Ручьи обмелели, маленькие озерца превратились в болотца, зелень начала вянуть, листья деревьев сворачивались в желтые жухлые трубочки, кора трескалась, травы сохли на корню. Отощавший скот перегоняли из долины в долину, но что было делать с засеянными и жаждущими влаги полями? Женщины не покладая рук таскали воду на огороды, да много ли ее в меха наберешь? Много ли до места дотащишь, а земля, как пересохшая лепешка, вбирает все без остатка, миг – и не видать уже, где было полито, а где нет.Нужен был дождь. Настоящий – с громом, с молнией, чтобы сутками с неба вода лилась, чтобы земля ею до корней гор пропиталась. Но не было на небе ни облачка. Попрятались ворожеи новоявленные, расползлись по укромным уголкам, устав творить бесполезные свои действа, и даже Цемба нос из пещеры не высовывала, ссылаясь то на немощь старческую, то на гнев Наама, пока не заставил ее выведенный из себя Гани признаться, что куда там дождь или ветер, даже облачка куцего вымолить у Всевидящего и Всемогущего она не в состоянии. Не умела, не умеет и, хоть бы и оторвал ей вождь старую глупую голову, уметь не будет. Ничего иного Гани и не ожидал, но всех зарящихся на звание колдуна терпеливо обошел одного за другим – вдруг и правда схоронилась в чьей-то умной голове крупица былого умения. Тщетными были его надежды. Даром сопровождавший Гани Бубергай, которого готовил вождь себе на смену, обломал о спины самых упрямых и недалеких, твердивших в ответ на все вопросы что-то невразумительное о гневе Наама, пяток суковатых палок – ничем не могли они помочь племени.Тогда-то и решил Гани сходить в святилище Наама, прихватив с собой Узитави. Толку из этого не будет никакого – девчонка, в отличие от прикидывавшихся колдунами умников, не раз говорила ему, что из нее Супруга Наама такая же, как из Тага упряжной буйвол, но почему бы не попробовать, хуже все равно не станет? По крайней мере появится у него повод навестить могилу Мдото и хоть какое-то время не слышать нытья женщин, не видеть хмурые лица своих и пришлых мужчин, уверенных почему-то, что захоти вождь – и тучи на небо набегут, и дождь прольется, и поля сами собой зазеленеют, и колосья наливаться начнут. Тьфу, чтоб глаза на них не смотрели!Гани поправил ремни, удерживавшие за спиной корзину с жертвенным поросенком и, покряхтывая, продолжал взбираться в гору вслед за Узитави. Девчонка, держась за хвост Тага, карабкалась вверх с изумительной быстротой, и вождю с трудом удавалось поспевать за ней. Он уже ни единожды пожалел о том, что согласился добираться до святилища Наама новой, по словам девушки, более короткой дорогой, и охотно сделал бы привал, но негоже мужчине признаваться в своей слабости.– Молодец, Таг, отдыхай. Вот мы и миновали самое трудное. – Узитави остановилась на краю утеса, поджидая замешкавшегося вождя. – Смотри, какой отсюда роскошный вид открывается.Она протянула руку на юго-восток, где простирались равнины, которые, казалось, не затронула великая сушь. Гани мельком взглянул на рощи, расползшиеся по пологим, словно укрытым желтовато-зеленым ковром холмам, и отвернулся. С недавних пор все это принадлежит пепонго, и у него не было ни малейшего желания любоваться чужим богатством. Воспоминания о том, что всем этим некогда владело его племя, нундожу и рахисы, были слишком свежи.Почувствовав настроение вождя, Узитави отошла от края обрыва и, скользнув в затененную расщелину, принялась развязывать снятый со спины молочно-белого быка мех с водой.– Если ты позволишь, мы устроим здесь привал. Дальше придется идти по самому солнцепеку, пока не доберемся до Матери мибу. По скалам путь несравнимо короче, хоти затененное местечко отыскать почти невозможно. – Девушка подала вождю легкую чашу, сделанную из половинки маленькой тыквы.– Вот уж не думал, что вы с Тагом затащите меня на такую высоту. Чем тебе нижняя дорога плоха? Здесь ни зверья не видать, ни травы, ни воды…– Разве по пути в святилище можно охотиться? Воды тут и в самом деле нет, а травы… Таг себе какие-нибудь колючки везде отыщет… – сказала девушка, глядя отрешенным взором в безбрежное и бесцветное, словно выгоревшее под палящими солнечными лучами, небо.Узитави знала: вождь догадывается о том, что время от времени она посещает святилище Наама Наверно, он даже догадывается, для чего она туда приходит, и, в общем-то, прав – нижний путь удобнее. Тем более что времена, когда она боялась, что ее увидят около святилища, давно миновали. Она – Супруга Наама, и, если он не хочет прийти к ней, почему бы ей не прийти к нему самой? Теперь ей приходилось стыдиться уже не того, что она ходит в Обитель бога, а того, что тот упорно не желает ее замечать. Не хочет принимать ее ласки, не хочет вкусить прелести ее тела, которое она натирает ради него душистым маслом и возбуждающими мужчин корешками. Наверно, все дело в том, что она не умеет позвать Всевидящего и Всемогущего так, чтобы он не просто увидел ее, но и возжелал. В племени нет колдунов, которые научили бы ее этому, а сама она не знает, как привлечь к себе внимание Божественного Дракона. Она уже говорила со всеми женщинами поселка, и каждая, понимая, что девушка задает вопросы не из праздного любопытства, рассказывала ей под строжайшим секретом, как она завлекает мужчину в постель, как ублажает его, как заставляет желать себя…Узитави испробовала все способы призвать Наама, и сделала это не только потому, что хотела исполнить свой долг перед племенем, но и потому, что тело ее жаждало ласки, томилось и ждало мужских прикосновений, как ждут дождя пересохшие поля, луга и леса… Сколько раз она, приготовившись к встрече с Наамом, лежала, разметавшись в своей пещере и в святилище Божественного Дракона? Сколько всевозможных поз принимала, чтобы заманить Бога, привлечь к своему пылающему лону, к налившимися соками жизни грудям? Но он не шел, несмотря на все ласки, которыми она осыпала стоящего в святилище каменного истукана, не шел, несмотря на то что она натирала фаллос изваяния самыми сильнодействующими мазями и исполняла перед ним танец Жаждущей плоти. Она ласкала себя перед его единственным оком – Глазом Дракона, но Нааму не было дела до стонущей от желания, истекающей похотливым соком, как буйволица во время гона, Супруги. Его сверкающий глаз – легендарный хуб кубава – оставался безжизненным и холодным. Почему? Зачем он оставил ее жить, взяв в свой мир двух других Невест? Если он не желал ее в Супруги, то должен был убить, это было бы милосерднее, чем обрекать на бессрочное ожидание! Впрочем, кто сказал, что Наам милосерден?..Сверстницы Узитави успели выйти замуж и родить хорошеньких ребятишек. Она видела, как сияли их глаза после ночей любви, слышала их радостные, счастливые стоны, не дававшие ей порой спать, сводившие с ума, заставлявшие грызть циновки и шкуры, не способные заменить тех самых прикосновений и проникновений, о которых она так исступленно молила Наама. Она видела, как меняются формы девичьих тел, как новым смыслом наполняется жизнь вчерашних девчонок, и начинала ненавидеть своего невидимого, безмолвного и неощутимого супруга. Ненавидеть за его неумолимость, за глухоту, за ревность, из-за которой она не могла отдаться ни одному мужчине. Цемба как-то прозрачно намекала, что прежде дух Всевидящего и Всемогущего вселялся в кого-нибудь из колдунов, и тогда тот жил с Супругой Наама столько, сколько это было угодно Божественному Дракону. Но колдунов не осталось в племени мибу, а все эти знахари и предсказатели шарахались от нее так же, как и обычные мужчины. Однажды, бродя с Тагом по равнинным землям, она встретила отряд пепонго, но и те разбежались при виде ее татуировки, как будто даже прикосновение к ней сулило мучительную смерть. Наверно, так оно и было. Но за что? За что обрек ее на такое существование Наам?..Впрочем, спрашивать было бесполезно. Всевидящий и Всемогущий был молчуном или просто не желал объяснять своих деяний даже собственной Супруге. А вопросов к нему накопилось много. За что послана на Северные горы сушь? За что наслал он пепонго на их земли? Почему позволил кровожадным карликам убить двух ее братьев, отца, мать и множество других мибу, нундожу и рахисов?.. Ответа не было. Его не мог дать никто, включая вождя, мелкими глотками прихлебывавшего теплую, чуть подсоленную, чтобы уберечь от закисания, воду.– Гани, расскажи мне о рисунках в пещере Невест, – попросила Узитави тихо и, не глядя на вождя, добавила: – Ты когда-то говорил, что там изображена страна, лежащая на севере, неподалеку от морского побережья. Ты говорил, что люди там поклонялись другим богам. Наверно, это были милостивые боги: люди, нарисованные на стенах и потолке пещеры, производят впечатление счастливых и довольных жизнью.Гани качнул головой и устремил на девушку холодный изучающий взгляд, которого все в племени панически боялись. Не потому, что вождь был жесток, вовсе нет, порой он бывал даже чересчур мягок. Но все знали: если Гани смотрит вот так – устремив взор в самое нутро человека, – значит, прочитал его мысли, и одобрения они не заслуживают, о чем вождь и не преминет во всеуслышание заявить.– Страна эта, говорят, исчезла с лица земли, и произойти это могло лишь по воле Наама. Может, и поклонялись тамошние жители милосердным богам, но те их не защитили, от погибели не уберегли. Да и не к лицу тебе, Супруге Наама, про других богов спрашивать и думать.Девушка кивнула. Все это она уже слышала, но ведь и Наам не защитил мибу ни от пепонго, ни от великой суши. Он не пришел на ее многократно повторенный зов, и если уж не снисходит до своей Супруги, то чего хорошего могут ожидать от него все остальные?– Ты говорил, что когда-то хотел сходить и посмотреть на руины, оставшиеся от исчезнувшей страны, увидеть долину Каменных Богов.– Да, мне казалось, что рисунки Расписной пещеры манят меня на север. Но я так и не собрался в путь. Сначала попал в плен к пепонго, а потом мне доверен был головной убор вождя.– Наверно, тебе не так уж нужно было идти на север. Все считают, что ты хороший вождь. А я плохая Супруга Нааму. Но рисунки зовут меня точно так же, как звали тебя. И потому я не намерена идти с тобой в святилище. Мы с Тагом проводим тебя до Ущелья гудящего ветра и пойдем дальше. – Узитави выжидающе посмотрела на вождя и на всякий случай добавила: – Я чувствую зов Наама. С тех пор как я провела несколько дней и ночей в Невестиной пещере, меня преследует желание воочию увидеть места, изображенные на ее стенах. Пришло время отправиться в путь.– Пришло время… – эхом отозвался Гани. – Ну что ж, ты Супруга Всевидящего и Всемогущего, и лишь он может указывать тебе, чего ты должна и чего не должна делать.Гани не верил в зов Наама. Однако он видел мечущихся в лихорадке Невест и полагал, что изображенные на стенах пещеры картины должны были прочно войти в их сознание, переплестись с реальностью и оставить неизгладимое впечатление. Года два назад Узитави уже заговаривала с ним о походе в долину Каменных Богов, и слова ее подтвердили его предположение. В тот раз он не отпустил ее, но сейчас она его вряд ли послушает.Вождь окинул взглядом сильную, ладную фигуру семнадцатилетней девушки, которую не портили даже три старых шрама на правой груди – памятка, оставленная ей серебристой пантерой, схватиться с которой отважится не всякий воин. Да, она может постоять за себя, а пользы от нее племени, прямо скажем, не больно-то много. Разумеется, она в этом не виновата, но, быть может, поход на север и в самом деле даст добрые плоды? Во всяком случае, вернувшись, она сможет рассказать им о новых землях, а любое знание чего-то да стоит…– Пора двигаться дальше. Зови Тага, и так уж мы тут засиделись. – Вождь поднялся на ноги, взвалил на спину корзину с жертвенным поросенком, которого должен был, собираясь обратиться к Нааму, тащить в святилище самолично и, выступив из тени, прищурился от жгучих лучей беспощадного солнца, разошедшегося явно не по сезону. 14 "Морская дева", преодолев две трети расстояния до Мономатаны, стремительно приближалась к цели путешествия, чего нельзя было сказать о Вивилане. Она видела Хриса каждый день, они обедали за одним столом, но дальше этого дело не шло. Странник старательно избегал оставаться наедине с девушкой, и холодновато-уважительное отношение к ней, хотя и свидетельствовало о том, что он считает ее достаточно взрослой, чтобы самой распоряжаться своей судьбой, скорее огорчало, чем радовало Вивилану. Будучи прекрасным рассказчиком, он больше не забавлял ее занимательными историями о своих путешествиях, не подшучивал над ней, как прежде, не приглашал сыграть в "пестрые камешки" или "трик-трак". Девушка терялась в догадках: вызвана ли эта перемена неодобрением ее бегства из дома, которое, казалось бы, должно было льстить его самолюбию, являлась ли естественным следствием признания ее взрослой девицей на выданье или превратно понимаемым долгом перед Верцелом.Из-за духоты и тесноты в каютах купцы обедали обычно на палубе, под натянутым от солнца и дождя тентом, и Вивилана прилагала массу усилий к тому, чтобы производить на мужчин неотразимое впечатление. В тот день, когда девушка объявилась на судне, Хрис обратился к своим товаришам-купцам с просьбой продать ему некоторое количество тканей, которые они везли в Аскул, дабы дочь Верцела могла изготовить себе соответствующие ее положению одеяния. Приятно пораженные столь внезапным появлением среди них очаровательной девушки, торговцы в один голос заявили, что решительно отказываются продавать что-либо, но почтут за честь услужить прекрасной спутнице и просят ее выбрать из их товаров все, что ей надобно, дабы чувствовать себя на "Морской деве" уютно. Поскольку половине присутствующих на судне купцов случалось бывать в доме Верцела и по делам, и в гостях, девушка восприняла их слова как должное и без церемоний воспользовалась любезным предложением. Мастерски владея иголкой, ниткой и ножницами, она сделала все, чтобы порадовать взоры попутчиков и укрепить за собой славу сумасбродной девицы, сбежавшей из дома, дабы поглядеть мир.Купцы, безусловно, догадывались, что повидать мир Вивилана желала, непременно шагая по нему рука об руку с Хрисом, однако вида не показывали. Всякий раз шумно и восторженно приветствуя ее появление на палубе в новом или искусно переделанном старом наряде, они не скупились на похвалы, и каждый уже неоднократно предлагал ей руку и сердце. Предложения, разумеется, делались в шутку, но во взглядах мужчин Вивилана легко читала нечто такое, что красноречивее всяких слов говорило: подай она кому-нибудь из них надежду – и избранник расшибется в лепешку, лишь бы назвать ее своей супругой. Удивляться тут было нечему – женатые купцы редко пускались в подобного рода путешествия, и собравшиеся на "Деве" торговцы могли только мечтать о такой хорошенькой, смелой и разумной спутнице жизни.Хрис выражал свое восхищение Вивиланой более сдержанно, чем его товарищи, руку и сердце не предлагал даже в шутку, хотя девушка и рада была бы поймать его на слове. Совсем по-другому представляла она себе свою жизнь на корабле, и, когда впечатления от пребывания на бороздящем морские просторы судне в окружении множества полузнакомых и вовсе не знакомых, глаз с нее не сводящих мужчин потеряли новизну, Вивилана начала ощущать щемящую тоску по дому, и в душу ее проникли сожаления о содеянном. Если бы Хрис вел себя иначе, она бы сделала его счастливейшим из смертных, но он уделял больше внимания чернокожей хромоножке, чем прекрасной дочери Верцела!После того как Фрок был посажен в шлюпку и она, покачиваясь на волнах, скрылась за горизонтом, Вивилана попыталась поговорить со Странником начистоту. Потом она попробовала сделать это еще раз, но верткий и скользкий как угорь Хрис, будто предчувствуя неприятные объяснения – неприятные, и девушка это отчетливо сознавала, для нее, но не для него, – с такой ловкостью переводил разговор на самые безобидные темы, что слова любви так и не сорвались с ее уст. В те мгновения, когда разум одерживал верх над чувствами, Вивилана испытывала к Хрису чувство горячей признательности – что может быть хуже для молоденькой хорошенькой девушки, чем признаться в любви и быть отвергнутой? Хрис, она отдавала ему должное, умело щадил ее гордость – это верно, и, хотя окружавшие их купцы не могли не заметить, что он оставался глух к домогательствам девушки, винить в происходящем ей следовало себя, но никак не его. Самолюбие ее было задето, однако, когда дело касается любимого человека, глупо считаться с обидами, а проявленный Странником такт делал его в глазах Вивиланы еще более желанным.Впрочем, большую часть времени поступками девушки управляли чувства, а не разум, и порой ей начинало казаться, что она давно уже не любит, а ненавидит Хриса и желание завладеть им становится навязчивой идеей, чем-то сродни капризу избалованного ребенка, желающего во что бы то ни стало получить понравившуюся игрушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69