Рассердился ли папа, когда вернулся домой? Ну, об этом сами постарайтесь догадаться. Игорёк об этом случае вспоминать не любил. А потом, неизвестно почему, Пипу понравился вкус новых папиных ботинок. Правда, он только-только до них добрался и откусил совсем немножечко и сбоку, где не очень видно. Так объяснял Игорёк и при этом горько плакал, потому что папа пообещал сейчас же выкинуть противную крысищу, но всё-таки Пипа не тронул, только сказал очень сердито:
— Ладно, ещё потерпим. Но помни, если только что-нибудь…
— Он больше не будет, — уверял Игорёк, — вот увидишь, никогда больше. Я ему объясню.
На следующий день папа положил под кровать большую палку.
— Крысы — грызуны, — сказал он. — Им надо грызть твёрдое, чтобы зубы стачивать. А то зубы вырастут и рот раздерут. Объясни своему любимцу, чтобы он ничего другого грызть не смел.
Игорёк объяснял долго, тыкал Пипа мордочкой в палку, а мама палку натёрла кусочком сырого мяса.
Пип и правда с аппетитом поглодал палку там, где чувствовал запах мяса. Но вообще она ему не понравилась. Точить по ночам зубы о ножки стульев и комода гораздо приятнее. И потому вскоре папе пришлось отнести в починку три стула, и он опять очень рассердился.
Теперь в комнате всё сильнее стало пахнуть крысами, а дверь в коридор приходилось закрывать: Марья Афанасьевна твёрдо обещала, что если встретит «эту крысищу» в коридоре, то сердце у неё лопнет, а кому ж этого хотелось бы? Чистоты ради мама поставила в уголке ящик с песком, но Тяпка напрасно старалась приучить крысёнка к порядку.
— Папочка, ещё совсем немножко подожди, он приучится он ведь ещё совсем маленький, — уверял Игорёк и, подозвав Пипа, нежно брал его на руки.
Ласку Пип очень любил. Он сразу тыкался мордочкой в подбородок Игорька, пробирался в рукав и выглядывал уже из-за воротника. Но вскоре рукав Игорька стал для него тесен, а он уже сверху, по рукаву стал взбираться к Игорьку на плечо.
— Хорош малышок, — говорил папа, — скоро маму Тяпку перерастёт.
А Пип лапками ерошил Игорьку волосы и проворно удирал, пока не получал за это шлепка. Разыгравшись, он прыгал на верёвку, которую папа натянул для него от окна к шкафу и оттуда — к крючку на потолке. Пип очень любил по ней бегать, а Тяпке это не нравилось, она жалобно мяукала и лапкой дёргала верёвки, но сама лазить по ним так и не научилась.
Это была любимая игра Пипа. А вот играть по-кошачьи Тяпка с Игорьком так и не смогли его научить. Напрасно Игорёк раскачивал перед ним бумажку на верёвке. Пип не обращал на неё никакого внимания. Правда, чуткий острый нос сразу ему докладывал, когда в бумажку был завёрнут кусочек мяса или сыра. Он ловил бумажку, ловко разрывал и съедал приманку, а пустой бумажкой сразу переставал интересоваться.
Как ни следил за своим воспитанником Игорёк, вскоре тот опять напроказил: откусил все пуговицы на мамином платье и на месте каждой пуговицы прогрыз аккуратно дырочку с пятачок.
— Довольно, — сказал папа и принёс домой большую клетку из металлических прутьев. В клетку положили мяса, поставили блюдечко с молоком и вечером, собираясь спать, пригласили в неё Пипа. Он охотно вскочил в клетку, съел мясо, выпил молоко, вычистил зубы, но когда заметил, что дверца клетки заперта, — точно сошёл с ума от злости. Он с громким визгом бросался на прутья, так что вся клетка тряслась, хватал и грыз их зубами, один зуб у него даже сломался.
Тяпка тоже взволновалась. Мяукала, обнюхивала клетку, попробовала просунуть в неё лапу в утешение воспитаннику. Но воспитанника это не утешало. Он так обозлился, что хватил кошку зубами за лапку, а та от боли и обиды замяукала ещё громче.
Игорёк в ночной рубашке слез с кровати и, обливаясь слезами, уговаривал Пипа успокоиться, а Тяпку — не огорчаться.
— Невозможно! — вздохнула мама и открыла дверцу клетки.
Пип вылетел из неё весь взъерошенный, одичавший. Он метался по комнате, визжал и, когда плачущий Игорёк попробовал поймать его, вцепился ему в палец и укусил довольно сильно.
В клетку его больше не сажали. Но с той ночи характер Пипа изменился, даже ласки Игорька не доставляли ему удовольствия. Он беспокойно метался по комнате, пронзительно пищал, тыкался носом в отдушину на полу, прикрытую металлической решёткой, и даже пробовал её грызть.
— Игорёк, — сказала мама. — Ты не думаешь, что Пипу совсем не весело с нами? Видишь, как он хочет вырваться на свободу. И к Тяпке не подходит, и тебя укусил. Он скучает о своих родственниках. В подвале с крысами ему было бы очень хорошо. Не мучай его, отпусти.
— Отчего же Пипу хочется жить не с нами, а с крысами? — спросил Игорёк. — Ведь он не знает, что он сам — крыс?
— Он это чувствует, — ответила мама. — Смотри, как он хочет пробраться сквозь решётку вниз, в подвал. Разве тебе его не жалко?
Игорёк долго молчал.
— Жалко, — сказал он наконец. — Но ведь Тяпка будет очень скучать. Она Пипа любит.
— У Тяпки скоро будут свои котятки, они с ней будут играть, они ей больше понравятся.
Игорёк ещё помолчал, потом решительно встал.
— Пип, иди сюда, — сказал он и осторожно прижал его к труди. — Я отнесу его, мамочка. Пожалуйста, отвори мне дверь.
Пипу на этот раз понравилась ласка, он спокойно сидел на руках у Игорька, и только нос его проворно дёргался во все стороны.
Игорёк прошёл через кухню на лестницу и, всё крепче прижимая к груди притихшего Пипа, осторожно спустился по крутым ступенькам до самого низа.
Подвал был большой и очень длинный, в глубине его слышались странные шорохи, пахло сыростью и ещё чем-то.
Пип не шевелился, яркие бусинки чёрных глаз его блестели даже в полумраке. Игорёк чувствовал, как под рукой сильно бьётся его сердце.
Вдруг в самом тёмном углу послышался шорох и резкий писк. Пип забился у Игорька в руках, вывернулся и упал на Землю. Игорёк крепко прижал руки к груди.
— Что ж, иди, Пип, — тихо проговорил он. — Раз уж ты их любишь больше…
Несколько секунд Пип стоял неподвижно. Писк повторился, и вдруг Пип тоже пискнул, прыгнул и исчез так быстро, что Игорёк даже не успел заметить, куда он подевался.
Тихое мяуканье заставило его обернуться. Тяпка стояла около него, разноцветные глаза её тревожно горели.
Игорёк нагнулся и погладил пёструю спинку.
— Пойдём отсюда, Тяпочка, — сказал он грустно. — Теперь, я скажу тебе всю правду: он вовсе не твой сын, а самый настоящий крыс и даже с нами не попрощался.
Тяпка прожила долго и до самой глубокой старости войны с крысами не оставила. Она по-прежнему упорно приносила свою добычу на лестницу, а тётя Зина, дядя Саша и мама Игорька так же упорно относили её в мусорный ящик. Но белого галстучка на груди ни у одной из принесённых Тяпкой крыс не было.
— И удивляться нечему, — говорила Марья Афанасьевна. — Просто крысища ваша хитрющая, уж она Тяпке на зубок не попадётся.
— Зачем про Тяпку такое говорить, — сердилась тётя Зина. — Она хоть и кошка, а сердце у неё материнское, никогда она своего воспитанника не обидит, хоть бы он сам ей в зубы давался.
И Игорёк тоже твёрдо верил, что тётя Зина права.
ВИТЮК

Звонкий, удивительно чистый и нежный звук бронзового колокольчика слился с мерным боем стенных часов.
— Восемь! — простуженным голосом отсчитали часы и замолчали.
С последним их ударом умолк и колокольчик. Но Витюк, держа его у самого уха и наклонив голову, долго ещё прислушивался к замиравшему в бронзовой чашечке звуку, и серые глаза светились мягко и сосредоточенно. Мальчик вздохнул и осторожно поставил колокольчик на полочку под часами.
— Блякал. Лаботай! (Брякал. Работай!) — деловито проговорил он, обращаясь к входившему в контору бухгалтеру. Ещё раз взглянув на колокольчик, словно прощаясь с ним до следующего раза, повернулся и направился к двери.
— Молодец ты у нас, брат-сват! — весело сказал бухгалтер Андрей Иванович, подходя к столу и опускаясь на тяжёлый стул, видимо, работы домашнего плотника. Правой рукой он поднёс к глазам старинные очки в серебряной оправе, левой — старательно замотал вокруг уха тесёмку вместо недостающего заушника.
При этом ухо даже несколько свернулось в трубочку, но это ему, видимо, не мешало. Усаживаясь на стуле поудобнее Андрей Иванович одновременно придвинул к себе большие счёты и сразу так ловко и быстро защёлкал костяшками, что Витюк остановился и с завистью на них покосился. Но тут же точно вспомнив о неотложном деле, опять повернулся к двери.
— На речку и думать не смей! — высунулась из соседней комнаты женщина с тряпкой в руке и тут же скрылась. Надо было торопиться с уборкой, скоро придут заведующий и остальные. Витюк только тряхнул головой, решительно шагнул через порог и исчез.
Дарья, Витюк и тонкой резьбы бронзовый колокольчик (любимая игрушка Витюка) появились в Домодедовке год тому назад. На пункт по заготовке зёрна Дарья зашла, держа Витюка за руку, спросить, не найдётся ли какой работы. Работа нашлась, нашлась и маленькая комнатка при конторе.
Дарья мыла полы, стирала мешки для зёрна, ходила на почту. А Витюк жил и действовал всюду: в конторе, на дворе и складах пшеницы и овса. Ему всё было интересно, обо всем было нужно узнать. Но при этом он ухитрялся никому не мешать и не досаждать.
— А, Витюк! — весело говорил заведующий складом Степаныч. — Зерно, значит, принимать со мной будешь?
— Буду, — доверчиво соглашался Витюк и усаживался на чурбачок, специально для него приготовленный Степанычем.
Жизнь на пункте шла тихая, и Витюка все любили, но как-то так случалось, что он то и дело попадал из одной беды в другую.
Раз утром заведующий пунктом, войдя в контору, достал из большого портфеля хорошенькую игрушечную тележку.
— Где Витюк? — спросил он и поставил тележку на пол. — А, вот и ты! Бери. Телега есть, а лошадку по ней после подберём.
— Спасибо, — вежливо ответил Витюк. Его большие серые глаза засияли. Он потрогал колёса, маленькие оглобли и, бережно прижав тележку к груди, торопливо направился во двор.
— Не придумал бы чего, — сказала Дарья, но тут же отвлеклась, нужно было нести на почту срочные письма.
Прошло немного времени, и её жалобные причитания встревожили контору.
— Несчастье ты моё! — кричала она. — Да где же ты на такую беду наскочил?
Витюк стоял на пороге, по-прежнему прижимая к груди тележку. На белой рубашке краснело пятнышко крови, а нижняя губка была распухшей.
— Заплягал! — невнятно проговорил он. — Индюка. В телегу.
Андрей Иванович вскочил со стула. Он старался снять очки, но от волнения закрутил тесёмку не в ту сторону и окончательно свернул в трубочку несчастное ухо.
— Борной кислотой надо примочить! — восклицал он. — Борной кислотой. Скорей!
— Ладно уж, — ворчала Дарья, выжимая мокрую тряпку. — Дитё — кислотой. Тоже выдумаете. Водой примочить надо. Да где же он подевался-то?
Витюка уже не было в конторе. Присев на дворе над коровьим корытом, он сам старательно примачивал горящую губу и наклонив голову, рассматривал в воде своё изображение.
— Бог знает, какую инфекцию захватит, — волновался Андрей Иванович.
— Кого теперь запрягать будешь? — смеялся Степаныч.
— Сам возить буду, — обещал Витюк. — За велевку.
— Чего-нибудь ещё удумает, — вздыхала Дарья. — Сам, глядь, тих?й, а в тихости ему не житьё.
Вскоре её слова оправдались.
В контору, тоже как-то случайно, забрела и прижилась серая полосатая кошка Михрютка. С Витюком у неё сразу наладилась большая дружба. Утром, как Дарья подоит козу, первое блюдечко парного молока он тащил Михрютке, а та позволяла ему сколько угодно любоваться на пятёрку таких же, как она, полосатых котят.
Но однажды утром служащие дружно ахнули: Витюк появился в дверях конторы с расцарапанным лицом. Одна царапина украшала нос, другая тянулась по щеке до самого глаза.
— Доил! — как всегда коротко, возвестил он, стоя на пороге, — Михлютку. Она не хотела. Вот!
В руке он держал маленький глиняный подойник с отбитым краем: объяснение с Михрюткой, видно, было бурное.
Андрей Иванович только руками всплеснул и с грохотом уронил счёты.
— Стойте, я сейчас ему всё объясню, — вмешался весёлый молодой счетовод и, подхватив Витюка под руки, высоко подкинул его вверх.
— Это потому, что у неё рогов нет, у Михрютки, — сказал он. — А ты её сенцом подкармливай, как мамка козу кормит. У неё рога и вырастут. Тогда её доить можно будет. Понял?
— Понял, — серьёзно отвечал Витюк, болтая в воздухе ногами. — Пусти.
К вечеру Андрей Иванович, проходя по двору, остановился в изумлении: Витюк сидел на корточках перед ящиком, в котором Михрютка растила своё пёстрое потомство. Он положил перед ней пучок травы и заботливо ощупывал серую лобастую голову с разорванным ухом.
— Нет логов, — огорчённо вздыхал он. — К?сай, к?сай, Михлютка!
Михрютка подозрительно косилась на его руки, но, не видя в них подойника, военных действий не открывала.
С садоводством Витюку тоже не везло. Пункт находился почти на самом берегу маленькой речки Незванки. Тут же, чуть отступя от обрыва, росла старая дуплистая берёза, а у её подножия красовалась цветочная грядка — гордость Андрея Ивановича и Витюка. Постоянными её обитателями были мальвы, ноготки и анютины глазки. Но кроме них на свободных местах каждое утро появлялось пёстрое бродячее население: ромашки, колокольчики, а иногда просто зелёные веточки ивы и орешника. Пыхтя от усердия и усталости, Витюк таскал для них в игрушечном ведре воду на поливку. Но это не помогало, к вечеру пришельцы опускали головки и увядали. Витюк рвал свой посадочный материал без корешков и сажал его прямо в землю, твёрдо веря в спасительную силу поливки.
— Опять сору натащил, брат-сват, — говорил вечером Андрей Иванович, втыкая в грядку палочки для душистого горошка. — Говорил я тебе, без корешков расти не будут.
Витюк вздыхал и молча вытаскивал завядшие стебельки. Но наступало утро, и он опять упрямо тащил целую охапку свежих цветов и веточек и, воткнув их в землю, тотчас принимался за поливку.
Однако сколько хлопот и забот у него ни было, своего любимого дела Витюк не забывал: отзвонив на работу утром, он к четырём часам дня, где бы ни находился, бросал самые увлекательные дела и спешил в контору. Инстинктивное чувство подсказывало ему, что наступает момент большой важности — конец рабочего дня. Если бы случилось ему опоздать, Витюк был бы безутешен. Колокольчик — его самая драгоценная собственность. Он один имел право взмахивать им одновременно с боем часов и наслаждаться его угасающим звоном.
Отзвонив, Витюк опять поворачивался к Андрею Ивановичу, потому что настоящим хозяином пункта признавал только его, и произносил так же деловито:
— Ступай. Блякал!
Затем ставил колокольчик на полочку, сделанную тем же Андреем Ивановичем, и, заложив руки за спину, некоторое время сосредоточенно разглядывал резной бронзовый бок его, точно прощался до следующего раза.
— Молодец ты, брат-сват, как я погляжу, — похваливал Андрей Иванович. Аккуратно размотав тесёмочку, он освобождал от неё левое ухо и старательно укладывал очки в старый футляр с протёртыми углами. — А ещё сегодня звонить будешь? — весело спрашивал он, хотя безошибочно знал ответ.
— Нельзя, — отвечал Витюк, поматывая головой, — завтла буду.
Он внимательно наблюдал, как Андрей Иванович складывал бумаги, замыкал стол, прятал ключ в карман и, одной рукой надевая старенькую кепку, другую протягивал ему.
— Ну, брат-сват, — произносил он при этом, — идём смотреть, чего нам хозяйка сегодня наварила.
— Что, у нас своей каши в печке не станет? — самолюбиво ворчала Дарья, но Андрей Иванович отмахивался.
— Ты её и ешь на здоровье, а нам не мешай. Знаешь ведь, что мне в одиночку еда в горло не лезет.
В жизни одинокого старика Витюк сделался единственной радостью, размеров которой он и сам не подозревал. Жизнь его в уютной Домодедовке катилась тихо, как струйки Незванки, такие с виду спокойные, что было непонятно, откуда брались в ней гладко обточенные голыши.
…И вдруг по дороге мимо пункта пошли красноармейцы, потянулись повозки, загромыхали какие-то удивительные машины: Дарья заплакала и сказала Витюку, что это танки. Один молодой красноармеец на ходу подхватил Витюка на руки и, подкинув его куда выше, чем директор пункта, сказал:
— Эй, держи сахар крепче. Хочешь с нами на войну?
— Хочу, — сказал Витюк невнятно, потому что кусок был большой и языку стало сладко, но тесно. Подумал и прибавил: — С Михлюткой. А индюка не возьмём.
— Молодец! — засмеялся весёлый красноармеец и, поставив Витюка на землю, побежал догонять своих.
В конторе в это время Андрей Иванович, бледный и ещё больше похудевший, торопливо шагал из угла в угол и, размахивая руками, говорил директору:
— Я понимаю, мы должны биться, отражать нападение, но я не представляю себе, как можно выстрелить в живого человека. Ударить его штыком. Убить.
— Хорошо, что вам, по вашим годам, не придётся, — отвечал директор, — но пока войны не пробовали, за себя не ручайтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21