Знать тебя не хочу! Уходи сейчас же, иначе пристрелю!…
Под злым и колючим взглядом Бондаря я вмиг собрал свои пожитки в узелок и оставил двор барина. Попрощался с теми, кто иногда давал мне тарелку борща или кусок мяса. Все рабочие мне сочувствовали, переживали за меня. Ведь судьба каждого из них также зависела от прихотей пана-подлеца.
— Коля, выйди в сад, я буду там тебя ожидать, — шепнула мне уборщица, молодая девушка, симпатизировавшая мне с первых дней нашего знакомства.
На отдалённой парковой аллее я встретился с Верой. Она вела дамский велосипед, который принадлежал жене Игоря.
— Коля, ты теперь знаешь: кто с деньгами, тот и силён. А кто силён, тот и прав. Вокруг-одна несправедливость, — Вера посмотрела на меня своими добрыми глазами. — Возьми велосипед. Продашь его, это тебе — за твой труд.
Я поцеловал натруженную руку Веры и уехал. На второй день под вечер был уже в родном доме.
Никогда я ничего не скрывал от своих родителей. И на этот раз все рассказал честно маме.
Выслушав меня, она взяла мою руку:
— И всё же, сынок, я не оправдываю твоего поступка. И отец поддержит меня. Как хочешь, а велосипед надо возвратить.
Мне стало ясно, что и отец не погладит меня по головке.
Родители всегда учили нас скромности и честности. И вдруг я явился домой на ворованном велосипеде…
Когда отец узнал о моих похождениях, он сразу преобразился:
— Вот что, воров в своём доме не потерплю!
— Я ведь честно работал два года, а он выгнал меня без денег! — оправдывался я перед рассердившимся отцом.
Но отец не хотел слушать моих доводов. В село Новомыльск я приехал ночью. Разбудил переполошившуюся Веру, отдал ей велосипед.
— А теперь куда, Коля? — спросила она. — Сам не знаю, куда глаза глядят…
Мне очень хотелось оправдаться перед родителями. Домой я не пошёл, надо было подумать о заработке. И вот я отправился в Костополь. Почему именно туда, до сих пор не могу объяснить. В кармане тогда у меня было всего двадцать грошей…
В центре города, у самого рынка, увидел толпу людей. Я пробрался в середину и увидел здоровенного дядьку, который стоял у столика, накрытого клетчатой клеёнкой. Один парень дважды ловко бросил на стол монету и попал в цель. За это он получил двойную сумму.
«Рискну! — не устоял я перед искушением. — Если выиграю, куплю билет в Янову Долину».
Бросил одну монету на стол. Проиграл. Стало очень обидно.
На улицах города зажглись тусклые электрические лампочки. Слоняясь по Костополю, я добрался до железнодорожной станции. Тут незаметно проник в товарный вагон формировавшегося в тупике эшелона, умостился в уголке и уснул.
Когда проснулся, порожняк был уже на каком-то полустанке. Я выпрыгнул из вагона и пошёл к реке. На берегу паслась лошадь. Увидя её, я вспомнил, что в моей кепке есть рыболовные крючки. Из хвоста лошади вырвал с десяток длинных волосков. Смастерил удочку, накопал червяков и начал рыбачить. Наловил целую низку окуней и плотиц.
Однажды мне довелось видеть, как цыгане готовили свежую рыбу: они разводили костёр и укладывали её на уголья. Я тоже так сделал. Рыба получилась очень вкусной. Поел с удовольствием, и сразу стало веселее.
Марфа Струтинская в молодости
Хата семьи Струтинских в селе Горыньграде, на Ровенщине
Катя и Вася Струтинские (1944 г.)
Ростислав Струтинский (1944 г.)
Александр, старший сын Марфы Ильиничны Струтинской. Погиб при освобождении Волынской области от гитлеровских захватчиков в 1944 году
Ядвига Карловна Урбанович-Бурлатенко, партизанка-разведчица
Мария Степановна Мамонец, хозяйка конспиративной квартиры
Надежда Трофимовна Ильчук в молодости
Антонина Эдуардовна Стычаковская. В её домике (село Рясники) укрывались партизаны
Тамара Янчук
Алексей Глинко
В Яновой Долине сооружались двухэтажные дома. Они предназначались для служащих каменных карьеров. Туда я и отправился.
У одного из костров меня встретил предприниматель. Я попросился к нему на работу. На это строительство вызвал и отца.
РАССВЕТ
Старшего брата Александра призвали на действительную службу в польскую армию. Ростислав находился в Леоновке у тёти — Марии Степановны Мамонец. Жорж батрачил под Луцком, а я устроился каменщиком на Бабинском сахарном заводе.
Это был период напряжённой обстановки в Европе. Гитлеровские войска, проглотив многие страны, первого сентября 1939 года вторглись в Польшу.
Польское буржуазно-реакционное правительство с первого дня войны бросило на произвол судьбы страну. Бек, Ридз-Смиглы и другие позорно бежали за границу.
Семнадцатого сентября 1939 года Красная Армия перешла советско-польскую границу и взяла под защиту трудящихся западноукраинских земель.
Граница, через которую отец совсем недавно хотел перебраться нелегально, даже рискуя жизнью, исчезла навеки! Мы радостно встречали наших братьев-освободителей.
В селе Буда-Грушевская я организовал культурно-просветительный кружок молодёжи. В бывшем панском доме открылся клуб. Здесь читались лекции, хор разучивал революционные песни, проводились занятия по ликвидации неграмотности.
В 1940 году Жорж по вербовке уехал на один год работать в Крым, а Ростислав и я поступили в Ровенскую трёхмесячную школу шофёров. Нас обучали за государственный счёт. Раньше об этом могли только мечтать.
Мы почувствовали себя полноценными людьми. Повсюду зазвучало гордое слово «товарищ». Оно разило богачей, словно гром.
С каждым днём наша родная Советская власть становилась нам все ближе и дороже…
В начале 1940 года отца вызвали в Людвиполь и предложили должность помощника лесничего в селе Левачи. Он охотно согласился. Ему предоставили хорошую квартиру, и отец забрал к себе семью.
В апреле 1941 года отца направили во Львов на курсы усовершенствования. Там его и застала война…
СНОВА ТУЧИ
Стаи бомбардировщиков с крестами на крыльях в сопровождении истребителей устремились на восток. Их гул отдавался болью в наших сердцах…
Моя мать с четырьмя младшими детьми оставалась в Левачах. Где находились муж и старшие дети, мама не знала. Целыми днями она дежурила у дороги, выглядывала нас. Она видела, как отступали части Красной Армии. Больным и раненым воинам выносила молоко и горячую пищу, бинтовала раны.
«Что делать? — беспокоилась мать. — Отойти вместе с советскими частями? Но куда податься с детьми? Нет, нельзя срываться с места…»
И вот случилось то, чего она больше всего боялась. У дома остановились мотоциклисты. Холёный автоматчик в светло-зелёной форме крикнул:
— Матка, рус есть?
— Нет, — спокойно ответила мать. — А сердце стучало, как хмельное, ведь на сеновале лежал раненый красноармеец: боевые товарищи оставили его на попечение матери.
— А твоя сарай рус нет? — спросил второй автоматчик.
— Что вы, уверяю вас, нет! Пожалуйста, посмотрите!…
Уверенное поведение матери не давало повода для сомнений, и мотоциклисты уехали.
В тот же день, взяв только самые необходимые вещи, мать с детьми ушла из Левачей в Буду-Грушевскую. За раненым согласилась присматривать соседка.
У самой Буды-Грушевской встретилась знакомая — Мария Александровна Янчук.
— Куда вас бог несёт в такую пору? Да ещё с детьми! — удивилась она.
— От войны и недобрых людей, — ответила мать, — а вот куда, и сама не знаю.
— Если так, то пошли к нам. Переночуете, отдохнёте, а потом что-то придумаем. Утро вечера мудренее! Пойдёмте, Марфа Ильинична!
— А муж согласится принять?
— Мой Никифор — хороший человек. Мы не раз вспоминали вашу семью. Идёмте, смелее!
Никифор Янчук встретил приветливо:
— Прошу, заходите в дом, рассказывайте, где остальные?
— Ничего не знаю, — развела руками мать. — А у вас муж или сыновья не появлялись?
— Нет, никого не видел.
— О господи!…
— Не отчаивайтесь, — посочувствовал Никифор Яковлевич, — в обиду не дадим. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
…После окончания школы шофёров я прошёл стажировку и получил удостоверение шофёра третьего класса. Работал в Людвипольском райпотребсоюзе. В первый день войны мне предложили отвезти в Ровно капитана Красной Армии. Моя полуторка нуждалась в срочном ремонте, и я сказал:
— Ехать, товарищ командир, не могу: машина неисправна.
— Я вам приказываю! — рассердился военный.
Пришлось повиноваться. Мы отправились в путь. Я предчувствовал, что вот-вот мотор заглохнет. Каждый подозрительный стук в машине меня беспокоил. В пути не раз приходилось останавливаться, устранять неисправности. С горем пополам добрались до Ровно. Капитан хлопнул дверцой и побежал в часть.
В город уже доносились глухие взрывы артиллерийских снарядов. Государственные учреждения спешно эвакуировались. Мирное население суетливо покидало город.
Набрав полный кузов раненых красноармейцев, я влился в колонну военных автомашин, уходивших на восток.
Неподалёку от Горбаковского моста дробно постучали по кабине:
— Воздух! Воздух!…
Я остановил полуторку. Солдат как ветром сдуло с машины. Мы залегли в кювете. С юго-востока показались фашистские истребители. Они развернулись над мостом и с бреющего полёта ударили короткими очередями по скопившимся автомашинам.
Когда самолёты скрылись из виду, раненые кто как мог взобрались на машину, и мы продолжили путь. Возле Me жирич солдаты высадились, тут их принял эвакогоспиталь, а я поехал в город, где встретил своего хорошего товарища, шофёра Межиричского райотдела НКВД Николая Бондарчука. Мне хотелось поговорить с ним, но он очень спешил. Только и сказал:
— Бегу!
Вдруг какая-то женщина истерическим голосом крикнула:
— Парашютисты!
Все посмотрели в ту сторону, куда она показывала рукой: на землю плавно спускались три парашютиста. Они приземлились в двух-трёх километрах от села Андрусиев, там, где высокой стеной стояла рожь.
— Вот наглецы! — возмутился я. — Среди белого дня! Подбежали сотрудники райотдела НКВД и милиции.
— Поехали! — скомандовали мне.
Не прошло и двадцати минут, как мы прибыли к месту приземления десантников. Начался тщательный поиск. Мы заходили на хутора, просматривали сады, но никого не обнаружили.
Парашютисты как в воду канули. Кто-то высказал предположение, что их спрятали кулаки.
Я возвратился в Межиричи, а оттуда помчался в Людвиполь. С машиной мне явно не везло. На окраине села Совпы отказали передачи скоростей. Включалась только задняя скорость. Не задумываясь, я развернул полуторку и поехал в сторону Людвиполя задним ходом. Крестьяне с удивлением наблюдали за «странной» машиной.
У опушки заглох мотор. Чаша моего терпения была переполнена. Я очень устал, вышел из кабины и прилёг в тени громадного дуба. В небе — ни тучки. Только группы вражеских бомбардировщиков проносились на восток. Я подумал: сколько горя несут они под своими крыльями мирным советским людям…
Самому мне не удалось отремонтировать машину — помогли отзывчивые шофёры. С их помощью я поставил полуторку «на ноги» и прикатил на территорию райбазы.
— Где пропадал, Струтинский? — отчитывал начальник районного отдела НКВД. — Злые языки болтают, будто ты разбился!
Я рассказал о всех злоключениях.
— Без моего разрешения не уезжай! — приказал начальник. -Затевать капитальный ремонт сейчас не время, машина может понадобиться в любую минуту.
— Понял, товарищ начальник!
Над местечком появились вражеские самолёты. В воздух поднялись наши истребители. Завязался бой. Он перенёсся в район переправы через реку Случь.
Кто-то надрывно закричал:
— Горит!
Мы увидели, как пламя охватило советский истребитель. Лётчик выбросился на парашюте и медленно снижался над полем. Как коршун вился над ним фашистский самолёт. Гитлеровец обстрелял парашютиста из пулемёта.
— Вот гадина! — негодовали люди.
Мы подъехали к приземлившемуся лётчику. Он лежал без сознания. Его лицо было окровавлено… Оказали пострадавшему первую медицинскую помощь, уложили его в кузов на сено, прикрытое шёлком парашюта.
Я отвёз раненого капитана в полевой госпиталь.
Поздно вечером возвратился в Людвиполь.
ТРЕВОЖНЫЙ ПОИСК
Ночью меня разбудил командир Лапченко.
— В нашем районе фашисты сбросили десант. Поднимайся, Николай!
Машина мчалась из Людвиполя в западном направлении по грунтовой дороге, освещённой звёздами. В пути находились около часа, затем свернули в сторону, немного проехали по бездорожью и остановились у опушки.
— Жди нас здесь, Николай! — Лапченко с другими чекистами нырнул в темноту.
«Чёрт возьми! — обозлился я. — Сидеть без оружия, в темноте, одному в незнакомой местности!»
Я отошёл в сторону и прилёг в лощине. Притаившись, наблюдал за мерцавшими в синей бездне звёздами.
Часа через два чекисты возвратились.
— Бери курс на лесничевку! — сел в кабину Лапченко.
С потушенными фарами мы двигались полевыми дорогами. Не обнаружив в лесничевке десантников, развернулись и, сопровождаемые звонким пением петухов, прибыли в Людвиполь. С юга и севера в город доносился грохот пушек, слышны были взрывы снарядов и бомб. Фронт приближался. Ударные группы врага продвигались с Ровенского и Здолбуновского направлений по железнодорожной магистрали на Сарны-Олевск и по шоссейной дороге — на Корец — Новоград-Волынский.
Людвиполь оказался в своеобразных клещах гитлеровской армии.
Через Людвиполь на Городницу и затем на Коростень отступали части Красной Армии. В дорогу собрался и я. Лапченко распорядился запастись горючим. Он предупредил, что уедем на всю ночь. По выражению лица командира и по тому, что предстояла дорога в неизвестность, я понял: наши оставляют Людвиполь…
Над родным городом опускались сумерки. Группа чекистов разместилась в кузове. К моему большому удивлению, мне приказали вести машину не на восток, а на юго-запад. Глухой ночью, с потушенными фарами, мы въехали в Межиричи.
Остановились в центре, на площади.
— Николай, надо разведать обстановку, — обратился ко мне Лапченко. — Нет ли у тебя здесь знакомых?
— Есть.
— Надёжные люди?
— Вполне.
— Давай к ним!
Остановились у одноэтажного домика, в котором жил Бузя. Я тихонько постучал в окно. Щёлкнул засов, к нам вышел Бузя.
— Какими судьбами? — удивился он. — В такую пору? Узнав причину, скороговоркой сообщил:
— Красноармейцы оставили Межиричи вчера. В городе безвластие.
— А как ведут себя националисты?
— Вчера под вечер, — шептал Бузя, — во дворце бывшего помещика собралось не меньше сотни вооружённых самостийников. Среди них были сброшенные на парашютах гитлеровские разведчики.
— Спасибо, Бузя! Мы торопимся, будь здоров!
Лапченко поднёс к глазам светящийся циферблат.
— Да, мешкать нельзя. — И тут же, собрав всех вооружённых, приказал: — Сопровождать машины до восточной окраины. Если у парка нас обстреляют, дадим бой!
— Ясно, товарищ капитан!
— Тогда «по коням»!
Гитлеровцы обошли город с двух сторон. Отступать мож но было только по одной дороге — через Городницу. Когда стемнело, чекисты берегом Случи добрались до Маренинского леса. Здесь тишину неожиданно взорвали выстрелы. Все насторожились: неужели и этот путь уже отрезан? Собрались на полянке.
— Товарищи! — взволнованно сказал военком. — Мы временно оставляем Людвипольский район? Но мы сюда ещё вернёмся! А теперь, чтобы не попасть в засаду, мы пойдём к Городнице окольными путями.
Полуторка, которую я вёл, ехала первой. Нередко останавливались, глушили моторы, прислушивались к стрельбе. Затем снова двигались вперёд.
Утром колонна въехала в местечко Городницу, расположенное у бывшей советско-польской границы. Я с большим интересом приглядывался ко всему окружающему: к людям, к домам, к магазинам.
Несколько сотрудников госбезопасности, среди которых был и Лапченко, попрощавшись с товарищами, возвратились на моей полуторке в Людвиполь: им предстояло выполнить важное задание командования.
— Быстричи и Совпу уже заняли немцы, — сообщили нам в городе.
Лапченко приказал никуда не отлучаться от машины. Только он отошёл, как возле меня присел бывший сержант польской армии Омельчук.
— Ты, парень, вижу, задумал отступать с большевиками, — упрекнул он. — Одумайся, пока не поздно! Немцы весь мир пройдут и никто их не остановит, понял? Убегай, куда глаза глядят. Перебудешь, а через часок-полтора немцы освободят нас.
— Освободят, говорите? — возмутился я. — Какой же вы двуличный человек! Недоброе советуете. Вы удрали, я удеру, и другие так поступят, а кто же будет защищать родную землю?
— Так не всё же это могут делать.
— Тот, кто о шкуре своей печётся, конечно, не станет рисковать.
— М-да…
— Так вот, я пойду вместе с Советской властью, а вы идите своей дорогой! Но потом пожалеете!
Омельчук опомнился и схитрил:
— Я так, в шутку, ты извини меня, Николай, — и, заметив подходивших чекистов, удалился.
В тот же день мы благополучно добрались до Городницы, а оттуда уехали дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Под злым и колючим взглядом Бондаря я вмиг собрал свои пожитки в узелок и оставил двор барина. Попрощался с теми, кто иногда давал мне тарелку борща или кусок мяса. Все рабочие мне сочувствовали, переживали за меня. Ведь судьба каждого из них также зависела от прихотей пана-подлеца.
— Коля, выйди в сад, я буду там тебя ожидать, — шепнула мне уборщица, молодая девушка, симпатизировавшая мне с первых дней нашего знакомства.
На отдалённой парковой аллее я встретился с Верой. Она вела дамский велосипед, который принадлежал жене Игоря.
— Коля, ты теперь знаешь: кто с деньгами, тот и силён. А кто силён, тот и прав. Вокруг-одна несправедливость, — Вера посмотрела на меня своими добрыми глазами. — Возьми велосипед. Продашь его, это тебе — за твой труд.
Я поцеловал натруженную руку Веры и уехал. На второй день под вечер был уже в родном доме.
Никогда я ничего не скрывал от своих родителей. И на этот раз все рассказал честно маме.
Выслушав меня, она взяла мою руку:
— И всё же, сынок, я не оправдываю твоего поступка. И отец поддержит меня. Как хочешь, а велосипед надо возвратить.
Мне стало ясно, что и отец не погладит меня по головке.
Родители всегда учили нас скромности и честности. И вдруг я явился домой на ворованном велосипеде…
Когда отец узнал о моих похождениях, он сразу преобразился:
— Вот что, воров в своём доме не потерплю!
— Я ведь честно работал два года, а он выгнал меня без денег! — оправдывался я перед рассердившимся отцом.
Но отец не хотел слушать моих доводов. В село Новомыльск я приехал ночью. Разбудил переполошившуюся Веру, отдал ей велосипед.
— А теперь куда, Коля? — спросила она. — Сам не знаю, куда глаза глядят…
Мне очень хотелось оправдаться перед родителями. Домой я не пошёл, надо было подумать о заработке. И вот я отправился в Костополь. Почему именно туда, до сих пор не могу объяснить. В кармане тогда у меня было всего двадцать грошей…
В центре города, у самого рынка, увидел толпу людей. Я пробрался в середину и увидел здоровенного дядьку, который стоял у столика, накрытого клетчатой клеёнкой. Один парень дважды ловко бросил на стол монету и попал в цель. За это он получил двойную сумму.
«Рискну! — не устоял я перед искушением. — Если выиграю, куплю билет в Янову Долину».
Бросил одну монету на стол. Проиграл. Стало очень обидно.
На улицах города зажглись тусклые электрические лампочки. Слоняясь по Костополю, я добрался до железнодорожной станции. Тут незаметно проник в товарный вагон формировавшегося в тупике эшелона, умостился в уголке и уснул.
Когда проснулся, порожняк был уже на каком-то полустанке. Я выпрыгнул из вагона и пошёл к реке. На берегу паслась лошадь. Увидя её, я вспомнил, что в моей кепке есть рыболовные крючки. Из хвоста лошади вырвал с десяток длинных волосков. Смастерил удочку, накопал червяков и начал рыбачить. Наловил целую низку окуней и плотиц.
Однажды мне довелось видеть, как цыгане готовили свежую рыбу: они разводили костёр и укладывали её на уголья. Я тоже так сделал. Рыба получилась очень вкусной. Поел с удовольствием, и сразу стало веселее.
Марфа Струтинская в молодости
Хата семьи Струтинских в селе Горыньграде, на Ровенщине
Катя и Вася Струтинские (1944 г.)
Ростислав Струтинский (1944 г.)
Александр, старший сын Марфы Ильиничны Струтинской. Погиб при освобождении Волынской области от гитлеровских захватчиков в 1944 году
Ядвига Карловна Урбанович-Бурлатенко, партизанка-разведчица
Мария Степановна Мамонец, хозяйка конспиративной квартиры
Надежда Трофимовна Ильчук в молодости
Антонина Эдуардовна Стычаковская. В её домике (село Рясники) укрывались партизаны
Тамара Янчук
Алексей Глинко
В Яновой Долине сооружались двухэтажные дома. Они предназначались для служащих каменных карьеров. Туда я и отправился.
У одного из костров меня встретил предприниматель. Я попросился к нему на работу. На это строительство вызвал и отца.
РАССВЕТ
Старшего брата Александра призвали на действительную службу в польскую армию. Ростислав находился в Леоновке у тёти — Марии Степановны Мамонец. Жорж батрачил под Луцком, а я устроился каменщиком на Бабинском сахарном заводе.
Это был период напряжённой обстановки в Европе. Гитлеровские войска, проглотив многие страны, первого сентября 1939 года вторглись в Польшу.
Польское буржуазно-реакционное правительство с первого дня войны бросило на произвол судьбы страну. Бек, Ридз-Смиглы и другие позорно бежали за границу.
Семнадцатого сентября 1939 года Красная Армия перешла советско-польскую границу и взяла под защиту трудящихся западноукраинских земель.
Граница, через которую отец совсем недавно хотел перебраться нелегально, даже рискуя жизнью, исчезла навеки! Мы радостно встречали наших братьев-освободителей.
В селе Буда-Грушевская я организовал культурно-просветительный кружок молодёжи. В бывшем панском доме открылся клуб. Здесь читались лекции, хор разучивал революционные песни, проводились занятия по ликвидации неграмотности.
В 1940 году Жорж по вербовке уехал на один год работать в Крым, а Ростислав и я поступили в Ровенскую трёхмесячную школу шофёров. Нас обучали за государственный счёт. Раньше об этом могли только мечтать.
Мы почувствовали себя полноценными людьми. Повсюду зазвучало гордое слово «товарищ». Оно разило богачей, словно гром.
С каждым днём наша родная Советская власть становилась нам все ближе и дороже…
В начале 1940 года отца вызвали в Людвиполь и предложили должность помощника лесничего в селе Левачи. Он охотно согласился. Ему предоставили хорошую квартиру, и отец забрал к себе семью.
В апреле 1941 года отца направили во Львов на курсы усовершенствования. Там его и застала война…
СНОВА ТУЧИ
Стаи бомбардировщиков с крестами на крыльях в сопровождении истребителей устремились на восток. Их гул отдавался болью в наших сердцах…
Моя мать с четырьмя младшими детьми оставалась в Левачах. Где находились муж и старшие дети, мама не знала. Целыми днями она дежурила у дороги, выглядывала нас. Она видела, как отступали части Красной Армии. Больным и раненым воинам выносила молоко и горячую пищу, бинтовала раны.
«Что делать? — беспокоилась мать. — Отойти вместе с советскими частями? Но куда податься с детьми? Нет, нельзя срываться с места…»
И вот случилось то, чего она больше всего боялась. У дома остановились мотоциклисты. Холёный автоматчик в светло-зелёной форме крикнул:
— Матка, рус есть?
— Нет, — спокойно ответила мать. — А сердце стучало, как хмельное, ведь на сеновале лежал раненый красноармеец: боевые товарищи оставили его на попечение матери.
— А твоя сарай рус нет? — спросил второй автоматчик.
— Что вы, уверяю вас, нет! Пожалуйста, посмотрите!…
Уверенное поведение матери не давало повода для сомнений, и мотоциклисты уехали.
В тот же день, взяв только самые необходимые вещи, мать с детьми ушла из Левачей в Буду-Грушевскую. За раненым согласилась присматривать соседка.
У самой Буды-Грушевской встретилась знакомая — Мария Александровна Янчук.
— Куда вас бог несёт в такую пору? Да ещё с детьми! — удивилась она.
— От войны и недобрых людей, — ответила мать, — а вот куда, и сама не знаю.
— Если так, то пошли к нам. Переночуете, отдохнёте, а потом что-то придумаем. Утро вечера мудренее! Пойдёмте, Марфа Ильинична!
— А муж согласится принять?
— Мой Никифор — хороший человек. Мы не раз вспоминали вашу семью. Идёмте, смелее!
Никифор Янчук встретил приветливо:
— Прошу, заходите в дом, рассказывайте, где остальные?
— Ничего не знаю, — развела руками мать. — А у вас муж или сыновья не появлялись?
— Нет, никого не видел.
— О господи!…
— Не отчаивайтесь, — посочувствовал Никифор Яковлевич, — в обиду не дадим. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
…После окончания школы шофёров я прошёл стажировку и получил удостоверение шофёра третьего класса. Работал в Людвипольском райпотребсоюзе. В первый день войны мне предложили отвезти в Ровно капитана Красной Армии. Моя полуторка нуждалась в срочном ремонте, и я сказал:
— Ехать, товарищ командир, не могу: машина неисправна.
— Я вам приказываю! — рассердился военный.
Пришлось повиноваться. Мы отправились в путь. Я предчувствовал, что вот-вот мотор заглохнет. Каждый подозрительный стук в машине меня беспокоил. В пути не раз приходилось останавливаться, устранять неисправности. С горем пополам добрались до Ровно. Капитан хлопнул дверцой и побежал в часть.
В город уже доносились глухие взрывы артиллерийских снарядов. Государственные учреждения спешно эвакуировались. Мирное население суетливо покидало город.
Набрав полный кузов раненых красноармейцев, я влился в колонну военных автомашин, уходивших на восток.
Неподалёку от Горбаковского моста дробно постучали по кабине:
— Воздух! Воздух!…
Я остановил полуторку. Солдат как ветром сдуло с машины. Мы залегли в кювете. С юго-востока показались фашистские истребители. Они развернулись над мостом и с бреющего полёта ударили короткими очередями по скопившимся автомашинам.
Когда самолёты скрылись из виду, раненые кто как мог взобрались на машину, и мы продолжили путь. Возле Me жирич солдаты высадились, тут их принял эвакогоспиталь, а я поехал в город, где встретил своего хорошего товарища, шофёра Межиричского райотдела НКВД Николая Бондарчука. Мне хотелось поговорить с ним, но он очень спешил. Только и сказал:
— Бегу!
Вдруг какая-то женщина истерическим голосом крикнула:
— Парашютисты!
Все посмотрели в ту сторону, куда она показывала рукой: на землю плавно спускались три парашютиста. Они приземлились в двух-трёх километрах от села Андрусиев, там, где высокой стеной стояла рожь.
— Вот наглецы! — возмутился я. — Среди белого дня! Подбежали сотрудники райотдела НКВД и милиции.
— Поехали! — скомандовали мне.
Не прошло и двадцати минут, как мы прибыли к месту приземления десантников. Начался тщательный поиск. Мы заходили на хутора, просматривали сады, но никого не обнаружили.
Парашютисты как в воду канули. Кто-то высказал предположение, что их спрятали кулаки.
Я возвратился в Межиричи, а оттуда помчался в Людвиполь. С машиной мне явно не везло. На окраине села Совпы отказали передачи скоростей. Включалась только задняя скорость. Не задумываясь, я развернул полуторку и поехал в сторону Людвиполя задним ходом. Крестьяне с удивлением наблюдали за «странной» машиной.
У опушки заглох мотор. Чаша моего терпения была переполнена. Я очень устал, вышел из кабины и прилёг в тени громадного дуба. В небе — ни тучки. Только группы вражеских бомбардировщиков проносились на восток. Я подумал: сколько горя несут они под своими крыльями мирным советским людям…
Самому мне не удалось отремонтировать машину — помогли отзывчивые шофёры. С их помощью я поставил полуторку «на ноги» и прикатил на территорию райбазы.
— Где пропадал, Струтинский? — отчитывал начальник районного отдела НКВД. — Злые языки болтают, будто ты разбился!
Я рассказал о всех злоключениях.
— Без моего разрешения не уезжай! — приказал начальник. -Затевать капитальный ремонт сейчас не время, машина может понадобиться в любую минуту.
— Понял, товарищ начальник!
Над местечком появились вражеские самолёты. В воздух поднялись наши истребители. Завязался бой. Он перенёсся в район переправы через реку Случь.
Кто-то надрывно закричал:
— Горит!
Мы увидели, как пламя охватило советский истребитель. Лётчик выбросился на парашюте и медленно снижался над полем. Как коршун вился над ним фашистский самолёт. Гитлеровец обстрелял парашютиста из пулемёта.
— Вот гадина! — негодовали люди.
Мы подъехали к приземлившемуся лётчику. Он лежал без сознания. Его лицо было окровавлено… Оказали пострадавшему первую медицинскую помощь, уложили его в кузов на сено, прикрытое шёлком парашюта.
Я отвёз раненого капитана в полевой госпиталь.
Поздно вечером возвратился в Людвиполь.
ТРЕВОЖНЫЙ ПОИСК
Ночью меня разбудил командир Лапченко.
— В нашем районе фашисты сбросили десант. Поднимайся, Николай!
Машина мчалась из Людвиполя в западном направлении по грунтовой дороге, освещённой звёздами. В пути находились около часа, затем свернули в сторону, немного проехали по бездорожью и остановились у опушки.
— Жди нас здесь, Николай! — Лапченко с другими чекистами нырнул в темноту.
«Чёрт возьми! — обозлился я. — Сидеть без оружия, в темноте, одному в незнакомой местности!»
Я отошёл в сторону и прилёг в лощине. Притаившись, наблюдал за мерцавшими в синей бездне звёздами.
Часа через два чекисты возвратились.
— Бери курс на лесничевку! — сел в кабину Лапченко.
С потушенными фарами мы двигались полевыми дорогами. Не обнаружив в лесничевке десантников, развернулись и, сопровождаемые звонким пением петухов, прибыли в Людвиполь. С юга и севера в город доносился грохот пушек, слышны были взрывы снарядов и бомб. Фронт приближался. Ударные группы врага продвигались с Ровенского и Здолбуновского направлений по железнодорожной магистрали на Сарны-Олевск и по шоссейной дороге — на Корец — Новоград-Волынский.
Людвиполь оказался в своеобразных клещах гитлеровской армии.
Через Людвиполь на Городницу и затем на Коростень отступали части Красной Армии. В дорогу собрался и я. Лапченко распорядился запастись горючим. Он предупредил, что уедем на всю ночь. По выражению лица командира и по тому, что предстояла дорога в неизвестность, я понял: наши оставляют Людвиполь…
Над родным городом опускались сумерки. Группа чекистов разместилась в кузове. К моему большому удивлению, мне приказали вести машину не на восток, а на юго-запад. Глухой ночью, с потушенными фарами, мы въехали в Межиричи.
Остановились в центре, на площади.
— Николай, надо разведать обстановку, — обратился ко мне Лапченко. — Нет ли у тебя здесь знакомых?
— Есть.
— Надёжные люди?
— Вполне.
— Давай к ним!
Остановились у одноэтажного домика, в котором жил Бузя. Я тихонько постучал в окно. Щёлкнул засов, к нам вышел Бузя.
— Какими судьбами? — удивился он. — В такую пору? Узнав причину, скороговоркой сообщил:
— Красноармейцы оставили Межиричи вчера. В городе безвластие.
— А как ведут себя националисты?
— Вчера под вечер, — шептал Бузя, — во дворце бывшего помещика собралось не меньше сотни вооружённых самостийников. Среди них были сброшенные на парашютах гитлеровские разведчики.
— Спасибо, Бузя! Мы торопимся, будь здоров!
Лапченко поднёс к глазам светящийся циферблат.
— Да, мешкать нельзя. — И тут же, собрав всех вооружённых, приказал: — Сопровождать машины до восточной окраины. Если у парка нас обстреляют, дадим бой!
— Ясно, товарищ капитан!
— Тогда «по коням»!
Гитлеровцы обошли город с двух сторон. Отступать мож но было только по одной дороге — через Городницу. Когда стемнело, чекисты берегом Случи добрались до Маренинского леса. Здесь тишину неожиданно взорвали выстрелы. Все насторожились: неужели и этот путь уже отрезан? Собрались на полянке.
— Товарищи! — взволнованно сказал военком. — Мы временно оставляем Людвипольский район? Но мы сюда ещё вернёмся! А теперь, чтобы не попасть в засаду, мы пойдём к Городнице окольными путями.
Полуторка, которую я вёл, ехала первой. Нередко останавливались, глушили моторы, прислушивались к стрельбе. Затем снова двигались вперёд.
Утром колонна въехала в местечко Городницу, расположенное у бывшей советско-польской границы. Я с большим интересом приглядывался ко всему окружающему: к людям, к домам, к магазинам.
Несколько сотрудников госбезопасности, среди которых был и Лапченко, попрощавшись с товарищами, возвратились на моей полуторке в Людвиполь: им предстояло выполнить важное задание командования.
— Быстричи и Совпу уже заняли немцы, — сообщили нам в городе.
Лапченко приказал никуда не отлучаться от машины. Только он отошёл, как возле меня присел бывший сержант польской армии Омельчук.
— Ты, парень, вижу, задумал отступать с большевиками, — упрекнул он. — Одумайся, пока не поздно! Немцы весь мир пройдут и никто их не остановит, понял? Убегай, куда глаза глядят. Перебудешь, а через часок-полтора немцы освободят нас.
— Освободят, говорите? — возмутился я. — Какой же вы двуличный человек! Недоброе советуете. Вы удрали, я удеру, и другие так поступят, а кто же будет защищать родную землю?
— Так не всё же это могут делать.
— Тот, кто о шкуре своей печётся, конечно, не станет рисковать.
— М-да…
— Так вот, я пойду вместе с Советской властью, а вы идите своей дорогой! Но потом пожалеете!
Омельчук опомнился и схитрил:
— Я так, в шутку, ты извини меня, Николай, — и, заметив подходивших чекистов, удалился.
В тот же день мы благополучно добрались до Городницы, а оттуда уехали дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20