И к утру, усталый, но радостный, уже был в Новозыбкове, в штабе 12-й армии. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Сёк мелкий и беспорядочный дождь. Он растушевал дали, дома в конце площади и церкви с бесконечными маковками выглядели словно декорации, только намеченные углём на сером театральном заднике, но ещё не прорисованные художником.Только так, как бывает лишь в жизни, тяжёлой матовостью блестели булыжники мостовой.Маленький, никому до последнего времени неизвестный, городе Новозыбков, волею случая оказавшийся в центре военных событий, жил нервно и неспокойно. С неумолчным грохотом сапог ботинок двигались по Соборной площади красноармейские части, перебрасываемые с одного фронта на другой. Медленно брели понурые конные упряжки с пушками, снарядными ящиками, обозными повозками, санитарными фурами. Крупы лошадей, имущество на повозках, брезент фур и амуниция людей — все было мокро, все блестело, как лакированное.В самом конце площади, почти у самых домов, колонна становилась призрачной, размытой. И постепенно совсем исчезла в пелене дождя.— С постоянным, ни на миг не ослабеваемым напряжением следил штаб 12-й армии за трудным героическим продвижением Южной группы войск, которая к этому времени уже оставила позади четыреста почти непреодолимых вёрст и приближалась к Житомиру, оборванная, голодная, без патронов, но все равно неодолимая. Радиосвязь с Южной группой поддерживалась теперь круглосуточно. Нервно и дробно стучали телеграфные аппараты, доносившие сюда, в штаб, самые свежие новости…Дверь в аппаратную резко распахнулась, и в неё стремительно вошёл Фролов. Был он снова, как и до поездки в Харьков, в вылинявшей военной форме. Ещё утром он отдал шифровальщикам письмо Щукина и попросил расшифровать.— Ну как дела? Расшифровали?Молоденький красноармеец склонился к своему столу и, стараясь выглядеть строгим и значительным, протянул несколько листов бумаги.Фролов жадно пробежал их глазами и словно споткнулся о невидимую преграду.Прямо из аппаратной он поспешил к Лацису, положил перед ним расшифрованный текст письма и огорчённо сказал:— Вот теперь я уж точно нич-чего не понимаю. Из письма явственно следует, что Николай Николаевич жив и, по всей вероятности, продолжает работать у нас в штабе.Лацис скользнул взглядом по письму.«Николаю Николаевичу. Укажите наиболее приемлемый участок фронта для прорыва конницей генерала Мамонтова. Все это срочно! Николай Григорьевич».Какое-то время Лацис и Фролов молча и недвижно смотрели друг на друга. Затем Лацис резко, не скрывая самоиронии, сказал:— Чего ж тут непонятного! Ну? Чего? Резников никакой не предатель! — и с горькой усмешкой добавил: — Нас попросту провели, как мальчишек… Интересно!..Кабинет Лациса здесь, в Новозыбкове, был крошечный и малоудобный, словно он находился в каком-то вагоне, и нужно было с этим мириться. Рядом со столом стояла узкая солдатская кровать, покрытая грубым одеялом. Возле стен стояло несколько стульев и железный походный ящик, заменявший сейф. На вешалке, около двери, висела куртка, а поверх неё на ремнях — деревянная кобура маузера.— Интересно… — Лацис прошёл к карте, висящей на стене.Задумчивым взглядом стал блуждать по тёмной извилистой черте, обозначавшей линию фронта. — Письмо подтверждает тот факт, что, по вероятию, генерал Мамонтов хочет без потерь прорваться к своим. Значит, агент Щукина по-прежнему сидит у нас в штабе… и занимает довольно крупный пост, поскольку он может знать дислокацию наших войск… — И с горькой усмешкой добавил: — Долго же мы его выявляем.— Он отлично законспирирован и достаточно хитёр. Даже с Киевским центром, судя по всему, он не имел никаких контактов, — хмуро произнёс Фролов. — И то, что мы получили выход на него, — всего лишь случай. Счастливый случай.Лацис взял лежавший перед Фроловым конверт, отобранный у Мирона, стал внимательно рассматривать адрес. «Новозыбков. Почта. До востребования. Пискареву Михаилу Васильевичу».— Вы думаете, что Михаил Васильевич Пискарев и Николай Николаевич — одно и то же лицо? — высказал предположение Лацис.— Вероятно.— Ну-ну… — как-то раздумчиво и неопределённо произнёс Лацис и добавил: — Не верьте в лёгкие удачи и в магизм счастливых случаев, Пётр Тимофеевич!.. Не верьте!..На следующий день конверт с письмом был брошен в один из почтовых ящиков города и вскоре, по наблюдениям чекистских работников, попал на почту. И чекисты установили здесь постоянное наблюдение. Но прошёл день— за письмом никто не пришёл.Наступило воскресенье. В здании почты на сей раз людей было больше, чем обычно. И особенно много народа толпилось возле окошка, где выдавали письма «до востребования». Стояли в очереди военные, местные жители, приехавшие в Новозыбков на базар из близлежащих глухих деревень. Стоял в очереди инвалид на деревяшке, в потрёпанной одежде и засаленном малахае на голове.В окошечко заглянул пожилой красноармеец с рублеными чертами лица.— Сергееву посмотри, товарищ.Близорукий служащий почты, худой, небритый, с приклеенным к губе погасшим окурком, ловко пролистал письма.— Пишут, Сергеев!Новое лицо. Круглое, румяное.— Дубинский.— Нет Дубинскому.К окошку склонилось большое, грубое, заросшее рыжей щетиной лицо инвалида.— Посмотри, браток, Пискареву, — попросил он хрипловатым ом, показывая затрёпанную бумажку, удостоверявшую личность.— Пискареву? — переспросил служащий почты и стал перебирать письма. — Вот! Есть! Пискареву Михаилу Васильевичу!Инвалид, не читая, засунул письмо за свою хламиду и, припадая на деревяшку, направился к себе домой, в ночлежку.И только когда солнце склонилось на закатную половину, он потрёпанной сумкой в руках направился на базар.Базар в Новозыбкове был скудный. На ларях, выстроившихся в ряд на грязном пустыре, кое-где лежали кучки картофеля, лука, высились крынки молока.За одним из ларей шевелилась живописная куча тряпья. Это сгрудившиеся беспризорники, время от времени переругиваясь, играли в карты.Вот здесь, неподалёку от беспризорников, и расположился со своим нехитрым имуществом одноногий сапожник Михаил Васильевич Пискарев. Вынул из сумки ящичек, разложил инструмент, благо сапожники в войну в большом спросе. И действительно, едва он разложил на небольшом ящике свой инструмент, как к нему подошла старуха с презрительно поджатыми губами, так что казалось, что она заглотнула свои губы, подошла и протянула Пискареву прохудившийся ботинок.Отставив культяпку в сторону, Пискарев деловито и брезгливо осмотрел ботинок, бросил хлёсткий, оценивающий взгляд на старуху, принёсшую его.— Платить чем будешь? — сердито буркнул он, помахивая дырявым старушечьим ботинком.— Крашанками, милочек, крашанками, — успокоила сапожника старуха.— Семь штук.— Семь штук? — охнула старуха. — Креста на тебе нет.— Твоя правда, бабка, — согласился сапожник и, отвернув край хламиды, показал массивную жилистую шею. — Нету креста.Ловко натянув на железную лапу ботинок, сапожник заложил между губ целую горсть деревянных гвоздей.Сапожничал он и впрямь споро и ловко. Сноровисто выхватывая левой рукой изо рта гвозди, правой одним точным, почти не глядя, ударом молотка вколачивал их в подмётку.Наконец он снял с лапы ботинок и протянул его старухе.— До смерти не износишь, бабаня, — покровительственно сказал сапожник.Обиженно поджав губы, старуха отсчитала в тёмные корявые руки сапожника семь штук яиц и, опустив ботинок в заваленную тряпьём кошёлку, отошла.Старуха с кошёлкой в руках медленно двинулась с базара. И тут же чуть-чуть поодаль, сзади неё, пристроился один из беспризорников. Потом беспризорник исчез, а за старухой пристроился пожилой чекист Сергеев.Вечером Лацис вызвал Фролова, Сазонова, Сергеева и ещё двух молодых чекистов, занимающихся делом Пискарева — Николая Николаевича, — для доклада, а точнее сказать, для беседы. Он не Любил сухих формальных докладов — они отдаляли людей друг от друга, мешали взаимопониманию, — нет, он стремился сам глубоко закопаться в суть фактов и сделать свои выводы. Усадив сотрудников на стулья и на своей походной железной кровати, он спросил:— Ну, что выяснили? Кто он такой, этот самый Пискарев?Этот вопрос был) поручен Сазонову, он и начал обстоятельно рассказывать первым:— Михаил Васильевич Пискарев — бродячий сапожник…— Проверили?— Спросил местных жителей. Выезжал в близлежащие села. Точно — сапожник.— Причём хороший, — добавил Сергеев. — Я сам в прежние времена этим баловался — детворе обувку чинил. Толк досконально понимаю. Он — настоящий сапожник. На все сто! Я наблюдал, как он работает. Циркач, настоящий циркач!— Где живёт? — спросил Лацис, прерывая неуместные восторги Сергеева, восхищённого искусством Пискарева.— В ночлежке, которая при базаре. Там ни с кем дружбу не водит. И вообще он такой… смурной, что ли… — подробно докладывал Сазонов.— Когда появился в Новозыбкове?— Недавно.— Недавно: год назад? неделю? месяц?— Виноват, — обезоруживающе улыбнулся Сазонов и чётко доложил: — В Новозыбков он приехал за четыре дня до перемещения сюда штаба армии. Проверил по записям в ночлежке. До этого сапожничал в Киеве, на Сенном базаре. Тоже проверил.— Ни с кем не встречается? — спросил Лацис у Сергеева, которому было поручено наблюдение за Пискаревым.— Вроде нет. — И тут же поправился: — Нет, Мартин Янович. Следил за каждым его шагом. Обувку, которую ремонтирует, тоже всю проверяем…— Ночлежка — рынок, рынок — ночлежка. Двое суток с него не спускаем,— зло сказал Фролов. — И все бесполезно.— Странно, — задумчиво сказал Лацис. — В письме срочный вопрос…— И все-таки я все больше начинаю думать, Мартин Янович, что это он сам и есть Николай Николаевич, — держался своей версии Фролов.— Допустим, — похоже, даже согласился Лацис и затем жёсткой насмешливостью спросил: — А сведения такого масштаба — о дислокации наших войск— и другие секретные даные — он что, на базаре покупает?— Не знаю, — вздохнул Фролов. — Возможно, и покупает.— У кого? — Лацис вдруг сорвался с места и стал жёстко оговаривать Фролову: — Вы все ещё продолжаете надеяться лёгкую удачу и на счастливый случай? Так вот, запомните! В нашей работе их не бывает!.. — И чтобы все, что он сказал, выглядело просто выговором, Лацис тихо присел рядом с Фроловым и тихо сказал: — Поймите, Пётр Тимофеевич! При любом варианте рядом с сапожником должен появиться ещё один человек. Тот, который имеет доступ к секретным штабным документам. Только надо смотреть в оба… На это надо и себя и наших сотрудников настраивать. Нет, здесь где-то рыба покрупней.— Тут вот я одно обстоятельство приметил, — неожиданно решился вмешаться Сергеев. — Так, ничего особенного… Место переменил в тот день, как письмо получил. То сидел возле у самих ворот, а теперь перебрался к ларям, где овощами торгуют… Может, это он просто так, а может… может, знак какой подаёт, ну чтоб на связь к нему выходили!Лацис, Фролов и все остальные слушали Сергеева с нескончаемым интересом. Что и говорить, глаз у Сергеева приметливый.— Мартин Янович, ясно одно — он, этот самый сапожник, враг, — запальчиво поднялся Сазонов. — Так?— Ну так.— Так может, взять его? Взять и за сутки-двое расколоть, как кедровый орех.— Враги разные бывают, — задумчиво и по-доброму сказал Лацис. — Иные— как кедровые орехи, а иные — как чугунные ядра. Какая у нас с вами гарантия, что именно этот враг — как кедровый орех… Да и невыгодно нам брать Пискарева сейчас. Пока мы с ним будем возиться, Николай Николаевич все пойдёт и уйдёт. А нам ведь не столько Пискарев нужен, сколько он, другой…И снова, как и накануне, чекисты с неуклонной осторожностью дежурили на базаре. Сапожник уже привык к соседству голодной компании беспризорников, шумной, драчливой, словно воробьиная стая в первые весенние оттепели. Беспризорников тоже не удивило, что к ним прибилось ещё несколько таких же голодранцев в живописном рубище. Почти каждый день кто-то из беспризорников покидал скудный Новозыбковский базар и отправлялся дальше в поисках своего «Клондайка» и точно так же кто-то новый возникал в их пёстрой артели.Привалившись друг к другу, несколько беспризорников сидели возле рундука, совсем близко от Пискарева. А на рундуке сидел долговязый чумазый парень в рваной кацавейке, на голове у него красовалась ермолка, похожая на те, какие носят раввины. Ногами в рваных опорках он барабанил по пустому рундуку. Ни Фролов, ни Лацис, ни даже родная мать не узнали бы в этом беспризорнике Сазонова.В полдень к сапожнику подошла полнощёкая, осанистая женщина в отливающем тёмной синевой плюшевом жакете, извлекла из кошёлки добротные комсоставские сапоги и басистым, требовательным голосом произнесла:— Набойки нужно прибить. Прибьёшь, что ли?Сапожник не спешил с ответом. Он неторопливо завернул в промасленную тряпочку сало и остатки хлеба, засунул свёрток в ящик и лишь после этого бесстрастно взял из рук женщины сапоги. Долго и придирчиво — и так и эдак — осматривал их, тщательно выстукивая подмётку заскорузлым пальцем, затем ровным, почти равнодушным голосом спросил:— Платить чем будешь?— Известно, деньгами. — Даже несколько возмутилась хозяйка сапог.— Ну что ж. Тогда приходи завтра с утра. Заберёшь, — все тем же ровным, успокоительным голосом предложил сапожник.— Но… больно долго что-то, — возразила женщина. — Не осерчал бы постоялец — сапоги-то ему небось надобны.— Постояльцу своему скажешь, что хорошие сапоги требуют хорошей работы.Беспризорному надоело барабанить ногами по ларю. Он ловко спрыгнул на землю, сделал замысловатую фигуру на пятках и весело, с бесшабашным видом зашагал между ларями, что-то бойкое насвистывая себе под нос… Сзади, в прорехи выпущенной напуском рубахи, видны были две острые грязные лопатки.— Ты куда, Сова? — сонно вскинулся второй беспризорник.— А ну вас всех… Жрать охота… — не оборачиваясь, ответил тот, кого назвали Совой, и, сокрушённо махнув рукой, смешался с околобазарной толпой. А второй беспризорник снова задремал на солнцепёке.Сазонов передал женщину Сергееву, а тот, проводив её до самого дома, исподволь, осторожно навёл справки, кто она сама и кто её постоялец. И хотя соседи были испуганно-немногословны — постоялец в чинах, служит в штабе армии, — все же их слов явствовало, что ведёт он строгий, замкнутый образ жизни, ни с кем не водит знакомств, и все его боятся, а пуще всех — хозяйка.Все говорило о том, что человек это опытный и осторожный, что все подступы к себе он перекрыл.Теперь и Лацису, и Фролову, испытывающему неловкость за то, что предложил неверную версию, стало совершенно ясно, что это и есть таинственный Николай Николаевич. Ошибки не могло быть. Нужно только действовать немедленно — такие люди, как этот, опасность чуют за версту. И все же Лацис решил дождаться утра и получить в свои руки ту главную улику, без которой допросы длились бы бесплодно несколько дней, несмотря на всю очевидность собравшихся воедино фактов. Он был уверен, что получит её, эту неопровержимую улику,На утро следующего дня женщина, как и было уговорено, забрала у Пискарева сапоги, и вскоре их уже осматривали у её дома чекисты — Сергеев и Сазонов. Сергеев запустил руку в голенище и, сосредоточенно хмуря брови, прощупывал вершок за вершком каждую складку подкладки. Наконец его лицо расплылось в удовлетворённой улыбке, будто он поймал в сапоге налима.— Есть… Чего-то есть… — тихо выдохнул он, поглядывая то на Сазонова, то на застывшую в благоговейном ужасе хозяйку.Он вынул руку из голенища и сказал Сазонову: — Ножик дай.Наблюдавшая за действиями Сергеева женщина испуганно зашептала, не веря, что такое могло случиться с важным постояльцем:— Господи, никак, резать будете?.. А что ж я постояльцу потом скажу? Он у меня строгий.Сергеев снова опустил руку с ножом в голенище и, орудуя им, утешил вконец расстроенную женщину:— Ты не бойсь… Теперь мы ему все сами скажем. Все как есть — и про то, что было, и про то, что будет…С этими словами он извлёк из сапога сложенный во много раз бумажный квадрат. Стал его разворачивать. Разгладил на руке, покачал головой.— Вот ведь… это ж надо такое! — Сергеев поднял глаза на женщину. — Ну, показывай, где он у тебя тут размещается, постоялец этот?Женщина заколебалась.Тогда Сергеев снова простовато и добродушно произнёс, стараясь развеять хозяйкины опасения:— Ты кончай его бояться, говорю тебе… Он уже, я так понимаю, все свои сапоги сносил.— Женщина осторожно показала пальцем на дверь и тут же испуганно убрала палец:— Там его комната.Сергеев шагнул к двери, распахнул её. Постоял, вглядываясь в небогатое убранство чужой комнаты, и, хмыкнув, повернулся к Сазонову, сокрушённо покачал головой, вводя в ещё больший испуг хозяйку:— Найди двух понятых, чтоб все, значится, законно… Обыск делать будем…Резко распахнулась дверь, и в кабинет Лациса быстро вошёл своей обычной уверенной походкой начальник оперативного отдела штаба армии Басов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52