— А если придется, уверены, что сможете?— Думаю, что смогу, — ответил Кондратюк.— Вы верите, что есть мужественные люди, способные вынести любые пытки и не заговорить?— Хоть нас и учили, что таких нет и не бывает, но я все-таки верю, что есть.— И, вероятно, к ним причисляете себя, — усмехнулся Ермолин. — Так вот. Не верьте. Выбросите это из головы. Таких людей нет. Запомните это.— А как же Кампанелла, товарищ полковник? — спросил Кондратюк. — Который выдержал все мыслимые и немыслимые пытки инквизиции?— Инквизиторы — это даже не абитуриенты по сравнению с академиками из КГБ. Я не имею в виду психотропные препараты. Впрочем, у нас тоже есть специалисты соответствующего профиля, — ответил Ермолин и продолжал. — Вы мне не очень уверенно ответили: «думаю, что смогу». Это тот случай, когда думать не надо, надо действовать, быстро, без раздумий. Оставить раненого врагам — значит погубить группу. Насколько я осведомлен, до сих пор вам в этом отношении везло.— Эта группа у меня четвертая, — выждав, не продолжит ли собеседник, заговорил Игорь. — И во время выполнения заданий не было ни одного убитого или раненого. За эти годы у меня двое погибли и пятеро получили ранения, но в расположении наших войск. Подорвались на минах в БМП и БТР. Таким же образом и я был ранен.— И через неделю вернулись в строй, — дополнил Ермолин и снова посмотрел на часы. — Вопросы ко мне есть?— Есть, товарищ полковник… Духи знают о том, что здесь действует спецназ ГРУ?— Знают. Но обнаружить пока не могут.Капитан улыбнулся с гордостью за своих ребят и их товарищей из других групп.— Знаете, иногда хоть специально с собой трупы носи, чтобы показать моджахедам: тут действуем не мы, а другие, которых вы способны убивать.— Всем бы нам такие проблемы, — улыбнулся Ермолин.— Товарищ полковник, хочу сказать… — начал и замялся Кондратюк.— Ну, ну… — подбодрил Ермолин.— В последней операции после уничтожения каравана мы нашли небольшой тюк, набитый афгани. Я отдал деньги ребятам, — капитан замолчал, с тревогой ожидая реакции высокого начальника.— Один и небольшой тюк? — переспросил Ермолин.— Да, один и небольшой. Сколько там было денег, не знаю.— И вы не сдали его в финчасть, потому что вспомнили, чем кончилась, вернее, чем не кончилась история с теми миллионами и свое поведение в кабинете следователя?— Да, — Игорь уже не удивлялся осведомленности собеседника.— Себе ничего не взяли?— Не взял.— Напрасно. Надо было взять, но сообщить об этом нам. И вы, и ваши парни это заслужили.— Вот я и сообщил, — неуверенно заявил Игорь.— А почему сообщили?Кондратюк заколебался, но встретил излучающий жесткую волю взгляд Ермолина и словно бросился с обрыва в ледяную воду.— Потому что вам все равно бы донесли. У меня сложилось впечатление, что кто-то из группы постоянно информирует начальство о наших делах, но со своим осмыслением событий.— Информирует — это правильнее чем доносит, — заметил Ермолин. — Но и вы ведь информируете нас.— Я докладываю по долгу службы.— Каждый из группы должен докладывать, и тоже по долгу службы в нашей системе. Что касается субъективного осмысления, то и мы ведь осмысливаем. А если бы не опасались, что нам станет об этом известно?..— Скорей всего не доложил бы, — со вздохом произнес Игорь.— Хвалить за правду у нас не положено. Правдивость и искренность для нашего ведомства — непреложный закон. У нас врать нельзя. Это опасно, очень опасно. Еще вопросы?— Последний, товарищ полковник. Наверное, это не мое дело. Но вопрос просто не дает мне покоя. Почему дважды, когда оставалось только нажать кнопку взрывателя, отменялся приказ об уничтожении Шаха Масуда?— Действительно это не ваше дело, — ответил Ермолин. — Но, возможно, вы удовлетворите свой интерес, когда вернетесь из Москвы, выполнив задание.В кабинет без стука, но точно через полчаса вошел полковник Клементьев. Ермолин поднялся, пожал Игорю руку.— Ну, ни пуха, ни пера, Игорь Васильевич, — сказал он и прищурился в ожидании, решится ли капитан послать к черту начальство.Кондратюк решился.— К черту, товарищ полковник, — с улыбкой сказал он.Клементьев повел Кондратюка двумя короткими коридорами не в ту сторону, откуда они пришли. Возле дверей из толстого непроницаемого стекла он показал охране два уже других пропуска, и они вошли в холл посольства.— Теперь так, Игорь, — переходя на «ты», заговорил полковник. — Сейчас мы пойдем в выделенную тебе комнату. Там поедим, выпьем, как следует или как хочется, и ты отдыхаешь до вечера. Спи на всю катушку и не бойся проспать. Даже если будешь очень возражать, все разно поднимут вовремя, минута в минуту.— Леонид Игнатьевич, разрешите спросить? — обратился к Клементьеву Игорь.— Если о твоей командировке в Москву, то не разрешаю. И не только потому, что не знаю ее цель, но и потому, что ни я, ни ты не имеем права обсуждать это— Понял, — кивнул Игорь. — Но я не о том.— Говори.— Я подумал, может быть, стоит взять с собой несколько ребят из моей группы?Вопрос, собственно, был тот же, только иначе выраженный. Если бы Клементьев знал цель командировки Кондратюка, он бы тут же доложил Ермолину свои сомнения в целесообразности использования этого парня в предстоящей операции. Из его вопросов можно было сделать вполне логичный вывод: Кондратюк либо слишком хитер и скрывает это, либо слишком наивен. И то, и другое требовало осмысливания. Но полковник действительно не знал, зачем капитана направляют в распоряжение ГРУ. А Кондратюк был ни очень хитер, ни не наивен, его разбирало простое человеческое любопытство.— Во-первых, сегодня ты что-то на удивление плохо усваиваешь, — сказал Клементьев. — Я ведь только что сказал, что это запрещенная тема. Усвой раз и навсегда: то, во что посвятили тебя, не должен знать никто, включая твое начальство, конечно, если ему не положено знать. Во-вторых, если бы понадобились твои ребята, об этом бы не забыли. У нас такая контора, где ни о чем не забывают. —7- Большинство пассажиров самолета составляли солдаты и офицеры, те и другие явно в подпитии; судя по радостному оживлению и откровенному желанию скорее улететь, — отпускники. На их общем серовато-зеленом фоне штатские выглядели инородными белыми и черными вкраплениями. Рядом с Кондратюком в кресле устроился грузный, рыхлый полковник с красной, распаренной от жары и выпивки физиономией. Именно такими Игорь всегда представлял себе интендантов, но, памятуя о тощем подполковнике, заместителе комполка по тылу в Лангаре, с выводами поостерегся, и не зря. Полковник оказался начальником политотдела дивизии и весьма болтливым субъектом. Предвидя такую возможность, полковник Клементьев перед выездом из посольства вручил Игорю изданные на русском языке афганские сказки и хикаяты, чтобы легче было избавляться от нежелательных собеседников.— А если не поможет? — спросил Игорь.— Если попадется уж совершенно назойливый хам, пошли его куда-нибудь подальше, — рассмеялся Клементьев.Назвав себя, полковник требовательно поинтересовался, что делает в Афганистане его молодой сосед в великолепном гражданском костюме. Узнав, что имеет дело с дипломатом, он обрадовался и засыпал Кондратюка вопросами. Тот вежливо отвечал, но после каждого ответа вновь и вновь обращался к книге. Полковнику не понравилось такое невнимание к его особе, потом обозлило. Наконец, он заявил, подчеркивая интонацией свое презрение к штатскому:— Вы, дипломаты хреновы, развязали эту войну, а теперь от нас, военных, нос воротите. Вот вы, вы лично, молодой человек, хоть раз были под пулями, я уже не говорю — в бою?«Интересно бы узнать, — подумал Игорь, — приходилось ли этому полковнику за время своего пребывания в Афганистане хоть раз спать не в постели». Подумал не о месяцах или годах войны, а именно так — о времени пребывания. Потому что, если настоящий солдат, в каких бы условиях он ни оказался, стремится устроиться с максимально доступным комфортом, то этот полковник вправе требовать, чтобы комфорт ему обеспечили подчиненные, и вряд ли соглашался на минимальный.— Под пулями бывать не приходилось, — ответил Игорь. — А. что касается войны, то вы выполняете приказы своего начальства, мы — своего.Его сухой тон явно не располагал к дальнейшему разговору. К тому же он демонстративно уткнулся в книгу.Полковник поджал губы, с пренебрежением фронтовика окинул взглядом новенький костюм соседа-штафирки, невнятно пробормотал что-то насчет тыловых крыс, но на большее не решился. Потому что понимал: тут вполне можно было нарваться на серьезные неприятности. Трудно было предугадать, какие пакости может устроить ему этот молодой бугай-дипломат. Ему, амбалу, в самый бы раз в десантники, а он в посольстве кантуется на легких харчах. Наверняка имеет наверху волосатую лапу. Искушенный в кадровых интригах замполит не осмелился бы упомянуть и тыловых крыс, если бы в ожидании вылета не сбил нетерпение стаканом коньяка. Кондратюк искренне забавлялся мучениями полковника, которые без труда читал на его красном лице, и пытался вспомнить, где раньше мог видеть этого человека.Вскоре после взлета сосед уснул. Кондратюк отложил совершенно не заинтересовавшие афганские сказки, из которых невозможно было извлечь никакой информации о народе. То, что он за минувшие годы успел узнать о противнике, никак не вязалось с непроходимо наивными сказочными персонажами.Откинувшись на спинку кресла и смежив веки, он уже не в первый раз анализировал разговор с полковником, к которому привел его Клементьев, и пытался хотя бы примерно вычислить, что же все-таки ему предстоит делать в Москве. Но его размышления, доходя до какого-то предела, неизменно упирались в неизвестность.Игорь подумал, что неплохо бы после выполнения задания хотя бы денька на два выбраться в Кишинев к жене и матери. И тут вспомнил, кого напоминал ему посапывавший в соседнем кресле полковник. Это повернуло его мысли в другое русло.Отец Игоря скончался, когда сыну едва исполнилось шесть лет. Здоровый жизнерадостный атлет, инженер-экономист Василий Кондратюк умер в тридцать восемь лет от обширного инфаркта, умер мгновенно, враз. Мать родилась в большой крестьянской семье, насчитывавшей двенадцать детей, и лишь одна осталась в живых. Остальные умерли от несчастных случаев, голода и болезней.После смерти мужа учительница начальных классов Александра Григорица-Кондратюк бросила школу и пошла ученицей на швейную фабрику, чтобы, освоив новую специальность, больше зарабатывать. Красивая тридцатилетняя женщина, она без труда могла бы вторично войти замуж, и претендентов на ее руку и сердце было достаточно. Но не вышла, посвятив свою жизнь сыну. Очень скоро Александра стала высоко квалифицированным специалистом. Ее фотография годами не снималась с фабричной Доски почета. А когда на удивление всем за два года выполнила план семилетки, ее наградили орденом Ленина.Много позже, приехав в отпуск из Афганистана с такой же наградой, Игорь сказал с улыбкой:— Теперь в нашей семье нет ни одного человека без ордена Ленина.— Но у меня орден за труд, а у тебя за кровь, за чужую, — тихо сказала мать. — Ты ведь, слава богу, не был ранен.— Неужели ты хотела бы, чтобы я получил его за свою кровь? —спросил сын.— Нет, нет, что ты! — испугалась Александра. — Как только такое могло тебе прийти в голову!Но задумалась и потом следила за сыном испытующим настороженным взглядом.Но это было потом. А тогда она беззаветно отдавала себя сыну. Настояла, чтобы после школьных уроков он ходил в художественное училище с музыкальным классом. И Игорь ходил, учился играть на фортепьяно, сначала, чтобы доставить радость матери, а затем по-настоящему увлекся. Позже мать устроила его в спортивный интернат, где из всех дисциплин ему больше других пришлась по душе классическая борьба. И еще до окончания школы он стал мастером спорта. Александра хотела, чтобы ее сын стал экономистом. И не потому, что, может быть, предвидела будущие великие катаклизмы в экономике, которые перевернут жизнь страны, а потому что экономистом был его отец, ее муж, которого никто так и не смог вытеснить из ее сердца. Но при всей любви и сыновьем почтении к матери Игорь решил иначе и, получив аттестат зрелости, поступил на юридический факультет университета. Тому была особая причина.Однажды, проводив домой девушку, он возвращался лабиринтами темных улочек из района, именуемого в просторечьи Махалей, и уже при выходе на широкую освещенную улицу наткнулся на лежавшую в пыли истекающую кровью молодую женщину. Она была без сознания. Как спортсмен он неплохо знал анатомию и умел оказывать первую медицинскую помощь. Но как помочь человеку с двумя ножевыми ранами в грудь, если все, чем ты располагаешь, — только рубашка. К тому же, не полотняная, наиболее подходящая для того, чтобы остановить кровь, а синтетическая. У женщины едва прощупывался пульс. Игорь разорвал рубашку, приложил к ранам, поднял женщину на руки и вынес на освещенный проспект. Кто-то из мгновенно обступивших его зевак по телефону-автомату вызвал скорую помощь, а заодно и милицию.Так семнадцатилетний Игорь Кондратюк впервые очутился в камере предварительного заключения. Женщина, оказавшаяся женой одного из видных городских бонз, две недели находилась между жизнью и смертью, но ближе к смерти. Две недели, заразив своим праведным гневом высокопоставленных приятелей, муж требовал высшей меры социальной защиты по отношению к взятому с поличным убийце.Утром второго дня пребывания в КПЗ Игоря вызвал следователь и показал великолепный нож с выскакивающим из рукоятки лезвием.— Нравится? — с улыбкой спросил он. — Ну-ка примерь к руке. — А когда Игорь примерил, следователь засмеялся. — Все, фраер лопоухий, пальчики оставил. Теперь мы этот ножичек приложим к окровавленной одежде потерпевшей и «вышка2 тебе обеспечена. Так что не тяни вола за хвост, пиши чистосердечное признание: ревность там, ярость, помутнение рассудка, состояние аффекта. Даже если эта баба умрет, все равно с таким признанием высшую меру тебе не дадут.Сначала Игорь был ошарашен, затем подумал, что здесь так шутят, потом возмутился, под конец его охватила ярость.Следователь вывел его в коридор, подвел к другому кабинету, открыл дверь и с ухмылкой втолкнул Игоря внутрь:— Заходи, не бойся, здесь с тобой поговорят.Навстречу Игорю шагнул грузный лысый детина. Заглянув в его неподвижные оловянные глаза, Игорь вздрогнул и почувствовал, как в душу заползает страх.Детина избивал его методично и, пожалуй, даже лениво, словно выполнял давно наскучившую, но необходимую работу. Попытку сопротивления он пресек быстро и жестоко, ребрами ладоней мгновенно вырубив руки жертвы. Игорь пришел в сознание в камере. С этого дня для него начался кошмар.Две недели, сменяя друг друга, милиционеры, как на тренировочном мешке, отрабатывали на нем силу ударов и требовали чистосердечного признания, которое, как известно, смягчает наказание. Били по печени, по почкам, по животу, по копчику, пинали ногами в промежность. Сломали несколько ребер и руку. От удара резиновой дубинкой образовалась трещина в ключице.Пострадавшая женщина выжила и, когда пришла в себя, следователь показал ей фотографию Кондратюка. Она сразу опознала в нем набросившегося на нее с ножом бандита. Ей вовсе не хотелось сознаваться ни перед следователем, ни перед мужем в существовании любовника, которому она так осточертела и надоела своими постоянными угрозами испортить жизнь, если он ее бросит, что тот решил наконец избавиться от нее раз и навсегда. Но уж теперь-то она всю жизнь будит водить его на поводке, как собачонку и делать с ним все, что захочет.Суд вынес решение: десять лет строго режима. Александра Кондратюк без устали, с упорством ходила по инстанциям, впервые козыряя орденом Ленина. Подняла в защиту сына фабричную партийную организацию, чудом добилась аудиенции у Бодюла.Рассмотрев аппеляцию, Верховный суд республики отправил дело на повторное рассмотрение в другом составе суда, который снял с Игоря все обвинения. Заявление же о зверских избиениях в милиции не принял во внимание и этот суд.Тогда еще Игорь не знал суждение Авраама Линкольна о том, что неприязнь не окупается. «У человека, — говорил Линкольн, — нет времени на то, чтобы полжизни тратить на вражду. Если кто-либо перестает на меня нападать, я никогда не ставлю ему прошлое в вину». А если бы и знал, то не согласился с великим американцем, как, впрочем, не был согласен и теперь, считая, что человек должен иметь право на месть. А святая она и большая или жалкая и мелочная — это уж от человека, от никчемности или силы его души.Бледнея от ненависти к хамскому продажному суду, вынесшему заведомо несправедливое решение, не знал он и том, что его мнение — но не ненависть — разделила бы и российская императрица Екатерина вторая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36