— Пойду домой. Посмотрю, как там кореец, — ответила я, не задумываясь, и вдруг поняла, что ужасно хочу увидеть его противную, невозмутимую, узкоглазую морду!
— А знаешь, — заметила на это налысо обритая и вечно сексуально озабоченная Офелия, — ты запала на своего отчима, факт! На тебя попала его кровь? Когда ты его порезала, выпачкалась кровью?
— Выпачкалась?.. Нет, не помню.
— Если выпачкалась, все — тебе хана. Вы покровились, и ты теперь никуда не денешься!
— Я перед этим его заблевала слегка, это хоть ничего не значит?
Сутяга предлагает остаться на несколько дней в мастерской, есть у них комната для лишенных домашнего очага странников.
— Шумновато, правда, но ничего, я, когда ушел от второй жены, две недели здесь жил. Зато есть душ и кухня, научишься ремонтировать машины, ругаться матом на испанском, португальском и чешском.
— Она больше не сможет прожить ни дня без этого мужика, — не сдавалась Офелия. — Ты как, в изоляторе сильно маялась? Онанизмом занималась?
— Да отвянь ты со своими заморочками, — вступил в беседу Тихоня и, доверительно приблизив свое веснушчатое лицо к моему, полыхавшему жаром, авторитетно заявил:
— Тебе нужна бомба. Приходи завтра к вечеру, сделаю.
— Бомба?..
— Автомобильный “скарабей”, мое изобретение.
— Спасибо большое, но меня вычислят за два часа.
— А мы тебе полное алиби обеспечим, все трое! Скажем, что занимались групповым сексом в бильярдной! — Офелия мечтательно закатывает глаза.
— Спасибо, я выкручусь сама!
— Правильно, — одобрил Тихоня. — Тебе нет шестнадцати. Затрави его хоть до полного анамнеза, он и пальцем тебя не посмеет тронуть, иначе — заметут за насилие над несовершеннолетней. Видишь серый “Кадиллак”? — вдруг спросил он. — А вон и хозяева выходят из туалета, близняшки. Братья Мазарини. Хочешь, я попрошу, чтобы они решили твои проблемы с отчимом?
В сумрачном ангаре два низкорослых коротышки одинаковыми движениями застегивают молнии на ширинках, после этого синхронно проводят ладонями по волосам.
— У них три машины, и все три мы ремонтируем.
В среднем получается по машине в неделю. Неплохой заработок. В прошлую среду, к примеру, дверцу меняли. Восемь пулевых отверстий. И сейчас они уедут на “кади”, а “мере” останется в ремонте. Готов! — вдруг кричит Тихоня, и братья как по команде разворачиваются и идут нога в ногу к автомобилю. У клеток с голубями они задерживаются, оба щелкают по прутьям ногтями, дожидаются голубиного переполоха и удовлетворенно следуют дальше.
— Они такие сексуально припадочные, просто бешеные звери! — шепчет Офелия. — Мужикам за сорок, а на мотоцикле визжат и прыгают, как суслики!
— Мазарини… Они что, итальянцы? — я наблюдаю небольшую потасовку — братишки никак не могут договориться, кому сесть за руль.
— Они совершенные олигофрены, ну совершенные! — стонет от восторга Офелия. — Могут подраться из-за мороженого!
— Да никакие они не Мазарини, — кривится Сутяга. — Братья Мазарины из Челябинска. Цветной металлолом. У них еще есть сестренка.
— Тоже близняшка? — я лихорадочно вспоминаю, где слышала эту фамилию.
— Не видел. Братья говорили, учится на врача.
— Да! — закричала я, вскочила и несколько раз подпрыгнула, подгибая под себя в прыжке ноги так, чтобы пятки стукнули по попке. — Да! Да!
— Что — да, ну что? — тут же подпрыгнула рядом Офелия.
— Так, ничего… — я подошла к остолбеневшему Сутяге и застегнула все его шестнадцать молний на кожаной куртке. — Просто вспомнила, где я слышала эту фамилию. Мазарина Рита. Да! Нет, ничего интересного, просто эта фамилия… Так звали медсестру, которая приезжала на “Скорой”. Я видела ее фамилию в протоколах.
— Иди сюда, — схватив по-деловому за рукав, Тихоня, ничего не объясняя, повел меня в конец ангара. Старый потрепанный “мере”.
— Ну и что? — я ничего не понимаю.
Порывшись в бардачке, Тихоня достает фотографию.
— Она?
Почти минуту я смотрю в лицо молоденькой девушки с косичками. Если ее остричь и выкрасить в блондинку, получится медсестра Мазарина, честно изложившая следователю Лотарову, как именно был отравлен дежурный врач.
— Мне пора домой, — заявляю я категорично и быстро сматываюсь, несмотря на умоляющие стенания Офелии.
В метро совершенно невозможно думать.
На улице пошел дождь.
Сегодня — пятница.
Я дала себе неделю.
Через неделю Рита Мазарина должна прийти на ужин к нам домой.
Она пришла уже в воскресенье вечером.
Дело было так. Войдя в квартиру, я быстренько заперлась в ванной и, отмокая в пене, разработала какой-никакой план. Размокла окончательно, потом высохла, выпила чай, кофе, сок, бокал вина, опять — кофе, сок… Корейца не было. К девяти вечера чувство утекающего бесполезно времени стало невыносимым, я пошла в кабинет корейца, перелистала календарь, обнаружила, что последняя страничка вырвана, заретушировала простым карандашом следующую, выписала проступившие цифры — одна получилась невнятной, имя “Адели” и — быстрым росчерком под именем — 19 00. Там еще, вероятно, был и адрес, но возиться с ним не хотелось, да и к чему мне знать, где именно кореец проводит время с женщиной по имени Адели, пока я дрожу на пропахших хлоркой простынях изолятора!
Минут через двадцать злобное раздражение уступило место хандре, и мне пришлось раз двадцать повторить самой себе, что я — самая умная и сообразительная, прежде чем хандра сдалась.
Непонятная цифра может быть тройкой, восьмеркой, девяткой…
С тройкой никто не брал трубку, с восьмеркой это оказался телефон бани (женское отделение), я была предупреждена, что “уже уходют последние мытые”, а с девяткой я попала в кафе.
Вот это новость! Кореец, оказывается, водит некоторых женщин в кафе. А может быть, он это делает специально, чтобы насмерть потом поразить их желудок и воображение собственной изысканной кухней?.. Умирающим голосом я попросила бармена поискать в зале корейца по имени Гадамер и сообщить ему о несчастье в семье. Трубка стукнула, я услышала — отдаленно — музыку и зычный голос, вызывающий “корейца Гадамера”.
— Никто не признается корейцем, — ответила трубка. — А что за несчастье такое?
— Его падчерицу выпустили из тюрьмы. Ладно, начнем сначала. Менять цифры от единицы до десяти, или… Такое исследование методом тыка показалось мне страшно унылым, я расслабилась, подумала, что эта закорючка, проступившая под зарисовкой своей более светлой выпуклостью, может быть пятеркой, у которой хвостик написан был легким росчерком, недостаточным по силе, чтобы продавиться на следующую страницу, набрала номер телефона с пятеркой, услышала старческий уверенный голос, который с отчаянием одиночества сообщил, что Адели пошла в театр.
Я посмотрела на часы.
К полуночи, когда кореец вошел в квартиру, его ждал накрытый стол, свеча на этом столе и примерная девочка с учебником по философии рядом с пустой тарелкой на салфетке.
— Что ты читаешь? — он совсем не удивился или удивился, но не подал виду.
— О бессознательном, — честно ответила я. — Я хочу понять, почему вдруг за одну секунду могу представить и понять очень много всего, а иногда за целый день не в состоянии решить задачу по химии.
— Поняла? — кореец пытался стащить шарф, для чего оттянул в сторону его конец, и стал задыхаться.
Он был пьян. Вот это неприятность, черт бы его побрал. С пьяным говорить не о чем, а время уходит!
— Я поняла, что бессознательное проявляется в импульсивных действиях, а сознательное всегда имеет цель. Правильно? — нужно выяснить степень его вменяемости.
— Детка, не захламляй мозги, — кое-как справившись с длинным шарфом, посоветовал кореец. — А уж если ты занялась этим, то для начала научись систематизировать знания. Сис-те-ма-ти-зи-ро-вать! — продекламировал он по слогам„а на последнем — стукнул по столу кулаком. — Что это у тебя тут? — открыв крышку сотейника, он некоторое время удивленно таращился на курицу. — Бессознательное, оно, понимаешь, оно бывает разное. Вот, к примеру, ты вытираешь свою грязную попку после того, как покакала. Ты это делаешь автоматически, то есть неосознанно, потому что это действие формировалось у тебя в мозгу под контролем сознания, оно формировалось, формировалось…
Я встаю, подхожу к усевшемуся за стол корейцу и пытаюсь снять с него длинное пальто.
— Да! — вдруг дергается он и грозит мне пальцем. — А когда оно окончательно сформировалось, твое сознание как бы перестало заниматься этим действием…
— Каким действием? — я с силой тяну на себя рукав.
— Вытиранием грязной попки, ты что, не слушаешь? Это действие стало автоматическим, сознание больше не работает над его функцией. У маленьких детей, к примеру, нет ранее осознанных действий, им ко всему приходится привыкать впервые, а с возрастом человек сталкивается с настоящей проблемой — неосознанный мир!.. — Туг кореец встал и развел руки в стороны, чтобы показать необъятность этого самого мира, и мне удалось стащить второй рукав. Пальто упало на пол. — Неосознанный мир, твои неизвестно откуда появившиеся страхи и никогда ранее не проявляющиеся желания насильственно вторгаются в тебя! Что это валяется на курице? Желто-синюшного цвета…
— Это маринованные сливы. Я запекла курицу с маринованными сливами и базиликом.
— Фу!.. — отвернул лицо кореец.
— Ничего не “фу”! Очень даже вкусно. Зачем ты напился?
— Бессознательно, — осклабился мой отчим, вероятно, сочтя такой ответ очень остроумным. — Поступок считается сознательным, когда он является выражением замысла или определенной цели. А у меня не было этого самого замысла, ну абсолютно!
— Ладно, не огорчайся. Вот послушай, тут написано, — я прочла, водя пальцем по странице:
— “Абсолютной меры сознательности нет!..”
— Она меня еще учить будет! — возмутился кореец, взял бокал и посмотрел сквозь него на свечу. Потом на меня. Его странно преобразившийся сквозь стекло глаз проплыл чудовищной продолговатой рыбкой.
— Ты напился в театре, — укоризненно заметила я.
— Нет, — не удивился кореец. — После. Я был на балете какого-то француза, и ты только представь! Оказывается, Герман в “Пиковой даме” умер от любви к старухе! У него разорвалось сердце от неестественной животной страсти, а совсем не от тройки-семерки-туз! Детка, извини, мне надо в ванную… Нет, не ходи за мной, я буду блевать, как это ужасно все-таки, как это глупо…
Когда он вышел из ванной, в халате и с мокрыми волосами, взгляд его стал более осмысленным.
— Ты напился от отвращения?
— Мне вчера приснилось, что ты умерла.
— Не дождешься.
Напольные часы пробили один раз. Мы посмотрели на циферблат, потом — друг на друга.
— У тебя остался один свободный крюк, да? Восьмой? Чувствуешь приближение конца? Ты ведешь в театр женщину, а она тебе не нравится, потому что тебе нравлюсь я, и ты пьешь потом в какой-то дешевой забегаловке, чтобы опуститься до блевотины, ты, который так ценит хорошие вина!
— Какой крюк? — искреннее удивление в опухших глазах. — Что ты несешь?
— Ты меня не получишь!
— Иди спать.
— Я тебя уничтожу!
— Выпей успокоительное. Запрись на ключ. Подвинь к двери комод! — отчим подошел, взялся за подлокотники кресла, на котором я сидела, приблизил лицо к моему и закончил шепотом, дохнув запахом зубной пасты:
— Я проберусь по стене летучей мышью! Я повелитель ночи! — потом вздохнул и закончил устало:
— Лиса, иди спать.
Утром я получила чашку кофе в постель и виноватый взгляд в придачу.
— Сегодня суббота, — сказал отчим, — если тебя не ищут, давай гулять и веселиться.
— Ищут?
— Если ты не сбежала, а отпущена официально.
— Помнишь медсестру, которая тебя перевязывала?
— Да. Нет… Помню, что была медсестра, помню, что она меня волокла в машину, а какая она — не помню.
— Она молодая и почти блондинка. Давай найдем ее и поблагодарим.
— За что?
— Она хорошо написала обо мне в объяснительной следователю, честно. И про то, что я предупредила доктора, и про соседку. Напиши она чуть-чуть по-другому, меня бы не выпустили.
— Ладно, — кивает, подумав, кореец, — а как? Я беру с тумбочки листок бумаги.
— Вот, вчера узнала на “Скорой”. Ее зовут Мазарина Рита. Она сегодня дежурит. Купим конфеты и розы, встретим после работы.
— Давай все-таки позвоним и договоримся.
* * *
“…не говоря ни слова, схватил ее за пояс, поднял и, посадив на лошадь, увез к себе в замок.
— Я хочу, чтобы ты была моей женой. Ты больше не выйдешь из моего замка…”
В половине пятого, хрустя целлофаном, укрывающим безобразные высокомерные розы, мы сидим на скамейке в сквере, и я начинаю сомневаться в правильности того, что затеваю. По аллее идут женщины, я устала угадывать, она это или не она, кореец откровенно зевает и посматривает на часы, и, конечно, мы совсем не обратили внимания на подъехавшую с мигалкой “Скорую”. Кореец увидел ее первым и ткнул меня в бок локтем. Рита Мазарина бежала к нам от машины, сквозь полы ее пальто белел халат, она оказалась небольшого роста, с узкими, изящными ладошками, почти без косметики на возбужденно-радостном лице, с глазами, заблудившимися на лице корейца с таким восхищением, что он удивленно покосился на меня. Я подмигнула.
— Вам… уже… лучше?.. — выдохнула Рита. Теперь я толкнула корейца, и розы торжественно закрыли ее заалевшее лицо, и я подумала, что для сестры братьев Мазарини она слишком хороша собой, но тут заметила стрелку на ее чулке — от носка туфли вверх — и раздосадованно предложила пойти куда-нибудь посидеть.
— Ой, нет, — испугалась медсестра, — я не одета, я после дежурства!..
— Тогда поехали к нам пить чай с конфетами, — я потрясла коробкой и подумала, что все происходит слишком быстро и становится скучно.
— А давайте я вас приглашу в наше кафе. Здесь недалеко, кофе варят отличный, и обстановка без претензий.
Что это такое — без претензий, мы с отчимом поняли только на месте. Из сидящих в зале за столиками посетителей больше половины были в белых халатах, пальто вешали на вешалки у каждого стола, чтобы подошла официантка, громко кричали “Тоня!”, но кофе в большом кофейнике оказался ничего себе, и я открыла коробку с конфетами.
Прислушиваясь к разговорам рядом, я наблюдала за корейцем и с удивлением отметила его растерянность. Он, бедный, так привык ухаживать, убеждать, завоевывать, доказывать свою неотразимость и уникальность, что просто опешил перед искренним восторгом уже заранее на все готовой Риты Мазариной.
Тогда я подумала, что счастливые соседи семьи Мазарини никогда не узнают, что это такое — симфонический джаз в два часа ночи.
И ошиблась. Рита Мазарина с братьями не жила, но в тот субботний вечер, когда кореец галантно открыл перед ней дверцу своей машины, она попросила подвезти ее как раз к братьям. Мы, конечно, не знали, что два часа спустя она, красная и злая, хлопнула дверью подъезда на Кутузовском и уехала к себе в общежитие медиков на автобусе. Через два дня мой отчим подъехал по этому адресу ночью, в два сорок, со сводным оркестром похоронного и свадебного джаза.
Музыканты, как обычно, разместились во дворе, грянули по темным окнам мощнейшей какофонией, дождались, пока большинство из этих окон зажглось, перешли на лирическое подвывание саксофона, а в квартире братьев Мазарини как раз в это время шли сложные переговоры с употреблением ненормативной лексики и огнестрельного оружия, и выступление оркестра под окнами несколько разрядило накалившуюся обстановку, потому что закончилось стрельбой из окон по разбегающимся в панике музыкантам.
— Почему ты повез туда оркестр? — удивилась я, заклеивая корейцу разбитый лоб, а коленки он обработал сам.
— Я узнал по адресу, она там прописана, за шоколадку в ДЭЗе я узнал, куда выходят окна ее квартиры, я никогда не делаю что-то просто так!
— А если бы тебя подстрелили? — мечтательно предположила я.
— Я сразу упал на землю, — кореец промокал ваткой разбитые колени. — Господи, мне сорок шесть лет, что я делаю?!
В ту ночь я подробнейшим образом рассмотрела все его тело.
Так, на всякий случай, чтобы решить раз и навсегда, нужно мне это тело или нет. Хотя… если быть абсолютно честной, чтение учебника в ожидании корейца тоже оказало на мой поступок большое влияние. Я как раз перед приходом отчима дочитывала главу о Фрейде, и меня удивил его взгляд на культуру. Меня вообще-то удивляют все его взгляды на все абсолютно. Отчим обожает Фрейда, а по-моему, тот совершенный псих. Но тем не менее Фрейд считал, что культура человечества была создана за счет удовлетворения влечений или их неудовлетворения. При этом он подробно объяснил, к чему может привести неудовлетворение именно сексуальных влечений. В этом случае объект (то есть я, к примеру) может направить всю скопившуюся от неудовлетворенного сексуального влечения энергию на уничтожение субъекта (то есть отчима, к примеру) либо на подавление собственной личности, что может привести к тяжелым физическим последствиям и для субъекта, и для объекта.
1 2 3 4 5 6