– Я ненавижу их за то, что они хоронят своих безногих друзей!!!– Ты сумасшедший! – засмеялась Филиппа.– Я не сумасшедший! – крикнул Бригг в ответ. – Просто я солдат. Это одно и то же. Все солдаты – психи. Их учат тыкать штыками мешки с травой и стрелять крошечными пулями, и они стараются изо всех сил, потому что никто из них еще по-настоящему не верит в атомную бомбу. Они думают, что все это брехня, и бомба – не в счет, потому как дяди в белых халатах, которые ее взорвали, не были солдатами. Они все еще говорят о войне, будто ничего не произошло. Они хотят воевать по-своему, как раньше! Они несгораемые – вот что они думают. Пьяные, огнеупорные, бесполезные, ненужные и безумные: вот какие они – солдаты!Филиппа ткнула в его сторону пальцем.– Я видела тебя сегодня утром, – заявила она. – Это тебя сбили с ног.– Этот Дрисколл – сволочь, – выругался Бригг. – Рукопашный бой? Какой от него толк, если существует бомба! Рукопашная схватка без оружия! Посмотреть бы, как они сойдутся в рукопашной без рук, без голов и без тел. И без ног. Без ног, как старый, добрый Фред Орган. Он как раз и погиб в рукопашном и ногопашном бою, когда отрывают ноги…Так они дошли до моста. Здесь Бригг почувствовал себя пьяным до безобразия. Филиппа помогла ему взобраться на перила, и он уселся на них, как курица на насесте, опасно кренясь то вперед, то назад. Сама Филиппа села на перила напротив, зацепившись для надежности ногами за нижнюю перекладину. Ее овальные голые коленки торчали из-под платья как два коричневых яйца. Нелепый вид Бригга уже не пугал, а смешил Филиппу.– Все наши скоро будут здесь, – пробормотал Бригг, пытаясь сфокусировать взгляд на коленях девушки. – Рассядутся на перилах словно пташки и начнут орать песни об Уэльсе, о родной Шотландии, о трижды проклятой Старой Кентской дороге. Они станут хвастаться, какие роскошные девахи дожидаются их дома, и вздыхать. Все без исключения, кроме, может быть, Таскера и еще дюжины счастливцев, у которых есть с кем провести сегодняшнюю ночь. Конечно, это не Бог весть что, но все же лучше, чем ничего…– Сколько ты уже прослужил? – спросила Филиппа.– Кажется, что несколько лет, – ответил Бригг, – хотя на самом деле – десять месяцев. А тебя я давно заприметил, правда – смотрел только издали. Когда ты пригласила меня на танец, я ушам своим не поверил. Сначала я решил, что ты ищешь дамскую комнату…Филиппа прыснула в кулак.– Нет, в самом деле, – оправдывался Бригг. – Никакой другой причины мне и в голову не приходило.– Просто ты стоял ближе всех, – не подумав, выпалила Филиппа.– Спасибо, – ответил Бригг, безуспешно попытавшись придать своему голосу подобающий случаю сарказм. Пиво делало свое дело, и ему становилось все труднее вылавливать свои собственные мысли и облекать их в слова: он как будто шарил в темноте позади желтенькой ширмочки, еле-еле пропускающей свет. Подсознание твердило ему, что если он сумеет еще немного задержать Филиппу, то в голове в конце концов прояснится, и тогда он сумеет уговориться с ней о еще одной встрече. Можно будет, к примеру, пойти с ней к водохранилищу и искупаться, или прогуляться вместе по трубе водовода…– Как насчет того, чтобы прошвырнуться по трубе? – услышал Бригг свой собственный наглый голос, на доли секунды опередивший сознательное решение. – Ну, по этой… по большой. Знаешь, на самом деле по ней очень легко ходить, надо только…– Сейчас слишком темно, – серьезно, без тени кокетства отозвалась Филиппа.– Конечно, не сейчас! – воскликнул Бритт и замешкался, подбирая самые простые слова, какие он смог бы вспомнить, когда протрезвеет.– Гм-м… Давай завтра, после полудня? Как раз будет воскресенье… По трубе очень приятно гулять: знай шагай, словно по проспекту, и не надо продираться сквозь джунгли. А сейчас бы я и сам не п-пошел. Нужно немного п-подождать, пока я снова смогу стоять прямо, и чтоб вокруг ничего не качалось.В конце концов они договорились встретиться на мосту завтра, и Филиппа, соскочив с перил, помогла слезть Бриггу, который двигался неловко, как инвалид. Потом она легонько подтолкнула его в спину, и Бригг, перебирая деревянные перила руками, побрел к казармам. Полученного им импульса оказалось достаточно, чтобы двигаться более или менее прямо, но обернуться он так и не рискнул.Вернувшись домой, Филиппа открыла отцовский коктейль-бар в гостиной и выпила подряд три порции джина, бутылку пива и две порции виски. Потом она вцепилась в стол и заплакала.– За рукопашный бой без рук! – всхлипнула она, поднимая пустой стакан. – Мы еще посмотрим, кто здесь лесбиянка, а кто – нет.Не переставая рыдать, Филиппа неуверенно шагнула к двери, но остановилась и, вернувшись к бару, щедрой рукой плеснула чистого «скотча» в аквариум с золотыми вуалехвостами, затем, размазывая по щекам слезы, выбежала в прихожую и широко распахнула дверь, намереваясь позвать Бригга, если он по какой-то причине задержался на мосту. У перил действительно темнела какая-то фигура, и Филиппа закричала: «Солдат! Эй, солдат!…», – поскольку ни имени, ни фамилии Бригга она не знала.Темный силуэт сдвинулся с места и стал приближаться. Только теперь Филиппа сообразила, что что-то здесь не то, так как незнакомец был гораздо ниже Бригга ростом и намного шире в плечах. Когда он остановился у калитки, Филиппа, наконец, узнала его. Это был не Бригг. Это был Дрисколл.Филиппа пьяно хихикнула.– Это не ты, – сказала она. – Другой… А я тебя знаю, у тебя не закрывается левый глаз.
После того как Дрисколл застрелил под Каном трех своих солдат, он целую ночь бродил по развороченным дорогам и искалеченным рощам и громко пел. Для него эта ночь была ночью бесконечных, постоянно возвращающихся кошмаров, когда он снова и снова чувствовал, как бьется в руках пулемет, видел, как выпущенные им пули пробивают тела англичан и впиваются в низкую глинобитную стену. Дважды его самого чуть не подстрелили нервные часовые, а под утро Дрисколла задержала военная полиция, так как патрульным показалось, что он вдребезги пьян.Но пьян он не был. Дрисколл не пил накануне сражения и не выпил ни капли за всю эту ужасную ночь – он просто бродил по позициям и орал песни. Когда начальник патруля спросил, понимает ли он, что война еще не кончилась, Дрисколл только кивнул в ответ и засмеялся.Лишь несколько дней спустя он немного успокоился и решил, что отныне – в порядке компенсации за пережитый ужас – вся его жизнь должна быть наполнена исключительно радостью, но тут неожиданно выплыла история с его левым глазом, и Дрисколлу пришлось оставить свой славный полк. Это тоже пошло в дебет, но увы! – этим дело не кончилось. На него свалилось еще немало мелких неприятностей, лишь часть которых, по мнению Дрисколла, уравновешивалась нечаянными радостями, которые нет-нет, да и выпадали на его долю. И только теперь, подводя итог несчастьям, которые обрушились на него за последние годы, Дрисколл мог сказать: самым замечательным, что случилось с ним с той памятной ночи под Каном, когда он случайно подстрелил своих, была сегодняшняя встреча с Филиппой, в постели которой он лежал – все еще в рубашке, но уже без брюк и без обуви.Дрисколл вытянулся на животе поверх одеяла. Филиппа, так и не снявшая своего шелкового с блестками платья, была совсем близко, но они не касались друг друга. Пока не касались. Со времени катастрофы под Каном прошло шесть лет, и Дрисколл мог подождать еще несколько минут.– Откуда ты знаешь, что я не могу закрыть глаз? – спросил он.Филиппа была пьяна, – ее даже вырвало в тазик для умывания, – но в конце концов это не он напоил ее. Филиппа напилась сама, раздобыв спиртное внизу, в гостиной. Дрисколл знал это, потому что ему пришлось отнять у нее бутылку и стаканы. Но пусть с этим разбирается старина Раскин, решил он. Отец Филиппы должен был скоро вернуться, но Дрисколл сомневался, что после вечера танцев старшина будет в состоянии подняться по ступеням, ведущим на второй этаж.– Какой глаз? – Филиппа пыталась вспомнить. – А-а… помню. Тогда на тебе практически ничего не было – то есть, почти не было одежды… Ты выходил из бассейна и бормотал про этот свой глаз. А я купалась и все слышала, но ты меня не заметил.Дрисколл повернулся к окну и стал смотреть на кружевной веер пальмы, неподвижно темневший на фоне спящего неба. Правой рукой он нащупал позади себя границу, где заканчивался скользкий шелк одеяла и начиналось платье Филиппы. Пальцы Дрисколла без колебаний скользнули через эту границу и поднялись по бедрам вверх, к жировым валикам на ляжках, между которых старшина Раскин вставлял свои пенни.Филиппе казалось, что Дрисколл чувствует ее напряжение, и она постаралась расслабиться. Лежа на спине, она смотрела в потолок сквозь упавшие на лицо волосы и боялась пошевелиться.– А ты кто? – спросила она внезапно.– В каком смысле? – удивленно пробормотал Дрисколл, зарываясь лицом в одеяло. В низу живота он чувствовал приятное томление и тяжесть, причиной которых было удивительное ощущение, возникшее в кончиках его пальцев.– Кто ты? – повторила Филиппа. – Капрал или генерал?– Как раз посередине между тем и другим, – доходчиво пояснил Дрисколл. – Я – сержант.– Сержант Дрисколл! – пьяно продекламировала Филиппа. – Отличное имя. Оно тебе очень идет.Минуту или около того оба молчали. Дрисколл услышал, как на мостике затянули пьяную песню несколько подгулявших солдат.– Ты сержант, – нараспев проговорила Филиппа. – А я – лесбиянка.Дрисколлу показалось, что его негаданное счастье внезапно вырвалось из рук. Как мог спокойно он повернулся к девушке и ласково переспросил:– Как ты сказала?– Я – лесбиянка, – твердо ответила Филиппа, слегка разводя тонкую кисею волос и глядя на него сквозь брешь. – Разве мой папочка тебе не сказал?– Нет, – медленно ответил Дрисколл. – Он как-то не упоминал об этом.– Я думала, он уже всех оповестил, – с горечью прошептала Филиппа. – Во всяком случае, начал он с меня.Дрисколл облегченно вздохнул. Слова Филиппы согрели его сердце, как теплый ласковый ветерок.– Значит, с тобой все в порядке? – уточнил он.– Пока не знаю, – серьезно ответила Филиппа. – Отец говорит, что нет, а он все-таки мой отец. Не знаю, вдруг я на самом деле лесбиянка? Я позвала тебя, чтобы это проверить.Дрисколл едва не сказал, что для этого ей следовало бы позвать другую девушку, но вовремя сообразил, что сейчас не самый подходящий момент для подобных советов.– Сержант Дрисколл… – Филиппа снова начала плакать. – Сделай что-нибудь, докажи мне, что я не…
Ее руки коснулись его легко, как духи ночи, нежные пальцы скользнули по мускулистой шее. Дрисколл подсунул под ноги Филиппы сначала одну, потом другую руку и двигался вверх по упругой прохладной коже до тех пор, пока не коснулся полных ягодиц. Тогда он склонился над ней и стал целовать ее лицо, губы, глаза прямо сквозь водопад спутанных темных волос. Ее волосы изрядно мешали обоим, и Филиппа нетерпеливым движением отбросила их в сторону, после чего руки любовников вернулись на те же места, где им было так хорошо и уютно.Невероятная и совершенно необъяснимая нежность вдруг заполнила Дрисколла. Это было тем более странно, что он слыл человеком суровым и жестким и никогда не испытывал ничего подобного ни к кому, если не считать его собственной жены.– Мне никогда и ни с кем не было так хорошо… кроме моей маленькой женушки, – прошептал он.– У тебя есть маленькая женушка? – спросила Филиппа, целуя его в подбородок.– Была. Теперь она чья-нибудь еще.– У меня еще не было ни одного мужчины, – шепнула Филиппа, – но я твоя вторая женщина.Дрисколл не стал спорить.– Выходит, ты девственница?– Конечно. Настоящая девственница, как и всякая лесбиянка.– Ну, это мы скоро исправим.– Я надеюсь, – с тревогой сказала Филиппа. – О, сержант, я так надеюсь!…Произошла небольшая заминка, пока Дрисколл сражался с платьем. Филиппа пришла ему на помощь.– Там должна быть небольшая застежка, – подсказала она. – Сбоку. А потом нужно тащить через голову.Пока Филиппа тихо лежала в ожидании, он осторожно снял с нее платье, бережно поднимая каждую руку и освобождая от шелестящего шелка прекрасное и спокойное тело.Ничего подобного Дрисколл еще ни разу в жизни не видел. Его легкомыслие сразу куда-то испарилось, потому что все было очень серьезно. Встав на колени, он помог Филиппе перевернуться на живот и, расстегнув лифчик, просунул ладони туда, где они словно две чаши наполнились освобожденным атласом ее грудей. Дрисколл ласкал их, целовал длинную ложбинку позвоночника и, по мере того как губы его опускались все ниже и ниже, его руки тоже заскользили по стройному телу вниз и, задержавшись на мгновение на бедрах, двинулись дальше, зацепив по пути трусики.Снова перевернув Филиппу на спину, Дрисколл понял, что за все его несчастья – за смерть тех троих, за проклятый глаз и утрату любимой жены – за все воздалось сторицей.Филиппа, следя за ним сквозь паранджу черных волос, заметила изумление, появившееся на грубом солдатском лице Дрисколла. На мгновение его взгляд встретился с ее взглядом и, с трудом освободившись, принялся блуждать по холмистой равнине ее тела словно шаловливый весенний ручеек.Потом сержант прижал сухие губы к ее коже и заскользил по проложенным глазами тропам: вниз по склонам холмов в тенистую долину между грудями, по крутому обрыву пупочной впадины, по плоскому животу в сырые жаркие глубины лона. Его язык словно улитка двигался вниз по внутренней поверхности левой ноги, поднимался вверх по правой, и так еще много, много раз, без конца. Когда Дрисколл оторвался от нее и привстал, Филиппа обхватила его жадными, нетерпеливыми руками и, едва не разорвав, стащила с него рубашку. Он снова склонился над ней, едва различимый в густых сумерках, но Филиппа рассмотрела его и снова всхлипнула.– Господи, сержант, – прошептала она. – Моя дверца слишком узка. Я всегда это знала…И, глухо вскрикнув, Филиппа заплакала.– Я знала, знала, – рыдала она. – Моя дверца никуда не годится! Мне придется выйти замуж за карлика или гнома!Дрисколл прижался к ней, и Филиппа почувствовала на своем животе его горячее тепло. Отведя в сторону ее длинные волосы, он снова поцеловал Филиппу, а она, действуя почти инстинктивно, потянулась за его рубашкой и, скомкав, затолкала себе под бедра.Потом Дрисколл приподнялся на руках и, сдвинувшись чуть вниз, начал медленное наступление. Филиппа ахнула.– Мне больно, сержант! – выдохнула она. – Больно!!!– Совсем чуть-чуть, – ободрил ее Дрисколл. – Не бойся.– Нет, нет, не надо!Дрисколл не смог придумать никакого ответа. Вместо этого он слегка укусил ее за плечо и стиснул зубами грудь.– Осторожней! Пожалуйста! – прохныкала Филиппа. – Мне все-таки нужен гномик, такой маленький-маленький гномик…Дрисколл приблизился к самому ее уху и прошептал:– Но ведь не для лесбийской любви, верно? Теперь ты это знаешь?Филиппа обвила руками его голову и прижала к себе так сильно, словно хотела раздавить.– Ну теперь же, теперь! – шептала она. – Пожалуйста, милый, теперь! И это теперь настало. Филиппа вздрогнула от боли, но рифы страха остались позади, она успокоилась и, словно пловцы на теплой волне, они задвигались слаженно и уверенно.– О, сержант, ты – настоящий негодяй! – простонала Филиппа.
Когда Дрисколл, держа под мышкой скомканную рубаху, возвращался в казарму, небо уже окрасилось в лиловый и бирюзовый цвета рассвета. Воздух был сырым и прохладным, и сержанту казалось, что он забирает излишний жар из его обнаженной груди, плечей и рук. Словно беззаботная обезьянка, Дрисколл бегом преодолел деревянный мостик, а потом запрыгал по земляным ступенькам, на ходу плюнув – и попав! – в лупоглазую жабу, раскорячившуюся на дне дренажной канавы.Взбежав по лестнице на второй этаж бетонного здания казармы, Дрисколл сразу понял, что мальчики повеселились на славу. Койка капрала Брука – о чем ее мирно спящий хозяин и не подозревал – покачивалась на высоте пяти футов над полом, подвешенная на захлестнутых за стропила канатах. Повсюду, словно застигнутые шквальным огнем, в самых причудливых позах валялись рядовые. Одни задремали на полу, другие сумели добраться до коек, третьи потерпели крушение как раз на полпути между тем и другим. Большинство так и не рассталось с парадными костюмами, которые теперь были покрыты пылью и следами рвоты. Кое-кто продолжал любовно прижимать к груди недопитую бутылку, а Таскер храпел, не выпуская из рук нежно-розовый лифчик, захваченный им в качестве трофея. Бригг, так и не узнавший чего лишился, спал невинным крепким сном мертвецки пьяного человека.Дрисколл прошел в свою комнатку на балконе, разделся и снова вышел, чтобы сходить в душ. В одной из кабинок спал на сыром полу младший капрал, которого недавно тошнило. Дрисколл вошел в соседнюю и включил воду. Холодная струя ударила его словно стальная шпага, и сержант невольно подпрыгнул, но скоро привык и стал плескаться, подставляя воде голову и бока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
После того как Дрисколл застрелил под Каном трех своих солдат, он целую ночь бродил по развороченным дорогам и искалеченным рощам и громко пел. Для него эта ночь была ночью бесконечных, постоянно возвращающихся кошмаров, когда он снова и снова чувствовал, как бьется в руках пулемет, видел, как выпущенные им пули пробивают тела англичан и впиваются в низкую глинобитную стену. Дважды его самого чуть не подстрелили нервные часовые, а под утро Дрисколла задержала военная полиция, так как патрульным показалось, что он вдребезги пьян.Но пьян он не был. Дрисколл не пил накануне сражения и не выпил ни капли за всю эту ужасную ночь – он просто бродил по позициям и орал песни. Когда начальник патруля спросил, понимает ли он, что война еще не кончилась, Дрисколл только кивнул в ответ и засмеялся.Лишь несколько дней спустя он немного успокоился и решил, что отныне – в порядке компенсации за пережитый ужас – вся его жизнь должна быть наполнена исключительно радостью, но тут неожиданно выплыла история с его левым глазом, и Дрисколлу пришлось оставить свой славный полк. Это тоже пошло в дебет, но увы! – этим дело не кончилось. На него свалилось еще немало мелких неприятностей, лишь часть которых, по мнению Дрисколла, уравновешивалась нечаянными радостями, которые нет-нет, да и выпадали на его долю. И только теперь, подводя итог несчастьям, которые обрушились на него за последние годы, Дрисколл мог сказать: самым замечательным, что случилось с ним с той памятной ночи под Каном, когда он случайно подстрелил своих, была сегодняшняя встреча с Филиппой, в постели которой он лежал – все еще в рубашке, но уже без брюк и без обуви.Дрисколл вытянулся на животе поверх одеяла. Филиппа, так и не снявшая своего шелкового с блестками платья, была совсем близко, но они не касались друг друга. Пока не касались. Со времени катастрофы под Каном прошло шесть лет, и Дрисколл мог подождать еще несколько минут.– Откуда ты знаешь, что я не могу закрыть глаз? – спросил он.Филиппа была пьяна, – ее даже вырвало в тазик для умывания, – но в конце концов это не он напоил ее. Филиппа напилась сама, раздобыв спиртное внизу, в гостиной. Дрисколл знал это, потому что ему пришлось отнять у нее бутылку и стаканы. Но пусть с этим разбирается старина Раскин, решил он. Отец Филиппы должен был скоро вернуться, но Дрисколл сомневался, что после вечера танцев старшина будет в состоянии подняться по ступеням, ведущим на второй этаж.– Какой глаз? – Филиппа пыталась вспомнить. – А-а… помню. Тогда на тебе практически ничего не было – то есть, почти не было одежды… Ты выходил из бассейна и бормотал про этот свой глаз. А я купалась и все слышала, но ты меня не заметил.Дрисколл повернулся к окну и стал смотреть на кружевной веер пальмы, неподвижно темневший на фоне спящего неба. Правой рукой он нащупал позади себя границу, где заканчивался скользкий шелк одеяла и начиналось платье Филиппы. Пальцы Дрисколла без колебаний скользнули через эту границу и поднялись по бедрам вверх, к жировым валикам на ляжках, между которых старшина Раскин вставлял свои пенни.Филиппе казалось, что Дрисколл чувствует ее напряжение, и она постаралась расслабиться. Лежа на спине, она смотрела в потолок сквозь упавшие на лицо волосы и боялась пошевелиться.– А ты кто? – спросила она внезапно.– В каком смысле? – удивленно пробормотал Дрисколл, зарываясь лицом в одеяло. В низу живота он чувствовал приятное томление и тяжесть, причиной которых было удивительное ощущение, возникшее в кончиках его пальцев.– Кто ты? – повторила Филиппа. – Капрал или генерал?– Как раз посередине между тем и другим, – доходчиво пояснил Дрисколл. – Я – сержант.– Сержант Дрисколл! – пьяно продекламировала Филиппа. – Отличное имя. Оно тебе очень идет.Минуту или около того оба молчали. Дрисколл услышал, как на мостике затянули пьяную песню несколько подгулявших солдат.– Ты сержант, – нараспев проговорила Филиппа. – А я – лесбиянка.Дрисколлу показалось, что его негаданное счастье внезапно вырвалось из рук. Как мог спокойно он повернулся к девушке и ласково переспросил:– Как ты сказала?– Я – лесбиянка, – твердо ответила Филиппа, слегка разводя тонкую кисею волос и глядя на него сквозь брешь. – Разве мой папочка тебе не сказал?– Нет, – медленно ответил Дрисколл. – Он как-то не упоминал об этом.– Я думала, он уже всех оповестил, – с горечью прошептала Филиппа. – Во всяком случае, начал он с меня.Дрисколл облегченно вздохнул. Слова Филиппы согрели его сердце, как теплый ласковый ветерок.– Значит, с тобой все в порядке? – уточнил он.– Пока не знаю, – серьезно ответила Филиппа. – Отец говорит, что нет, а он все-таки мой отец. Не знаю, вдруг я на самом деле лесбиянка? Я позвала тебя, чтобы это проверить.Дрисколл едва не сказал, что для этого ей следовало бы позвать другую девушку, но вовремя сообразил, что сейчас не самый подходящий момент для подобных советов.– Сержант Дрисколл… – Филиппа снова начала плакать. – Сделай что-нибудь, докажи мне, что я не…
Ее руки коснулись его легко, как духи ночи, нежные пальцы скользнули по мускулистой шее. Дрисколл подсунул под ноги Филиппы сначала одну, потом другую руку и двигался вверх по упругой прохладной коже до тех пор, пока не коснулся полных ягодиц. Тогда он склонился над ней и стал целовать ее лицо, губы, глаза прямо сквозь водопад спутанных темных волос. Ее волосы изрядно мешали обоим, и Филиппа нетерпеливым движением отбросила их в сторону, после чего руки любовников вернулись на те же места, где им было так хорошо и уютно.Невероятная и совершенно необъяснимая нежность вдруг заполнила Дрисколла. Это было тем более странно, что он слыл человеком суровым и жестким и никогда не испытывал ничего подобного ни к кому, если не считать его собственной жены.– Мне никогда и ни с кем не было так хорошо… кроме моей маленькой женушки, – прошептал он.– У тебя есть маленькая женушка? – спросила Филиппа, целуя его в подбородок.– Была. Теперь она чья-нибудь еще.– У меня еще не было ни одного мужчины, – шепнула Филиппа, – но я твоя вторая женщина.Дрисколл не стал спорить.– Выходит, ты девственница?– Конечно. Настоящая девственница, как и всякая лесбиянка.– Ну, это мы скоро исправим.– Я надеюсь, – с тревогой сказала Филиппа. – О, сержант, я так надеюсь!…Произошла небольшая заминка, пока Дрисколл сражался с платьем. Филиппа пришла ему на помощь.– Там должна быть небольшая застежка, – подсказала она. – Сбоку. А потом нужно тащить через голову.Пока Филиппа тихо лежала в ожидании, он осторожно снял с нее платье, бережно поднимая каждую руку и освобождая от шелестящего шелка прекрасное и спокойное тело.Ничего подобного Дрисколл еще ни разу в жизни не видел. Его легкомыслие сразу куда-то испарилось, потому что все было очень серьезно. Встав на колени, он помог Филиппе перевернуться на живот и, расстегнув лифчик, просунул ладони туда, где они словно две чаши наполнились освобожденным атласом ее грудей. Дрисколл ласкал их, целовал длинную ложбинку позвоночника и, по мере того как губы его опускались все ниже и ниже, его руки тоже заскользили по стройному телу вниз и, задержавшись на мгновение на бедрах, двинулись дальше, зацепив по пути трусики.Снова перевернув Филиппу на спину, Дрисколл понял, что за все его несчастья – за смерть тех троих, за проклятый глаз и утрату любимой жены – за все воздалось сторицей.Филиппа, следя за ним сквозь паранджу черных волос, заметила изумление, появившееся на грубом солдатском лице Дрисколла. На мгновение его взгляд встретился с ее взглядом и, с трудом освободившись, принялся блуждать по холмистой равнине ее тела словно шаловливый весенний ручеек.Потом сержант прижал сухие губы к ее коже и заскользил по проложенным глазами тропам: вниз по склонам холмов в тенистую долину между грудями, по крутому обрыву пупочной впадины, по плоскому животу в сырые жаркие глубины лона. Его язык словно улитка двигался вниз по внутренней поверхности левой ноги, поднимался вверх по правой, и так еще много, много раз, без конца. Когда Дрисколл оторвался от нее и привстал, Филиппа обхватила его жадными, нетерпеливыми руками и, едва не разорвав, стащила с него рубашку. Он снова склонился над ней, едва различимый в густых сумерках, но Филиппа рассмотрела его и снова всхлипнула.– Господи, сержант, – прошептала она. – Моя дверца слишком узка. Я всегда это знала…И, глухо вскрикнув, Филиппа заплакала.– Я знала, знала, – рыдала она. – Моя дверца никуда не годится! Мне придется выйти замуж за карлика или гнома!Дрисколл прижался к ней, и Филиппа почувствовала на своем животе его горячее тепло. Отведя в сторону ее длинные волосы, он снова поцеловал Филиппу, а она, действуя почти инстинктивно, потянулась за его рубашкой и, скомкав, затолкала себе под бедра.Потом Дрисколл приподнялся на руках и, сдвинувшись чуть вниз, начал медленное наступление. Филиппа ахнула.– Мне больно, сержант! – выдохнула она. – Больно!!!– Совсем чуть-чуть, – ободрил ее Дрисколл. – Не бойся.– Нет, нет, не надо!Дрисколл не смог придумать никакого ответа. Вместо этого он слегка укусил ее за плечо и стиснул зубами грудь.– Осторожней! Пожалуйста! – прохныкала Филиппа. – Мне все-таки нужен гномик, такой маленький-маленький гномик…Дрисколл приблизился к самому ее уху и прошептал:– Но ведь не для лесбийской любви, верно? Теперь ты это знаешь?Филиппа обвила руками его голову и прижала к себе так сильно, словно хотела раздавить.– Ну теперь же, теперь! – шептала она. – Пожалуйста, милый, теперь! И это теперь настало. Филиппа вздрогнула от боли, но рифы страха остались позади, она успокоилась и, словно пловцы на теплой волне, они задвигались слаженно и уверенно.– О, сержант, ты – настоящий негодяй! – простонала Филиппа.
Когда Дрисколл, держа под мышкой скомканную рубаху, возвращался в казарму, небо уже окрасилось в лиловый и бирюзовый цвета рассвета. Воздух был сырым и прохладным, и сержанту казалось, что он забирает излишний жар из его обнаженной груди, плечей и рук. Словно беззаботная обезьянка, Дрисколл бегом преодолел деревянный мостик, а потом запрыгал по земляным ступенькам, на ходу плюнув – и попав! – в лупоглазую жабу, раскорячившуюся на дне дренажной канавы.Взбежав по лестнице на второй этаж бетонного здания казармы, Дрисколл сразу понял, что мальчики повеселились на славу. Койка капрала Брука – о чем ее мирно спящий хозяин и не подозревал – покачивалась на высоте пяти футов над полом, подвешенная на захлестнутых за стропила канатах. Повсюду, словно застигнутые шквальным огнем, в самых причудливых позах валялись рядовые. Одни задремали на полу, другие сумели добраться до коек, третьи потерпели крушение как раз на полпути между тем и другим. Большинство так и не рассталось с парадными костюмами, которые теперь были покрыты пылью и следами рвоты. Кое-кто продолжал любовно прижимать к груди недопитую бутылку, а Таскер храпел, не выпуская из рук нежно-розовый лифчик, захваченный им в качестве трофея. Бригг, так и не узнавший чего лишился, спал невинным крепким сном мертвецки пьяного человека.Дрисколл прошел в свою комнатку на балконе, разделся и снова вышел, чтобы сходить в душ. В одной из кабинок спал на сыром полу младший капрал, которого недавно тошнило. Дрисколл вошел в соседнюю и включил воду. Холодная струя ударила его словно стальная шпага, и сержант невольно подпрыгнул, но скоро привык и стал плескаться, подставляя воде голову и бока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29