Плохо, не с кем словом перемолвиться…Но и тут повезло Мирону — появился человек в брезентовом пыльнике и купеческом картузе. Остановился рядом с Мироном с кружкой вздыбленного пеной пива. «Из спекулянтов, должно! — намётанным глазом определил Осадчий. — Вон и таранку загодя приготовленную достал из кармана». А человек постучал таранкой по стойке и принялся за пиво. Десятки глаз с вожделением посмотрели на таранку. Но человек в пыльнике выделил только его, Мирона, и великодушно протянул половину жирной, красновато светящейся на солнце рыбины.— Мне? — несказанно удивился обрадованный Мирон и с уважением добавил: — Премного благодарен.Они стояли за стойкой, неторопливо грызли таранку, лениво тянули пиво, добродушно поглядывая друг на друга. И Мирон даже начал испытывать к этому человеку какое-то свойское расположение.— Смотрю, вы вроде бы местный? — отдувая от края кружки пену, полюбопытствовал сосед.— А что? — со сразу проснувшейся насторожённостью отозвался Осадчий.— Да нет, ничего… поиздержался малость в дороге… Хотел бы… — Наклонившись к самому уху Мирона и оглядевшись по сторонам, человек доверительно прошептал: — Хотел бы кое-что продать…— Что?— Вещь…Незнакомец в свою очередь насторожился и даже чуть отодвинулся от Мирона. Похоже было, что он уже пожалел о своём предложении. И это успокоило Мирона: перед чужим испугом его собственный страх всегда проходил быстро. Он наклонился к соседу, солидным шепотком сказал:— Сами мы не местные, но свободный капиталец имеем. Так что, ежели ваша вещь…— Кой-какое золотишко у меня… — едва слышно признался незнакомец.— Золотишко?! — захлёбываясь от восторга, повторил Мирон.Едва ли не с нежностью подумал: «Ах ты, рожа твоя спекулянтская! Да не томи душу, злодей!..» Видать, день сегодня такой выдался — прибыток к прибытку шёл… — И добавил нетерпеливо: — А ну покажь товар!— Вы уж, пожалуйста, потише. Здесь ведь разные люди, — выразительно повёл глазами по сторонам сосед. Он насупился и, казалось, уже окончательно раскаивался в своей откровенности перед случайным человеком. Ещё раз оглядел Мирона и с сомнением покачал головой: — Да и боюсь, мой товар будет вам не по карману…«Взад пятит, — огорчился Мирон, — спугнул купца!» И, тоже перейдя на полушёпот, внушительно сказал:— Мы ваш товар не видели, вы наш карман не щупали.Людей в деле опасливых я, конечно, уважаю, только и кота покупать не приучен. К тому же у вас даже мешка — нет! — Он коротко и нервно рассмеялся собственной шутке.— Похоже было, что шутка эта разозлила чересчур осторожного собеседника.— Мешка нет! — сердито сказал он. — Не каждый товар в мешке носится!.. Часы у меня золотые с двумя крышками, боем и при золотой цепочке!— Пока-ажь!..— Шпана кругом. А ты: «покажь» да «покажь»! А потом не купишь, а они увяжутся, украдут.— Ну, не хочешь здесь — давай отойдём, — тихим, примирительным тоном предложил Мирон, боясь неосторожным словом или даже взглядом окончательно расстроить заманчивую сделку.Они перешли через железнодорожные пути, сразу за которыми начинался пустырь с остатками каких-то сараюшек, а ещё дальше густо вставал невысокий, подпалённый осенним багрянцем кустарник.— Значит, с двумя крышками, — не выдержав, переспросил Мирон. — И при цепочке?— Фирма «Лонжин», — внушительно ответил спутник.Мирон искоса осмотрел сухощавую, не так чтобы сильную фигуру шагавшего рядом человека, и шалая, взвеселившая сразу мысль пришла к нему. «Лонжин», — повторил он про себя незнакомое слово. И ещё раз с удовольствием: — «Лон-жин»!В кустарнике, вблизи речки, виднелась заброшенная полуразвалившаяся часовенка. Вокруг царила лёгкая недвижная тишина.— Пройдём к часовне, — предложил Мирон каким-то свистящим от волнения голосом, — чтоб, значит, для полной уверенности. — Теперь он сам искал безлюдного места.— Пройдём… — Мужчина согласился не задумываясь, легко, и Мирон увидел в его сговорчивости добрый знак.Столько раз выручала Мирона Осадчего врождённая подозрительность к людям, столько раз отводила от него беду в самый распоследний момент, а вот жадность подвела, столь же глубоко в нем сидящая, как и подозрительность!..Они вошли в часовню, и мужчина сразу же достал из кармана что-то завёрнутое в белую материю. Не замечая ничего вокруг, Мирон жадно впился взглядом в свёрток, будто надеялся увидеть сквозь тряпицу желанный блеск золота.Но все получилось иначе, чем он предполагал: в руках у человека блеснула не мягкая желтизна золота, а черно-воронёная сталь нагана…— Не шевелись… Мирон Осадчий! — негромко, но властно произнёс Фролов.Мирон загипнотизированно смотрел на ствол пистолета и лихорадочно думал: «Это конец! Черт возьми, что же делать? Господи помоги, лишь бы увернуться от выстрела. А там — во весь дух наутёк!» Не меняя недвижного выражения лица, Мирон резко швырнул в лицо Фролову свою котомку и отпрыгнул в сторону… «Теперь бежать! — молнией пронеслось у него в мозгу. Но на пути его встал ещё кто-то. И прежде чем Мирон успел рассмотреть этого человека, он почувствовал сильный удар. Яркий солнечный день померк в глазах Мирона, и всего его окутала противная, душно-клейкая тьма.Очнулся он на выщербленном, густо покрытом птичьим помётом полу часовни. Под высоким потолком зияли отверстия, через которые виднелось нестерпимо синее небо и разбитый крест на маковке купола. В часовню влетали и вылетали голуби, наполняя гулкую тишину шорохом крыльев и воркованием. Лики строгих святых неотступными печальными глазами смотрели прямо на Мирона. Он замычал и попытался языком вытолкнуть изо рта кляп.Фролов склонился над ним, ослабил верёвки, вынул кляп. Мирон приподнялся, очумело сел на куче штукатурки и, поводя затёкшими руками, спросил:— Ты кто?— Чекист, — спокойно и снисходительно-насмешливо ответил Фролов. Мирон перевёл затравленный взгляд на Кольцова, долго всматривался вего лицо.— А твоя личность мне вроде как знакома…— Встречались. У батьки Ангела. Ты ещё тогда грозил расправиться со мной, — спокойно ответил Кольцов, пугая Мирона именно этим, веющим смертью спокойствием.— Помню. Ты белым офицером был, — бесцветным голосом обронил Мирон. — А теперь, выходит, тоже в Чеку перешёл?— Выходит, так.Мирон подумал немного, почесал на руках багровые рубцы от верёвок и сказал:— А меня вот к золотопогонникам нелёгкая занесла. Я теперь у Щукина связником. Мно-ого знаю. Можем столковаться!— Рассказывай.— А жить буду? — огляделся вокруг диковатыми глазами Мирон. — Все скажу, если помилуете!..— Говори. Пока будешь говорить — будешь жить. А своё получишь! — невозмутимо пообещал Фролов, спокойно глядя в глаза Мирону.И от этого его непреклонного спокойствия на Мирона внезапно повеяло леденящей душу стужей, жутко пахнуло смертью.— Я ещё пригожусь вам… Я пригожусь. Я достану самые секретные бумаги… Хотите — убью Щукина?.. Это он во всем виноват… Он втравил меня… Я убью его… Дам расписку, что убью… Буду работать на вас, секретные документы буду доставлять…Мирон говорил самозабвенно и беспрерывно, захлёбываясь от страха, что его не станут слушать… и с надеждой увидел, что выражение лица у Фролова изменилось, губы его брезгливо изогнулись. «Нехай презирает — исполнителей всегда презирают. Значит, возьмут к себе! Поверят?» — уговаривал свой страх Осадчий. И то, что на губах Фролова брезгливая усмешка,— хорошо. Такое выражение Мирон часто видел у своих хозяев, когда они о чем-нибудь с ним договаривались, и привык считать это хорошим предзнаменованием.— Не продам — сообщите Щукину. Он не пожалеет — убьёт! — разгорячено продолжал Мирон, время от времени потирая уже успевшие почти исчезнуть рубцы. — Дам адрес жены. Ежели продам — её убьёте…— Легко ты чужой жизнью распоряжаешься, — с укоризненной непримиримостью бросил Фролов. — Тем более что и жены-то у тебя не было и нет.— Как нету? Как это так нету? — возмутился Осадчий, — что ж, выходит, по-вашему, я брешу?— Брешешь, Осадчий, брешешь, — невозмутимо подтвердил Фролов. — Оксана знает, что Павла убил ты.— И это, значит, знаете? — сразу сникнув, устало произнёс Мирон. Это его окончательно добило, лишило надежды на удачливость.— Все знаем. Работа такая! — невозмутимо ответил Фролов, читая в глазах у Осадчего смертельную безнадёжность. «А ведь уж давно убитым живёт!— отметил про себя Фролов. — Страшнее всего среди живых вот такие мёртвые… Неужели он и родился таким омертвелым?»А Мирон, словно почувствовав мысли Фролова, безнадёжно попросил:— Тогда стреляйте.— Успеем, — неторопливо ответил Фролов.И опять эту неторопливость Мирон расценил как добрый знак. Может, ещё обойдётся. Если бы он не был нужен им — кокнули, и дело с концом. Ан нет, медлят. Принюхиваются. Может, запугивают, чтобы перевербовать? Такие люди, как он, нужны любой власти. В этом он был твёрдо убеждён. Только бы на сей раз не прогадать. После длительной и, как показалось Мирону, особо зловещей паузы он заговорщически наклонился к Фролову и значительно, полушёпотом сказал:— Слушай, меня Щукин снова послал за линию, к вам, в Новозыбков. С пакетом.— Где пакет?— Возьми вот тут, за пазухой.На конверте, извлечённом Фроловым, значилось: «Новозыбков. Почта. До востребования. Пискареву Михаилу Васильевичу».— Кто такой Пискарев? — строго спросил Фролов. — Как ты должен был встретиться с ним?.— Не знаю… ох не знаю. Моё дело — опустить письмо вНовозыбкове в почтовый ящик, — угодливо отвечал Мирон. — Только опустить. В любой ящик. И все.— Вот видишь, не много доверяет тебе Щукин. Не верит, должно быть.— Верит, верит! — подхлеснутый страхом, затараторил Осадчий. — Я через линию фронта не раз его людей водил. Больших людей…— Как переходишь линию фронта?— А по цепочке, — все с той же готовностью продолжал Мирон.— Рассказывай, — приказал Фролов.— Значит, так, — обстоятельно рассказывал щукинский связной. — Значит, с Харькова надо было мне добраться до разъезда на двести семнадцатой версте. На краю хутора имеется хатка с зеленой скворечней. Там путевой обходчик Семён должен переправить дальше…Фролов и Кольцов слушали, тщательно фиксируя в памяти каждую фамилию, каждую чёрточку внешности и характера людей цепочки, каждый факт. А Мирон смелел, подальше отодвигая от себя страх. Его понесло, он столько рассказывал о белогвардейской эстафете, что многие звенья вставали перед глазами…Наконец он испуганно осёкся, просительно глядя в глаза Фролова.— Все? Ничего не утаил? — сурово спросил чекист.— Ей-богу, как на духу!— Ну что ж, теперь приговор приведём в исполнение, — сказал Фролов и поднял наган на уровень Миронова лба.— Нет! — в ужасе закричал Осадчий. «Да как же так? — успел ещё подумать он. — Как же вдруг не станет меня? Эти чекисты будут жить, а я нет? Где тут справедливость? В крупном везло, удача вывозила. А в простую ловушку влопался. Нет, я жить хочу: есть, пить, видеть солнце… Господи спаси, я другим стану! Другим!..»Письмо, взятое у Мирона, на первый взгляд никакого интереса не представляло. Некий весьма хозяйственный человек сообщал, что он жив и здоров, и интересовался у своего давнего знакомого (так явствовало из тона письма?) Михаила Васильевича Пискарева ценами на картофель и крупу и в конце передавал обычные приветы близкой и дальней родне. Дело обычное, житейское! Сколько таких пустячных писем бродило по дорогам страны, завязанных в котомки, зашитых для верности в подкладку, писем с оказией, без надежды на ответ!.. Но это письмо отправлял начальник контрразведки Щукин, отправлял с предосторожностями через связника, одно это свидетельствовало о том, что у данного письма есть другой, тайный смысл, что это явная шифровка.Понимая, что дело это опасное и трудное, боясь упустить попавшую к ним в руки важную нить, Фролов решил сам по белогвардейской эстафете добраться до Новозыбкова.Можно было переправиться на ту сторону по своей, чекистской цепочке, налаженной и проверенной. Но Фролов хотел получить в руки сразу всю белогвардейскую эстафету и установить над людьми Щукина тщательный чекистский контроль. Такое выдавалось не часто и оправдывало риск.С поезда Фролов сошёл у небольшого станционного домика, над которым виднелась попорченная пулями фанерная вывеска: «Разъезд 217-й версты».К разъезду жались ветхие, с покосившимися крышами, домики. За плетнями клонились к земле пожелтевшие тяжеленные круги подсолнечника.Фролов уверенно зашагал к дому, во дворе которого была прибита к шесту — дивная для военного времени — зелёная скворечница.Во дворе яростно, гремя увесистой цепью, залаяла собака, торопливо открылась калитка. Перед Фроловым встал молодой, крепко сбитый парень с хитрыми, увёртливыми глазами. Фролов сразу узнал его по рассказу Мирона. Семён в свою очередь тоже бесцеремонно рассматривал Фролова и молча ждал, что тот скажет.— Неприветливо встречаешь гостей, Семён, — с лёгкой и ничего не значащей обидой укорив парня Фролов.— Тю! Ты откуда меня знаешь? — удивился Семён.— Николай Григорьевич кланяться тебе велел, — сказал Фролов первую половину пароля. Насторожённости, застывшей на лице Семена, заметно поубавилось.— Что пользы с его поклонов. Часы я ему передал, а он никак их не отремонтирует… — отозвался Семён с деланной сонливостью.— Часы в мастерской. Отремонтируют в пятницу.— Тебя что, переправить? — шарил по лицу и по одежде Фролова хитроватыми, осторожными глазами Семён: дело серьёзное, здесь нужно без всякой оплошки.Фролов согласно кивнул.— Не поздно? Может, заночуешь? — предложил парень.— Спешу, Семён, — уклонился от этого предложения Фролов.— Дело твоё. — Он взял возле веранды весла, положил их на плечо. Махнул Фролову: — Аида! — И они пошли со двора по крутому меловому спуску к берегу.Взвихрились воронки прозрачной зеленой воды. Лодка, слегка переваливаясь с боку на бок, пересекла открытое пространство и нырнула в густые камыши. Долго плутала по лабиринту озёр и озерец, пока не оказалась в поросшей верболозом и кугой старице.Семён налегал на весла, и крутые бугры мускулов играли под рукавами его куртки. Он явно торопился и дышал тяжело и сердито. Но вот сбоку от прибрежного леска, за крутым поворотом, им открылось село. На взгорочке стояла, словно нарисованная, беленькая и круглая церквушка, а вокруг неё раскинулись такие же беленькие и уютные домики.— Во-он в той церкви отец Григорий требы служит, — показал головой Семён. — Вечерни сегодня не будет, так что, ежели упросишь, он тебя ночью и повезёт. Ночью сподручнее.Долго упрашивать отца Григория Фролову не пришлось. Вероятно, он побаивался этих нежданных и опасных гостей и стремился поскорее от них избавиться. Выслушав Фролова, он молча сходил в сарай, вывел коней, стал запрягать их в тарантас.Был отец Григорий огромного, даже устрашающего, роста, на голову выше Фролова, с большими красными ручищами и с густой и чёрной, как вакса, бородой, в которой виднелись какието соломинки — наверное, до прихода гостя батюшка сладко опочивали.Солнце уже легло на горизонт, когда они выехали. Дорога то выгибалась по краям оврагов, то ровно и прямо тянулась степью. Тарантас, гремя железными ободьями колёс, резво катился по пыльному шляху, и село с церквушкой вскоре осталось далеко позади.Священник, тяжело навесив плечи над передком, сидел впереди Фролова. Поверх рясы он натянул, чтобы выглядеть помирски, парусиновый пыльник, на голове покоилась чёрная монашеская скуфейка.Помахивая тяжёлым кнутом, отец Григорий, не оборачиваясь, сердито басил:— И где только вы берётесь на мою голову?!— Не переправляли бы, отец Григорий! — насмешливо посоветовал ему Фролов.— «Не переправляли бы», — гневно передразнил Фролова отец Григорий. — Мне ж за каждую переправленную живую душу по пять золотых десяток платят… И помогать своим опять же надо!..— Так брали бы винтовку!— Сан не позволяет… Да и не понял я — прости господи! — пока ни хрена в этой заварухе, — откровенно сказал священник и затем, обернувшись к Фролову, указал кнутовищем в небо: — Господь бог тоже ещё, наверное, не разобрался, иначе бы уже принял чью-то сторону.…Наступила ночь. Мягко стучали по пыльной дороге копыта лошадей. Багровые сполохи освещали небо. Слышались грозные громовые перекаты. Потом недалеко впереди разорвался снаряд. А сзади послышалась пулемётная очередь.— Ну, молись, раб божий! — сказал отец Григорий. — По самому что ни на есть фронту едем!Ворочая головой, он с тревогой прислушивался к доносящейся перестрелке, а потом вдруг приподнялся и стал немилосердно хлестать лошадей кнутовищем, посылая на их головы все непечатные ни в ветхом, ни в новом завете слова. Тарантас, тряско подпрыгивая на ухабах, как сумасшедший нёсся в сторону леса.Вскоре после того как они с отцом Григорием расстались возле какой-то вдребезги разбитой колёсами развилки, Фролов набрёл на красноармейский разъезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52