Что потом? Потом убедить профессора в необходимости сотрудничать с Дороном и захватить с его помощью власть. Но если Миллер откажется… его придется нейтрализовать, а если понадобится, то и убрать вообще. Пока что нужно позаботиться о побеге в самом крайнем случае.
— Господа, пока, кажется, все? — сказал Прогнозист.
Члены Совета поднялись, церемонно раскланялись друг с другом и направились к выходу. У западного входа в ранчо их ждали десять машин разных марок и личная охрана каждого. Хлопнули десять дверок, зажглись почти одновременно десять пар подфарников, и бесшумно заработали десять моторов. Одна за другой машины выехали с территории и уже там, на шоссе, показали друг другу все, на что они были способны.
В голове каждого члена Совета дозревали собственные планы и выстраивались собственные «Эйфелевы башни». В этих сложных конструкциях не было ни одной балочки, посвященной президентам.
Судьба людей, формально стоящих у власти, никого не волновала.
12. Ставка на Гарда
Луна то и дело выглядывала из прорези облаков, словно из амбразуры. Ее свет не в силах был уничтожить темноту равнин. Но лента шоссе высвечивалась луной, как лезвие ножа, и по этому слабо белеющему лезвию едва ползли две черные капли; с высоты казалось немыслимым, что эти капли мчатся со скоростью сто миль в час и что одну из них переполняло нетерпение, а другую — тупое упорство соглядатаев.
Впрочем, внешне Дорон не выглядел ни озабоченным, ни встревоженным. Волнение было привычно загнано им глубоко внутрь; в летящей машине сидел просто усталый, задумавшийся человек с чуть покрасневшими от бессонницы глазами и обмякшими складками морщин властного, крупного лица. Он не оборачивался. Он и так знал, что чужой взгляд будет теперь сопровождать каждый его шаг, а чужие уши ловить любое его слово. Он был еще свободен, но уже связан. Только его мысли оставались никому не подвластными, и Дорон спешил воспользоваться этим единственным своим оружием.
Машину слабо потряхивало, лучи фар сметали с дороги кисейные полосы тумана, пирамидальные тополя с заломленными к небу руками-сучьями выскакивали из-за поворотов, словно вспугнутые дозорные. Дорон ничего не замечал. Он был не здесь, на дороге, он упреждал время, он был там, куда стрелке часов еще предстояло идти и идти.
Не далее как утром он являлся хозяином жизни, и от его решения зависела судьба многих. Теперь его собственная жизнь зависела от других. От Миллера и его необъяснимых поступков. От Совета. От случайных людей, наконец. И чем он дольше думал, тем яснее ему становилось, что он должен поставить себя в зависимость — на этот раз сознательно — и от человека, с которым придется иметь дело, превратившись в скромного просителя.
Этим человеком был комиссар полиции Гард. Его собственная служба сейчас немногого стоила, каждое его движение — Дорон это отлично понимал — будет парализовано людьми членов Совета. Но Гард был вне подозрений Совета и министра внутренних дел. Гард уже не раз занимался Миллером, и потому у него было больше шансов отыскать профессора, чем у кого бы то ни было. К тому же Гард был умен, опытен и обладал интуицией — качеством весьма редким в грубом ремесле сыщика. Правда, Гард не имел бесценного в теперешней ситуации качества — он не был верен ему, Дорону. В какой-то миг размышлений генерал искренне пожалел, что в свое время держался с бывшим инспектором, а ныне комиссаром высокомерно, но сделанного не вернешь. Просто урок на будущее: с людьми, обладающими самостоятельным характером и талантом, лучше быть в дружбе, вне зависимости от того, как низко они стоят по сравнению с тобой.
Итак, на преданность Гарда рассчитывать нечего. И для угроз сейчас не время. Остаются деньги. Купить Гарда, может быть, и нельзя. Но кто с легким сердцем откажется от денег, которые обеспечат все его будущее? «Да, деньги, — решил Дорон. — Только они всесильны и всемогущи в нашем мире».
Приняв решение, Дорон с облегчением откинулся на спинку сиденья.
Розовое зарево не встало перед машиной, когда она приблизилась к городу. Безмолвные дома по обеим сторонам улицы походили на склепы. Льдистым блеском мерцали окна. Лишь в некоторых теплился жидкий огонь свечей. Кое-где по тротуарам метался растерянный луч фонарика, какие-то тени выпархивали из-под фар, но в общем было безлюдно. Над улицами мрачно нависали громады небоскребов, облака затянули луну, и даже на проспектах стояла жуткая темнота, как на дне ущелий.
Наконец машина остановилась перед особняком. Дорон не сразу узнал его, так непривычно выглядела улица. По одну сторону, на фасадах и на тротуаре, лежал какой-то странный синевато-белый химический блеск. Он клиньями вдавался в мостовую, и Дорон в первую минуту не мог понять, что это такое. Лишь подняв голову, он сообразил, что это выскользнула из облаков луна. Она висела над скатами крыши, и на небе четко и черно выделялась паутина проводов.
Рокот мотора эхом прокатился по улице; из-за угла выскользнула еще одна длинная машина, погасила фары и замерла в пяти метрах от машины Дорона и его «хвоста». Черные фигуры в плащах и шляпах, не скрываясь, высыпали из кузова. Неторопливо окружили особняк. Мимо генерала они проходили, как мимо пустого места. Их каблуки твердо печатали шаг, они двигались четко, как автоматы, и это было так же дико, как яркий лунный свет в центре большого города.
На ощупь, спотыкаясь, Дорон поднялся по лестнице в свой кабинет. Шторы были опущены, на столе среди вороха донесений оплывала свеча, прилепленная к массивной, оптического стекла пепельнице. Колебания язычка пламени зажигали в гранях пепельницы тусклую радугу. За столом, положив голову на руки, спал верный Дитрих.
Дорон осторожно коснулся его плеча. Секретарь вскочил и тотчас вытянулся, растерянно моргая. Дорон махнул рукой: садись. Сам он тоже сел и секунду молча глядел на коптящий огонек свечи, который вызывал в памяти какие-то давние детские и почему-то щемящие душу ассоциации.
— Кофе? — Дитрих посмотрел на Дорона.
— Нет. Спать.
— Вам звонил…
Но Дорон вдруг поднял вверх палец предостерегающим жестом, и Дитрих осекся.
— Никаких дел, Дитрих, — устало произнес Дорон и повторил: — Спать. Все дела — завтра.
Затем он на листочке блокнота, лежащего на столе, энергичным почерком написал одно слово. Дитрих взглянул, прочитал: «Уши!» — и понимающе склонил голову.
— Генерал, — сказал он после паузы, — вы будете спать, как всегда, в кабинете или в спальной комнате?
— Сегодня там, — ответил Дорон и жестом показал Дитриху: внимание, Дитрих!
На листочке блокнота появилась новая запись: «Мне нужен Гард». Дитрих кивнул. «Немедленно!!!» — вывел Дорон. Дитрих подумал и вновь кивнул. «Чтобы никто не знал!» — Дорон трижды подчеркнул слово «никто». Секретарь кивнул. «Учтите, за домом следят». — «Понял», — сказали губы Дитриха. Дорон задумался и медленно вывел еще одну фразу: «Это не приказ, а больше, чем приказ: моя человеческая просьба». Дитрих чуть-чуть расширил глаза и приложил руку к сердцу, давая понять, что он тронут доверием генерала.
Затем, взяв в руки перо, секретарь четко вывел на листочке блокнота: «Разрешите использовать бункер?»
На этот раз решительно кивнул Дорон и громко сказал:
— Спать, Дитрих, я еле стою на ногах!
… Об убежище Дорона знали лишь самые доверенные люди. Оно лежало под домом и садом, его перекрывали пять метров железобетона и десять метров земли. Словом, это было построенное по всем правилам фортификации домашнее атомоубежище, пригодное для жизни, даже если весь город превратится в радиоактивные развалины.
Дитрих набрал на циферблате условный шифр. Часть подвальной стены медленно стронулась, открыв толстую массивную дверь, ведущую в тамбур. Вторая дверь тамбура открылась после того, как закрылась первая, и секунду Дитрих стоял замурованный, полуослепленный вспышкой тотчас зажегшейся под потолком лампочки. О том, что у Дорона была собственная небольшая электростанция, тоже никто не знал. Лампочка светила тускло, но после темного коридора и электрического фонарика ее свет казался необыкновенно ярким.
За тамбуром открылся узкий коридорчик, выстланный кафелем. Под потолком тянулась четырехугольная труба с отверстиями, забранными решеткой. Легкое шипение воздуха в них показало, что вместе со светом автоматически включилась воздухоочистительная установка; организм убежища ожил и был готов принять человека, переступившего его порог.
Коридор шел ломаными углами и потому казался еще длиннее, чем он был на самом деле. От коридора отходили тупички, за дверями которых находились помещения, где было все необходимое, вплоть до искусственной погоды, искусственных закатов, запаха леса. Все это превращало комнатки в подобие загородной виллы. Одной из причин безусловной верности Дитриха Дорону было сознание, что в случае чего этот подземный мир скроет его от всеобщего уничтожения. Дитрих не очень верил в новоизобретенную установку нейтронного торможения атомных взрывов. Будучи на службе Дорона, он знал, что есть еще облака отравляющих газов, биологические яды и вирусы, способные уничтожить все живое ничуть не хуже лучей радиации. А в благоразумии людей, варясь в котле службы Дорона, он вовсе не был убежден.
Однако вид голых бетонных стен, унылый отзвук собственных шагов, низкий потолок, как и всегда, подействовали на Дитриха давяще. Он поспешил пройти коридор, без задержки проманипулировал с очередным циферблатом и очутился на дне тесного, как в средневековой башне, спирального хода. Сотня с лишним ступеней наверх, затем прикосновение к еле заметной кнопке, и круг потолка над головой уплыл в сторону, открывая проколотый звездами зрачок неба. Дитрих поспешно выскочил наружу, и люк колодца сам собой задвинулся. Капельки росы слабо поблескивали на траве, там, где только что было отверстие.
Это был городской парк, расположенный на площади Вознесения, у самой ратуши, что в трех кварталах от дороновского особняка. Озираясь, Дитрих перешагнул изгородь, как хорошо тренированный спортсмен, и зашагал по тротуару — запоздалый прохожий, отрезанный от дома бездействием городского транспорта. Луна, к счастью, снова была за облаками, и мрак скрыл бы бесшумный прыжок Дитриха от любого, кто стоял бы даже в десяти метрах от ограды парка.
Гард жил неподалеку, всего полчаса ходьбы, но Дитрих скоро понял, что спокойно дойти до жилища Гарда будет не так-то просто. Едва он пересек Центральную улицу, как в одном из переулков раздался душераздирающий крик женщины, зовущей на помощь. Дитрих мгновенно нырнул в ближайший подъезд, и очень скоро мимо протопали, тяжело дыша, какие-то люди, запихивая за пазуху только что награбленные вещи. Прошло минут пять, в течение которых не хлопнула ни одна дверь и не донесся звук ни одного голоса. Дитрих вновь вышел на улицу, но пошел в сторону, прямо противоположную той, что вела в зловещий переулок: его следов на месте ограбления быть не должно.
Сделав крюк, он остановился на углу какой-то улочки, достал фонарик и зажег его, чтобы выяснить, где он находится. Но тут же на свет фонарика, как бабочки на луч, сбежались какие-то жалкие существа, трясущиеся от страха, — две молодые женщины, мальчишка лет пятнадцати с порванными брюками и здоровый парень спортивного вида, у которого зуб форменным образом не попадал на зуб. Дитриху пришлось солгать, сказав, что он уже пришел домой и потому не может сопровождать перепуганных людей, и они разочарованно поплелись дальше, кроме здорового парня, который сказал: «Я останусь в вашем подъезде: я не могу, здесь на каждом шагу грабят».
С трудом отделавшись от него, Дитрих зашагал вперед, думая о том, как это страшно — одиночество. Именно о нем он думал, потому что не боялся ни темноты, ни мрачных переулков, ни грабителей, ни даже смерти, которая может явиться сейчас из-за любого угла. Он думал об одиночестве, которое преследовало его даже в самых освещенных залах дороновского особняка в те вечера, когда генерал давал обед многочисленным гостям.
Дитрих был до такой степени одинок, что не принадлежал даже себе, боясь сам с собой разговаривать, чтобы не сболтнуть лишнего. Он потерял все на свете, когда пришел работать к Дорону, хотя были у него и мать, и сестра, и какие-то друзья. Все это исчезло, все это пришлось забыть, стереть из памяти. Ему было, вероятно, немало лет, хотя он выглядел человеком без возраста. Худой, остроносый, весь состоящий словно из пружин, которые могли натягиваться в минуты опасности и сжиматься, когда он существовал рядом с Дороном, всегда покорный ему и беспощадный.
Сказать, что жизнь потеряла для него смысл, было нельзя, потому что, получая много денег, он зачем-то копил их, вероятно надеясь на какие-то изменения в своей судьбе. Но откуда они могли прийти, эти изменения, не знал сам Господь Бог.
Итак, он шел по ночному городу без всякого страха, заботясь о том, чтобы точно и быстро выполнить приказание Дорона. Он понимал, что случилось что-то сверхисключительное, если генерал в собственном доме не может говорить вслух, но не хотел и не умел связывать неприятности шефа с отключением электроэнергии во всем городе, с погруженными в темноту улицами с вспыхнувшими, как эпидемия, грабежами, с хаосом, который подкрадывался к его стране огромными шагами. У него была цель, четкая и ясная, и он шел к своей цели, как амок, не способный сбиться с пути, как бы и кто бы его ни сбивал.
… Гард спал без сновидений — вероятно, потому, что у него были крепкие нервы, хотя и очень нервная работа. Еще покойный учитель Гарда, небезызвестный Альфред-дав-Купер, говорил: «Сыщику по горло хватает реальных кошмаров, чтобы еще видеть их во сне!»
В прихожей маленькой квартирки Гарда, состоящей всего из трех комнат, стоял упакованный чемодан, который оставалось только взять в руки, чтобы выкинуть из головы всякие мысли о службе, заботах и кошмарах. Все, что делал Гард, он делал обстоятельно, и потому он предпочел заранее уложить чемодан, хотя утром у него было бы достаточно времени до самолета. Билет был в кармане, такси подали бы точно в указанное время, а спать позже семи утра Гард все равно не мог, даже если ложился глубокой ночью.
«Ах, черт возьми! — подумал он за минуту до того, как заснуть. — Черт возьми, дождался-таки первого дня отпуска!..» — и блаженство, разлившись по всему телу, окончательно освободило Гарда от служебных дум. Когда он погасил свет и закрыл глаза, ему тут же замерещилось море, и аккуратная вилла на самом берегу, и безмятежность, и счастье неведения, и желанность безделья.
Проснулся он от осторожного стука в дверь и тут же понял, что проснулся: во сне ему никто постучать не мог, так как Гард не знал, что такое сновидения. Он прислушался. Стояла мертвая тишина, и первой мыслью его было: «Неужели служба?» — хотя странно, что посыльный стучит в дверь, вместо того чтобы позвонить. Померещилось? Увы, всегда, когда мы только произносим это слово, все стуки немедленно повторяются, чтобы услышавший их мог сказать сам себе: «Нет, не померещилось».
«И вряд ли со службы», — еще подумал Гард, поскольку в полицейском управлении прекрасно знали его телефон.
Он дернул шнурок бра, но свет почему-то не зажегся. Тогда он встал, ощупью добрался до выключателя, но лампа под потолком все равно не зажглась. А стук уже стал более резким и настойчивым.
Тогда Гард достал из письменного стола браунинг, набросил на плечи халат, сунул оружие в карман и уже перед тем, как двинуться к двери, глянул на фосфоресцирующие стрелки часов. У Гарда давно выработалась привычка смотреть на часы всякий раз, когда он просыпался ночью: а вдруг потом для кого-нибудь это окажется важным, и когда тебя спросят, что было в три часа ночи, когда ты проснулся, и ты ответишь, что ничего не было, кроме тишины, кто-то сделает вывод, что убийство произошло не в это время, а раньше или позже, и это поможет уличить убийцу.
Итак, часы показывали начало четвертого. Гард подошел к дверям и повернул замок. Спрашивать «кто там?» было бессмысленно. Грабители обычно не стучат, а открывают дверь отмычкой. Убийцы стреляют в окна, а достать окно гардовской квартиры, находящееся на втором этаже, им ничего не стоило, если взобраться на любое из трех деревьев, растущих прямо перед домом. Полиция была Гарду не страшна, друзьям он был всегда рад, а просители так поздно не приходят по пустякам. Наконец, на случай ошибки в кармане халата лежал браунинг, пользоваться которым Гард умел.
Дверь открылась, в переднюю стремительно вошел человек, быстро произнес: «Закройте дверь, пожалуйста» — и щелкнул фонариком, направив его не на Гарда, а на свое лицо.
— Я Дитрих, секретарь Дорона. Простите за беспокойство, Гард. У меня поручение от генерала.
— К сожалению, — сказал Гард, — в квартире перегорели пробки…
— Вы ошибаетесь, — прервал его Дитрих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42