова, и Дубинин заволновался всерьез.– Вы слушаете?– Да-да.– Глеб Сергеевич Пуришкевич, шестьдесят третьего года рождения, подозревается в убийстве Марины Александровны Сорокиной, совершенном в электропоезде вечером двадцать второго октября. Убийство совершено с особой жестокостью.– Причина? – холодея, спросил Дубинин.– Детали изобличают маньяка-убийцу.– При каких обстоятельствах и когда он был задержан?– Задержан в воскресенье второго ноября на станции Школьная Гдовского направления, был опознан по фотороботу, составленному пассажирами электрички.– Кто ведет дело?– Старший следователь Березин из транспортной прокуратуры.– У меня есть информация о том, что следователя меняли.– Первые допросы проводил старший следователь Самарин. Пока все.– Спасибо. – Дубинин положил трубку и тяжело опустился на стул. Все это совершенно не укладывалось в голове. Глеба он знал с тех пор, как тот, красный, лысый и сморщенный, лежал в кроватке, завернутый в голубое байковое одеяльце.Он помнил его подростком в очках, который, когда мать выгоняла его спать, запирался в туалете с книжкой в руках. Конечно, рос без отца, и Соня оказалась чересчур авторитарной мамашей, так что сын вышел, пожалуй, слишком слабохарактерным… Но поверить в то, что он способен на убийство… Во всем этом следовало разобраться.Первый вопрос, который приходил в голову: почему транспортники не передали дело в ГУВД в группу по раскрытию особо тяжких? Там отфутболили очередной «висяк»? Более чем возможно. Почему через день поменяли следователя?Подозрительно. Первый их чем-то не устроил. Дубинин вспомнил, что к Соне в больницу пришел именно тот, первый, следователь. «Самарин из транспортной прокуратуры», – вспомнил Осаф Александрович. Он же посоветовал матери задержанного найти кого-нибудь, связанного с адвокатурой.«Это парень сделал по собственной инициативе, – рассуждал Дубинин, – а не по приказу начальства. По нынешним временам это поступок. Понимал, что в отделении матери ничего не скажут».Но Глеб!Осаф Александрович знал, что маньяки-одиночки в обычной жизни не выделяются ничем. И убийцей может оказаться ваш сосед, сослуживец… Или человек, которого ты знаешь с рождения. Сын Сони Пуришкевич.Конечно, его вина еще не доказана и, значит, есть надежда… Но Дубинин привык готовиться к худшему и принимать правду такой, какая она есть.Но как сообщить об этом Соне, которая и без того лежит на кардиологии?Дубинин решительно оделся.– Господи, Ося, куда? – из кухни вышла жена.– Прости, неотложное дело. Я ненадолго.– Знаем мы это «ненадолго», – сказала жена, когда за мужем захлопнулась дверь.– Встать, скотина! Глеб встал.Власенко размахнулся и метко ударил под ребра слева со стороны спины. Глеб согнулся, но стон сдержал.– Так, Игорек. Вдарь ему еще, а то он, кажется, не понял, – сказал наставник. Последовал еще один удар. Глеб, скорчившись, упал на пол; он тяжело дышал однако по-прежнему не издавал ни звука.– Ах ты, гнида! – сквозь зубы процедил Игорек. – А вот так не хочешь? – Он пнул Глеба ногой в живот – тот на миг отключился, и это помогло пережить боль.– Ладно, хватит пока, – заметил капитан Чекасов. – Посмотрим, что скажет на допросе.Игорь плеснул в лицо Глеба водой, затем вместе с Чекасовым они поставили подозреваемого на ноги.– Смотри, пойдешь в несознанку – живым отсюда не выйдешь, – с добродушием Синей Бороды сказал капитан.Больше всего это напоминало кошмар в стиле Кафки, когда герой просыпается и понимает, что превратился в огромную отвратительную многоножку. Все остальное в мире остается на своих местах, земля не переворачивается, все продолжают привычно жить, как жили, и только с тобой происходит ужасное, немыслимое превращение.Глеб Пуришкевич внезапно превратился в сексуального маньяка и садиста-убийцу.По крайней мере, именно это он понял из разговора милиционеров, которые надели на него наручники, а потом били дубинками.Все началось с того, что к Глебу на платформе, где он ждал электричку на Петербург, подошел молодой милиционер и попросил предъявить документы. В последнее время это с Глебом иногда случалось, хотя и не слишком часто: он не был похож ни на кавказца, ни на хохляцкого гастарбайтера. Паспорт оказался при нем, и он спокойно передал его в руки блюстителя порядка.Каково же было изумление Глеба, когда милиционер вместо того, чтобы со словами «Все нормально» вернуть паспорт владельцу, положил его в нагрудный карман и грозно приказал: «Пройдемте гражданин».С этого момента началось то, чему нельзя подобрать слова, потому что это был не «ужас» и не «кошмар», а нечто более страшное.Очков он лишился уже на Школьной. Местные менты не особенно изощрялись – били просто: кулаками в морду. Глеб пытался спасти очки, но они слетели и разбились в первые же секунды. В рапорте это избиение было зафиксировано как «оказание задержанным сопротивления работникам милиции».Неплохо бил в морду и дежуривший в тот день по Ладожскому отделению капитан Чекасов. В отличие от деревенских служителей правопорядка, которые били молча или плоско матерились, Чекасов не забывал напоминать Глебу о том, что он «мразь» и «чмошник», а также «говно, которое он размазал бы по стене, да будет слишком вонять».Его задачей было показать задержанному, что попасть в милицию – это тебе не к теще на блины, и если он будет слишком залупаться, то ему поддадут так, что мало не покажется. Поэтому, съездив «вампиру» пару раз в солнечное сплетение, Чекасов удалился, оставив Глеба корчиться на деревянном настиле одной из двух одиночек.Все были уверены, что очкарик-интеллигентик распустит нюни, в первые же полчаса признается во всем и подпишет что угодно. Однако этого не произошло.Заместитель начальника майор Гусаков воспринял это как личное оскорбление. Тут, конечно, сыграл роль и следователь – этот квелый Самарин, совершенно неспособный взять подозреваемого за жабры. Но и Пуришкевич неожиданно не проявил желания колоться. «Ну, блин, ты у меня волком завоешь», – сказал Гусаков, когда Пуришкевича уводили с провального (как считал Гусаков) допроса, который вел Самарин.После этого Глеб превратился в грушу, на которой отрабатывают удары.Чекасов приводил с собой милицейскую молодежь, чаще других Игорька Власенко, совсем молоденького сержантика с еще по-детски округлым лицом. Когда тот молчал, то становился похож на примерного пай-мальчика, но это впечатление мигом испарялось, стоило ему только процедить сквозь зубы: «Что, падла! А ну встать! Я кому сказал!»С такими словами он и обратился к Глебу, когда вместе с капитаном Чекасовым пришел за ним, чтобы «подготовить» к ночному допросу.– Мне нужно увидеть Пуришкевич из кардиологии по очень срочному делу.Дубинин умел говорить с людьми так, что перед ним открывались двери закрытых на переучет магазинов, его пропускали туда, куда «Посторонним вход воспрещен», а однажды он даже проник в райком во время закрытого партийного собрания. Так что попасть в больницу, когда нет приема посетителей, было для него детской игрой.Софья Николаевна стояла у окна и напряженно смотрела на светящиеся окна напротив. Когда ей сообщили, что к ней пришел мужчина, она резко повернулась и решительным шагом вышла в коридор.– Бабка-то сразу как подобралась, – заметила одна из больных. – Тут все умирала, не поймешь, в чем душа держалась… А теперь, смотри, скачет, как коза.– Это мой батя рассказывал, – вступила в разговор женщина-прапорщик, – в Крыму во время войны дело было. В горах находился санаторий кардиологический, и там лежали доходяги, вроде нас с вами, а то и похуже. Люди, которые задыхаются, забравшись на три ступеньки. Так вот, началась война, и они попали в партизанский отряд. И хвори как рукой сняло. Эти же люди по горам чуть ли не пушки на себе тягали. Представляете! И ничего. Сердце не прихватывало. А как война кончилась, снова все до одного попали в кардиологический диспансер – с теми же самыми болезнями. Вот и наша бабулька сейчас вроде того.– Значит, с сыном-то что-то серьезное, – заключил тонкий голос с койки у окна.С Глебом действительно случилось что-то серьезное. Софья Николаевна поняла это, как только увидела Осю Дубинина. Она знала его с незапамятных времен и прочитала на его лице – произошло худшее. Самое плохое.– Соня, – Осаф Александрович взял подругу под локоть, – вспомни, что делал Глеб двадцать второго октября? Ты уже была в больнице?– Двадцать второго? Какой это был день недели?– Среда.– У нас тут неприемный день, и Глеб ездил на дачу. Надо было посмотреть, что там и как. Да, вспомнила, как раз на следующий день по телевизору просили прийти всех пассажиров той электрички, на которой он ехал. Глеб, конечно, никуда не пошел, хотя я считаю, это был его гражданский долг.– Да, – мрачно кивнул Осаф Александрович, – в той электричке была убита женщина.– Господи, – одними губами прошептала Софья Николаевна.– Да…Они замолчали.– И ты думаешь…– Я пока ничего не думаю. Но то, как началось следствие, мне не нравится.Я обещаю тебе, что во всем разберусь. Прости, что пришлось тебе сказать, но ты и сама бы обо всем узнала.– Ты обещаешь… – начала Софья Николаевна и замолчала.– Обещаю во всем разобраться. И не допущу, чтобы пострадал невиновный человек. А ты постарайся не волноваться.Вместо ответа Софья Николаевна вдруг уронила голову на грудь своего «милого Оськи» и расплакалась.Ну, успокойся. Соня… Бедная моя девочка… Он довел женщину до входа в отделение. Больше не сказали друг другу ни слова.Дубинин вышел из здания больницы, завел машину, но вместо того, чтобы ехать домой, отправился в «Эгиду». Нужно было срочно узнать адрес старшего следователя Самарина из транспортной прокуратуры.По дороге Осаф Александрович погрузился в тяжелые раздумья. Да, он обещал Соне во всем разобраться. И это он сделает. Но помогать Глебу он станет только в том случае, если тот невиновен. Конечно, он знал его с детства, но сколько людей жили бок о бок с серийными убийцами и считали их милейшими людьми. Однако Дубинин хорошо помнил и другие факты. За первое убийство Чикатило расстреляли невинного человека. В Смоленске, когда арестовали Стороженко, по одному из его убийств давно сидел во всем признавшийся человек. Когда в Витебске начали убивать женщин, убийцу быстро нашли, осудили и расстреляли. Затем был арестован еще один. И только потом – настоящий преступник. И никто не понес ответственности.«Если Глеб невиновен, подобного не должно случиться», – сказал себе Осаф Александрович, подходя к неприметной двери, ведущей в агентство «Эгида». Здесь круглосуточно, днем и ночью, находился дежурный. «Если невиновен… Если…»– Садитесь, Пуришкевич, – услышал Глеб как сквозь слой ваты.Без очков он плохо ориентировался в незнакомом помещении и потому не видел ни стула, ни указывающей на него руки.– Стул справа от вас, – сказал голос. Интеллигентный приятный баритон.Нормальная комната. Компьютер на столе, на стене большое цветное пятно.«Календарь», – понял Глеб, Комната из прежней нормальной жизни, где нет ни Игорька Власенко, ни остальных.– Садитесь, – повторил голос, – я следователь, которому поручено ваше дело. Моя фамилия Березин. Михаил Игоревич.– Но ведь… – губы почти перестали слушаться, – был другой…– В настоящее время ваше дело передано мне, – твердо сказал Березин, – так распорядилось начальство. Что ж, начнем. Курите?Глеб отрицательно покачал головой.– Это хорошо. Полезно для здоровья, – без тени иронии сказал следователь.– Значит, так, гражданин Пуришкевич, вы подозреваетесь в убийстве Марины Александровны Сорокиной, совершенном в электричке Гдов-Петербург двадцать второго октября сего года.– Я не убивал, – тихо сказал Глеб.– Послушайте, Пуришкевич, – следователь встал и начал расхаживать по кабинету от окна к двери и обратно, – бросьте вы эти ваши хитрости. Ну чего вы добиваетесь? Против вас собраны неопровержимые доказательства. Понимаете?Неопровержимые! Вас видели и на станции Школьная, и в электричке. Свидетели составили ваш фоторобот, по которому вас опознали. Вы были с убитой соседями по дачному поселку, поэтому неудивительно, что она вышла вместе с вами в тамбур.Мы узнавали: такая женщина, как Марина, никогда не пошла бы с незнакомым мужчиной. А вас она знала.Глеб хотел ответить, но Березин прервал его:– Подождите отвечать, Пуришкевич, обдумайте все как следует. А сейчас я распоряжусь, чтобы вам принесли чаю. Раз вы не курите…Следователь вышел в коридор. Глеб остался в кабинете один.Было тихо и спокойно. Мягко шумел на столе компьютер, по экрану которого плавали разноцветные рыбы, за окном слышалось: «Электропоезд из Тихвина прибывает на вторую платформу левая сторона». И все, что поздно вечером происходило в камере. Гусаков и Власенко, стало казаться нереальным кошмаром.Дверь открылась, и вошел молодой милиционер со стаканом горячего чая. Глеб его еще не видел, впрочем, без очков он вообще не разбирал лиц и, возможно, просто не помнил его. Милиционер поставил стакан перед Глебом и вышел.«А может быть, действительно… – потянулись смутные мысли, – может быть, взять все на себя… Убьют, ну и черт с ними. Все равно и так и так убьют… только там – раз и конец». Мысль о том, что можно взять и разом окончить страдания, каралась все более и более привлекательной. Но тут в голову пришла другая: «Господи, что же скажет мама!» Ведь если он признается, все будут думать, что он действительно убил. А он не убивал. Нет, он не убивал. Он вообще никогда не видел эту Марину…Дверь открылась, и вошел следователь Березин.– Ну, Пуришкевич, что-нибудь надумали? Что же вы не пьете чай?Глеб протянул руку и отхлебнул. Чай был крепкий, горячий, сладкий. Он сделал еще несколько глотков и поставил стакан на место.– Я не убивал, – засохшими губами сказал Глеб. – Не убивал.– Все-таки стоите на своем, Пуришкевич, – вздохнул Березин. – Ну что ж, подождем. Посмотрим, что вы скажете вечером. – Он подошел к двери и громко сказал кому-то:– Увести! 5 ноября, среда Глеб упал на грязные деревянные нары и затих. Сначала он ни о чем не думал, потом в голове снова зашевелились мысли об ужасной ошибке. В камере было душно, пахло немытыми потными телами, но это было безразлично. Больше всего хотелось пить. С тоской думалось о недопитом стакане чая.Глеб вспомнил фотографию убитой женщины. Что-то знакомое в лице, пожалуй, было… Возможно, он и видел ее. Но он никогда бы не смог сказать, где именно – в дачном поселке, на собственной лестнице или в «Публичке». Был уже такой случай:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43