При всем своем равнодушии и полной безалаберности, он просто не мог не обратить внимания на такой документ. Хотя бы один из трех. Последнее письмо, подписанное неким генералом Нисихарой, было отправлено вчера. Встряхнув корзину с макулатурой, Фюмроль нашел желтый конверт. Он был аккуратно разрезан сбоку. Это снимало последние сомнения. Фюмроль обычно надрывал уголок и небрежно вспарывал конверт пальцем. И вообще он еще не просматривал корреспонденцию за вчерашний день. Как, впрочем, и за позавчерашний. Фюмроль спрятал конверт и принялся изучать письмо.
Японский генерал на плохом французском языке и со множеством ошибок настоятельно предлагал «офицеру связи господину майору Валери де Фюмролю незамедлительно прибыть для встречи, которая состоится в помещении миссии на улице Гамбетта»… Фюмроль взял с подоконника недавно установленный полевой телефон, поставил его себе на колени, медленно снял трубку и вдруг понял, что оживает. В нем проснулось извечное любопытство охотника.
— Послушай, Жаламбе, — нарочито бесцветным голосом спросил он. — С каких это пор в Ханое находится японская миссия?
— А черт ее знает, — с тем же безразличием отозвался Жаламбе. — По-моему, с конца июня. Что-то в этом роде.
— И чем она занимается?
— Ты когда проснулся? — Жаламбе укоризненно вздохнул. — Облейся водой, и через двадцать минут встретимся внизу.
— Ладно, встретимся, — согласился Фюмроль. — Но только ответь на мой вопрос, Шарль. Это серьезно.
— Ты что, в самом деле ничего не знаешь про миссию?
— Так оно и есть. Господин генерал-губернатор, видимо, забыл ввести меня в курс дела. Это военная миссия?
— Разумеется. Японцы в категорической форме потребовали от нас полностью закрыть границу с Китаем и прислали инспекцию. Очень просто.
— В Париже… В Виши об этом знают?
— Должны знать. Впрочем, мы, кажется, поставили их в известность уже постфактум. Катру, как ты понимаешь, вынужден был согласиться. На рейде Хайфона болтался японский крейсер… Почему ты молчишь, мой мальчик?
— Соображаю, а это очень трудный процесс.
— Плюнь на все, Валери. — По некоторой замедленности речи можно было догадаться, что Жаламбе порядком нагрузился. — Пока вы подписывали капитуляцию там, мы подписали ее здесь. Так-то… Притом, кажется, на более выгодных условиях.
— Понятно. — Фюмроль поставил тяжелый, выкрашенный в защитный цвет аппарат на пол и, прижав трубку плечом, раскрыл карту. — Где находятся контрольные посты?
— Ты слишком многого от меня хочешь, красавчик. — Жаламбе рассмеялся. — Ну да ладно, попробую тебе помочь… Записываешь? — спросил он после длительной паузы.
— Давай. — Фюмроль взял красный карандаш и приготовился нанести на карту первый крестик.
— Значит, так… Монгкай, Лангшон, Каобанг, Хазянг, Лаокай и, как ты понимаешь, Хайфон.
Картина вырисовывалась довольно неприглядная: японцы взяли под контроль все основные шоссейные и железные дороги, ведущие на север.
— У меня такое впечатление, что мы кувыркаемся в аквариуме.
— Что ты хочешь этим сказать? — В голосе Жаламбе проскользнуло недоумение. — Какой еще аквариум?
— Все видно, Шарль. Сегодня наблюдают, завтра начнут шарить сачком… Кто такой Нисихара?
— Бр-р-р! Настоящее чудовище. Он чего-нибудь от тебя хочет?
— Я нашел у себя на столе три письма. Точнее — повестки, в которых мне предлагают немедленно прибыть для переговоров.
— Целых три? — растроганно спросил Жаламбе. — Тогда ты железный парень, маркиз. Преклоняюсь. Я бы не выдержал уже на втором.
— Что ты мне посоветуешь? — Фюмроль инстинктивно предпочел умолчать об истории с письмами.
— Поезжай. Не надо дергать тигра за усы. Нам всем это может дорого обойтись. Тебе от него еще не звонили?
— Насколько я знаю, нет.
— Значит, они просто накапливают документальный материал. Заметь, одно только твое молчание уже дает повод обвинить нас в нелояльности. Тебе не кажется странным, что шпик дает урок дипломатии?
— Шутки в сторону, Шарль. Ты уже имел дело с этим Нисихарой?
— Как тебе сказать? Этот самурай потребовал от нас копии картотеки. Как ты понимаешь, его интересуют прежде всего коммунисты. Своих людей они, естественно, знают лучше нас.
— И как ты смотришь на подобное нарушение суверенитета?
— Все ведь зависит от точки зрения. В нашем положении это лучше называть дружеской просьбой.
— Ты в самом деле так считаешь?
— А почему бы и нет? Если они хотят помочь мне выловить агентов Коминтерна, я не против. В конце концов, мы делаем общее дело. Вместе будет даже удобнее.
— И чем же это удобнее?
— Во-первых, можно будет дотянуться до тех, кто окопался на китайской территории. Я давно на них зубы точу.
— Ты имеешь в виду принца Кыонг Де, который призывает вьетнамский народ вышвырнуть заморских дьяволов?
— Иронизируешь? — хмыкнул в трубку Жаламбе. — Ну, давай-давай. Не знаю, как ты, а лично я благодарен судьбе, что застрял в этой забытой богом дыре. По крайней мере, от меня не требуют ловить для гестапо французов. Понял? А если азиаты хотят жрать азиатов, я не вмешиваюсь. Они ведь все такие одинаковые… Значит, увидимся в холле?!
Фюмроль задумчиво опустил трубку. Ему ли было осуждать Жаламбе? Вспомнился день накануне исхода, начавшийся телефонным звонком из канцелярии премьера. Фюмроль примчался в резиденцию в тот самый момент, когда Поль Рейно говорил по прямому проводу с Лондоном. Секретарь приложил палец к губам и показал глазами на дверь. Не успел Фюмроль присесть, как дверь распахнулась, и маленький премьер стремительным шагом пересек приемную. «Французские войска выступили»,
— бросил он на ходу. Он был бледен, и руки его дрожали.
Через несколько дней, когда фронт у Седана оказался прорванным, произошла новая перестановка кабинета. Заместителем премьера стал Петэн, Даладье получил министерство иностранных дел. Вейган, которого назначили главнокомандующим, заявил, что его назначение запоздало на две недели. «Никаких шансов на спасение», — не уставал уверять он. Через Париж тянулись толпы беженцев из Бельгии и Голландии. Завывали сирены воздушной тревоги. С быстротой лесного пожара распространялись самые фантастические слухи. На Кэ д'Орсэ день и ночь пылали камины. Пепел сожженных бумаг летел над Сеной, по которой еще ползли какие-то баржи. Кто-то предложил сжечь архивы прямо во внутреннем дворе: документов было много, а верховное командование сообщило по телефону, что немецкие танки уже через несколько часов ворвутся в Париж. Но даже эта весть оказалась ложной. Противник еще не завершил операцию во Фландрии. Те, кто торопился поскорее сдать город, не скрывали своего разочарования.
Все возвращается на круги своя. Неминуемость японского вторжения стала еще очевиднее. Фюмролю предстояло вновь изведать паническое бегство, быть может, пережить ужас и позор оккупации. Он решил не вызывать Колет в Индокитай. Застегивая перламутровые пуговицы только что доставленной из прачечной крахмальной сорочки, Фюмроль продолжал обдумывать создавшуюся ситуацию. «Здесь все за всеми следят», — вспомнились слова Жаламбе. Вполне естественно, что стали следить и за ним, майором Фюмролем, которого удостоил вниманием сам Катру. Что же здесь удивительного?
Наблюдать за ним могли агенты разных служб, в том числе и работавшие на Жаламбе. Но письма из японской миссии никак не должны были заинтересовать ни кэмпэйтай, ни Второе бюро. Гестапо, которое тесно сотрудничало с японской разведкой, тоже не стало бы охотиться за такого рода корреспонденцией. Она могла интересовать и китайцев, и англичан, и американцев, но в первую очередь тех, для кого тайна переговоров по поводу Индокитая была вопросом жизни и смерти: местных националистов или же коммунистическое подполье.
Трезво прикинув все «за» и «против», Фюмроль решил сделать вид, будто ничего не произошло. Грядущая капитуляция перед Японией развязывала ему руки. Кто бы ни были те люди, которые держат его под неусыпным прицелом, они не враги ему. Не враги они, а, возможно, даже временные союзники и той Франции, которая продолжает сражаться с фашизмом в отрядах маки, под лотарингским крестом генерала де Голля.
Перед тем как уйти, он вынул из внутреннего кармана пакет с секретными инструкциями, содержавшими перечень максимальных уступок, на которые может пойти французская сторона, и бросил его на стол. Задержавшись перед зеркалом, сдул пушинку с атласного отворота, поставил на нуль рукоятку фена и потянулся к белой кнопке выключателя. Но лампа под потолком погасла сама собой. Еще час назад Фюмроль не обратил бы внимания на столь незначительное происшествие. Перебои с подачей электроэнергии случались и раньше и были, видимо, в порядке вещей. Не далее как вчера тоже погас свет, и это заставило Фюмроля раньше, чем он собирался, спуститься к стойке, где хорошенькая официантка, кажется, ее зовут Мынь, уже зажгла свечи. «Так даже лучше,
— подумал он, в потемках нащупывая замок. — На самый крайний случай у меня будет хоть какое-то алиби. Да и пить при свечах приятнее».
Едва он захлопнул за собой дверь, зазвонил телефон. Дребезжащий зуммер врезался в кромешную тьму коридора как сигнал бедствия. Преодолев минутное колебание, Фюмроль достал ключ.
«Я прошу вас приехать ко мне, — услышал он голос Катру. — И, если возможно, незамедлительно».
Катру принял Фюмроля во внутренних покоях. У него на коленях, сладко зажмурившись, мурлыкала сиамская кошечка.
— Хочу проститься с вами, маркиз, — без всяких предисловий объявил генерал-губернатор. — На днях уезжаю.
— Уже? — попытался изобразить удивление Фюмроль. — Как внезапно.
— Он знал, что маршал еще неделю назад подписал указ о назначении адмирала Жана Деку. — Без вас мне станет еще более одиноко.
— Наконец-то искреннее слово! — Зоркий глаз Катру колюче блеснул, он сделал жест, упреждающий оправдания Фюмроля. — Ради бога, не делайте удивленного лица. В этой дыре всегда все известно заранее. И соболезнований тоже не надо. Я рад, что уезжаю. Можете мне верить.
— Не хочу выглядеть в ваших глазах лицемером. — Фюмроль несколько принужденно развел руками. — Но, как говорят японцы, этикет надо соблюдать даже в дружбе. Притом я действительно огорчен и даже подумываю об отставке.
— Не делайте глупостей. В Виши решат, что вы просто-напросто задумали сбежать к де Голлю.
— Почему бы и нет? — меланхолично спросил Фюмроль. — Впрочем, вы правы, если я надумаю так поступить, то сделаю это тихо. — Он усмехнулся. — А то еще, чего доброго, арестуют.
— Не мне напоминать вам о долге перед Францией, маркиз, — мягко произнес Катру, спуская кошку на пол. — Иди-иди, — пощекотал он ее» за ушком. — Перед настоящей Францией, которая была, есть и будет. Вы меня понимаете? Это для нее вы обязаны любой ценой сохранить Индокитай.
— Полагаете, это возможно?
— Вы, как я вижу, убеждены в обратном. Жаль.
— Не стану скрывать от вас, мой генерал, — признался Фюмроль, вяло помахивая веером, — но я действительно не верю в то, что можно сдержать японцев.
— Тогда зачем вы здесь? — резко спросил Катру.
— И сам не знаю. Я все еще куда-то бегу, бегу и не могу остановиться. А уж если быть до конца откровенным, то меня окончательно доконала весть о том, что мы собираемся передать японской полиции списки каких-то агентов Коминтерна. Клянусь честью, такое уже было, мой генерал, и совсем недавно. Меня мучит не столько сам факт, хотя он достаточно омерзителен, сколько навязчивое осознание того, что так уже было. Мы оба помним, чем закончилось все во Франции, и у нас нет оснований рассчитывать на иной конец тут.
— Откуда вам стало известно? — почти не разжимая обескровленных губ, спросил Катру.
— Это имеет для вас значение?
— Да, имеет. Потому что мне не сообщили о подобном требовании японской стороны… Это Жаламбе вам сказал?
— Нет. — Фюмроль покачал головой. — У меня есть иные источники. Как-никак я послан сюда для связи с японцами.
— Слышал, что они не слишком довольны вашей деятельностью, — переменил тему Катру.
— Вы хотели сказать, бездеятельностью? — Фюмроль качнул фаянсового болванчика, и тот послушно закивал уродливой головой. — Так как же насчет списков, мой генерал? Это правда?
— Решайте сами, раз вы осведомлены много лучше меня.
— Значит, правда. — Фюмроль осторожно положил веер на резной столик, где дымилась чашка ароматного чая с лотосом. В серебряных ажурных розеточках лежало печенье и арахис, поджаренный с солью и сахарной пудрой. — Скажите, мой генерал, — спросил Фюмроль, рассеянно отирая с орешков тонкую шелуху, — зачем мы всякий раз ослабляем себя перед решительной схваткой? Из трусости или по убеждению? Флагу с серпом и молотом над Елисейским дворцом Вейган предпочел свастику. Это мне понятно: он действовал по убеждению. Но здесь, в Индокитае, из которого нас все равно вышвырнут, чего мы так трясемся? Думаете, это хоть чуточку умиротворит японцев? Как бы не так. Я терпеть не могу красных. Еще с раннего детства. Когда слушал рассказы про якобинский террор, про какого-то из моих прапрадедушек, которому отрубили голову, у меня сердце ходило ходуном. Впрочем, это так, инфантильная чепуха… Но у меня действительно нет ни малейшей симпатии к коммунистам. И все-таки мне было бы приятнее увидеть в Париже Тореза — он хоть француз, а не эсэсовец в черной униформе. А уж здесь… — Он пренебрежительно махнул рукой.
— Что здесь? Договаривайте.
— Какая нам польза от того, что японцы арестуют еще несколько тысяч красных в Китае или в Гонконге? Будь моя воля, я под занавес, не задумываясь, вооружил бы вьетнамских большевичков. Уж они бы поддали японцам жару!
— Простите, маркиз, но вы рассуждаете, как дитя. Можно подумать, что с тех пор, как бонна читала вам про Дантона и Робеспьера, прошел месяц-другой, а не тридцать лет. Я тоже был бы готов сражаться рядом с коммунистом-французом против нацистов. Но вы не знаете местных условий, мой друг. Я сменил на посту генерал-губернатора Жюля Бревье, провозгласившего демагогический лозунг «ежедневной чашки риса», и только тем и занимался, что выгребал авгиевы конюшни. Это мне выпала нелегкая участь сражаться с кошмаром, который достался нам в наследство от печальной памяти Народного фронта. Легальная компартия, профсоюзы, забастовки? Для Индокитая это было смерти подобно. Можете верить моему опыту. И я рад, что именно мне удалось раздавить многоголовую гидру.
— Мне трудно что-либо возразить вам, потому что вы действительно долго варились во всей этой кухне, а я всего лишь желторотый неофит. И если бы мы не готовились драпать отсюда, ваши слова, несомненно, произвели бы на меня большое впечатление. А так… Не все ли равно, кто тут останется после нас?
— Далеко не все равно. Я знаю Деку и отдаю себе отчет в том, что сегодня он здесь нужнее меня. Свобода от принципов дает большую свободу маневра. Уверен, что Деку тактикой мелких уступок и долгих проволочек удастся выиграть время и спасти Индокитай для Франции. С японцами можно хоть о чем-то договориться, а коммунисты… — Катру безнадежно махнул рукой. — Они готовы и сами погибнуть и погубить все… Внутри страны Франция не встретила бы никакой оппозиции, никакого сопротивления своему присутствию и протекторату, если бы не компартия. Она насчитывает в своих рядах приблизительно тридцать тысяч членов, людей непреклонных, опасных, слепо верящих в свою доктрину.
Лихорадочно замигав, потухли лампы. Умолк голос диктора в радиоприемнике. Зеленый глазок индикатора остывал в глухой тьме.
— Черт знает что такое. — Катру раздраженно позвонил в колокольчик.
— И часто так бывает? — откинувшись в кресле, спросил Фюмроль.
— Последнее время чуть ли не ежедневно. Наверняка саботаж! Я приказал полиции произвести расследование, но они что-то не торопятся. Тотальное размягчение мозгов. Но меня это уже не касается.
Неслышно ступая, вошел с зажженным канделябром Тхуан и унес недопитые чашки.
— Да, чуть не забыл! — спохватился Катру. — Могу я обратиться к вам с просьбой?
— Сделайте одолжение, мой генерал. Все, что в моих силах…
— Безусловно, в ваших. Возьмите Тхуана, маркиз. Он один из немногих, к кому я искренне привязался в этой стране. Хочется отдать его в хорошие руки. Вы не пожалеете.
— Мне остается лишь от души поблагодарить вас, — поддался уговорам Фюмроль.
— Это мне следует выразить благодарность.
— Скажите, мой генерал, сегодня электричество отключалось уже дважды? — сменил тему разговора Фюмроль.
— По-моему, нет. У меня весь вечер горел свет. А в чем дело?
— Мне показалось, что в «Метрополе» ток отключился несколько раньше. Возможно, просто перегорели предохранители… Как вы считаете, Америка вступит в войну?
— Рузвельт едва ли позволит нацистам доконать Англию. Но, с другой стороны, в конгрессе слишком сильны изоляционные тенденции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Японский генерал на плохом французском языке и со множеством ошибок настоятельно предлагал «офицеру связи господину майору Валери де Фюмролю незамедлительно прибыть для встречи, которая состоится в помещении миссии на улице Гамбетта»… Фюмроль взял с подоконника недавно установленный полевой телефон, поставил его себе на колени, медленно снял трубку и вдруг понял, что оживает. В нем проснулось извечное любопытство охотника.
— Послушай, Жаламбе, — нарочито бесцветным голосом спросил он. — С каких это пор в Ханое находится японская миссия?
— А черт ее знает, — с тем же безразличием отозвался Жаламбе. — По-моему, с конца июня. Что-то в этом роде.
— И чем она занимается?
— Ты когда проснулся? — Жаламбе укоризненно вздохнул. — Облейся водой, и через двадцать минут встретимся внизу.
— Ладно, встретимся, — согласился Фюмроль. — Но только ответь на мой вопрос, Шарль. Это серьезно.
— Ты что, в самом деле ничего не знаешь про миссию?
— Так оно и есть. Господин генерал-губернатор, видимо, забыл ввести меня в курс дела. Это военная миссия?
— Разумеется. Японцы в категорической форме потребовали от нас полностью закрыть границу с Китаем и прислали инспекцию. Очень просто.
— В Париже… В Виши об этом знают?
— Должны знать. Впрочем, мы, кажется, поставили их в известность уже постфактум. Катру, как ты понимаешь, вынужден был согласиться. На рейде Хайфона болтался японский крейсер… Почему ты молчишь, мой мальчик?
— Соображаю, а это очень трудный процесс.
— Плюнь на все, Валери. — По некоторой замедленности речи можно было догадаться, что Жаламбе порядком нагрузился. — Пока вы подписывали капитуляцию там, мы подписали ее здесь. Так-то… Притом, кажется, на более выгодных условиях.
— Понятно. — Фюмроль поставил тяжелый, выкрашенный в защитный цвет аппарат на пол и, прижав трубку плечом, раскрыл карту. — Где находятся контрольные посты?
— Ты слишком многого от меня хочешь, красавчик. — Жаламбе рассмеялся. — Ну да ладно, попробую тебе помочь… Записываешь? — спросил он после длительной паузы.
— Давай. — Фюмроль взял красный карандаш и приготовился нанести на карту первый крестик.
— Значит, так… Монгкай, Лангшон, Каобанг, Хазянг, Лаокай и, как ты понимаешь, Хайфон.
Картина вырисовывалась довольно неприглядная: японцы взяли под контроль все основные шоссейные и железные дороги, ведущие на север.
— У меня такое впечатление, что мы кувыркаемся в аквариуме.
— Что ты хочешь этим сказать? — В голосе Жаламбе проскользнуло недоумение. — Какой еще аквариум?
— Все видно, Шарль. Сегодня наблюдают, завтра начнут шарить сачком… Кто такой Нисихара?
— Бр-р-р! Настоящее чудовище. Он чего-нибудь от тебя хочет?
— Я нашел у себя на столе три письма. Точнее — повестки, в которых мне предлагают немедленно прибыть для переговоров.
— Целых три? — растроганно спросил Жаламбе. — Тогда ты железный парень, маркиз. Преклоняюсь. Я бы не выдержал уже на втором.
— Что ты мне посоветуешь? — Фюмроль инстинктивно предпочел умолчать об истории с письмами.
— Поезжай. Не надо дергать тигра за усы. Нам всем это может дорого обойтись. Тебе от него еще не звонили?
— Насколько я знаю, нет.
— Значит, они просто накапливают документальный материал. Заметь, одно только твое молчание уже дает повод обвинить нас в нелояльности. Тебе не кажется странным, что шпик дает урок дипломатии?
— Шутки в сторону, Шарль. Ты уже имел дело с этим Нисихарой?
— Как тебе сказать? Этот самурай потребовал от нас копии картотеки. Как ты понимаешь, его интересуют прежде всего коммунисты. Своих людей они, естественно, знают лучше нас.
— И как ты смотришь на подобное нарушение суверенитета?
— Все ведь зависит от точки зрения. В нашем положении это лучше называть дружеской просьбой.
— Ты в самом деле так считаешь?
— А почему бы и нет? Если они хотят помочь мне выловить агентов Коминтерна, я не против. В конце концов, мы делаем общее дело. Вместе будет даже удобнее.
— И чем же это удобнее?
— Во-первых, можно будет дотянуться до тех, кто окопался на китайской территории. Я давно на них зубы точу.
— Ты имеешь в виду принца Кыонг Де, который призывает вьетнамский народ вышвырнуть заморских дьяволов?
— Иронизируешь? — хмыкнул в трубку Жаламбе. — Ну, давай-давай. Не знаю, как ты, а лично я благодарен судьбе, что застрял в этой забытой богом дыре. По крайней мере, от меня не требуют ловить для гестапо французов. Понял? А если азиаты хотят жрать азиатов, я не вмешиваюсь. Они ведь все такие одинаковые… Значит, увидимся в холле?!
Фюмроль задумчиво опустил трубку. Ему ли было осуждать Жаламбе? Вспомнился день накануне исхода, начавшийся телефонным звонком из канцелярии премьера. Фюмроль примчался в резиденцию в тот самый момент, когда Поль Рейно говорил по прямому проводу с Лондоном. Секретарь приложил палец к губам и показал глазами на дверь. Не успел Фюмроль присесть, как дверь распахнулась, и маленький премьер стремительным шагом пересек приемную. «Французские войска выступили»,
— бросил он на ходу. Он был бледен, и руки его дрожали.
Через несколько дней, когда фронт у Седана оказался прорванным, произошла новая перестановка кабинета. Заместителем премьера стал Петэн, Даладье получил министерство иностранных дел. Вейган, которого назначили главнокомандующим, заявил, что его назначение запоздало на две недели. «Никаких шансов на спасение», — не уставал уверять он. Через Париж тянулись толпы беженцев из Бельгии и Голландии. Завывали сирены воздушной тревоги. С быстротой лесного пожара распространялись самые фантастические слухи. На Кэ д'Орсэ день и ночь пылали камины. Пепел сожженных бумаг летел над Сеной, по которой еще ползли какие-то баржи. Кто-то предложил сжечь архивы прямо во внутреннем дворе: документов было много, а верховное командование сообщило по телефону, что немецкие танки уже через несколько часов ворвутся в Париж. Но даже эта весть оказалась ложной. Противник еще не завершил операцию во Фландрии. Те, кто торопился поскорее сдать город, не скрывали своего разочарования.
Все возвращается на круги своя. Неминуемость японского вторжения стала еще очевиднее. Фюмролю предстояло вновь изведать паническое бегство, быть может, пережить ужас и позор оккупации. Он решил не вызывать Колет в Индокитай. Застегивая перламутровые пуговицы только что доставленной из прачечной крахмальной сорочки, Фюмроль продолжал обдумывать создавшуюся ситуацию. «Здесь все за всеми следят», — вспомнились слова Жаламбе. Вполне естественно, что стали следить и за ним, майором Фюмролем, которого удостоил вниманием сам Катру. Что же здесь удивительного?
Наблюдать за ним могли агенты разных служб, в том числе и работавшие на Жаламбе. Но письма из японской миссии никак не должны были заинтересовать ни кэмпэйтай, ни Второе бюро. Гестапо, которое тесно сотрудничало с японской разведкой, тоже не стало бы охотиться за такого рода корреспонденцией. Она могла интересовать и китайцев, и англичан, и американцев, но в первую очередь тех, для кого тайна переговоров по поводу Индокитая была вопросом жизни и смерти: местных националистов или же коммунистическое подполье.
Трезво прикинув все «за» и «против», Фюмроль решил сделать вид, будто ничего не произошло. Грядущая капитуляция перед Японией развязывала ему руки. Кто бы ни были те люди, которые держат его под неусыпным прицелом, они не враги ему. Не враги они, а, возможно, даже временные союзники и той Франции, которая продолжает сражаться с фашизмом в отрядах маки, под лотарингским крестом генерала де Голля.
Перед тем как уйти, он вынул из внутреннего кармана пакет с секретными инструкциями, содержавшими перечень максимальных уступок, на которые может пойти французская сторона, и бросил его на стол. Задержавшись перед зеркалом, сдул пушинку с атласного отворота, поставил на нуль рукоятку фена и потянулся к белой кнопке выключателя. Но лампа под потолком погасла сама собой. Еще час назад Фюмроль не обратил бы внимания на столь незначительное происшествие. Перебои с подачей электроэнергии случались и раньше и были, видимо, в порядке вещей. Не далее как вчера тоже погас свет, и это заставило Фюмроля раньше, чем он собирался, спуститься к стойке, где хорошенькая официантка, кажется, ее зовут Мынь, уже зажгла свечи. «Так даже лучше,
— подумал он, в потемках нащупывая замок. — На самый крайний случай у меня будет хоть какое-то алиби. Да и пить при свечах приятнее».
Едва он захлопнул за собой дверь, зазвонил телефон. Дребезжащий зуммер врезался в кромешную тьму коридора как сигнал бедствия. Преодолев минутное колебание, Фюмроль достал ключ.
«Я прошу вас приехать ко мне, — услышал он голос Катру. — И, если возможно, незамедлительно».
Катру принял Фюмроля во внутренних покоях. У него на коленях, сладко зажмурившись, мурлыкала сиамская кошечка.
— Хочу проститься с вами, маркиз, — без всяких предисловий объявил генерал-губернатор. — На днях уезжаю.
— Уже? — попытался изобразить удивление Фюмроль. — Как внезапно.
— Он знал, что маршал еще неделю назад подписал указ о назначении адмирала Жана Деку. — Без вас мне станет еще более одиноко.
— Наконец-то искреннее слово! — Зоркий глаз Катру колюче блеснул, он сделал жест, упреждающий оправдания Фюмроля. — Ради бога, не делайте удивленного лица. В этой дыре всегда все известно заранее. И соболезнований тоже не надо. Я рад, что уезжаю. Можете мне верить.
— Не хочу выглядеть в ваших глазах лицемером. — Фюмроль несколько принужденно развел руками. — Но, как говорят японцы, этикет надо соблюдать даже в дружбе. Притом я действительно огорчен и даже подумываю об отставке.
— Не делайте глупостей. В Виши решат, что вы просто-напросто задумали сбежать к де Голлю.
— Почему бы и нет? — меланхолично спросил Фюмроль. — Впрочем, вы правы, если я надумаю так поступить, то сделаю это тихо. — Он усмехнулся. — А то еще, чего доброго, арестуют.
— Не мне напоминать вам о долге перед Францией, маркиз, — мягко произнес Катру, спуская кошку на пол. — Иди-иди, — пощекотал он ее» за ушком. — Перед настоящей Францией, которая была, есть и будет. Вы меня понимаете? Это для нее вы обязаны любой ценой сохранить Индокитай.
— Полагаете, это возможно?
— Вы, как я вижу, убеждены в обратном. Жаль.
— Не стану скрывать от вас, мой генерал, — признался Фюмроль, вяло помахивая веером, — но я действительно не верю в то, что можно сдержать японцев.
— Тогда зачем вы здесь? — резко спросил Катру.
— И сам не знаю. Я все еще куда-то бегу, бегу и не могу остановиться. А уж если быть до конца откровенным, то меня окончательно доконала весть о том, что мы собираемся передать японской полиции списки каких-то агентов Коминтерна. Клянусь честью, такое уже было, мой генерал, и совсем недавно. Меня мучит не столько сам факт, хотя он достаточно омерзителен, сколько навязчивое осознание того, что так уже было. Мы оба помним, чем закончилось все во Франции, и у нас нет оснований рассчитывать на иной конец тут.
— Откуда вам стало известно? — почти не разжимая обескровленных губ, спросил Катру.
— Это имеет для вас значение?
— Да, имеет. Потому что мне не сообщили о подобном требовании японской стороны… Это Жаламбе вам сказал?
— Нет. — Фюмроль покачал головой. — У меня есть иные источники. Как-никак я послан сюда для связи с японцами.
— Слышал, что они не слишком довольны вашей деятельностью, — переменил тему Катру.
— Вы хотели сказать, бездеятельностью? — Фюмроль качнул фаянсового болванчика, и тот послушно закивал уродливой головой. — Так как же насчет списков, мой генерал? Это правда?
— Решайте сами, раз вы осведомлены много лучше меня.
— Значит, правда. — Фюмроль осторожно положил веер на резной столик, где дымилась чашка ароматного чая с лотосом. В серебряных ажурных розеточках лежало печенье и арахис, поджаренный с солью и сахарной пудрой. — Скажите, мой генерал, — спросил Фюмроль, рассеянно отирая с орешков тонкую шелуху, — зачем мы всякий раз ослабляем себя перед решительной схваткой? Из трусости или по убеждению? Флагу с серпом и молотом над Елисейским дворцом Вейган предпочел свастику. Это мне понятно: он действовал по убеждению. Но здесь, в Индокитае, из которого нас все равно вышвырнут, чего мы так трясемся? Думаете, это хоть чуточку умиротворит японцев? Как бы не так. Я терпеть не могу красных. Еще с раннего детства. Когда слушал рассказы про якобинский террор, про какого-то из моих прапрадедушек, которому отрубили голову, у меня сердце ходило ходуном. Впрочем, это так, инфантильная чепуха… Но у меня действительно нет ни малейшей симпатии к коммунистам. И все-таки мне было бы приятнее увидеть в Париже Тореза — он хоть француз, а не эсэсовец в черной униформе. А уж здесь… — Он пренебрежительно махнул рукой.
— Что здесь? Договаривайте.
— Какая нам польза от того, что японцы арестуют еще несколько тысяч красных в Китае или в Гонконге? Будь моя воля, я под занавес, не задумываясь, вооружил бы вьетнамских большевичков. Уж они бы поддали японцам жару!
— Простите, маркиз, но вы рассуждаете, как дитя. Можно подумать, что с тех пор, как бонна читала вам про Дантона и Робеспьера, прошел месяц-другой, а не тридцать лет. Я тоже был бы готов сражаться рядом с коммунистом-французом против нацистов. Но вы не знаете местных условий, мой друг. Я сменил на посту генерал-губернатора Жюля Бревье, провозгласившего демагогический лозунг «ежедневной чашки риса», и только тем и занимался, что выгребал авгиевы конюшни. Это мне выпала нелегкая участь сражаться с кошмаром, который достался нам в наследство от печальной памяти Народного фронта. Легальная компартия, профсоюзы, забастовки? Для Индокитая это было смерти подобно. Можете верить моему опыту. И я рад, что именно мне удалось раздавить многоголовую гидру.
— Мне трудно что-либо возразить вам, потому что вы действительно долго варились во всей этой кухне, а я всего лишь желторотый неофит. И если бы мы не готовились драпать отсюда, ваши слова, несомненно, произвели бы на меня большое впечатление. А так… Не все ли равно, кто тут останется после нас?
— Далеко не все равно. Я знаю Деку и отдаю себе отчет в том, что сегодня он здесь нужнее меня. Свобода от принципов дает большую свободу маневра. Уверен, что Деку тактикой мелких уступок и долгих проволочек удастся выиграть время и спасти Индокитай для Франции. С японцами можно хоть о чем-то договориться, а коммунисты… — Катру безнадежно махнул рукой. — Они готовы и сами погибнуть и погубить все… Внутри страны Франция не встретила бы никакой оппозиции, никакого сопротивления своему присутствию и протекторату, если бы не компартия. Она насчитывает в своих рядах приблизительно тридцать тысяч членов, людей непреклонных, опасных, слепо верящих в свою доктрину.
Лихорадочно замигав, потухли лампы. Умолк голос диктора в радиоприемнике. Зеленый глазок индикатора остывал в глухой тьме.
— Черт знает что такое. — Катру раздраженно позвонил в колокольчик.
— И часто так бывает? — откинувшись в кресле, спросил Фюмроль.
— Последнее время чуть ли не ежедневно. Наверняка саботаж! Я приказал полиции произвести расследование, но они что-то не торопятся. Тотальное размягчение мозгов. Но меня это уже не касается.
Неслышно ступая, вошел с зажженным канделябром Тхуан и унес недопитые чашки.
— Да, чуть не забыл! — спохватился Катру. — Могу я обратиться к вам с просьбой?
— Сделайте одолжение, мой генерал. Все, что в моих силах…
— Безусловно, в ваших. Возьмите Тхуана, маркиз. Он один из немногих, к кому я искренне привязался в этой стране. Хочется отдать его в хорошие руки. Вы не пожалеете.
— Мне остается лишь от души поблагодарить вас, — поддался уговорам Фюмроль.
— Это мне следует выразить благодарность.
— Скажите, мой генерал, сегодня электричество отключалось уже дважды? — сменил тему разговора Фюмроль.
— По-моему, нет. У меня весь вечер горел свет. А в чем дело?
— Мне показалось, что в «Метрополе» ток отключился несколько раньше. Возможно, просто перегорели предохранители… Как вы считаете, Америка вступит в войну?
— Рузвельт едва ли позволит нацистам доконать Англию. Но, с другой стороны, в конгрессе слишком сильны изоляционные тенденции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16