Раз, два, три! Устремляемся в один из проходов.
Большой и ровный, монотонно-бесцветный квадратный двор, двести на двести метров, открывается нашему взору. Пара глубоченных воронок от авиабомб и остатки детских качелей — единственные местные достопримечательности.
— Лазить сюда опасно, не может быть, чтоб здесь никого не было. Место-то открытое, наверняка снайпер где-то сидит. Давай, лучше вернёмся, — предлагаю я. Но натыкаюсь на жёсткий ответ:
— Раз пошли за товаром, вернёмся с товаром!
Послышалась негромкая речь. Снова нерусская. Снова надо спрятаться. Ближайшее укромное место — подъезд. Бежим туда. Забегаем.
— Стоять! Одно движение — и я стреляю! Кто такие? — грубый мужской голос, абсолютно без какого-либо акцента, останавливает нас на самом пороге.
— Русские не сдаются! — наивно просто отвечает Сосед, а я враз потею, как кочегар у топки паровоза. Пот рекой заливает глаза, я приготавливаюсь к худшему, но просто так я не дамся, попробую выстрелить, будь что будет.
— Да свои мы… Ты чё, в своих русских пацанов стрелять будешь? — после гробовой паузы добавляет Сосед
— Откуда знаешь? — уже мягче спросил голос из темноты.
— Да по голосу! Душары так не разговаривают.
— Ладно, проходите, нефиг там стоять, проход загораживать!
— Ну ты и монстр, чуть не убил, а!
— Ладно ещё сразу не выстрелил, а то, нафиг, щас бы вы уже с прадедами своими на небесах водку пили, да над нами посмеивались!
На наше счастье — Сосед и на этот раз не прогадал. Подойдя поближе к обладателю голоса мы приятно удивились — это ж наш хороший знакомый, однополчанин, контрактник Ча-ча!
Ча-ча рассказал, что часа полтора назад пошёл за водкой и заблудился. Да и правда, все знали Ча-чу не только как хорошего воина и болтуна-острослова, но и как хорошего пропойцу, способного обнаружить огненную жидкость в любом месте и в любом количестве. Ну и тяпнуть всё найденное в однёху, Ча-ча тоже мог без лишних обиняков. Пил он без меры — чего скрывать-то уж, все свои, все не без греха, все под одним Богом ходим — почти алкоголик он был. Да, любил Ча-ча крепко выпить и крепко поговорить. Такой вот он человек.
Скрипя битым стеклом под ногами, шаркая повсеместно осыпавшейся штукатуркой, наступая на горы щепок, клочков бумаги и всевозможного тряпья, мы прошли лестничную площадку первого и второго этажей, и вошли в квартиру на третьем.
В однокомнатной квартире мебели не было — пустота, всё возможное давно пожгли на дрова, на полу только мусор, горы стреляных гильз и несколько разбитых пустых магазинов от ПКМ. Окна наспех, неаккуратно заложены кирпичом. Здесь явно кто-то был до нас, причём — совсем недавно. Наследил, натоптал и ушёл. Вот и низенький костёр, вяло освещая сиё убогое убежище, догорал последние свои минуты и подтверждал наше общее предположение.
Ча-ча, установив на перилах лестницы растяжку на уровне пояса, закрыл дверь и объяснил, что проход на четвёртый этаж он тоже ранее заминировал, и врагов теперь можно не опасаться:
— Посидим немного, базарим, переждём смуту.
Мы немного поговорили стоя, и уже хотели возвращаться к своим, как Ча-ча предложил нам выпить «на дорожку» и закусить вкусными солёными огурчиками. Не устояли, выпили. Стало хорошо. Выпили ещё, присели, и понеслась, родимая, до упора. Усосали два пузыря и поболтали понемногу о всяком. По-душам, не торопясь.
— Говорят, что счастье за деньги не купишь. Ошибаются те, кто так говорят. Я бы купил. Путёвочку куда-нибудь в Испанию, бутылочку вина, ужин в открытом ресторанчике у самого берега моря. Креветки там разные, устрицы в соусе, салатики под оливковым майонезом. Девушки между столиками танцуют в одних тонких купальниках. Просто супер, а не жизнь! — Ча-ча протянул ладони к костру и, не отрывая взгляда от заманчиво мерцающих романтикой углей, медленно выдохнул перегаром: — Разве это не счастье? Счастье! А что для этого нужно? Деньги!
— За деньги не купишь свободу, — внезапно выпалил я, — и любовь за деньги не купишь, и дружбу.
— А ты был в Испании? — словно не услышав моих слов, продолжал Ча-ча.
— Не, не был. Я ваще заграницей не был. Я же из деревни.
— И я не был, но хотелось бы, когда-нибудь, — мечтатель, ещё немного покрутив ладони над костром, резко отдёрнул их. — Горячо, блин!
— Я и на море даже не был.
— И я не был, и я тоже деревенский, — Ча-ча на секунду затих, но, неожиданно очнувшись, грубо пробурчал: — А зато, у нас возле деревни озеро есть! Чистое и большое, там рыбы разной много, раков. Вода прозрачная, и облака отражаясь, мерно плывут по водной глади, и не отличишь, где небо, а где вода. Наловишь чуток рыбёшки, зажаришь на костре, съешь. Поваляешься на травке, водички попьёшь из ручья. Поплаваешь вдоволь, поныряешь, побарахтаешься. Полный расслабон! Вот где она — свобода! Разве это не свобода? А?
— Здорово, мне аж самому почудилось, что лето наступило и озеро, вот оно, под рукой, можно выйти и искупаться.
— И всё же — свободу за деньги можно купить. За большие деньги. Я раньше, до армии ещё, в газете читал, что мужик какой-то лимон баксов украл. Через хитрые махинации, в своём же банке. И вот, его как-то менты поймали и закрыли, но быстро отпустили потом.
— Зачем?
— За нехваткой улик. Типа. Ну, поделился он с ментами, что уж, не понятно что-ли. Пол-лимона себе оставил, пол-лимона им отдал. Так и купил себе свободу.
— А у нас один мужик по пьяни спёр колёса от трактора, обменял на литр самогонки и сел потом, за такую хрень, на два года.
— Вишь, сам понимаешь ведь.
— Ну, не знаю.
— А любовь тем более за деньги можно купить. Бабы они ведь, курвы, какие? Пока у мужика деньги есть, они на всё согласные, а как тока деньги кончаются, им мужик и нахер не нужен! Они, деньги, даже и называются так — бабки, то есть для баб! Бабки — бабам, мужикам — проблемы.
— И разве это любовь?
— А ты как думал? Как хочешь, так и называй! Но без бабок баб не бывает.
— А я верю в чистую любовь. Любовь сильнее всего. Даже смерти.
— Да ты просто молодой ещё! Не испытал ещё любви, поэтому так и говоришь, не ведая. Любовь и дружба — это очень здорово, но очень сложно. Все моральные, нравственные и этические ценности остаются для человека важными и значимыми только до момента столкновения с лёгкой наживой, с деньгами. Причём, не обязательно с большими деньгами. Тупость, жадность и тщеславие съедают человека заживо. Поглощают полностью, вместе со всеми так называемыми человеческими, гуманистическими качествами. Добро, дружба и бескорыстие сменяются другими вещами, — вмешался в нашу полемику Сосед.
— Какими, — удивленный Ча-ча громко рыгнул, — а?
— Наглость, алчность и циничность! Они вытесняют из человека любые остатки человечности. Виной всему — деньги. Всё не бесплатно, всё за и ради денег.
— Помнишь, пацаны говорили, что и Чечня заварилась не из-за «сохранения территориальной целостности», а ради денег, — вспомнил я слова Винограда из 81 самарского мсп.
— А как же! Нефть! Все знают, что от этой войны пахнет нефтью. Долларами.
— Я ничё не понимаю.
— Ну ничего, живы будем — не помрём. Лишь бы не калекой.
— Точно! Вот домой вернусь, и плевать я хотел на всё! В жопу всё! Вот, посмотри, вот! Видишь? — вспылил Ча-ча и сунул свои ладони мне прямо под нос. — Вот! Вот им всем!
Я посмотрел на его ладони. Фурункулёз — для солдат дело обычное. Опухшие, гнойные, ужасно чешущиеся болячки донимают каждого, служившего в армии. Антисанитария, недостаток средств личной гигиены, невозможность, а иногда и нежелание помыться и следить за собой, приводят к печальным последствиям. Грязь попадает в кровь и разводит инфекцию. Иногда доходит до ампутации конечностей. Ладонь Ча-чи распухла из-за таких гнойничков, и, значит, нестерпимо зудела. У меня такая фигня тоже была. Еле избавился.
— Вот и вся польза мне от этой Чечни! Эти болячки — по всему телу. И гноятся, и гноятся. Я гнию весь, и сгнию так, заживо!
— Лапы убери, итак жрать охота, а ты суёшь тут!
— Слышь, чё ты ненасытный такой! Только ели, а ему мало! Ты как лошадь, хрен тебя прокормишь! Ладно уж, — быстро остыл Ча-ча и пошарив в карманах, извлёк плитку шоколада, головку лука, сухари и две консервы:
— Жуй вот, из внутренних запасов тебе отдаю. Последнее.
— Ого! А шоколад откуда спёр?
— Женщина может родить ребёнка, а контрактник может родить всё! Места надо знать. Угощайся, — он быстро, но не торопливо открыл консервы и, сняв празднично шуршащую обёртку шоколада, протянул её мне. Я осторожно принял роскошный по сегодняшним меркам подарок и аккуратно, не кроша, разломал плитку на ровные чёрные квадратики.
— Зря хлеба нет.
— Сухари — это тот же хлеб, но шоколад — это круто! — я закинул в рот аппетитный квадратик и, растягивая удовольствие, медленно раздавил его языком о нёбо. — Кофейный вкус. А я уже год кофе не пил, забыл уже, что это такое — кофе. Вот бы щас чашечку кофе!
— Закрой рот — трусы видно!
— Да, размечтался тут, фантазер, — засмеялся Сосед.
— Да-а, кофе — божественный напиток, но и водка сейчас не помешала бы. Сколько её, дуру, не пей, всё мало! Течёт по горлу, течёт, а дотечь не может… И всё же, пацаны, для русского народа — именно водка — национальный напиток. И даже если бы она железной была, всё равно мы бы её грызли и грызли, до последнего зуба! — пожал плечами Ча-ча. — Слышь, братва, кончай сидеть, айда, пошли. Время идёт, его у нас все меньше, а градусов в горле ещё ни-ни. Пошли-пошли, водки надыбаем, а всё прочее — потом. А то я так, порожняком, долго не смогу!
После принятия спиртного, любого тянет на приключения, а тем более разгорячённого вооруженного российского солдата. Без всяких колебаний, мы тотчас согласились с предложением Ча-чи и отправились на поиски недостающих сорока градусов.
Через дорогу начинался частный сектор. Несколько раз мне уже приходилась бывать в частном секторе: аккуратные, ровные, добротно сложенные кирпичные одно и двухэтажные дома, обязательно окружённые высокими двухметровыми каменными или деревянными заборами. Крыши, в основном, ладные, из нержавейки. Во дворах все хозяйственные постройки просторные и из хорошего стройматериала. В каждом втором дворе — машина. Внутри домов — чистота и уют, полно бытовой техники, огромных цветных телевизоров, японских видиков и музыкальных центров. Подвалы, а их подвалами язык не поворачивается назвать, настоящие подземные комнаты — благоустроенные, с мягкой мебелью, большим запасом продуктов питания и разного повседневного шмотья. В таких подвалах можно неделями жить, не вылезая. Что и говорить, в российских городах подобных мировых домов мало, только у ворюг — «новых русских», а в деревнях, так вообще, о таких домах наши крестьяне и мечтать не смеют, бесполезно. Для нас видики и огромные телики с плоскими экранами — несбыточная мечта, роскошь, а для большинства нохчей-грозненцев — обычное дело. Откуда только они деньги на всё это находили?
Получается, хорошо чечены жили до войны. А теперь что? Половина того, что было, уже порушено, пожжено, разграблено и растоптано. А ведь войне ещё конца и края не видать, а значит, всё остальное тоже разломают и растащат, и не «российские агрессоры», а свои братья-боевики, «для бесконечного продолжения» однажды начатого дела — «священного газавата против неверных кафиров».
Два ближних к нам дома разрушены до основания, только фундаменты каменные остались. Были дома — нет домов: здесь, вероятно, авиация наша постаралась; следующие два — с дырами в заборах и со снесёнными воротами, без крыш, без окон и без входных дверей. Там — сто процентов — ничего ценного, тем более — водки, давно нет. Даже несколько молодых деревьев в огородике перед домами снесены и затоптаны бронемашинами. Да, деревья на войне страдают не меньше людей.
Проходим мимо ещё нескольких обстрелянных и поцарапанных домов, сворачиваем влево, в проулок. Врезаемся в спешащую навстречу нам троицу.
Женщина, лет тридцати, в потёртом коричневом пальто до колен и коричневом платке, держит под правую руку сгорбленную старушку в чёрной кожаной куртке и тёмной шали, под левую — маленького, хлюпающего носом мальчишку, лет пяти.
Натыкаемся друг на друга так, что чуть лбами не ударяемся. Секунд десять стоим вплотную, молчим, изучаем друг друга глазами.
Мальчик, внимательно осмотрев нас — грязных, полупьяных и усталых, дёрнул женщину за руку, затопал ножками и громко заплакал:
— Ма-а-а!
Ча-ча, выпучив глаза, наклонился к мальчишке и пригрозил автоматом:
— А ну, сопляк, тихо!
— Не плачь, сынок, не бойся! Это наши, русские солдатики. Видишь, как они устали, наверно есть хотят, а ты — плачешь. Не надо, — женщина ласково прижала мальчика к себе, — не плачь, это же наши, они нас не тронут.
— Что вы тут ходите? Тут нет никого! Или вы пожрать захотели? Что вас, ваш Ельцин совсем не кормит? Где ваши походные пайки? Нету? И вы по домам побежали, как тараканы? — схватилась за цевьё автомата Ча-чи старушка.
— Что? — глаза Ча-чи едва не вывалились из орбит. — Кто это тут воняет?
— Нас будете грабить? Русских будете грабить? Алкаши вы, а не солдаты! — отрицательно мотая головой, старушка взревела ещё громче, тряся перед нашими лицами своим маленьким кулачком и срываясь на крик. — Только и можете, у мирных граждан еду отнимать, да деньги трясти!
— Мама, не надо! Не шуми, пожалуйста, не надо! — запричитала женщина и заплакала. — Мама, что же ты так? Что ты их…
— А что? Нажрались, сволочи, как свиньи, да бродят тут, корчат из себя воинов-освободителей! Совсем забыли, чем солдаты заниматься должны! Если воевать не умеют, если не могут чеченов энтих, бандитов победить, то хотя бы погибнуть достойно, как божьи люди, как настоящие солдаты своего Отечества, они могут?
Старушка повернулась к Соседу:
— Можете, или нет? Или надо обязательно нажраться до поросячьего визга и детей ходить-пугать, а?
— Тихо, мать, не галди! Русских никто обижать не собирается! Идите, как шли, своей дорогою, а мы пойдём своею, — наклонившись к старушке, вежливо произнёс Сосед. — Идите, с Богом, идите!
— Ишь ты, грабить! Дура старая! Мы защищать её приехали, за хер знает скока километров приехали! Дура, ещё за автомат дёргает, — кипел Ча-ча. — Ай, да пошли вы все, вам ни хрена не понять, каково нам здесь!
Мы свернули в следующий проулок. В глаза сразу бросился трёхэтажный особняк из красного кирпича. С виду — нетронутый. И забор целый, высокий, прочный, из листового железа. Я предложил проникнуть туда. Сосед посмотрел повнимательней и возразил:
— Не верю, чтоб такой дворец просто так бросили. Минимум — он заминирован. Лучше пойдём туда, куда Ча-ча скажет. Он же у нас спец, с чутьём.
— А пойдём мы — туда! — Ча-ча указал на соседствующий с коттеджем обычный сельский домик. — Там точно что-то есть!
Подбегаем к деревянному забору, оглядываемся. Никого не видно и не слышно. Можно действовать. Улыбаюсь, как дурак. Сосед сосредоточен. Ча-ча начинает отсчёт. На счёт «три», пинком открываю калитку и забегаю во двор. Обгоняя меня, Сосед мчится к двери. Дверь оказывается приоткрытой, и Сосед сходу забегает внутрь. Я и Ча-ча — следом за ним. Узкая веранда, заставленная подгорелыми кастрюльками и сковородками, затем тесная прихожая, забросанная грязной обувью, потасканными нестиранными штанами, кофтами и рубашками. На узкой тройной вешалке — фуфайка, фетровая шляпа, драповая кепка и голубая детская болоньевая куртка с капюшоном. Когда я был маленьким, у соседской девочки была такая же куртка и, заигрывая, ей в капюшон я всегда подбрасывал снежки.
— Осторожно, за растяжками смотри! — шепчет Ча-ча.
— Есть кто дома? Хозяева? — Сосед вытаскивает из кармана гранату. — Считаю до трёх! Потом бросаю в зал гранату! Раз, два, три!
Тишина. Похоже, никого нет, но Сосед, стоя с серьёзным лицом, всё ещё держит эфку в руке:
— Бросаю!
— Никого нет, айда, проходим! Усман — ты за мной, Сосед — охраняешь выход! — забирая из рук Соседа гранату, приказывает Ча-ча.
И в зале, и в спальне чисто, прибрано. Из дома ничего не вынесено, все пожитки на месте. Похоже, что люди ушли два-три дня назад, но ничего с собой не взяли. Просто оставили. Кому? Открываю холодильник. Старый, пожелтевший от времени, овальный холодильник «Мир». Там кусок размороженной курицы, литровая банка прокисшего молока, солёные огурцы в трёхлитровой банке, две консервы. Водки нет. Закрыв холодильник, замечаю иконку на полочке в углу кухни.
— Пацаны, здесь русские живут!
— А мы, чё? Мешаем что-ль кому? Ща уйдём! — кричит из зала Ча-ча, поднимая за ручку дверь в полу. — Посмотрим подвал и уйдём!
Открыв проход, он отпрыгивает в сторону:
— Если есть кто — подай голос и выходи с поднятыми руками, а не то — гранату брошу! Считаю до трёх! Раз, два, три!
Опять тишина.
— Чё? Эта хата нет никто?
— Нет.
— Брось гранату, на всякий случай, вдруг там засада.
— Да кому надо — засаду в подвале устраивать! Нет там никого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Большой и ровный, монотонно-бесцветный квадратный двор, двести на двести метров, открывается нашему взору. Пара глубоченных воронок от авиабомб и остатки детских качелей — единственные местные достопримечательности.
— Лазить сюда опасно, не может быть, чтоб здесь никого не было. Место-то открытое, наверняка снайпер где-то сидит. Давай, лучше вернёмся, — предлагаю я. Но натыкаюсь на жёсткий ответ:
— Раз пошли за товаром, вернёмся с товаром!
Послышалась негромкая речь. Снова нерусская. Снова надо спрятаться. Ближайшее укромное место — подъезд. Бежим туда. Забегаем.
— Стоять! Одно движение — и я стреляю! Кто такие? — грубый мужской голос, абсолютно без какого-либо акцента, останавливает нас на самом пороге.
— Русские не сдаются! — наивно просто отвечает Сосед, а я враз потею, как кочегар у топки паровоза. Пот рекой заливает глаза, я приготавливаюсь к худшему, но просто так я не дамся, попробую выстрелить, будь что будет.
— Да свои мы… Ты чё, в своих русских пацанов стрелять будешь? — после гробовой паузы добавляет Сосед
— Откуда знаешь? — уже мягче спросил голос из темноты.
— Да по голосу! Душары так не разговаривают.
— Ладно, проходите, нефиг там стоять, проход загораживать!
— Ну ты и монстр, чуть не убил, а!
— Ладно ещё сразу не выстрелил, а то, нафиг, щас бы вы уже с прадедами своими на небесах водку пили, да над нами посмеивались!
На наше счастье — Сосед и на этот раз не прогадал. Подойдя поближе к обладателю голоса мы приятно удивились — это ж наш хороший знакомый, однополчанин, контрактник Ча-ча!
Ча-ча рассказал, что часа полтора назад пошёл за водкой и заблудился. Да и правда, все знали Ча-чу не только как хорошего воина и болтуна-острослова, но и как хорошего пропойцу, способного обнаружить огненную жидкость в любом месте и в любом количестве. Ну и тяпнуть всё найденное в однёху, Ча-ча тоже мог без лишних обиняков. Пил он без меры — чего скрывать-то уж, все свои, все не без греха, все под одним Богом ходим — почти алкоголик он был. Да, любил Ча-ча крепко выпить и крепко поговорить. Такой вот он человек.
Скрипя битым стеклом под ногами, шаркая повсеместно осыпавшейся штукатуркой, наступая на горы щепок, клочков бумаги и всевозможного тряпья, мы прошли лестничную площадку первого и второго этажей, и вошли в квартиру на третьем.
В однокомнатной квартире мебели не было — пустота, всё возможное давно пожгли на дрова, на полу только мусор, горы стреляных гильз и несколько разбитых пустых магазинов от ПКМ. Окна наспех, неаккуратно заложены кирпичом. Здесь явно кто-то был до нас, причём — совсем недавно. Наследил, натоптал и ушёл. Вот и низенький костёр, вяло освещая сиё убогое убежище, догорал последние свои минуты и подтверждал наше общее предположение.
Ча-ча, установив на перилах лестницы растяжку на уровне пояса, закрыл дверь и объяснил, что проход на четвёртый этаж он тоже ранее заминировал, и врагов теперь можно не опасаться:
— Посидим немного, базарим, переждём смуту.
Мы немного поговорили стоя, и уже хотели возвращаться к своим, как Ча-ча предложил нам выпить «на дорожку» и закусить вкусными солёными огурчиками. Не устояли, выпили. Стало хорошо. Выпили ещё, присели, и понеслась, родимая, до упора. Усосали два пузыря и поболтали понемногу о всяком. По-душам, не торопясь.
— Говорят, что счастье за деньги не купишь. Ошибаются те, кто так говорят. Я бы купил. Путёвочку куда-нибудь в Испанию, бутылочку вина, ужин в открытом ресторанчике у самого берега моря. Креветки там разные, устрицы в соусе, салатики под оливковым майонезом. Девушки между столиками танцуют в одних тонких купальниках. Просто супер, а не жизнь! — Ча-ча протянул ладони к костру и, не отрывая взгляда от заманчиво мерцающих романтикой углей, медленно выдохнул перегаром: — Разве это не счастье? Счастье! А что для этого нужно? Деньги!
— За деньги не купишь свободу, — внезапно выпалил я, — и любовь за деньги не купишь, и дружбу.
— А ты был в Испании? — словно не услышав моих слов, продолжал Ча-ча.
— Не, не был. Я ваще заграницей не был. Я же из деревни.
— И я не был, но хотелось бы, когда-нибудь, — мечтатель, ещё немного покрутив ладони над костром, резко отдёрнул их. — Горячо, блин!
— Я и на море даже не был.
— И я не был, и я тоже деревенский, — Ча-ча на секунду затих, но, неожиданно очнувшись, грубо пробурчал: — А зато, у нас возле деревни озеро есть! Чистое и большое, там рыбы разной много, раков. Вода прозрачная, и облака отражаясь, мерно плывут по водной глади, и не отличишь, где небо, а где вода. Наловишь чуток рыбёшки, зажаришь на костре, съешь. Поваляешься на травке, водички попьёшь из ручья. Поплаваешь вдоволь, поныряешь, побарахтаешься. Полный расслабон! Вот где она — свобода! Разве это не свобода? А?
— Здорово, мне аж самому почудилось, что лето наступило и озеро, вот оно, под рукой, можно выйти и искупаться.
— И всё же — свободу за деньги можно купить. За большие деньги. Я раньше, до армии ещё, в газете читал, что мужик какой-то лимон баксов украл. Через хитрые махинации, в своём же банке. И вот, его как-то менты поймали и закрыли, но быстро отпустили потом.
— Зачем?
— За нехваткой улик. Типа. Ну, поделился он с ментами, что уж, не понятно что-ли. Пол-лимона себе оставил, пол-лимона им отдал. Так и купил себе свободу.
— А у нас один мужик по пьяни спёр колёса от трактора, обменял на литр самогонки и сел потом, за такую хрень, на два года.
— Вишь, сам понимаешь ведь.
— Ну, не знаю.
— А любовь тем более за деньги можно купить. Бабы они ведь, курвы, какие? Пока у мужика деньги есть, они на всё согласные, а как тока деньги кончаются, им мужик и нахер не нужен! Они, деньги, даже и называются так — бабки, то есть для баб! Бабки — бабам, мужикам — проблемы.
— И разве это любовь?
— А ты как думал? Как хочешь, так и называй! Но без бабок баб не бывает.
— А я верю в чистую любовь. Любовь сильнее всего. Даже смерти.
— Да ты просто молодой ещё! Не испытал ещё любви, поэтому так и говоришь, не ведая. Любовь и дружба — это очень здорово, но очень сложно. Все моральные, нравственные и этические ценности остаются для человека важными и значимыми только до момента столкновения с лёгкой наживой, с деньгами. Причём, не обязательно с большими деньгами. Тупость, жадность и тщеславие съедают человека заживо. Поглощают полностью, вместе со всеми так называемыми человеческими, гуманистическими качествами. Добро, дружба и бескорыстие сменяются другими вещами, — вмешался в нашу полемику Сосед.
— Какими, — удивленный Ча-ча громко рыгнул, — а?
— Наглость, алчность и циничность! Они вытесняют из человека любые остатки человечности. Виной всему — деньги. Всё не бесплатно, всё за и ради денег.
— Помнишь, пацаны говорили, что и Чечня заварилась не из-за «сохранения территориальной целостности», а ради денег, — вспомнил я слова Винограда из 81 самарского мсп.
— А как же! Нефть! Все знают, что от этой войны пахнет нефтью. Долларами.
— Я ничё не понимаю.
— Ну ничего, живы будем — не помрём. Лишь бы не калекой.
— Точно! Вот домой вернусь, и плевать я хотел на всё! В жопу всё! Вот, посмотри, вот! Видишь? — вспылил Ча-ча и сунул свои ладони мне прямо под нос. — Вот! Вот им всем!
Я посмотрел на его ладони. Фурункулёз — для солдат дело обычное. Опухшие, гнойные, ужасно чешущиеся болячки донимают каждого, служившего в армии. Антисанитария, недостаток средств личной гигиены, невозможность, а иногда и нежелание помыться и следить за собой, приводят к печальным последствиям. Грязь попадает в кровь и разводит инфекцию. Иногда доходит до ампутации конечностей. Ладонь Ча-чи распухла из-за таких гнойничков, и, значит, нестерпимо зудела. У меня такая фигня тоже была. Еле избавился.
— Вот и вся польза мне от этой Чечни! Эти болячки — по всему телу. И гноятся, и гноятся. Я гнию весь, и сгнию так, заживо!
— Лапы убери, итак жрать охота, а ты суёшь тут!
— Слышь, чё ты ненасытный такой! Только ели, а ему мало! Ты как лошадь, хрен тебя прокормишь! Ладно уж, — быстро остыл Ча-ча и пошарив в карманах, извлёк плитку шоколада, головку лука, сухари и две консервы:
— Жуй вот, из внутренних запасов тебе отдаю. Последнее.
— Ого! А шоколад откуда спёр?
— Женщина может родить ребёнка, а контрактник может родить всё! Места надо знать. Угощайся, — он быстро, но не торопливо открыл консервы и, сняв празднично шуршащую обёртку шоколада, протянул её мне. Я осторожно принял роскошный по сегодняшним меркам подарок и аккуратно, не кроша, разломал плитку на ровные чёрные квадратики.
— Зря хлеба нет.
— Сухари — это тот же хлеб, но шоколад — это круто! — я закинул в рот аппетитный квадратик и, растягивая удовольствие, медленно раздавил его языком о нёбо. — Кофейный вкус. А я уже год кофе не пил, забыл уже, что это такое — кофе. Вот бы щас чашечку кофе!
— Закрой рот — трусы видно!
— Да, размечтался тут, фантазер, — засмеялся Сосед.
— Да-а, кофе — божественный напиток, но и водка сейчас не помешала бы. Сколько её, дуру, не пей, всё мало! Течёт по горлу, течёт, а дотечь не может… И всё же, пацаны, для русского народа — именно водка — национальный напиток. И даже если бы она железной была, всё равно мы бы её грызли и грызли, до последнего зуба! — пожал плечами Ча-ча. — Слышь, братва, кончай сидеть, айда, пошли. Время идёт, его у нас все меньше, а градусов в горле ещё ни-ни. Пошли-пошли, водки надыбаем, а всё прочее — потом. А то я так, порожняком, долго не смогу!
После принятия спиртного, любого тянет на приключения, а тем более разгорячённого вооруженного российского солдата. Без всяких колебаний, мы тотчас согласились с предложением Ча-чи и отправились на поиски недостающих сорока градусов.
Через дорогу начинался частный сектор. Несколько раз мне уже приходилась бывать в частном секторе: аккуратные, ровные, добротно сложенные кирпичные одно и двухэтажные дома, обязательно окружённые высокими двухметровыми каменными или деревянными заборами. Крыши, в основном, ладные, из нержавейки. Во дворах все хозяйственные постройки просторные и из хорошего стройматериала. В каждом втором дворе — машина. Внутри домов — чистота и уют, полно бытовой техники, огромных цветных телевизоров, японских видиков и музыкальных центров. Подвалы, а их подвалами язык не поворачивается назвать, настоящие подземные комнаты — благоустроенные, с мягкой мебелью, большим запасом продуктов питания и разного повседневного шмотья. В таких подвалах можно неделями жить, не вылезая. Что и говорить, в российских городах подобных мировых домов мало, только у ворюг — «новых русских», а в деревнях, так вообще, о таких домах наши крестьяне и мечтать не смеют, бесполезно. Для нас видики и огромные телики с плоскими экранами — несбыточная мечта, роскошь, а для большинства нохчей-грозненцев — обычное дело. Откуда только они деньги на всё это находили?
Получается, хорошо чечены жили до войны. А теперь что? Половина того, что было, уже порушено, пожжено, разграблено и растоптано. А ведь войне ещё конца и края не видать, а значит, всё остальное тоже разломают и растащат, и не «российские агрессоры», а свои братья-боевики, «для бесконечного продолжения» однажды начатого дела — «священного газавата против неверных кафиров».
Два ближних к нам дома разрушены до основания, только фундаменты каменные остались. Были дома — нет домов: здесь, вероятно, авиация наша постаралась; следующие два — с дырами в заборах и со снесёнными воротами, без крыш, без окон и без входных дверей. Там — сто процентов — ничего ценного, тем более — водки, давно нет. Даже несколько молодых деревьев в огородике перед домами снесены и затоптаны бронемашинами. Да, деревья на войне страдают не меньше людей.
Проходим мимо ещё нескольких обстрелянных и поцарапанных домов, сворачиваем влево, в проулок. Врезаемся в спешащую навстречу нам троицу.
Женщина, лет тридцати, в потёртом коричневом пальто до колен и коричневом платке, держит под правую руку сгорбленную старушку в чёрной кожаной куртке и тёмной шали, под левую — маленького, хлюпающего носом мальчишку, лет пяти.
Натыкаемся друг на друга так, что чуть лбами не ударяемся. Секунд десять стоим вплотную, молчим, изучаем друг друга глазами.
Мальчик, внимательно осмотрев нас — грязных, полупьяных и усталых, дёрнул женщину за руку, затопал ножками и громко заплакал:
— Ма-а-а!
Ча-ча, выпучив глаза, наклонился к мальчишке и пригрозил автоматом:
— А ну, сопляк, тихо!
— Не плачь, сынок, не бойся! Это наши, русские солдатики. Видишь, как они устали, наверно есть хотят, а ты — плачешь. Не надо, — женщина ласково прижала мальчика к себе, — не плачь, это же наши, они нас не тронут.
— Что вы тут ходите? Тут нет никого! Или вы пожрать захотели? Что вас, ваш Ельцин совсем не кормит? Где ваши походные пайки? Нету? И вы по домам побежали, как тараканы? — схватилась за цевьё автомата Ча-чи старушка.
— Что? — глаза Ча-чи едва не вывалились из орбит. — Кто это тут воняет?
— Нас будете грабить? Русских будете грабить? Алкаши вы, а не солдаты! — отрицательно мотая головой, старушка взревела ещё громче, тряся перед нашими лицами своим маленьким кулачком и срываясь на крик. — Только и можете, у мирных граждан еду отнимать, да деньги трясти!
— Мама, не надо! Не шуми, пожалуйста, не надо! — запричитала женщина и заплакала. — Мама, что же ты так? Что ты их…
— А что? Нажрались, сволочи, как свиньи, да бродят тут, корчат из себя воинов-освободителей! Совсем забыли, чем солдаты заниматься должны! Если воевать не умеют, если не могут чеченов энтих, бандитов победить, то хотя бы погибнуть достойно, как божьи люди, как настоящие солдаты своего Отечества, они могут?
Старушка повернулась к Соседу:
— Можете, или нет? Или надо обязательно нажраться до поросячьего визга и детей ходить-пугать, а?
— Тихо, мать, не галди! Русских никто обижать не собирается! Идите, как шли, своей дорогою, а мы пойдём своею, — наклонившись к старушке, вежливо произнёс Сосед. — Идите, с Богом, идите!
— Ишь ты, грабить! Дура старая! Мы защищать её приехали, за хер знает скока километров приехали! Дура, ещё за автомат дёргает, — кипел Ча-ча. — Ай, да пошли вы все, вам ни хрена не понять, каково нам здесь!
Мы свернули в следующий проулок. В глаза сразу бросился трёхэтажный особняк из красного кирпича. С виду — нетронутый. И забор целый, высокий, прочный, из листового железа. Я предложил проникнуть туда. Сосед посмотрел повнимательней и возразил:
— Не верю, чтоб такой дворец просто так бросили. Минимум — он заминирован. Лучше пойдём туда, куда Ча-ча скажет. Он же у нас спец, с чутьём.
— А пойдём мы — туда! — Ча-ча указал на соседствующий с коттеджем обычный сельский домик. — Там точно что-то есть!
Подбегаем к деревянному забору, оглядываемся. Никого не видно и не слышно. Можно действовать. Улыбаюсь, как дурак. Сосед сосредоточен. Ча-ча начинает отсчёт. На счёт «три», пинком открываю калитку и забегаю во двор. Обгоняя меня, Сосед мчится к двери. Дверь оказывается приоткрытой, и Сосед сходу забегает внутрь. Я и Ча-ча — следом за ним. Узкая веранда, заставленная подгорелыми кастрюльками и сковородками, затем тесная прихожая, забросанная грязной обувью, потасканными нестиранными штанами, кофтами и рубашками. На узкой тройной вешалке — фуфайка, фетровая шляпа, драповая кепка и голубая детская болоньевая куртка с капюшоном. Когда я был маленьким, у соседской девочки была такая же куртка и, заигрывая, ей в капюшон я всегда подбрасывал снежки.
— Осторожно, за растяжками смотри! — шепчет Ча-ча.
— Есть кто дома? Хозяева? — Сосед вытаскивает из кармана гранату. — Считаю до трёх! Потом бросаю в зал гранату! Раз, два, три!
Тишина. Похоже, никого нет, но Сосед, стоя с серьёзным лицом, всё ещё держит эфку в руке:
— Бросаю!
— Никого нет, айда, проходим! Усман — ты за мной, Сосед — охраняешь выход! — забирая из рук Соседа гранату, приказывает Ча-ча.
И в зале, и в спальне чисто, прибрано. Из дома ничего не вынесено, все пожитки на месте. Похоже, что люди ушли два-три дня назад, но ничего с собой не взяли. Просто оставили. Кому? Открываю холодильник. Старый, пожелтевший от времени, овальный холодильник «Мир». Там кусок размороженной курицы, литровая банка прокисшего молока, солёные огурцы в трёхлитровой банке, две консервы. Водки нет. Закрыв холодильник, замечаю иконку на полочке в углу кухни.
— Пацаны, здесь русские живут!
— А мы, чё? Мешаем что-ль кому? Ща уйдём! — кричит из зала Ча-ча, поднимая за ручку дверь в полу. — Посмотрим подвал и уйдём!
Открыв проход, он отпрыгивает в сторону:
— Если есть кто — подай голос и выходи с поднятыми руками, а не то — гранату брошу! Считаю до трёх! Раз, два, три!
Опять тишина.
— Чё? Эта хата нет никто?
— Нет.
— Брось гранату, на всякий случай, вдруг там засада.
— Да кому надо — засаду в подвале устраивать! Нет там никого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14