С другой стороны ему навстречу двигался Таратура. Когда они сошлись, к ним присоединился Честер и кое-кто из полицейских.
— "Мерседес", — сказал Гард.
Таратура утвердительно кивнул.
Две характерные темные полосы начинались на левой стороне дороги, потом поворачивали направо и упирались в обочину.
— Они перекрыли ему дорогу, — сказал Гард. — Старый прием.
— Ты видел «мерседес», который нас обогнал? — спросил Таратуру Честер.
— Откровенно говоря, меня интересовал в основном похититель. Но что-то было, это точно. Черная тень, проскользнувшая слева.
— Подфарники, конечно, были погашены? — спросил Гард.
Честер неуверенно пожал плечами:
— Похоже, что так. Если бы он не разбился насмерть, его, вероятно, прикончили бы. Но расчет у них был точный.
— Это очень опасно, — заметил Таратура. — Я бы не рискнул ставить свою машину поперек дороги. Могло произойти столкновение, при котором жизнью рисковали все.
— Я думал об этом, — подтвердил Гард.
— Не проще ли им было обстрелять его на ходу? — сказал Честер.
Гард впервые улыбнулся:
— Зря они с тобой не посоветовались, старина. Но мне кажется, они предпочли рискнуть и обойтись без выстрелов. Даже место на дороге выбрано удачно, как раз у бетонного столба. Авария и авария — не придерешься. Машину Кербера осмотрели внимательно?
— Да, инспектор, — отозвался кто-то из полицейских. — В ней ничего нет. Только в кармане обнаружили вот это.
В протянутую руку Гарда были положены два зеленых прямоугольника.
— Билеты на самолет? — сказал Гард. — Ну-ка, посветите фонариком. Да, два билета. В Канберру. Он собирался бежать. Самолет улетает сегодня утром, через два с половиной часа.
— Второй билет, вероятно, предназначался Луизе? — предположил Таратура.
— Все! — решительно произнес Гард. — Всем по машинам. Майкл, возьмите трех человек и гоните на аэродром. Луиза Муллен, двадцать восемь лет, блондинка, среднего роста. Вам ясно? Труп заберет к себе в машину Джеймс. Доктор может быть свободным. Билл Харри сядет за руль «бьюика». Честер и Таратура — со мной.
Минуты через полторы на шоссе уже было пусто, если не считать вдребезги разбитого «опеля».
Когда, даже не скрипнув тормозами, «гепард» остановился у подъезда шестиэтажного серого дома, в котором жила Луиза, было около четырех часов утра. Подъезд был заперт, и прошло немало времени, пока консьержка отозвалась наконец на яростные звонки Таратуры. Лифт не работал, и пришлось подниматься пешком до самого верха. Опередивший всех Таратура осторожно постучал в дверь.
Луиза открыла сразу, как будто она стояла за дверью и дожидалась стука. Увидев Гарда и его спутников, она непроизвольно сделала шаг назад, и по ее лицу разлилась мертвенная бледность. Вошедшие обратили внимание на то, что Луиза была одета и даже причесана: в эту ночь она, вероятно, еще не ложилась спать.
— Вы нас не ждали, — сказал Гард, — но мы не всегда приходим в гости по приглашению.
Луиза молча стояла посреди неприбранной комнаты, безвольно опустив руки.
Гард все еще тяжело дышал, отдуваясь после быстрого марша по лестнице. Несколько минут никто не проронил ни слова, и наконец Гард спросил то, что уже готово было сорваться с уст Таратуры:
— Луиза Муллен, ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос: вы только что приехали домой или как раз собирались уехать?
С трудом взяв себя в руки, Луиза сделала неуклюжую попытку улыбнуться.
— Простите, инспектор, но джентльмены не должны задавать…
— Я повторяю, — сухо прервал ее Гард, — вы приехали или собираетесь уезжать?
— Но по какому праву, — возразила Луиза, — вы врываетесь в мой дом и позволяете себе…
— Хорошо, — спокойно сказал Гард, — в таком случае вам придется поехать с нами.
12. Куда ведут дороги?
— Вы ждали Бэри, Луиза?
Луиза сидела в кресле. Честер — на подоконнике. Таратура стоял, прислонившись к стене, а Гард медленно ходил по своему кабинету. Это был первый вопрос, который он задал с того момента, как они приехали в управление.
Женщина вздрогнула. Ее глаза расширились от удивления.
— Вас удивляет, откуда мы знаем это имя? — сказал Гард. — Теперь мы знаем все, Луиза. Итак, вы ждали Бэри.
В последней реплике инспектора уже не было вопроса, она звучала утвердительно.
— Вам нет смысла отпираться, — продолжал Гард. — Расскажите, что было после того, как профессор Чвиз отпустил вас домой.
— Все, что я могла вам сказать, я сказала еще там, в лаборатории, — упрямо ответила женщина.
— Меня интересует, при каких обстоятельствах Бэри похитил папку с документами.
— Я сказала все. Остальное, если вам угодно, можете спросить у самого Бэри.
— К сожалению, Луиза, это невозможно.
— Как вас понять? — спросила женщина.
— Соберитесь с силами, — ответил Гард, — сейчас вы все поймете.
Честер слез с подоконника и подошел к Гарду.
— Дэвид, — сказал он тихо, — не слишком ли это жестоко?
— У нас нет другого выхода, — так же тихо сказал Гард.
Луиза уже не сидела в кресле, она стояла, испуганно глядя на Гарда и Честера. Левой рукой она сжимала горло, словно удерживая рыдания, готовые вот-вот вырваться наружу. Глаза ее помутнели от тяжкого предчувствия.
— Что случилось? — еле выдавила она из себя.
— Бэри нет в живых, Луиза, — жестко сказал Гард. — Этой ночью он…
— Ложь! — крикнула Луиза. — Ложь!
— Этой ночью он погиб в автомобильной катастрофе.
— Я вам не верю!
— Вы можете увидеть его. У нас это называется «опознать». Таратура, проводите ее в соседнюю комнату.
— Не надо, — сказала Луиза. — Я сама. Куда мне идти?
Гард показал на дверь, ведущую прямо из его кабинета. Как сомнамбула, Луиза двинулась вперед, не глядя себе под ноги. Все трое с напряженным ожиданием смотрели ей вслед. Через мгновение из соседней комнаты донесся исступленный крик.
— Таратура, — сказал Гард, — помогите ей.
— Она справится и без моей помощи.
Честер вскочил с подоконника и, бросив на ходу Таратуре: «Удивительно, как в тебе рядом с сентиментальностью может уживаться жестокость», — пошел к двери. Но не успел он дойти до нее, как на пороге появилась Луиза.
Она была бледна, но выглядела совершенно спокойной. Только плотно сжатые губы и голубая жилка, бившаяся на виске, дали возможность присутствующим догадаться, каких усилий ей это стоит. В глазах Гарда мелькнуло что-то похожее на уважение.
— Как… это… случилось? — произнесла она очень медленно, с какой-то жуткой расстановкой.
— Его убили, Луиза, — тихо сказал Гард. — Мы будем искать убийцу.
— Я знала, что так случится, — прошептала Луиза, опустив низко голову и ни к кому не обращаясь. — Я говорила ему… — Потом снова выпрямилась и в упор посмотрела на Гарда. — Что вы теперь от меня хотите?
— Ничего, — сказал он мягко. — Прошу вас, присядьте. Таратура, дайте воды… Я понимаю, Луиза, что вам сейчас нелегко. Терять близких всегда трудно, и горе остается горем, с кем бы оно ни случилось. Вы любили его?
— Да.
— Иначе вы не позволили бы ему на ваших глазах взять документы… По всей вероятности, после того как Чвиз отпустил вас, вы вернулись в лабораторию за какой-то забытой вещью, за пудреницей, например, или…
— За сумочкой, — тихо сказала Луиза.
— И увидели на столе записку профессора, — продолжал Гард. — Я бы на вашем месте тоже решил, что Чвиз покончил с собой, и, наверное, тоже бы испугался. А в это время зашел Кербер, ведь вы собирались куда-то с ним ехать, у вас были планы на вечер.
— Нет, я позвонила ему.
— И он пришел. Тотчас. Буквально через три-четыре минуты. Он прочитал записку и, как и вы, поверил в то, что Чвиз распрощался с жизнью. Тогда он подошел к сейфу и открыл его. Сделать это было несложно, так как ключ торчал в замке…
— Он лежал на записке, — сказала тихо Луиза.
— Хорошо, на записке, — мягко согласился Гард. — А когда папка с документами уже была у Кербера, вы неожиданно увидели Чвиза…
— Нет, — сказала Луиза. — Мы его не видели.
— Да, вы не знали, что он сидит в это время у Миллера, живой и здоровый, и ведет с ним беседу. Не знали? И что он вернется потом в лабораторию, чтобы передвинуть стрелки контрольных часов, тоже не знали. И вдруг увидели, как дверь открывается…
— Нет, — повторила Луиза. — Мы услышали скрип в соседней комнате. Просто скрип.
— Вы замерли, прислушиваясь, но все было спокойно? И только в понедельник утром, когда вы приехали в лабораторию, Кербер понял, что означал этот скрип?
— Да, — сказала Луиза. — Он понял, что Чвиз вернулся, чтобы передвинуть стрелки.
— И что он мог вас видеть?
— И что он мог нас видеть, — подтвердила Луиза.
— А в тот вечер, успокоившись, Кербер запер сейф, а потом взял что-то тяжелое и ударил по колпаку установки. Так?
— Я спросила его: «Отто, зачем ты это делаешь?» Он сказал: «Так надо, дорогая, я потом тебе все объясню».
— Ремонт занял бы не менее полугода, и этого времени достаточно, чтобы осуществить свои планы, — сказал Гард. — Он велел вам молчать о записке до понедельника?
— Он не велел, — сказала Луиза. — Он прижал папку к груди и сказал мне: «Лиза! (Он звал меня Лизой.) Лиза, в этой папке наше с тобой будущее!» И больше ничего не сказал, я поняла все сама.
— Ну а что было после понедельника, я уже знаю. Вы еще виделись с Кербером после того вечера?
— Да. Один раз. После того, как Чвиз прислал нам телеграмму. Мне и ему.
— Вы уверены, что это сделал профессор Чвиз?
— А как же, — сказала Луиза. — Еще раньше, как только Отто понял, что Чвиз жив и что он мог нас видеть, мы не исключали такой возможности.
— Но на всякий случай Кербер «вспомнил» о том, что институт был обесточен, и направил следствие по ложному пути, взвалив подозрения на Миллера. Это понятно, — сказал Гард. — Он хотел выиграть время. А что он сделал, получив телеграмму?
— Он вызвал меня на свидание, хотя мы договорились до отъезда не видеться. Мы встретились…
Луиза умолкла. Наступила долгая пауза.
… Если бы Луизу спросили, почему "она любит Отто Кербера, она вряд ли смогла бы ответить. Но она его любила! Она знала, что у него нет друзей, что сослуживцы сторонятся Отто, а некоторые откровенно его ненавидят. Но если они не умели понять, за что она любила этого человека, она искренне не понимала, за что они его ненавидели. Разве он эгоист? Разве Отто — холодный и расчетливый человек, как говорили о нем некоторые? Разве он думает только о себе? Кто, как не Луиза, мог лучше других судить обо всем этом? Вот уже два года, как они виделись почти ежедневно, и Луиза была уверена: ни до Кербера, ни после него у нее никогда не было и не будет такого внимательного, доброго и заботливого друга.
Чвиз и Миллер — Луиза это знала — считали Кербера никудышным физиком. А ведь он талантлив. Она понимала это лучше других. Он мог быть ничуть не хуже самого Чвиза. Но разве он виноват в том, что всю жизнь его преследовали сплошные несчастья и угнетающие неудачи, которые могли бы свалить с ног любого?
В детстве у него обнаружились незаурядные математические способности, ему прочили большое будущее, но когда он, блестяще окончив колледж, собрался было поступать на математический факультет, его призвали в армию и отправили в тропики. Три года он воевал с туземцами. Луизе страшно было подумать о том времени, когда ее Отто могли убить! Но нет, он был всего лишь ранен, но на самом исходе войны. И еще два года он провалялся в госпиталях, хотя его товарищи благополучно устраивали свою жизнь. Его еле выходили, потому что тогда с ним рядом не было Луизы…
Неважный физик? Но разве его вина в том, что самые лучшие годы ушли так бездарно? А потом — потом он почувствовал, что стал не тем, чем был раньше. Он прямо сказал об этом Луизе: «Луиза, я потерял свой мозг. Пропала ясность мысли, сообразительность, способность взглянуть на задачу с неожиданной стороны. Осталась разве что только память…»
Она знала, что Отто стал «человеком Дорона». Он признался ей даже в этом. Но Луиза готова была понять Кербера. У него не было иного выхода. Иначе ему никак не удавалось возвыситься над другими людьми, между тем он стремился получить от жизни то, что соответствовало его истинным способностям.
В тот последний раз, когда они встретились, Отто не был мрачным или грустным. Наоборот, он выглядел как человек, воспрявший от неприятностей. Телеграмма Чвиза? Ну и что — телеграмма?! Она лишь поможет ему ускорить события. Так он собирался некоторое время подождать, пока все утихнет, пока улягутся страсти, а потом спокойно уехать вместе с Луизой в такую даль, где никакой Дорон их не достанет. А тут придется действовать решительней. Он не трус, он пойдет на свидание к Чвизу, и если старик заупрямится… Нет-нет, Луизе не надо волноваться, пусть ее не беспокоит, что он предпримет тогда.
Но если его план почему-то сорвется, она должна быть готова. Он заедет за ней ночью, они очень скоро будут в безопасном месте…
— Отто, но что мы будем делать с этими чертежами? — спросила Луиза. — Брось их, мы обойдемся и так.
— Установка Чвиза, дорогая моя, — серьезно ответил Кербер, — важнее сейчас, чем атомная бомба.
В его голосе ей почудились незнакомые нотки.
— Но к чему тебе атомная бомба, милый? — спросила Луиза, как мудрые родители спрашивают своих капризных детишек, требующих слишком дорогую игрушку.
Они сидели в его «опеле», был вечер, машина стояла на обочине загородного шоссе. Кербер внимательно посмотрел на Луизу и совершенно серьезно сказал:
— Атомная бомба мне действительно не нужна. Я говорил тебе однажды: после того как Миллер создал свою установку, тормозящую взрыв атомной бомбы, это оружие стало не более опасным, чем лук и стрелы. Теперь все снова будет зависеть от людей — ты понимаешь? — от людей! Я смогу производить солдат. Сколько угодно солдат. Сильных, не знающих колебаний, готовых на все… Сверхлюдей.
— Что нам с тобой до этого! — воскликнула тогда Луиза. — Пусть заботится об этом Дорон.
— Дорон? — сказал Кербер. — Этот слюнтяй? Человек, который способен только комбинировать, согласовывать и считаться с общественным мнением? Нет, действовать нужно решительно и твердо!
— Ты шутишь, милый?
Кербер тогда странно посмотрел на Луизу и отвел глаза в сторону.
— Да, я, разумеется, шучу.
И они вернулись в город…
— Он был моим последним и единственным шансом в жизни, — тихо сказала Луиза Гарду.
В кабинете наступила тишина. Никто не двинулся с места. Гард закурил:
— Луиза, где папка с документами?
— Он всегда держал ее при себе. Скажите, — спросила вдруг Луиза, — его убил Чвиз? Во время свидания? Я хочу это знать.
— Нет, — ответил за Гарда Таратура. — Чвиз не был на свидании.
— Но вы нашли Чвиза?
— Вам надо отдохнуть, Луиза, — сказал Гард. — Вас проводят сейчас…
Ни с кем не прощаясь, Луиза медленно вышла из комнаты. Как только за нею и Таратурой закрылась дверь, Фред Честер наклонился к Гарду:
— Невероятная история! Ты понял, Дэвид, что никто из них, за исключением, пожалуй, Чвиза, не действовал предумышленно? Ведь ничего бы не случилось, если бы старик не вздумал «исчезнуть». Но стоило ему сделать свой первый шаг к исчезновению, как все вокруг оказались удивительно подготовленными к этому шагу! У меня такое впечатление, что они даже не выбирают дорог, по которым идут. Стоят на перекрестке и ожидают, какая дорога освободится, и стоит ей стать свободной, как они бросаются вперед, забыв обо всем на свете, кроме самих себя!
Не исчезни старик — произошло бы что-нибудь другое, но обязательно произошло бы! Страшный мир, в котором люди живут, держа руки на спусковых крючках пистолетов… Но, Дэвид, как в старой сказке: направо пойдешь — голову потеряешь, налево пойдешь — жизнь отдашь…
— Ты процитировал, старина, кусок из своей новой газетной статьи, — перебил Гард. — Только не вздумай ее публиковать. Тогда в конце твоей дороги тоже не будет рая.
В комнату вошел Таратура.
— Однако, — сказал Гард, — кто же все-таки убил Кербера?
— И у кого теперь папка с документами? — вставил Таратура.
— Надо искать среди тех, кто знал о мнимом свидании с Чвизом, — сказал Честер.
— Логично, старина, — подтвердил Гард. — Я вообще думаю, не пора ли тебе бросить журналистское перо и целиком перейти на службу в наше управление.
— Скорее ты станешь журналистом, — заявил Честер.
— Итак, о телеграмме знаешь ты, — Гард показал пальцем на Честера, — ты, — он ткнул рукой в Таратуру, — Луиза, затем я, — он приставил указательный палец к собственной груди, словно ствол пистолета, — и еще…
— Профессор Миллер? — чуть слышно сказал Таратура.
13. Миллер, опять этот Миллер!
Дорон умел молчать так, что людей, от него зависимых, прошибал пот. Редко кто мог спокойно выдержать его давящий, холодный взгляд.
Генерал слушал инспектора полиции молча.
Гард формально не подчинялся Дорону, и был он достаточно опытен, чтобы подавить волнение. Все же у него мелькнула тоскливая мыслишка, что именно так, в такие часы, люди и укорачивают себе жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— "Мерседес", — сказал Гард.
Таратура утвердительно кивнул.
Две характерные темные полосы начинались на левой стороне дороги, потом поворачивали направо и упирались в обочину.
— Они перекрыли ему дорогу, — сказал Гард. — Старый прием.
— Ты видел «мерседес», который нас обогнал? — спросил Таратуру Честер.
— Откровенно говоря, меня интересовал в основном похититель. Но что-то было, это точно. Черная тень, проскользнувшая слева.
— Подфарники, конечно, были погашены? — спросил Гард.
Честер неуверенно пожал плечами:
— Похоже, что так. Если бы он не разбился насмерть, его, вероятно, прикончили бы. Но расчет у них был точный.
— Это очень опасно, — заметил Таратура. — Я бы не рискнул ставить свою машину поперек дороги. Могло произойти столкновение, при котором жизнью рисковали все.
— Я думал об этом, — подтвердил Гард.
— Не проще ли им было обстрелять его на ходу? — сказал Честер.
Гард впервые улыбнулся:
— Зря они с тобой не посоветовались, старина. Но мне кажется, они предпочли рискнуть и обойтись без выстрелов. Даже место на дороге выбрано удачно, как раз у бетонного столба. Авария и авария — не придерешься. Машину Кербера осмотрели внимательно?
— Да, инспектор, — отозвался кто-то из полицейских. — В ней ничего нет. Только в кармане обнаружили вот это.
В протянутую руку Гарда были положены два зеленых прямоугольника.
— Билеты на самолет? — сказал Гард. — Ну-ка, посветите фонариком. Да, два билета. В Канберру. Он собирался бежать. Самолет улетает сегодня утром, через два с половиной часа.
— Второй билет, вероятно, предназначался Луизе? — предположил Таратура.
— Все! — решительно произнес Гард. — Всем по машинам. Майкл, возьмите трех человек и гоните на аэродром. Луиза Муллен, двадцать восемь лет, блондинка, среднего роста. Вам ясно? Труп заберет к себе в машину Джеймс. Доктор может быть свободным. Билл Харри сядет за руль «бьюика». Честер и Таратура — со мной.
Минуты через полторы на шоссе уже было пусто, если не считать вдребезги разбитого «опеля».
Когда, даже не скрипнув тормозами, «гепард» остановился у подъезда шестиэтажного серого дома, в котором жила Луиза, было около четырех часов утра. Подъезд был заперт, и прошло немало времени, пока консьержка отозвалась наконец на яростные звонки Таратуры. Лифт не работал, и пришлось подниматься пешком до самого верха. Опередивший всех Таратура осторожно постучал в дверь.
Луиза открыла сразу, как будто она стояла за дверью и дожидалась стука. Увидев Гарда и его спутников, она непроизвольно сделала шаг назад, и по ее лицу разлилась мертвенная бледность. Вошедшие обратили внимание на то, что Луиза была одета и даже причесана: в эту ночь она, вероятно, еще не ложилась спать.
— Вы нас не ждали, — сказал Гард, — но мы не всегда приходим в гости по приглашению.
Луиза молча стояла посреди неприбранной комнаты, безвольно опустив руки.
Гард все еще тяжело дышал, отдуваясь после быстрого марша по лестнице. Несколько минут никто не проронил ни слова, и наконец Гард спросил то, что уже готово было сорваться с уст Таратуры:
— Луиза Муллен, ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос: вы только что приехали домой или как раз собирались уехать?
С трудом взяв себя в руки, Луиза сделала неуклюжую попытку улыбнуться.
— Простите, инспектор, но джентльмены не должны задавать…
— Я повторяю, — сухо прервал ее Гард, — вы приехали или собираетесь уезжать?
— Но по какому праву, — возразила Луиза, — вы врываетесь в мой дом и позволяете себе…
— Хорошо, — спокойно сказал Гард, — в таком случае вам придется поехать с нами.
12. Куда ведут дороги?
— Вы ждали Бэри, Луиза?
Луиза сидела в кресле. Честер — на подоконнике. Таратура стоял, прислонившись к стене, а Гард медленно ходил по своему кабинету. Это был первый вопрос, который он задал с того момента, как они приехали в управление.
Женщина вздрогнула. Ее глаза расширились от удивления.
— Вас удивляет, откуда мы знаем это имя? — сказал Гард. — Теперь мы знаем все, Луиза. Итак, вы ждали Бэри.
В последней реплике инспектора уже не было вопроса, она звучала утвердительно.
— Вам нет смысла отпираться, — продолжал Гард. — Расскажите, что было после того, как профессор Чвиз отпустил вас домой.
— Все, что я могла вам сказать, я сказала еще там, в лаборатории, — упрямо ответила женщина.
— Меня интересует, при каких обстоятельствах Бэри похитил папку с документами.
— Я сказала все. Остальное, если вам угодно, можете спросить у самого Бэри.
— К сожалению, Луиза, это невозможно.
— Как вас понять? — спросила женщина.
— Соберитесь с силами, — ответил Гард, — сейчас вы все поймете.
Честер слез с подоконника и подошел к Гарду.
— Дэвид, — сказал он тихо, — не слишком ли это жестоко?
— У нас нет другого выхода, — так же тихо сказал Гард.
Луиза уже не сидела в кресле, она стояла, испуганно глядя на Гарда и Честера. Левой рукой она сжимала горло, словно удерживая рыдания, готовые вот-вот вырваться наружу. Глаза ее помутнели от тяжкого предчувствия.
— Что случилось? — еле выдавила она из себя.
— Бэри нет в живых, Луиза, — жестко сказал Гард. — Этой ночью он…
— Ложь! — крикнула Луиза. — Ложь!
— Этой ночью он погиб в автомобильной катастрофе.
— Я вам не верю!
— Вы можете увидеть его. У нас это называется «опознать». Таратура, проводите ее в соседнюю комнату.
— Не надо, — сказала Луиза. — Я сама. Куда мне идти?
Гард показал на дверь, ведущую прямо из его кабинета. Как сомнамбула, Луиза двинулась вперед, не глядя себе под ноги. Все трое с напряженным ожиданием смотрели ей вслед. Через мгновение из соседней комнаты донесся исступленный крик.
— Таратура, — сказал Гард, — помогите ей.
— Она справится и без моей помощи.
Честер вскочил с подоконника и, бросив на ходу Таратуре: «Удивительно, как в тебе рядом с сентиментальностью может уживаться жестокость», — пошел к двери. Но не успел он дойти до нее, как на пороге появилась Луиза.
Она была бледна, но выглядела совершенно спокойной. Только плотно сжатые губы и голубая жилка, бившаяся на виске, дали возможность присутствующим догадаться, каких усилий ей это стоит. В глазах Гарда мелькнуло что-то похожее на уважение.
— Как… это… случилось? — произнесла она очень медленно, с какой-то жуткой расстановкой.
— Его убили, Луиза, — тихо сказал Гард. — Мы будем искать убийцу.
— Я знала, что так случится, — прошептала Луиза, опустив низко голову и ни к кому не обращаясь. — Я говорила ему… — Потом снова выпрямилась и в упор посмотрела на Гарда. — Что вы теперь от меня хотите?
— Ничего, — сказал он мягко. — Прошу вас, присядьте. Таратура, дайте воды… Я понимаю, Луиза, что вам сейчас нелегко. Терять близких всегда трудно, и горе остается горем, с кем бы оно ни случилось. Вы любили его?
— Да.
— Иначе вы не позволили бы ему на ваших глазах взять документы… По всей вероятности, после того как Чвиз отпустил вас, вы вернулись в лабораторию за какой-то забытой вещью, за пудреницей, например, или…
— За сумочкой, — тихо сказала Луиза.
— И увидели на столе записку профессора, — продолжал Гард. — Я бы на вашем месте тоже решил, что Чвиз покончил с собой, и, наверное, тоже бы испугался. А в это время зашел Кербер, ведь вы собирались куда-то с ним ехать, у вас были планы на вечер.
— Нет, я позвонила ему.
— И он пришел. Тотчас. Буквально через три-четыре минуты. Он прочитал записку и, как и вы, поверил в то, что Чвиз распрощался с жизнью. Тогда он подошел к сейфу и открыл его. Сделать это было несложно, так как ключ торчал в замке…
— Он лежал на записке, — сказала тихо Луиза.
— Хорошо, на записке, — мягко согласился Гард. — А когда папка с документами уже была у Кербера, вы неожиданно увидели Чвиза…
— Нет, — сказала Луиза. — Мы его не видели.
— Да, вы не знали, что он сидит в это время у Миллера, живой и здоровый, и ведет с ним беседу. Не знали? И что он вернется потом в лабораторию, чтобы передвинуть стрелки контрольных часов, тоже не знали. И вдруг увидели, как дверь открывается…
— Нет, — повторила Луиза. — Мы услышали скрип в соседней комнате. Просто скрип.
— Вы замерли, прислушиваясь, но все было спокойно? И только в понедельник утром, когда вы приехали в лабораторию, Кербер понял, что означал этот скрип?
— Да, — сказала Луиза. — Он понял, что Чвиз вернулся, чтобы передвинуть стрелки.
— И что он мог вас видеть?
— И что он мог нас видеть, — подтвердила Луиза.
— А в тот вечер, успокоившись, Кербер запер сейф, а потом взял что-то тяжелое и ударил по колпаку установки. Так?
— Я спросила его: «Отто, зачем ты это делаешь?» Он сказал: «Так надо, дорогая, я потом тебе все объясню».
— Ремонт занял бы не менее полугода, и этого времени достаточно, чтобы осуществить свои планы, — сказал Гард. — Он велел вам молчать о записке до понедельника?
— Он не велел, — сказала Луиза. — Он прижал папку к груди и сказал мне: «Лиза! (Он звал меня Лизой.) Лиза, в этой папке наше с тобой будущее!» И больше ничего не сказал, я поняла все сама.
— Ну а что было после понедельника, я уже знаю. Вы еще виделись с Кербером после того вечера?
— Да. Один раз. После того, как Чвиз прислал нам телеграмму. Мне и ему.
— Вы уверены, что это сделал профессор Чвиз?
— А как же, — сказала Луиза. — Еще раньше, как только Отто понял, что Чвиз жив и что он мог нас видеть, мы не исключали такой возможности.
— Но на всякий случай Кербер «вспомнил» о том, что институт был обесточен, и направил следствие по ложному пути, взвалив подозрения на Миллера. Это понятно, — сказал Гард. — Он хотел выиграть время. А что он сделал, получив телеграмму?
— Он вызвал меня на свидание, хотя мы договорились до отъезда не видеться. Мы встретились…
Луиза умолкла. Наступила долгая пауза.
… Если бы Луизу спросили, почему "она любит Отто Кербера, она вряд ли смогла бы ответить. Но она его любила! Она знала, что у него нет друзей, что сослуживцы сторонятся Отто, а некоторые откровенно его ненавидят. Но если они не умели понять, за что она любила этого человека, она искренне не понимала, за что они его ненавидели. Разве он эгоист? Разве Отто — холодный и расчетливый человек, как говорили о нем некоторые? Разве он думает только о себе? Кто, как не Луиза, мог лучше других судить обо всем этом? Вот уже два года, как они виделись почти ежедневно, и Луиза была уверена: ни до Кербера, ни после него у нее никогда не было и не будет такого внимательного, доброго и заботливого друга.
Чвиз и Миллер — Луиза это знала — считали Кербера никудышным физиком. А ведь он талантлив. Она понимала это лучше других. Он мог быть ничуть не хуже самого Чвиза. Но разве он виноват в том, что всю жизнь его преследовали сплошные несчастья и угнетающие неудачи, которые могли бы свалить с ног любого?
В детстве у него обнаружились незаурядные математические способности, ему прочили большое будущее, но когда он, блестяще окончив колледж, собрался было поступать на математический факультет, его призвали в армию и отправили в тропики. Три года он воевал с туземцами. Луизе страшно было подумать о том времени, когда ее Отто могли убить! Но нет, он был всего лишь ранен, но на самом исходе войны. И еще два года он провалялся в госпиталях, хотя его товарищи благополучно устраивали свою жизнь. Его еле выходили, потому что тогда с ним рядом не было Луизы…
Неважный физик? Но разве его вина в том, что самые лучшие годы ушли так бездарно? А потом — потом он почувствовал, что стал не тем, чем был раньше. Он прямо сказал об этом Луизе: «Луиза, я потерял свой мозг. Пропала ясность мысли, сообразительность, способность взглянуть на задачу с неожиданной стороны. Осталась разве что только память…»
Она знала, что Отто стал «человеком Дорона». Он признался ей даже в этом. Но Луиза готова была понять Кербера. У него не было иного выхода. Иначе ему никак не удавалось возвыситься над другими людьми, между тем он стремился получить от жизни то, что соответствовало его истинным способностям.
В тот последний раз, когда они встретились, Отто не был мрачным или грустным. Наоборот, он выглядел как человек, воспрявший от неприятностей. Телеграмма Чвиза? Ну и что — телеграмма?! Она лишь поможет ему ускорить события. Так он собирался некоторое время подождать, пока все утихнет, пока улягутся страсти, а потом спокойно уехать вместе с Луизой в такую даль, где никакой Дорон их не достанет. А тут придется действовать решительней. Он не трус, он пойдет на свидание к Чвизу, и если старик заупрямится… Нет-нет, Луизе не надо волноваться, пусть ее не беспокоит, что он предпримет тогда.
Но если его план почему-то сорвется, она должна быть готова. Он заедет за ней ночью, они очень скоро будут в безопасном месте…
— Отто, но что мы будем делать с этими чертежами? — спросила Луиза. — Брось их, мы обойдемся и так.
— Установка Чвиза, дорогая моя, — серьезно ответил Кербер, — важнее сейчас, чем атомная бомба.
В его голосе ей почудились незнакомые нотки.
— Но к чему тебе атомная бомба, милый? — спросила Луиза, как мудрые родители спрашивают своих капризных детишек, требующих слишком дорогую игрушку.
Они сидели в его «опеле», был вечер, машина стояла на обочине загородного шоссе. Кербер внимательно посмотрел на Луизу и совершенно серьезно сказал:
— Атомная бомба мне действительно не нужна. Я говорил тебе однажды: после того как Миллер создал свою установку, тормозящую взрыв атомной бомбы, это оружие стало не более опасным, чем лук и стрелы. Теперь все снова будет зависеть от людей — ты понимаешь? — от людей! Я смогу производить солдат. Сколько угодно солдат. Сильных, не знающих колебаний, готовых на все… Сверхлюдей.
— Что нам с тобой до этого! — воскликнула тогда Луиза. — Пусть заботится об этом Дорон.
— Дорон? — сказал Кербер. — Этот слюнтяй? Человек, который способен только комбинировать, согласовывать и считаться с общественным мнением? Нет, действовать нужно решительно и твердо!
— Ты шутишь, милый?
Кербер тогда странно посмотрел на Луизу и отвел глаза в сторону.
— Да, я, разумеется, шучу.
И они вернулись в город…
— Он был моим последним и единственным шансом в жизни, — тихо сказала Луиза Гарду.
В кабинете наступила тишина. Никто не двинулся с места. Гард закурил:
— Луиза, где папка с документами?
— Он всегда держал ее при себе. Скажите, — спросила вдруг Луиза, — его убил Чвиз? Во время свидания? Я хочу это знать.
— Нет, — ответил за Гарда Таратура. — Чвиз не был на свидании.
— Но вы нашли Чвиза?
— Вам надо отдохнуть, Луиза, — сказал Гард. — Вас проводят сейчас…
Ни с кем не прощаясь, Луиза медленно вышла из комнаты. Как только за нею и Таратурой закрылась дверь, Фред Честер наклонился к Гарду:
— Невероятная история! Ты понял, Дэвид, что никто из них, за исключением, пожалуй, Чвиза, не действовал предумышленно? Ведь ничего бы не случилось, если бы старик не вздумал «исчезнуть». Но стоило ему сделать свой первый шаг к исчезновению, как все вокруг оказались удивительно подготовленными к этому шагу! У меня такое впечатление, что они даже не выбирают дорог, по которым идут. Стоят на перекрестке и ожидают, какая дорога освободится, и стоит ей стать свободной, как они бросаются вперед, забыв обо всем на свете, кроме самих себя!
Не исчезни старик — произошло бы что-нибудь другое, но обязательно произошло бы! Страшный мир, в котором люди живут, держа руки на спусковых крючках пистолетов… Но, Дэвид, как в старой сказке: направо пойдешь — голову потеряешь, налево пойдешь — жизнь отдашь…
— Ты процитировал, старина, кусок из своей новой газетной статьи, — перебил Гард. — Только не вздумай ее публиковать. Тогда в конце твоей дороги тоже не будет рая.
В комнату вошел Таратура.
— Однако, — сказал Гард, — кто же все-таки убил Кербера?
— И у кого теперь папка с документами? — вставил Таратура.
— Надо искать среди тех, кто знал о мнимом свидании с Чвизом, — сказал Честер.
— Логично, старина, — подтвердил Гард. — Я вообще думаю, не пора ли тебе бросить журналистское перо и целиком перейти на службу в наше управление.
— Скорее ты станешь журналистом, — заявил Честер.
— Итак, о телеграмме знаешь ты, — Гард показал пальцем на Честера, — ты, — он ткнул рукой в Таратуру, — Луиза, затем я, — он приставил указательный палец к собственной груди, словно ствол пистолета, — и еще…
— Профессор Миллер? — чуть слышно сказал Таратура.
13. Миллер, опять этот Миллер!
Дорон умел молчать так, что людей, от него зависимых, прошибал пот. Редко кто мог спокойно выдержать его давящий, холодный взгляд.
Генерал слушал инспектора полиции молча.
Гард формально не подчинялся Дорону, и был он достаточно опытен, чтобы подавить волнение. Все же у него мелькнула тоскливая мыслишка, что именно так, в такие часы, люди и укорачивают себе жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42