– Похоже, ты действительно "барс". Но, если не ошибаюсь, твоя часть следит за порядком в северном Саккареме, а у нас… – В глазах ее мелькнул испуг, и она тревожно оглянулась, словно высматривая путь к бегству."Догадалась", – понял Тайлар и заставил себя улыбнуться как можно беззаботнее.– Да, я именно тот, о ком ты подумала. Однако что тебе за дело до возникших у нас с Менучером разногласиях? Укажи мне путь в Чираху, поменьше болтай о нашей встрече в городе, и Богиня благословит тебя за помощь страждущему, – произнес он, смягчая голос, как делал всегда, разговаривая с детьми, женщинами и животными.– Богиня-то, может, и благословит, а жрецы Богов-Близнецов наверняка проклянут, – девчонка лукаво улыбнулась, обнажив ряд мелких, ровных как на подбор зубов. – Ну да ладно, назвался беркутом, изволь лететь. По этой тропке ступай, а я следом пойду, укажу, где свернуть.Присказки про беркута Тайлар не понял, но решил не переспрашивать. Ступив на тропинку, сделал несколько шагов вперед, и хотя движения за спиной не услышал, безошибочное чутье подсказало: девчонка тут, идет следом. Сознание, что в спину ему нацелен взведенный самострел, действовало угнетающе, однако ничего странного в поведении девчонки не было. С тех пор как по дорогам "счастливого" Саккарема стали безбоязненно бродить шайки урлаков, на побережье начали вовсю шалить пираты, а западные и восточные соседи, подобно крысам, принялись отгрызать от страны кусок за куском, иного отношения ко встреченному в безлюдном месте незнакомцу нечего было и ожидать.– Неужто мужиков в роду нет, некому, кроме тебя, на охоту ходить? – спросил чуть погодя бывший комадар.– Да я и не на охоту вовсе шла, а за травами. Уток лучше у чистой воды стрелять, в заводях южных, в затонах. Там же мы и рыбу острожим, и лягушек ловим.– Так ты что ж, девка, травница?– Учусь помаленьку.– Здорово! Может, ты меня прямо к бабуле своей и сведешь, к той, что травы ведает и кровь заговаривает? – обрадовался Тайлар, подумав, что какие-нибудь укрепляющие отвары ему бы не помешали, но еще важнее, что травники, лекари и знахари, как и жрецы Богини, никогда не выдадут обратившегося за помощью человека. Отказа в помощи страждущим, а тем паче выдачу их преследователям Богиня не прощает.– Во-первых, не бабуля меня учит, а муж ученый, достославный Зелхат Мельсинский. А во-вторых, он-то тебя, кем бы ты ни был, приютит, да захочу ли я его седую многомудрую голову под топор из-за тебя подводить?– Погоди-ка! Так тебя что же, сам Зелхат лекарскому искусству обучает? Тот, которого Менучер, став шадом, из столицы выслал? Уж не родственницей ли ты ему приходишься?– Соседкой.– А-а-а… К ссыльному Зелхату меня и правда вести не стоит. Неровен час пронюхают "золотые" либо еще кто прознает, что за гостя старик выхаживает. Его-то голова подороже дюжины таких, как моя, стоить будет.– Куда ж мне тогда тебя вести? – озадаченно спросила девчонка. – На постоялом дворе "золотых" полно, из столицы понаехавших, да и по городу они третий день туда-сюда шастают, что-то вынюхивают.– К себе веди, пусть родичи схоронят. Внакладе не останутся. Видала камушки на ножнах? Такие в Самоцветных горах не всякий год находят. – Он остановился, чтобы девчонка могла по достоинству оценить редкостной красоты драгоценные камни, но та, не обращая на них внимания, мотнула головой, указывая на открывшуюся среди стены тростника полянку.– Садись, перекусим. Во-он за теми кустами в протоке вода сладкая, сюда зверье на водопой издалека ходит.Вода в самом деле оказалась на редкость вкусной, и следов натоптано было немало, так что, опускаясь на мягкую густую траву рядом с девчонкой, Тайлар подивился, как это она не боится бродить здесь одна. Попутчица его, развязав между тем холщовую суму, извлекла из-под вороха трав и кореньев чистую тряпицу, в которую были завернуты половина лепешки, сушеный инжир и чернослив.– Угощайся, "барс", когда-то тебе еще перекусить придется.Бывший комадар без церемоний засунул в рот кусок лепешки и щелкнул ногтем по крупному рубину, сияющему около устья ножен:– Ну, откажется разве родитель твой от такого камушка? Мне бы денек-другой старые хвори подлечить, дать свежим царапинам затянуться, лодку раздобыть, и следа моего в Чирахе не сыщешь.– Нету у меня ни отца, ни матери. Померли в Черный Год, во время великого мора, когда прежний шад преставился, – сухо сказала девчонка и склонила голову, будто к чему-то прислушиваясь. – Живу я у тети с дядей, а тот хоть и отцов брат, жесток и скуп без меры. Ему доверять нельзя, он прежде тебе спящему за камешки эти глотку перережет, потом труп оберет и "золотым" сволочет, чтобы еще и награду за твою голову получить.– Ого! Изрядные мерзавцы, выходит, в родне-то у тебя…– Не говори так, не бери греха на душу. Пусть прольется дождь им под ноги и живут они в мире. Я не хотела осуждать их, сказала, как оно на самом деле есть. И ненавидеть их не за что. Разве можно ненавидеть ветер – за то, что ломает он деревья, или огонь – за то, что сжигает без разбору поленья и древние свитки? Такие они есть, такими создала их Богиня, и значит, был на то ее промысел.Тайлар перестал жевать и во все глаза уставился на попутчицу. За свои двадцать семь лет он участвовал в полусотне схваток и успел навидаться всякого, но слова девчонки изрядно озадачили его. Выражение лица ее оставалось по-прежнему мягким, губы сохраняли детскую припухлость, но в глазах стыла такая печаль, что он понял: она не шутит и не сгущает красок, оценивая родичей. Немало, верно, пришлось ей от них натерпеться и немалой мудростью наделила ее Богиня, если вместо ненависти испытывает сострадание к обидчикам своим.– Что смотришь? На мне дорогих каменьев нет, любоваться нечем. Вставай, уходить надо. Как бы сюда клыкач не пожаловал!Девчонка во мгновение ока перекинула через плечо суму, подхватила самострел и тенью скользнула в тростниковую чащу. Тайлар неторопливо поднялся с земли, отряхнул измазанные засохшим илом и глиной штаны, поправил перевязь, прислушиваясь ко встревожившим его спутницу звукам, и тут из ивняка, за которым он совсем недавно пил воду, вынырнула огромная серо-бурая туша. Появление кабана было столь неожиданным и бесшумным, что бывший комадар на миг опешил и замешкался, прежде чем шмыгнуть в спасительные тростниковые заросли.Маленькие малиновые глазки кабана гневно сверкнули, щетина на холке встала дыбом и, издав похожее на рычание хрюканье, он ринулся на человека.Тайлар прыгнул в сторону, спасаясь от изогнутых, похожих на трехгранные кинжалы клыков, воинственно торчащих из нижней челюсти зверя, и рванул из ножен меч.– Мало мне венценосного хряка, так на меня еще и дикий клыки вострит! – пробормотал он, делая длинный выпад. Тайлар целился в грудь кабана, рассчитывая, что новый стремительный рывок зверя сослужит ему добрую службу, но раненая рука дрогнула, лезвие меча лишь скользнуло по твердой щетине. Клинок пронзил воздух, комадара развернуло и бросило на колени.Кабан издал яростный рев и вновь бросился в атаку.Выставленный Тайларом меч отлетел в сторону, бок обожгло нестерпимой болью, послышался треск рвущейся кольчуги, и, теряя сознание, комадар увидел, как тяжелый арбалетный болт погружается в горло топчущей его твари. 3 Тронный зал был переполнен. Пребывая в уверенности, что саккаремские вельможи, памятуя полугодовой давности расправу над заговорщиками, не рискнут или не пожелают приехать в Мельсину, Менучер распорядился пригласить на свадьбу своей сестры не только послов соседних держав, но и торговых гостей, оказавшихся в это время в столице. Вопреки ожиданиям шада, саккаремская знать, к немалой его радости и удивлению, вовсе не собиралась отсиживаться по домам и заявилась в Мельсину вместе со слугами и домочадцами, заполнив отведенные гостям флигели дворца и все постоялые дворы столицы. Удостоившиеся небывалой чести купцы из Нарлака, Галирада, Аррантиады и Мономатаны, не говоря уже о торговцах из Вечной Степи и Халисуна, вырядившись в одежды, великолепием своим превзошедшие наряд самого шада, затопили галереи и балконы тронного зала, и даже старый ворчун Дукол – старший герольд Саккарема – вынужден был признать, что такого многолюдного собрания разодетой в пух и прах публики стены этого дворца не видали со дня свадьбы отца Менучера – Иль Харзака.– Истинно, истинно наш венценосный шад превзошел своим величием всех прежних правителей Саккарема! – раболепно подтвердил стоящий подле престарелого герольда Захраб – личный секретарь Менучера, занявший этот ответственный пост сразу же после расправы с заговорщиками.– Народу собралось изрядно, и пышностью одеяний сборище это в самом деле затмевает все виденное мною когда-либо, – сварливо отозвался Дукол, недружелюбно поглядывая на секретаря. – Однако назови мне хотя бы одного из присутствующих, чье имя пользуется любовью и уважением саккаремцев. Кто из них прославился на поле брани или совершил что-либо, достойное упоминания в летописях?– Наш венценосный шад печется о благе народа, он избегает войн, а коль нету сражений, нет на слуху и имен славных воителей, – нехотя отозвался секретарь, начиная уже жалеть, что вступил в разговор со старым брюзгой.– Каждый кто хочет отщипывает от Саккарема приглянувшийся ему кус, а наш венценосный избегает войн. Нечего сказать, похвальное миролюбие! У трона Иль Харзака народу толпилось поменьше, но имена его приближенных и по сей день чтят и любят все честные саккаремцы. Этим людям не надо было рядиться в шелка и бархат, увешивать себя с ног до головы драгоценными безделушками – их и без того узнавали и во дворце, и на улице, и в хижине землепашца.Секретарь попытался отодвинуться подальше от герольда: еще немного, и старый дурак начнет восхвалять сосланных, замученных и казненных – всех, кто сумел чем-то не угодить Менучеру, – и добром его болтовня не кончится. Скверные кончины прежних секретарей шада служили нынешнему постоянным напоминанием о том, сколь преходящи земные блага, и о том, что надобно внимательнейшим образом следать не только за своим языком, но и за языком собеседника, однако придворные стояли плотной стеной и деться от умалишенного старика было решительно некуда.– Вся эта разряженная публика напоминает мне не то бабочек-однодневок, не то помойных мух, и нет среди них ни одной осы с острым жалом. Придет срок и паук Азерги высосет их кровь, оборвет крылышки и выбросит пустые шкурки. Наш добрый шад помог ему уничтожить ос, и да спасет его Богиня, когда он останется один на один с пауком-магом.Теперь уже все окружавшие Дукола придворные начали испуганно переглядываться и пятиться от зловещего старикана, и неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы вплывший в зал церемониймейстер громогласно не возвестил:– Конис Нардара Марий Лаур!Одинокий сереброголосый горн коротко пропел нардарское воинское приветствие, и в зал упругой походкой, по-кавалерийски косолапя, вошел высокий широкоплечий мужчина лет тридцати пяти. Энергичное загорелое лицо с прямым носом, высоким широким лбом и плотно сжатыми губами было хорошо знакомо каждому из присутствующих: крупные серебряные монеты с профилем Мария печатались в Нардаре уже больше пяти лет, и высокое содержание в них драгоценного металла служило лучшей рекомендацией правителю небольшого государства, который тщательно следил за качеством денег, выпускаемых его монетными мастерскими.Династия Лауров уже несколько поколений чеканила монеты, которыми охотно пользовались во многих странах, и нет ничего удивительного, что со временем их стали называть "лаурами". Залежи серебра, столетия назад обнаруженные в отрогах Самоцветных гор на территории Нардара, несмотря на интенсивные разработки, не скудели, и это позволяло конисам не увеличивать процента лигатуры в монетах. В отличие от Саккарема, главным богатством которого являлись плодороднейшие земли, основным источником дохода нардарцев были серебряные рудники, которые, как водится, принесли им и неприятности в лице алчных соседей. Велиморцы, халисунцы и саккаремцы не раз вторгались в Нардар, но труднопроходимые горные тропы надежно защищали лучники, пращники и арбалетчики, а на равнинах захватчиков встречала тяжеловооруженная конница кониса, снискавшая славу непобедимой и всесокрушающей.Вид шестерых сопровождавших Мария Лаура мужчин подтверждал заслуженную нардарцами репутацию отважных и сильных бойцов. Рослые, великолепно сложенные воины с выгоревшими бровями и коротко остриженными волосами, в простых кафтанах из бежевой замши и высоких сапогах со шпорами разительно отличались от щеголявших изысканными туалетами придворных шада, явно злоупотреблявших белилами и румянами. Появление прокаленных солнцем, выдубленных дождями и только что не вонявших лошадиным потом нардарцев вызвало оживленный ропот среди саккаремских дам. Зашелестели дружно заработавшие веера, послышались восторженные восклицания и томные вздохи, способные растрогать даже сердца каменных истуканов, поддерживавших высокий сводчатый потолок тронного зала.– Брат мой Марий! Я и мои подданные рады приветствовать тебя в счастливом Саккареме… – начал приветственную речь шад, когда нардарцы остановились, согласно этикету, в десяти шагах от трона.Из всех присутствующих наименее внимательной слушательницей Менучера была, без сомнения, виновница торжества – шаддаат Дильбэр – двадцатидвухлетняя сестра шада, невеста Мария Лаура.Статная, крепко сбитая, с густыми иссиня-черными волосами, уложенными в затейливую высокую прическу, вынуждавшую ее держать голову гордо поднятой, так что все могли любоваться сильной длинной шеей, она казалась самым высокомерным и неприступным существом в зале, однако ни об одной из придворных дам, служанок или рабынь не ходило такого количества сплетен, причем сплетни эти были самого непристойного и скандального характера. Не питая особой любви к брату, она не слишком заботилась как о его, так и о собственной репутации и дарила своим вниманием молодых придворных, стражников, слуг и рабов, не делая между ними особого различия. Запертая Менучером в четырех стенах, шаддаат развлекалась как могла, отдавая предпочтение нардарским винам и рослым мужчинам, но ни первые, ни последние не могли заполнить ее досуга, и, пресытившись ими, Дильбэр, используя подкуп и женские чары, время от времени предпринимала строго запрещенные братом вылазки в Мельсину, заканчивавшиеся обычно грандиозным скандалом.Последней каплей, переполнившей чашу терпения венценосного шада и вынудившей его поспешить с сестриным замужеством, была потасовка, затеянная блистательной шаддаат в "Старом моряке". Таверна эта, расположенная в пятистах шагах от портовых складов, пользовалась дурной славой даже среди матросов, что нисколько не смутило забредшую туда Дильбэр и не помешало ей затеять свару с мономатанской потаскухой, ублажавшей подгулявших мореходов всевозможными способами, из которых самым безобидным были непристойные пляски, исполняемые ею, надобно признать, с большим мастерством. Хлебнув скверного рому, сиятельная шаддаат решила доказать, что пляшет ничуть не хуже чернокожей девки, и, несмотря на уговоры наперсниц, сплясала-таки на скрипучем столе зажигательный "хай-варак", после чего разгневанная мономатанка, отстаивая "честь мундира", состоявшего из нескольких ниток поддельного жемчуга, взялась наказать невесть откуда взявшуюся гостью и соперницу. Доподлинно неизвестно, кто из этих достойных дам вырвал друг у друга больше волосьев, но драка их, подобно искре огня, попавшей в кучу сушняка, вызвала настоящий пожар. Безумие охватило всю таверну, и появившийся патруль "золотых" вынужден был применить мечи, дабы успокоить три десятка не на шутку разошедшихся моряков. Пенители моря взялись за кортики и палаши, а прекрасную шаддаат так разъярило появление незваных миротворцев, грозивших испортить только что начавшееся веселье, что она собственноручно прирезала начальника патруля и сильно попортила шкуры трем его подчиненным. С детства обученная владеть всеми видами оружия, Дильбэр могла бы учинить еще худшее избиение наемников, которых, как и большинство саккаремцев, терпеть не могла, но на счастье "золотых" внимание ее привлек случившийся поблизости смазливый купец из Шо-Ситайна, и в разгар побоища она уединилась с ним в одной из комнат для постояльцев, выкинув оттуда предварительно двух контрабандистов с подружками.Менучеру с большим трудом удалось унять разразившийся скандал, и он сделал все возможное, чтобы ускорить замужество сестры, которую собирался выдать замуж после собственной свадьбы. Сама Дильбэр относилась к идее замужества с прохладцей, но, увидев жениха, ощутила знакомое волнение в крови и с этого момента обращала весьма мало внимания на брата и, разумеется, не слышала ни слова из его проникновенной, трогательной до слез речи, густо уснащенной стишатами собственного изготовления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69