Тираж вышел. Бригада «Молния-1» безнадежно опоздала. Счеты генерал будет сводить потом, сейчас надо думать, как поступать дальше.
Уже был звонок от президента.
Уже последовал вызов на заседание Тайного совета.
Уже объявился этот кретин Воннел.
Уже дежурят возле особняка Дорона люди комиссара Вутса, идиоты!
— Генерал, у телефона Гард, — бесстрастно объявил Дитрих.
— Вы его нашли или он сам?
— Он сам, — сказал Дитрих.
Помешкав, Дорон взял трубку.
— Что скажете, комиссар?
— Я обеспокоен только одним обстоятельством, генерал. Прошу выслушать меня, так как, по-видимому, нам не скоро удастся встретиться и поговорить.
— Вы пишете этот разговор на пленку?
— Да, генерал.
— Продолжайте, я слушаю.
— Я понимаю, генерал, что перед вами несколько возможностей, которые будут зависеть от хода событий. Не исключено, что вы предусмотрели вариант с уничтожением купола и «зоны», а затем — бегством.
— Предположим.
— Вы хорошо знаете меня, генерал…
— Не уверен.
— Так вот я обещаю…
— Вы уже обещали. Опять?
— То было другое дело, сейчас вы поймете. Я обещаю, что выйду из игры, если дети останутся живы. В противном случае…
— Ну? Продолжайте.
— В противном случае я лично найду вас, где бы вы ни были. Вы, допускаю, уйдете от президента, от Тайного совета, но от меня… Я рассчитаюсь с вами, генерал. Пусть это тоже будет записано на вашей пленке, мне все равно. Я сказал!
— Угроза?
— Да. Предупреждение.
— А что значит «выйду из игры»?
— Вы обратили внимание на то, что и во втором материале Честера не упомянута моя фамилия? Это я настоял. Будут живы дети — и меня нет. Понимаете, генерал? Я не был в «зоне», я ничего не видел, ни с кем не знакомился, ничего не знаю. Всегда вы меня покупали, сегодня я хочу купить вас своим обещанием молчать. Я выведу из игры своих людей — Таратуру, девушку, даже вашего Шиза. Перед лицом общественности у вас останется один противник — Честер. Я буду всеми силами оберегать его жизнь, но, как вы понимаете, я все же облегчаю вашу задачу. В обмен на жизнь детей!
— Вы сказали — перед лицом общественности? А вы знаете, как она себя поведет, ваша общественность?
— Могу представить.
— Ваши гарантии?
— Когда получу гарантии от вас.
— Так… Я подумаю.
— Через тридцать минут, генерал, я вновь позвоню вам.
— Нет, через час, если не возражаете.
И обе трубки одновременно легли на рычаг.
«Какое решение он примет? — думал Гард, закончив разговор с генералом. — Что предпримут президент и правительство? Как отнесутся к происшедшему члены Тайного совета, которые, вероятно, уже назначили час для совещания? Но самое главное, какова будет реакция общественности, сколь сильным окажется возмущение народа? И почему у Дорона проскользнули какие-то сомнения и странные намеки на этот счет? На что он надеется? Что сильные мира сего испугаются не столько человеконенавистнической затеи Дорона, сколько взрыва всеобщего возмущения, а потому возьмут генерала под защиту?»
Сплошные вопросы, и ни одного достоверного ответа!
Самое печальное заключалось в том, что комиссар полиции Гард, находясь в центре событий, имея под рукой верных помощников, формальные полномочия, оружие, в конце концов, до болезненности был бессилен! Нет, он не мог сейчас арестовать преступников. Не мог своей властью переправить на остров штурмовой отряд полицейских и предотвратить уничтожение «зоны». Не мог явиться к президенту со своими предложениями, потому что глава государства сам был зависим от Тайного совета. Не мог, наконец, потребовать вызова на заседание высшего органа власти, чтобы изложить перед ней свои соображения об опасной затее генерала Дорона, о преступности его замыслов и деяний, поскольку власть эта не зря называлась «тайной»: она фактически была, а увидеть ее, предстать перед нею, говорить с ней невозможно! Члены Тайного совета, самые богатые и сильные люди Ньюкомба, правили страной, вершили человеческими судьбами, судили и миловали, разрешали и запрещали, но — невидимо и негласно, как боги с Олимпа, недоступного простым смертным…
Гард ждал, а чего ждал — неизвестно. Он не мог даже предугадать, куда и как повернутся события через минуту…
На заседании Тайного совета генерал Дорон держался уверенно, внешне непринужденно, но те, кто знал его, не могли не заметить, что он тратит массу усилий, сдерживая волнение.
Да, он положил на весы этого самого могущественного в Ньюкомбе органа свою яркую речь, убедительность которой могла бы подействовать на кого угодно, но только не на членов Тайного совета, и теперь ждал, какая чаша перевесит.
Он сказал, что идея покорения Марса плодотворна, поскольку усиливает мощь государства, даст потом бурные всходы, возвысит народ страны в глазах всего мира и своих собственных; и с этой мыслью члены Тайного совета, кажется, согласились, хотя и задали генералу вопрос о том, как, он полагает, будут распределяться обещанные доходы.
Он сказал, что был вынужден окутать тайной свою деятельность в интересах общей национальной безопасности, и члены совета опять не возразили, хотя всем было ясно, к чему это могло привести. Но и Дорон, и все присутствующие, и даже Воннел с президентом понимали, что давний замысел генерала не имеет теперь никакого значения, что отсчет нужно вести с той минуты, когда он вновь сравнялся в своих возможностях с остальными, равными себе, и что опасность каждого здесь присутствующего определяется не его неосуществленными замыслами, а его реальными делами.
Генерал сказал далее, что идея перестройки человеческого организма и ее реализация — пример, свидетельствующий о потрясающих возможностях науки, перспективы которой воистину необозримы, и намекнул при этом, что в недалеком будущем можно будет создаватькиборгов , то есть кибернетически организованных людей, способных решать разные — он особо подчеркнул: разные! — задачи, причем последние события показывают, что с человеческим материалом проблем на будет, — и члены Тайного совета его отлично поняли, хотя и поморщились, когда Дорон дал им понять, что ученые, решающие эти научные вопросы, находятся в его ведении и «даже сейчас продолжают свою деятельность, результаты которой мы вынуждены сохранить в тайне все в тех же высших интересах».
Наконец, Дорон сказал, что реакция народа на статьи журналиста Честера, опубликованные в газете «Все начистоту», дает отличную возможность, с одной стороны, сгладить на время классовую борьбу, поскольку позволяет, открыв клапан народного возмущения, сбросить в нужном направлении избыток его энергии и воли, а с другой, воспользовавшись той же реакцией народа, или, говоря проще, толпы, представить ее результатом воздействия левых сил и решительно подавить сопротивление оппозиции, разделавшись с зачинщиками и главарями одним ударом, пока внимание общественности отвлечено, — и члены Тайного совета с видимым одобрением встретили эти слова Дорона.
Провозгласив все это, генерал сел, весьма довольный собой, и нельзя сказать, что он был так уж не уверен в окончательном решении совета. Он понимал, что каждый из присутствующих взвешивает сейчас возможность либо ограничить генерала в дальнейшей работе над проектом «Космос», либо отстранить его вовсе, — но нет, на это они не пойдут! — либо дать ему карт-бланш, правда под неусыпным контролем Тайного совета.
Высший орган власти никогда никому не позволял возвыситься над остальными хоть на мгновение и хотя бы на один миллиметр, но он, как правило, не допускал и понижений…
«Гард! — вдруг выстрелило из глубины дороновского сознания, но генерал тут же себя успокоил. — А что, собственно. Гард? Условия соблюдены: купол цел, синие живы… Подумаешь, Гард! Пусть теперь он живет в напряжении, ожидая, когда и как я с ним рассчитаюсь!..»
От автора
— Дэвид, — сказал я Гарду, — как ты относишься к тому, что я опубликовал эту рукопись? Правда, дело уже сделано.
Он пожал плечами.
— Ответь мне прямо, — настаивал я.
— Хорошо, — сказал он, подумав, — отвечу тебе прямо. Меня, как ты знаешь, меньше всего беспокоит моя собственная персона, хотя у тебя и получилось, что в этой печальной истории я проявил свою полную профессиональную несостоятельность.
— Отнюдь!.. — начал было я, но он перебил.
— Не возражай. Я знаю, что говорю. Но меня волнует другое: что ты хотел сказать своей книгой?
— Я хотел сказать, — ответил я, как прилежный ученик отвечает урок учителю, — что народ не имеет права отказываться добровольно от решительных действий. Что изменять нашу жизнь надо здесь, на Земле, а не искать свое счастье на Марсе. И что в нашем обществе, где власть принадлежит горстке миллионеров, надо быть бдительными: достижения науки могут быть использованы в самых уродливых формах…
— И по всему этому, — прервал меня Гард, — ты решил наступить читателю на ногу и еще извиниться за это?
Я промолчал.
— Ну ладно, — сказал он, чуть успокоившись. — Разбередил ты старые раны, потревожил память добрых людей…
Он закурил, надолго задумался, я не мешал ему. Потом он неожиданно произнес:
— Прошло время, дорогой мой друг, и еще пройдет, а время не только лечит, оно, как известно, крадет годы даже у Бога.
— Бога нет, — сказал я. — И надо рассчитывать на себя. Только на себя! Ты понимаешь это, Дэвид?

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23