— Я бы обогнала ее, если бы этот глупый мальчишка не путался под ногами. Надо же было ему попасться мне на дороге, когда я свернула за угол! Ты заметил его? А я нет, вот жалость! Почему он так плачет? Да я сшибла его с ног и пробежалась по нему. А кто просил его путаться под ногами? Ужасно! Как это люди могут оставлять детей без присмотра? Ведь они же страшно мешают. Ба, да что-то, кажется, просыпалось? Надо привязывать покрепче, зря ты об этом не побеспокоился. Тебе и в голову не приходило, что на спуске я могу развить скорость двадцать миль в час? Я понимаю, ты не ожидал, что собака старика Шнейдера так легко обойдет меня. Но, увы, это так, и ничего не поделаешь. Ты считаешь, что все собрал? Тебе так кажется? Мне бы на твоем месте так не казалось. Я бы поднялась вверх и еще разок проверила. Ты слишком устал? Ну что ж, твое дело! Только уж потом не вини меня, если чего-нибудь не досчитаешься.
Она очень самонадеянна. Со стопроцентной уверенностью она сворачивает во вторую улицу направо, и никто не сможет убедить ее, что надо свернуть в третью. Она уверена, что успеет перебежать дорогу, и ее в этом не переубедишь, пока она не заметит перевернутую тележку. Тут она признает свою ошибку, это так. Но что проку? Обычно это здоровенная псина размером и силою с молодого бычка, а ее напарник — немощный старик, хилая старушка или маленький ребенок, так что она поступает по-своему. Самое страшное наказание, на какое способен хозяин, — это оставить ее дома и самому впрячься в тележку. Но наши немцы слишком добросердечны, чтобы применять его слишком часто.
Невозможно поверить, что ее впрягают в тележку для того, чтобы доставить удовольствие не ей, а кому-то другому; и мне кажется, что немецкий крестьянин придумал эту аккуратненькую упряжь и изысканную тележечку исключительно с целью потрафить собаке. В других странах — Бельгии, Голландии и Франции — я видел, как дурно обращаются и как много заставляют работать этих гужевых собак; в Германии же — ничего подобного. Немцы беспардонно поносят своих животных. Я видел, как какой-то немец стоял перед своей кобылой и осыпал ее всевозможными бранными словами, какие только лезли ему на язык. Но кобыла не обращала на них внимания. Я видел, как немец, устав ругаться, призвал на помощь свою жену. Когда жена явилась, он поведал ей, что натворила кобыла. Рассказ довел женщину чуть ли не до белого каления, и они принялись с двух сторон поливать несчастную скотину бранью. Они поносили ее покойную мать, оскорбляли отца; они язвительно прошлись по поводу ее внешности, ее умственных способностей, ее нравственных устоев, ее пригодности на роль лошади. Животное некоторое время с примерной кротостью сносило оскорбления, а затем поступило так, как и следует поступать в подобных обстоятельствах. Не теряя чувства собственного достоинства, она степенно удалилась. Мадам вернулась к своей стирке, а хозяин пошел за кобылой по улице, продолжая честить ее на все корки.
Более доброго народа, чем немцы, в природе не существует. Жестокость к животным или детям — вещь, в этой стране неслыханная. Кнут для них — музыкальный инструмент, его хлопанье раздается с утра до ночи, но однажды в Дрездене я был свидетелем того, как разгневанная толпа чуть не линчевала извозчика-итальянца, осмелившегося ударить свою лошадь. Германия — единственная страна, где путешественник, с удобством разместившийся в наемном экипаже, может быть уверен, что с его благородным добродушным другом, впряженным в оглобли, не будут плохо обращаться и не перегрузят работой.
Глава XI
Шварцвальдский хутор: общительность его обитателей. — Его аромат. — Джордж решительно отказывается остаться в постели после четырех утра. — Дорога, которая не дает вам скучать. — Мое шестое чувство. — Неблагодарная компания. — Гаррис в роли ученого. — Деревня: где она оказалась и где ей следовало быть. — Джордж: его план. — Променад а-ля франсе. — Немецкий кучер — спящий и бодрствующий. — Человек, который насаждает английский язык за рубежом
Однажды, вымотавшись и будучи не в силах добраться до ближайшего города или деревни, мы заночевали на хуторе. Шварцвальдский хутор очаровывает общительностью его многочисленных обитателей. В соседней комнате живут коровы, наверху — лошади, в кухне — утки и гуси; а поросята, дети и цыплята живут повсюду.
Вы одеваетесь, как вдруг позади вас раздается хрюканье:
— Доброе утро! Не завалялось ли здесь часом каких-нибудь картофельных очисток? Нет, вижу, что нет. До свидания!
Затем вы слышите кудахтанье и видите высунувшуюся из-за угла старую курицу.
— Славное утро, как по-вашему? Не будете возражать, если я занесу к вам червячка? В этом доме трудно найти место, где можно было бы закусить тихо и спокойно. Когда у меня пошли цыплята, я полюбила есть не спеша; их у меня двенадцать, и нет от них покою. Как завидят что съестное, так прямо рвут из клюва. Не будете возражать, если я залезу к вам на кровать? Может, здесь меня не найдут?
Пока вы одеваетесь, в дверь просовывается множество любопытных мордашек; безусловно, они считают, что в комнате разместился передвижной зверинец. Не разобрать, кто это — мальчики или девочки: остается лишь уповать на то, что все это особы мужеского пола. Закрывать дверь бесполезно — все равно ее нечем запереть, и стоит вам только отойти, как ее тут же снова открывают. Ваш завтрак похож на трапезу Блудного Сына, как ее обычно изображают: вы вкушаете пишу в компании парочки свиней; с порога на вас осуждающе поглядывает стайка гусей; по их недовольному виду и шипению можно понять, что о вас говорят гадости. Случается, что в комнату снисходительно заглядывает корова.
Я думаю, что это устройство по типу Ноева ковчега и сообщает шварцвальдскому дому характерный аромат. Это благоухание вы ни с чем не спутаете. Чтобы представить его, смешайте запахи роз, лимбургского сыра и бриалина, немного вереска и лука, добавьте свежесть морского воздуха и трупный смрад. Какой-нибудь отдельный запах неразличим, но вы чувствуете, что все они здесь — все ароматы, какие только встречаются на земле. Обитателям этих домов такой букет приходится по вкусу. Они не открывают окон, и он не теряется; его хранят в закупоренном виде. Если вам захочется чего-то иного — ступайте на улицу и вдыхайте аромат фиалок и сосен; дом же есть дом; через некоторое время, как мне говорили, вы привыкаете к нему, перестаете замечать и не можете заснуть в любой другой атмосфере.
На следующий день нам предстоял дальний путь, и хотелось встать пораньше, не позже шести, если мы, конечно, не перебудим весь хутор. Мы справились у хозяйки, возможно ли это. Она ответила, что возможно. Ее самой в это время не будет: завтра ей надо в город, за восемь миль, и вряд ли она обернется до семи; но наверняка муж или кто-нибудь из ребят к этому часу зайдут домой пообедать. Так что кто-нибудь нас разбудит и соберет на стол.
Получилось так, что будить нас не пришлось. Мы проснулись в четыре сами по себе. В четыре мы встали, чтобы избавиться от шума и грохота, от которых болела голова. Когда летом встают крестьяне в Шварцвальде — сказать вам не берусь; нам казалось, что они вставали всю ночь. А встав, шварцвальдец первым делом надевает пару крепких башмаков на деревянной подошве и обходит дом. Пока он три раза не пройдется вверх-вниз по лестницам, он не считает, что встал. А почувствовав, что окончательно проснулся, он тут же поднимается в конюшню и будит лошадь. (Дома в Шварцвальде строят на крутых склонах, и получается, что конюшня и хлев — наверху, а сеновал — внизу). Похоже, что и лошади полагается обойти дом; проследив за этим, человек спускается в кухню и принимается колоть дрова; наколов достаточно дров, он испытывает чувство законной гордости и затягивает песню. Приняв все это во внимание, мы пришли к заключению, что лучше всего нам последовать их замечательному примеру. Даже Джордж встал в то утро без обычных проволочек.
В половине пятого мы позавтракали на скорую руку, а в пять уже вышли. Наш путь лежал через перевал, и, порасспросив деревенских о дороге, мы поняли, что скучать нам не придется. Такие дороги всегда выходят на то место, откуда начинаются, а если это и не так, то вы страстно желаете, чтобы она привела вас назад, дабы, по крайней мере, знать, где находишься. Я с самого начала предвидел все наши злоключения, и верно: не прошли мы и двух миль, как дорога разделилась на три. Изъеденный червями указатель сообщал, что левая ведет в место, о котором мы и не слыхали, — на карте его не было; вторая стрелка, которая должна была указывать, куда ведет средняя дорога, отсутствовала. Правая дорога — тут мы были единодушны — вела обратно в деревню.
— Старик сказал определенно, — напомнил нам Гаррис, — держитесь горы.
— Какой горы? — задал уместный вопрос Джордж.
С полдюжины гор окружало нас — одни были побольше, другие поменьше.
— Он сказал нам, — продолжал Гаррис, — что мы должны выйти к лесу.
— Охотно этому верю, — заметил Джордж. — Все дороги ведут в лес.
И действительно, горы, насколько хватало взгляда, были покрыты густым лесом.
— И он сказал, — пробормотал Гаррис, — что до вершины мы доберемся через полчаса.
— Вот тут-то, — сказал Джордж, — я начинаю ему не верить.
— Как же нам быть? — сказал Гаррис.
Я удивительно хорошо ориентируюсь на местности. Это не добродетель, хвалиться тут нечем. Это какое-то шестое чувство, я тут ни при чем. А если на пути и попадается всякая ерунда, вроде гор, обрывов, рек и прочих преград, то я не виноват. Мое чувство безупречно, а вот природе случается и ошибаться. Я повел их по средней дороге. Эта средняя дорога оказалась на диво бесхарактерной: и четверти мили не могла пройти она в одном направлении; попетляв туда-сюда по горе, через три мили она внезапно кончилась осиным гнездом; не такой она оказалась, как я представлял. Если бы средняя дорога пошла в том направлении, куда ей положено идти, она вывела бы нас туда, куда нам было нужно, уж в этом-то я уверен.
Но даже и в такой ситуации я был бы готов и дальше употребить свой дар на поиски нового пути, снизойди на меня вдохновение. Но я не ангел — в чем честно признаюсь — и не люблю, когда мне платят черной неблагодарностью, осыпая бранью. К тому же я не был уверен, что Джордж с Гаррисом безропотно последуют за мной. Так что я умыл руки, и на освободившееся место заступил Гаррис.
— Ну что, — сказал Гаррис, — теперь-то твоя душенька довольна?
— Вполне, — отвечал я, восседая на груде камней. — Во всяком случае, я довел вас в целости и сохранности. Я бы повел вас и дальше, но художника надо поощрять. Вы недовольны мною потому, что не знаете, где находитесь, а так как вы ничего не знаете, то можете думать, что хотите. Но я молчу, я не жду благодарностей. Ступайте своим путем, с меня хватит.
Должно быть, речь моя была горька, но я не мог совладать с собою: за весь наш изнурительный путь я не услышал ни одного доброго слова.
— Пойми нас правильно, — сказал Гаррис, — мы с Джорджем понимаем, что без твоей помощи нас бы здесь не оказалось. Тут мы отдаем тебе должное. Но чувствам свойственно ошибаться. Я предлагаю заменить инстинкт наукой, которая точна. Ну-с, где у нас солнце?
— Вам не кажется, — сказал Джордж, — что если мы вернемся в деревню и наймем за марку мальчишку-проводника, то в конце концов сэкономим время?
— На этом мы потеряем не один час, — решительно сказал Гаррис. — Предоставьте дело мне. Я об этом читал, и меня это заинтересовало. — Он достал часы и стал крутиться на месте.
— Нет ничего проще, — продолжал он. — Направляешь часовую стрелку на солнце и делишь угол между нею и двенадцатью пополам; так находишь север.
Он еще немного повозился и наконец определил, где что.
— Ага, — сказал он, — север нашли. Он там, где осиное гнездо. Давайте сюда карту.
Мы вручили ему карту, и он, сев лицом к осиному гнезду, стал изучать ее.
— Тодтмоос отсюда, — сказал он, — на юго-юго-запад.
— Откуда отсюда? — спросил Джордж.
— Ну отсюда, где мы находимся, — ответил Гаррис.
— А где мы находимся? — сказал Джордж.
Это слегка обескуражило Гарриса, но ненадолго, вскоре он вновь приободрился.
— Неважно, где мы, — сказал он. — Где бы ни были, Тодтмоос находится на юго-юго-западе. Пошли, нечего терять время.
— Не совсем понятно, с чего это ты взял, — сказал Джордж, поднимаясь и надевая рюкзак, — но, по-моему, это неважно. Мы здесь набираемся здоровья, и это прекрасно!
— Все будет в порядке, — уверенно сказал Гаррис веселым голосом, — до десяти мы доберемся до Тодтмооса, не беспокойтесь. А в Тодтмоосе мы что-нибудь перекусим.
Он сказал, что лично ему видится бифштекс, а на второе омлет. Джордж сказал, что свое мнение на этот счет он составит лишь тогда, когда увидит Тодтмоос.
Мы шли полчаса, а затем, очутившись на полянке, увидели под собой деревню, в которой побывали утром. В ней была старинная церковь с наружной лесенкой — довольно странное сооружение.
Вид ее поверг меня в уныние. Мы плутали уже три с половиной часа, а прошли каких-то четыре мили. Но Гаррис был в восторге.
— Ну наконец-то, — сказал Гаррис, — теперь мы знаем, где находимся.
— По-моему, ты сказал, что это неважно, — напомнил ему Джордж.
— Вообще-то неважно, — ответил Гаррис, — но на всякий случай знать не помешает. Теперь я чувствую себя увереннее.
— Мне это не кажется особым преимуществом, — пробормотал Джордж. Но, по-моему, Гаррис его не слышал.
— Сейчас мы, — продолжал Гаррис, — находимся к востоку от солнца, а Тодтмоос от нас на юго-западе. Так что если…
Внезапно он замолчал.
— Между прочим, — сказал он, — вы не помните, куда, я сказал, показывает биссектриса этого угла — на юг или на север?
— Ты сказал, на север, — ответил Джордж.
— Ты уверен? — не отставал Гаррис.
— Уверен, — ответил Джордж, — но не обращай внимания. Что бы ты ни сказал, ты перепутал.
Гаррис задумался; затем лицо его прояснилось.
— Все правильно, — сказал он, — конечно же, на север. Там должен быть север. С чего это я взял, что на юг? Нам надо на запад. Пошли.
— С радостью пойду на запад, — сказал Джордж, — мне все равно, куда идти. Я лишь хочу заметить, что в настоящий момент мы идем прямо на восток.
— Нет, — возразил Гаррис, — мы идем на запад.
— А я тебе говорю, что на восток, — упорствовал Джордж.
— Я попросил бы тебя помолчать, — обиделся Гаррис, — ты меня путаешь.
— Много бы я дал, чтобы тебя запутать, — проворчал Джордж. — Уж лучше тебя запутать, чем идти не в ту сторону. Я говорю тебе, мы идем прямо на восток.
— Ерунда! — воскликнул Гаррис. — Вот солнце!
— Солнце я хорошо вижу, — ответил Джордж. — Там ли оно, где ему положено быть по твоей науке, не там ли — судить не берусь. Одно лишь знаю: когда мы были в деревне, вот та гора с вот тем утесом отстояла от нас точно на север. В данный момент мы смотрим прямо на восток.
— Ты совершенно прав, — вдруг согласился с ним Гаррис. — Я чуть было не забыл, что мы развернулись.
— Я бы на твоем месте этого не забывал, — посоветовал ему Джордж. — Похоже, подобный маневр нам придется повторить не раз и не два.
Мы развернулись и пошли в другую сторону. Сорок пять минут мы карабкались в гору и снова очутились на полянке, и снова под нами лежала деревня. На этот раз с юга.
— Нечто невообразимое, — изумился Гаррис.
— Ничего удивительного в этом нет, — возразил Джордж. — Если упорно кружить вокруг деревни, то, естественно, из виду ее не потеряешь. Лично я рад, что вижу ее. Это свидетельствует о том, что мы еще не окончательно заблудились.
— Мы должны были выйти с другой стороны, — продолжал удивляться Гаррис.
— И часу не пройдет, как мы там будем, — пообещал Джордж, — если мы пойдем дальше.
Сам я помалкивал; я был сердит на них обоих; но я был рад, что Гаррис начинает явно бесить Джорджа. Со стороны Гарриса было полнейшим абсурдом воображать, что ему удастся найти путь по солнцу.
— Хотелось бы мне знать наверняка, — задумчиво произнес Гаррис, — куда показывает биссектриса: на юг или на север?
— Я бы на твоем месте постарался это уточнить, — заметил Джордж. — Момент весьма важный.
— На север она показывать не может, — сказал Гаррис, — и я объясню вам почему.
— Не стоит, — отказался Джордж. — Верю тебе на слово.
— А сам говорил, что на север, — укоризненно сказал Гаррис.
— Ничего подобного я не говорил, — возразил Джордж.Я сказал, что ты сказал, что на север, а это большая разница. Если тебе кажется, что это не так, — пошли в другую сторону. Во всяком случае, это внесет разнообразие.
Гаррис заново произвел вычисления, поменяв знак на противоположный, и мы опять углубились в лес; полчаса, изнемогая, карабкались в гору, и опять перед нами открылся вид на все ту же деревню. Сказать по правде, на этот раз мы оказались чуть выше, и лежала она между нами и солнцем.
— Мне кажется, — поделился своими наблюдениями Джордж, когда мы стояли, уставившись на деревню, — что отсюда она смотрится получше, чем с других точек, где мы были.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Она очень самонадеянна. Со стопроцентной уверенностью она сворачивает во вторую улицу направо, и никто не сможет убедить ее, что надо свернуть в третью. Она уверена, что успеет перебежать дорогу, и ее в этом не переубедишь, пока она не заметит перевернутую тележку. Тут она признает свою ошибку, это так. Но что проку? Обычно это здоровенная псина размером и силою с молодого бычка, а ее напарник — немощный старик, хилая старушка или маленький ребенок, так что она поступает по-своему. Самое страшное наказание, на какое способен хозяин, — это оставить ее дома и самому впрячься в тележку. Но наши немцы слишком добросердечны, чтобы применять его слишком часто.
Невозможно поверить, что ее впрягают в тележку для того, чтобы доставить удовольствие не ей, а кому-то другому; и мне кажется, что немецкий крестьянин придумал эту аккуратненькую упряжь и изысканную тележечку исключительно с целью потрафить собаке. В других странах — Бельгии, Голландии и Франции — я видел, как дурно обращаются и как много заставляют работать этих гужевых собак; в Германии же — ничего подобного. Немцы беспардонно поносят своих животных. Я видел, как какой-то немец стоял перед своей кобылой и осыпал ее всевозможными бранными словами, какие только лезли ему на язык. Но кобыла не обращала на них внимания. Я видел, как немец, устав ругаться, призвал на помощь свою жену. Когда жена явилась, он поведал ей, что натворила кобыла. Рассказ довел женщину чуть ли не до белого каления, и они принялись с двух сторон поливать несчастную скотину бранью. Они поносили ее покойную мать, оскорбляли отца; они язвительно прошлись по поводу ее внешности, ее умственных способностей, ее нравственных устоев, ее пригодности на роль лошади. Животное некоторое время с примерной кротостью сносило оскорбления, а затем поступило так, как и следует поступать в подобных обстоятельствах. Не теряя чувства собственного достоинства, она степенно удалилась. Мадам вернулась к своей стирке, а хозяин пошел за кобылой по улице, продолжая честить ее на все корки.
Более доброго народа, чем немцы, в природе не существует. Жестокость к животным или детям — вещь, в этой стране неслыханная. Кнут для них — музыкальный инструмент, его хлопанье раздается с утра до ночи, но однажды в Дрездене я был свидетелем того, как разгневанная толпа чуть не линчевала извозчика-итальянца, осмелившегося ударить свою лошадь. Германия — единственная страна, где путешественник, с удобством разместившийся в наемном экипаже, может быть уверен, что с его благородным добродушным другом, впряженным в оглобли, не будут плохо обращаться и не перегрузят работой.
Глава XI
Шварцвальдский хутор: общительность его обитателей. — Его аромат. — Джордж решительно отказывается остаться в постели после четырех утра. — Дорога, которая не дает вам скучать. — Мое шестое чувство. — Неблагодарная компания. — Гаррис в роли ученого. — Деревня: где она оказалась и где ей следовало быть. — Джордж: его план. — Променад а-ля франсе. — Немецкий кучер — спящий и бодрствующий. — Человек, который насаждает английский язык за рубежом
Однажды, вымотавшись и будучи не в силах добраться до ближайшего города или деревни, мы заночевали на хуторе. Шварцвальдский хутор очаровывает общительностью его многочисленных обитателей. В соседней комнате живут коровы, наверху — лошади, в кухне — утки и гуси; а поросята, дети и цыплята живут повсюду.
Вы одеваетесь, как вдруг позади вас раздается хрюканье:
— Доброе утро! Не завалялось ли здесь часом каких-нибудь картофельных очисток? Нет, вижу, что нет. До свидания!
Затем вы слышите кудахтанье и видите высунувшуюся из-за угла старую курицу.
— Славное утро, как по-вашему? Не будете возражать, если я занесу к вам червячка? В этом доме трудно найти место, где можно было бы закусить тихо и спокойно. Когда у меня пошли цыплята, я полюбила есть не спеша; их у меня двенадцать, и нет от них покою. Как завидят что съестное, так прямо рвут из клюва. Не будете возражать, если я залезу к вам на кровать? Может, здесь меня не найдут?
Пока вы одеваетесь, в дверь просовывается множество любопытных мордашек; безусловно, они считают, что в комнате разместился передвижной зверинец. Не разобрать, кто это — мальчики или девочки: остается лишь уповать на то, что все это особы мужеского пола. Закрывать дверь бесполезно — все равно ее нечем запереть, и стоит вам только отойти, как ее тут же снова открывают. Ваш завтрак похож на трапезу Блудного Сына, как ее обычно изображают: вы вкушаете пишу в компании парочки свиней; с порога на вас осуждающе поглядывает стайка гусей; по их недовольному виду и шипению можно понять, что о вас говорят гадости. Случается, что в комнату снисходительно заглядывает корова.
Я думаю, что это устройство по типу Ноева ковчега и сообщает шварцвальдскому дому характерный аромат. Это благоухание вы ни с чем не спутаете. Чтобы представить его, смешайте запахи роз, лимбургского сыра и бриалина, немного вереска и лука, добавьте свежесть морского воздуха и трупный смрад. Какой-нибудь отдельный запах неразличим, но вы чувствуете, что все они здесь — все ароматы, какие только встречаются на земле. Обитателям этих домов такой букет приходится по вкусу. Они не открывают окон, и он не теряется; его хранят в закупоренном виде. Если вам захочется чего-то иного — ступайте на улицу и вдыхайте аромат фиалок и сосен; дом же есть дом; через некоторое время, как мне говорили, вы привыкаете к нему, перестаете замечать и не можете заснуть в любой другой атмосфере.
На следующий день нам предстоял дальний путь, и хотелось встать пораньше, не позже шести, если мы, конечно, не перебудим весь хутор. Мы справились у хозяйки, возможно ли это. Она ответила, что возможно. Ее самой в это время не будет: завтра ей надо в город, за восемь миль, и вряд ли она обернется до семи; но наверняка муж или кто-нибудь из ребят к этому часу зайдут домой пообедать. Так что кто-нибудь нас разбудит и соберет на стол.
Получилось так, что будить нас не пришлось. Мы проснулись в четыре сами по себе. В четыре мы встали, чтобы избавиться от шума и грохота, от которых болела голова. Когда летом встают крестьяне в Шварцвальде — сказать вам не берусь; нам казалось, что они вставали всю ночь. А встав, шварцвальдец первым делом надевает пару крепких башмаков на деревянной подошве и обходит дом. Пока он три раза не пройдется вверх-вниз по лестницам, он не считает, что встал. А почувствовав, что окончательно проснулся, он тут же поднимается в конюшню и будит лошадь. (Дома в Шварцвальде строят на крутых склонах, и получается, что конюшня и хлев — наверху, а сеновал — внизу). Похоже, что и лошади полагается обойти дом; проследив за этим, человек спускается в кухню и принимается колоть дрова; наколов достаточно дров, он испытывает чувство законной гордости и затягивает песню. Приняв все это во внимание, мы пришли к заключению, что лучше всего нам последовать их замечательному примеру. Даже Джордж встал в то утро без обычных проволочек.
В половине пятого мы позавтракали на скорую руку, а в пять уже вышли. Наш путь лежал через перевал, и, порасспросив деревенских о дороге, мы поняли, что скучать нам не придется. Такие дороги всегда выходят на то место, откуда начинаются, а если это и не так, то вы страстно желаете, чтобы она привела вас назад, дабы, по крайней мере, знать, где находишься. Я с самого начала предвидел все наши злоключения, и верно: не прошли мы и двух миль, как дорога разделилась на три. Изъеденный червями указатель сообщал, что левая ведет в место, о котором мы и не слыхали, — на карте его не было; вторая стрелка, которая должна была указывать, куда ведет средняя дорога, отсутствовала. Правая дорога — тут мы были единодушны — вела обратно в деревню.
— Старик сказал определенно, — напомнил нам Гаррис, — держитесь горы.
— Какой горы? — задал уместный вопрос Джордж.
С полдюжины гор окружало нас — одни были побольше, другие поменьше.
— Он сказал нам, — продолжал Гаррис, — что мы должны выйти к лесу.
— Охотно этому верю, — заметил Джордж. — Все дороги ведут в лес.
И действительно, горы, насколько хватало взгляда, были покрыты густым лесом.
— И он сказал, — пробормотал Гаррис, — что до вершины мы доберемся через полчаса.
— Вот тут-то, — сказал Джордж, — я начинаю ему не верить.
— Как же нам быть? — сказал Гаррис.
Я удивительно хорошо ориентируюсь на местности. Это не добродетель, хвалиться тут нечем. Это какое-то шестое чувство, я тут ни при чем. А если на пути и попадается всякая ерунда, вроде гор, обрывов, рек и прочих преград, то я не виноват. Мое чувство безупречно, а вот природе случается и ошибаться. Я повел их по средней дороге. Эта средняя дорога оказалась на диво бесхарактерной: и четверти мили не могла пройти она в одном направлении; попетляв туда-сюда по горе, через три мили она внезапно кончилась осиным гнездом; не такой она оказалась, как я представлял. Если бы средняя дорога пошла в том направлении, куда ей положено идти, она вывела бы нас туда, куда нам было нужно, уж в этом-то я уверен.
Но даже и в такой ситуации я был бы готов и дальше употребить свой дар на поиски нового пути, снизойди на меня вдохновение. Но я не ангел — в чем честно признаюсь — и не люблю, когда мне платят черной неблагодарностью, осыпая бранью. К тому же я не был уверен, что Джордж с Гаррисом безропотно последуют за мной. Так что я умыл руки, и на освободившееся место заступил Гаррис.
— Ну что, — сказал Гаррис, — теперь-то твоя душенька довольна?
— Вполне, — отвечал я, восседая на груде камней. — Во всяком случае, я довел вас в целости и сохранности. Я бы повел вас и дальше, но художника надо поощрять. Вы недовольны мною потому, что не знаете, где находитесь, а так как вы ничего не знаете, то можете думать, что хотите. Но я молчу, я не жду благодарностей. Ступайте своим путем, с меня хватит.
Должно быть, речь моя была горька, но я не мог совладать с собою: за весь наш изнурительный путь я не услышал ни одного доброго слова.
— Пойми нас правильно, — сказал Гаррис, — мы с Джорджем понимаем, что без твоей помощи нас бы здесь не оказалось. Тут мы отдаем тебе должное. Но чувствам свойственно ошибаться. Я предлагаю заменить инстинкт наукой, которая точна. Ну-с, где у нас солнце?
— Вам не кажется, — сказал Джордж, — что если мы вернемся в деревню и наймем за марку мальчишку-проводника, то в конце концов сэкономим время?
— На этом мы потеряем не один час, — решительно сказал Гаррис. — Предоставьте дело мне. Я об этом читал, и меня это заинтересовало. — Он достал часы и стал крутиться на месте.
— Нет ничего проще, — продолжал он. — Направляешь часовую стрелку на солнце и делишь угол между нею и двенадцатью пополам; так находишь север.
Он еще немного повозился и наконец определил, где что.
— Ага, — сказал он, — север нашли. Он там, где осиное гнездо. Давайте сюда карту.
Мы вручили ему карту, и он, сев лицом к осиному гнезду, стал изучать ее.
— Тодтмоос отсюда, — сказал он, — на юго-юго-запад.
— Откуда отсюда? — спросил Джордж.
— Ну отсюда, где мы находимся, — ответил Гаррис.
— А где мы находимся? — сказал Джордж.
Это слегка обескуражило Гарриса, но ненадолго, вскоре он вновь приободрился.
— Неважно, где мы, — сказал он. — Где бы ни были, Тодтмоос находится на юго-юго-западе. Пошли, нечего терять время.
— Не совсем понятно, с чего это ты взял, — сказал Джордж, поднимаясь и надевая рюкзак, — но, по-моему, это неважно. Мы здесь набираемся здоровья, и это прекрасно!
— Все будет в порядке, — уверенно сказал Гаррис веселым голосом, — до десяти мы доберемся до Тодтмооса, не беспокойтесь. А в Тодтмоосе мы что-нибудь перекусим.
Он сказал, что лично ему видится бифштекс, а на второе омлет. Джордж сказал, что свое мнение на этот счет он составит лишь тогда, когда увидит Тодтмоос.
Мы шли полчаса, а затем, очутившись на полянке, увидели под собой деревню, в которой побывали утром. В ней была старинная церковь с наружной лесенкой — довольно странное сооружение.
Вид ее поверг меня в уныние. Мы плутали уже три с половиной часа, а прошли каких-то четыре мили. Но Гаррис был в восторге.
— Ну наконец-то, — сказал Гаррис, — теперь мы знаем, где находимся.
— По-моему, ты сказал, что это неважно, — напомнил ему Джордж.
— Вообще-то неважно, — ответил Гаррис, — но на всякий случай знать не помешает. Теперь я чувствую себя увереннее.
— Мне это не кажется особым преимуществом, — пробормотал Джордж. Но, по-моему, Гаррис его не слышал.
— Сейчас мы, — продолжал Гаррис, — находимся к востоку от солнца, а Тодтмоос от нас на юго-западе. Так что если…
Внезапно он замолчал.
— Между прочим, — сказал он, — вы не помните, куда, я сказал, показывает биссектриса этого угла — на юг или на север?
— Ты сказал, на север, — ответил Джордж.
— Ты уверен? — не отставал Гаррис.
— Уверен, — ответил Джордж, — но не обращай внимания. Что бы ты ни сказал, ты перепутал.
Гаррис задумался; затем лицо его прояснилось.
— Все правильно, — сказал он, — конечно же, на север. Там должен быть север. С чего это я взял, что на юг? Нам надо на запад. Пошли.
— С радостью пойду на запад, — сказал Джордж, — мне все равно, куда идти. Я лишь хочу заметить, что в настоящий момент мы идем прямо на восток.
— Нет, — возразил Гаррис, — мы идем на запад.
— А я тебе говорю, что на восток, — упорствовал Джордж.
— Я попросил бы тебя помолчать, — обиделся Гаррис, — ты меня путаешь.
— Много бы я дал, чтобы тебя запутать, — проворчал Джордж. — Уж лучше тебя запутать, чем идти не в ту сторону. Я говорю тебе, мы идем прямо на восток.
— Ерунда! — воскликнул Гаррис. — Вот солнце!
— Солнце я хорошо вижу, — ответил Джордж. — Там ли оно, где ему положено быть по твоей науке, не там ли — судить не берусь. Одно лишь знаю: когда мы были в деревне, вот та гора с вот тем утесом отстояла от нас точно на север. В данный момент мы смотрим прямо на восток.
— Ты совершенно прав, — вдруг согласился с ним Гаррис. — Я чуть было не забыл, что мы развернулись.
— Я бы на твоем месте этого не забывал, — посоветовал ему Джордж. — Похоже, подобный маневр нам придется повторить не раз и не два.
Мы развернулись и пошли в другую сторону. Сорок пять минут мы карабкались в гору и снова очутились на полянке, и снова под нами лежала деревня. На этот раз с юга.
— Нечто невообразимое, — изумился Гаррис.
— Ничего удивительного в этом нет, — возразил Джордж. — Если упорно кружить вокруг деревни, то, естественно, из виду ее не потеряешь. Лично я рад, что вижу ее. Это свидетельствует о том, что мы еще не окончательно заблудились.
— Мы должны были выйти с другой стороны, — продолжал удивляться Гаррис.
— И часу не пройдет, как мы там будем, — пообещал Джордж, — если мы пойдем дальше.
Сам я помалкивал; я был сердит на них обоих; но я был рад, что Гаррис начинает явно бесить Джорджа. Со стороны Гарриса было полнейшим абсурдом воображать, что ему удастся найти путь по солнцу.
— Хотелось бы мне знать наверняка, — задумчиво произнес Гаррис, — куда показывает биссектриса: на юг или на север?
— Я бы на твоем месте постарался это уточнить, — заметил Джордж. — Момент весьма важный.
— На север она показывать не может, — сказал Гаррис, — и я объясню вам почему.
— Не стоит, — отказался Джордж. — Верю тебе на слово.
— А сам говорил, что на север, — укоризненно сказал Гаррис.
— Ничего подобного я не говорил, — возразил Джордж.Я сказал, что ты сказал, что на север, а это большая разница. Если тебе кажется, что это не так, — пошли в другую сторону. Во всяком случае, это внесет разнообразие.
Гаррис заново произвел вычисления, поменяв знак на противоположный, и мы опять углубились в лес; полчаса, изнемогая, карабкались в гору, и опять перед нами открылся вид на все ту же деревню. Сказать по правде, на этот раз мы оказались чуть выше, и лежала она между нами и солнцем.
— Мне кажется, — поделился своими наблюдениями Джордж, когда мы стояли, уставившись на деревню, — что отсюда она смотрится получше, чем с других точек, где мы были.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22