На другой день, ничего не сказав другу, я отправился на аэродром. Пробыл там до вечера и почему-то с неохотой вернулся в общежитие.
Я старательно учился в подготовительной группе, иногда вместе с другими товарищами грузил на товарном дворе вагоны, а по воскресеньям непременно бывал на аэродроме.
Шёл 1937 год. Наши авиаконструкторы и летчики творили чудеса, и за их успехами следила вся страна, весь мир. На глазах у всего мира наша страна превращалась в могучую авиационную державу. Имена наших летчиков, названия наших самолетов звучали на всех материках. И кто из нас, подростков тех замечательных лет, не мечтал стать таким же отважным, как Чкалов, Мазурук, Громов, кто хотя бы в мыслях не видел себя в небе?..
Я был один из миллионов.
И вот — я лечу!..
— Ну что, насмотрелся?
Голос Петрова возвращает меня к действительности. Я снова забыл, что инструктор находится со мной в самолете. А он, конечно, видел, как я вертел во все стороны головой, восторженно пялил глаза на проплывавшую внизу землю, и теперь, наверное, смеется надо мной. Мне становится стыдно за свою мальчишескую восторженность, но что теперь поделаешь?
— Насмотрелся.
— Тогда, может, начнем выполнять упражнения?
— Начнем…
Упражнения на первый раз несложные, и я уверен, что выполню их не хуже других. А инструктор уже командует:
— Левый вираж!
Я делаю все так, как нас учили на земле. Чувствую, самолет подчиняется каждому моему движению. И от этого на душе становится необычно радостно.
— Так, так… Хорошо, — одобряет мои действия Петров. — А теперь правый. Не гпеши. Не теряй скорость. Следи за креном…
Послушный У-2 опять меняет курс и легко ложится в правый вираж.
— Так, так, Муса. Молодец!..
Я выполняю команду за командой. Все пока идет хорошо. Инструктор доволен мной, я — машиной. Самолет прост в управлении, чутко ловит каждое мое движение, и я начинаю верить ему, как самому себе. Теперь я и он — одно целое. Мне даже начинает казаться, что это совсем не первый мой полет, что я летаю давно, если не с самого рождения, и что его крылья — это естественное продолжение моего тела.
Но вот все упражнения выполнены.
— Вот так и летай, — говорит Петров. — Сможешь сам, без меня?
— Ничего сложного, смогу.
— Понравилось?
— Еще бы!
Инструктор улыбается и дает команду на посадку.
— Так быстро? — недоумеваю я. — Мы же только взлетели!
— Какое только! Уже бензин на исходе. Давай вниз.
Разворачиваюсь и иду к аэродрому. Делаю над ним традиционный круг. Иду на посадку. Гашу скорость. Толчок, еще, еще — и самолет уже бежит по земле. Первый полет закончен. Скорее бы подняться в небо опять!..
Еще больше радости принес первый самостоятельный полет. Теперь в самолете я был уже один, и полагаться во всем приходилось только на самого себя.
В то утро меня проверял инструктор. Только приземлились и сошли с самолета, приехал на аэродром начальник аэроклуба Волохов. Иван Митрофанович — к нему:
— Товарищ начальник аэроклуба! Готовлю к самостоятельному полету учлета Гареева. Считаю, подготовлен хорошо. Может, проверите еще вы?
У меня дыхание перехватило. Чаще всего после инструктора учлетов проверяли командиры звеньев или командиры отрядов. Иногда, в самых сложных случаях, когда решалась судьба учлета — летать ему или не летать, — проверял сам начальник аэроклуба.
Неужели и у меня что-нибудь не так? Но ведь Петров заявил: подготовлен хорошо… Мог бы проверить командир отряда.
— А что, можно, — улыбается Волохов. — Пошли, учлет! В самолете я, как всегда, быстро успокоился, и начальник аэроклуба моей подготовкой остался доволен.
— Можете пускать одного, — сказал он Петрову. — Этот будет летать.
И вот я вылетаю самостоятельно. Выруливаю на старт, взлетаю, делаю круг, иду на посадку, снова выруливаю на старт и взлетаю вновь.
Все хорошо. Летаю сам, без инструктора.,? Товарищи встречают меня радостными возгласами, жмут руки, хлопают по плечам. А сосед по койке, рослый белобрысый парень, большой любитель вечером попеть, а утром подольше поспать, быстро повязывает голову большим носовым платком и жеманно, как робкая застенчивая девушка, протягивает мне большой букет полевых цветов.
— Юному чкаловцу, отважному покорителю голубых трасс — от девушек города Уфы. Восхищены и покорены. Ждем в ЦПКО на танцы.
Все весело смеются. Смеюсь и я, но букет все-таки беру. Подношу цветы к лицу, всей грудью вдыхаю терпкий степной аромат и вдруг укалываюсь обо что-то колючее, жесткое. Непроизвольно отдергиваю букет и вижу, как ребята прямо покатываются со смеху. Сначала я ничего не могу понять, но потом наконец догадываюсь. Разворачиваю букет, а там — огромный малиново-красный цветок татарника! Колючий, как еж. Такой не то что нос, пятки до крови проколет!
— Это чтобы не очень задавался, — объясняют те, кто уже в состоянии говорить. — Чтобы нос не задирал. А то ты небось уже на Северный полюс сегодня собираться начнешь. Как-никак-летал…
Хотя мне и не очень смешно, но я улыбаюсь, шучу. Знаю, обижаться на это нельзя. Это — от чистого сердца. Тут каждого встречают с подковыркой. Чтоб не очень гордился. Чтоб не забывал: в жизни бывают не только цветочки…
Неожиданно сталкиваюсь со стариком-сторожем. Он и здесь со своей неразлучной трехлинейкой, в съехавшем набок потрепанном треухе. Глядит на меня маленькими ласковыми глазами и не знает, что сказать. Наконец вспоминает о кисете, торопливо лезет в карман и предлагает закурить. Но я, к сожалению, не курю.
Вечером в лагере только и разговоров было как о полетах. Хвастались, естественно, здорово. Только мне почему-то не хотелось говорить. Я забрался в свою палатку, разделся и лег в постель. И едва успел закрыть глаза, как опять «оказался» в самолете.
Первый полет!..
За долгую летную жизнь было всякое: и первый боевой вылет, и первый сбитый самолет противника, и страшные, непередаваемые мгновения в горящей машине, но ничто не смогло вытеснить из памяти первый мой полет. Он остался во мне навсегда до мельчайших подробностей. Как первое ощущение высоты. Как первое прикосновение к небу. Как вечная, прекрасная мечта джигита об оседланном коне…
Глава четвертая
«Если завтра война»
Солнце медленно опускалось за горизонт: еще один горячий день подходил к концу, аэродром постепенно затихал…
Поставив самолеты в ангары, мы построились и, довольные своими успехами, запели песню. Никто нас пока не учил строю и строевому шагу, но шли мы ровно, широко отмахивая руками.
И далеко-далеко над лугами и лесами звенели слова нашей песни:
Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
Припев гремел еще громче:
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
Нам хотелось, чтобы нас слышала вся земля, и мы не жалели глоток. Я до сих пор люблю эту звонкую, героическую песню. В последние годы ее почему-то не поют, а зря. Ведь действительно — «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней».
И не только «до британских»!
Наша славная Советская Армия сегодня — сильнейшая армия в мире!..
С песней мы пришли в лагерь, остановились у столовой. Быстро поужинав, я побежал в свою палатку. Там под подушкой меня дожидается интересная книжка про летчиков. Пока не совсем стемнело, хочу немного почитать.
В палатке я застал моего веселого соседа по койке. Но сегодня ему было не до шуток. Привалившись боком к железной спинке кровати, он неторопливо пощипывал струны гитары и, глядя в брезентовый потолок палатки, что-то тихо пел. Я прислушался:
Дивлюсь я на небо тай думку гадаю:
Чому я не сокил, чому не литаю,
Чому мени, боже, ти крила не дав?
Я б землю покинув и в небо злитав…
Песня украинская — тихая, задумчивая. И пел ее парень с таким чувством, с такой болью, что, распаленный сумасшедшим днем, а потом громкой красноармейской песней и лихой маршировкой, я вдруг как-то сник и, боясь помещать ему, робко прошел к своей койке.
И тут я вспомнил, что у моего дружка недавно случилась неприятность. Такая неприятность, что хуже некуда. За недисциплинированность в воздухе инструктор Петров отстранил его от полетов. Не навсегда, но отстранил. «Посиди-ка, — говорит, — пока на земле. Может, остынешь». А за что, спрашивается? Только за то, что атаковал в воздухе какого-то растяпу! Тот, правда, чуть не свалился на землю, но ведь все обошлось…
Жалко мне парня, очень жалко. Из таких, говорят, выходят настоящие орлы.
— Сходил бы поужинал, — советую я ему, — наши уже кончают.
— Не хочется что-то… А вернее — не заработал. Парень закуривает и ложится на койку.
— Тебе хорошо, ты летаешь, а тут загорай…
— Сам виноват!
— Сам. Не отказываюсь. Но от этого не легче.
— Пошел бы к Петрову. Он мужик что надо.
— Не могу.
— Гордость, значит?
— Может, гордость, а может, глупое упрямство. Осел, одним словом!
— Ну, ты это уж чересчур!
— И все-таки я летать буду. Буду!..
С улицы донеслись возбужденные голоса товарищей. Они уже поужинали и, видно, сейчас ввалятся к нам. К этому мы привыкли, и они, должно быть, тоже. А вот и они!
Вскоре в нашей маленькой палатке стало тесно. Шутки и смех сотрясают тонкий брезент. Опять звучит гитара, и наши «штатные» запевалы лихо подхватывают:
Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет, —
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!
Припев подхватывают все. Вместе со всеми пою и я:
На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч и суров:
— Если завтра война,
Если завтра в поход, —
Будь сегодня к походу готов!
А в воздухе действительно пахло порохом. Тучи сгущались. Ведь это была осень 1940 года, когда войска фашистской Германии свободно разгуливали уже почти по всей Европе, в том числе по таким странам, как Чехословакия, Австрия, Польша, Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Франция… Да, да, и Франция! Ведь еще 14 июня гитлеровские войска вступили в Париж!
В эти тревожные месяцы я много думал о цели жизни, о своем месте в ней. Хорошо, что я поступил в аэроклуб и уже почти освоил летное дело! Придет час — и Родине потребуются мои знания, моя смелость, мои крылья. Но что делать сейчас? Что выбрать; самолет или паровоз, небо или стальные рельсы? Конечно, самолет, небо! Но как быть с техникумом? Бросить?
Об этом я думал все чаще и чаще. Вот и сейчас, товарищи поют, а я думаю. Что мне делать? Как быть?..
Сигнал отбоя заставляет всех подняться. Ребята неохотно покидают нашу палатку и уносят с собой песню:
Поднимайся, народ, собирайся в поход,
Барабаны, сильней барабаньте!
Музыканты, вперед! Запевалы, вперед!
Нашу песню победную гряньте!
…Пройдет совсем немного времени, и многие из нас увидят войну совсем другой: без барабанщиков, без музыкантов, без легких побед «малой кровью»…
И вот наступил день окончания аэроклуба!
К этому времени мы уже неплохо освоили взлет и посадку, виражи, мертвую петлю и другие фигуры сложного пилотажа, каждый по-настоящему полюбил авиацию.
Окончание аэроклуба было для многих из нас не только праздником, но и важным этапом в жизни. Надо решить — авиация или техникумы, вузы, училища, где мы готовились к другой интересной и нужной профессии. Что выбрать? Чему посвятить себя до конца?
Мы хорошо помнили слова Николая Островского о смысле жизни: «Жизнь человеку дается только один раз. И нужно прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…»
Да, мы помнили их и поэтому, прежде чем избрать направление в жизнь, думали.
А впрочем, может, это мне лишь кажется теперь? Может, не всем было так трудно ответить на вопрос? Для меня этот выбор, помнится, был нелегким. С одной стороны, я окончил уже два курса техникума, и будущая специальность мне нравилась. С другой, я боялся, что родители не поймут меня, а обижать их, поступая так, как я хочу, без их согласия, мне не хотелось. И все-таки в душе я давно был уже летчиком.
Мое удрученное настроение заметил и инструктор Петров.
— У всех нынче праздник, один ты, Гареев, невеселый, — заметил он. — Или в техникум возвращаться не хочется: разбаловали мы тут вас…
Его глаза словно угадывали все, о чем я думал.
— Да, у меня сейчас трудное положение, — честно признался я. — И техникум люблю, и авиацию…
— А что больше?
— Больше? Авиацию, конечно!
— Вот тебе и решение! А ты мучаешься. Если хочешь летать, поступай в военное училище.
— В училище?
— Конечно! Это тебе не техникум. Училище — это здорово!
— А меня возьмут?
— Должны. Было бы желание.
— Желание есть…
— Помню, как ты в аэроклуб рвался, — улыбнулся Петров. — И достиг своего. Стоит лишь по-настоящему захотеть, тогда всего добьешься. Надеюсь, ты это понял?
— Понял.
— А то, что думаешь, мучаешься, — это хорошо, — продолжал инструктор. — Не люблю людей, которые горячатся. Да и авиация больше любит не лихость, не горячность, а спокойную уверенность и точный расчет. А эти качества, Муса, у тебя есть. Парень ты — основательный…
С этого дня я стал думать о военном училище.
После обеда, когда мы уже готовились покинуть наш чудесный палаточный лагерь, на аэродром подкатила легковая автомашина. Из нее вышло несколько человек. Все в новой летной форме, с новенькими планшетами на боку.
Это были военные летчики…
Через четверть часа все в лагере знали, что к нам прибыли гости — представители Энгельсской военно-авиационной школы летчиков. Их задача — отобрать наиболее способных и подготовленных учлетов. И надо ли говорить, как мы обрадовались.
Военных летчиков мы видели впервые, нам во всем хотелось походить на них. Мы усердно козыряли, щелкали каблуками, вытягивались в струнку, когда кто-нибудь из них обращался к нам. Со стороны это выглядело, наверное, смешно, но нам так хотелось понравиться этим строгим военным, что мы ничего не замечали.
— Поздравляю тебя, Муса, — сказал мне Петров. — Твоя мечта осуществится уже сегодня.
— Вы уверены? — вспыхнул я.
— Уверен. Только ты не волнуйся. Летай себе, будто за тобой никого нет, — и все будет в порядке.
— А что, разве будем летать?
—Да. Они хотят каждого посмотреть в деле.
— Это хорошо… Отбор начался в тот же день.
Один за другим мои товарищи уходили в небо. Вот и моя очередь. Я торопливо иду к самолету.
— Начнем, товарищ учлет, — говорит военный летчик, едва я успеваю привязать ремни и оглядеть приборы.
— Есть начать! — отвечаю ему по-военному и, волнуясь, запускаю мотор. Проверив его на малых и больших оборотах, выруливаю против ветра и поднятием руки запрашиваю разрешение на взлет. Белый флажок стартера, короткая пробежка — и земля уже внизу!.. Я готов к испытаниям. Недавнее волнение улеглось, я спокоен и собран. Как всегда. Это воспитал во мне мой чудесный летчик-инструктор Петров…
Полет был недолгим. Проверив меня в самых трудных упражнениях и, должно быть, оставшись довольным, военный летчик коротко бросил:
— На посадку!
Когда мы приземлились на аэродроме, первым к нам подбежал Иван Петров. По его сияющему лицу я понял, что слетал неплохо. И еще я подумал, что вот мы летаем, а он с земли следит за каждым из нас и волнуется. Волнуется больше, чем мы.
А он уже трясет мою руку:
— Молодец, Муса. Быть тебе летчиком!
— Да, все в порядке, — заключил и мой экзаменатор. — Будете рекомендованы в школу военных летчиков. Поздравляю!
Я резво спрыгнул на землю и от радости начал говорить то по-башкирски, то по-русски:
— Рахмат… Спасибо… Бик зур рахмат!..
Я счастлив: мечта моя начинает осуществляться. И еще я счастлив потому, что оправдал доверие своего инструктора.
Многим хорошим, неповторимым обязан я Петрову в своей жизни! Память об этом замечательном человеке, до конца преданном небу и авиации, умеющем пробуждать в юных сердцах жажду полета, веру в свои силы, стремление преодолевать любые преграды, — память о нем, как и о первом полете, будет жить во мне всегда.
Глава пятая
Три яблони у отчего дома
Гости из Энгельса находились у нас недолго. Вместе со мной в школу военных летчиков прибыло еще несколько парней. Был среди них и мой приятель по палатке. Петров, наконец, сжалился над ним и разрешил ему летать. На отборочных полетах он оказался одним из лучших, и теперь не скрывал своей радости.
Все мы по своей наивности думали, что немедленно отправимся в школу, но нам сказали:
— Пока можете поехать домой. Отдыхайте и ждите команды.
— И долго ждать?
— Сколько надо будет…
Перед тем, как уехать в деревню, я решил пройтись по техникуму. Был уже вечер, и занятия давно кончились. Я ходил по тихим коридорам и классам, посидел за своей партой, погладил ее руками, погрустил. Да, нелегко было расставаться с этими стенами, в которых я провел три замечательных года! Как нелегко было попасть сюда. Сколько волнений на каждой экзаменационной сессии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Я старательно учился в подготовительной группе, иногда вместе с другими товарищами грузил на товарном дворе вагоны, а по воскресеньям непременно бывал на аэродроме.
Шёл 1937 год. Наши авиаконструкторы и летчики творили чудеса, и за их успехами следила вся страна, весь мир. На глазах у всего мира наша страна превращалась в могучую авиационную державу. Имена наших летчиков, названия наших самолетов звучали на всех материках. И кто из нас, подростков тех замечательных лет, не мечтал стать таким же отважным, как Чкалов, Мазурук, Громов, кто хотя бы в мыслях не видел себя в небе?..
Я был один из миллионов.
И вот — я лечу!..
— Ну что, насмотрелся?
Голос Петрова возвращает меня к действительности. Я снова забыл, что инструктор находится со мной в самолете. А он, конечно, видел, как я вертел во все стороны головой, восторженно пялил глаза на проплывавшую внизу землю, и теперь, наверное, смеется надо мной. Мне становится стыдно за свою мальчишескую восторженность, но что теперь поделаешь?
— Насмотрелся.
— Тогда, может, начнем выполнять упражнения?
— Начнем…
Упражнения на первый раз несложные, и я уверен, что выполню их не хуже других. А инструктор уже командует:
— Левый вираж!
Я делаю все так, как нас учили на земле. Чувствую, самолет подчиняется каждому моему движению. И от этого на душе становится необычно радостно.
— Так, так… Хорошо, — одобряет мои действия Петров. — А теперь правый. Не гпеши. Не теряй скорость. Следи за креном…
Послушный У-2 опять меняет курс и легко ложится в правый вираж.
— Так, так, Муса. Молодец!..
Я выполняю команду за командой. Все пока идет хорошо. Инструктор доволен мной, я — машиной. Самолет прост в управлении, чутко ловит каждое мое движение, и я начинаю верить ему, как самому себе. Теперь я и он — одно целое. Мне даже начинает казаться, что это совсем не первый мой полет, что я летаю давно, если не с самого рождения, и что его крылья — это естественное продолжение моего тела.
Но вот все упражнения выполнены.
— Вот так и летай, — говорит Петров. — Сможешь сам, без меня?
— Ничего сложного, смогу.
— Понравилось?
— Еще бы!
Инструктор улыбается и дает команду на посадку.
— Так быстро? — недоумеваю я. — Мы же только взлетели!
— Какое только! Уже бензин на исходе. Давай вниз.
Разворачиваюсь и иду к аэродрому. Делаю над ним традиционный круг. Иду на посадку. Гашу скорость. Толчок, еще, еще — и самолет уже бежит по земле. Первый полет закончен. Скорее бы подняться в небо опять!..
Еще больше радости принес первый самостоятельный полет. Теперь в самолете я был уже один, и полагаться во всем приходилось только на самого себя.
В то утро меня проверял инструктор. Только приземлились и сошли с самолета, приехал на аэродром начальник аэроклуба Волохов. Иван Митрофанович — к нему:
— Товарищ начальник аэроклуба! Готовлю к самостоятельному полету учлета Гареева. Считаю, подготовлен хорошо. Может, проверите еще вы?
У меня дыхание перехватило. Чаще всего после инструктора учлетов проверяли командиры звеньев или командиры отрядов. Иногда, в самых сложных случаях, когда решалась судьба учлета — летать ему или не летать, — проверял сам начальник аэроклуба.
Неужели и у меня что-нибудь не так? Но ведь Петров заявил: подготовлен хорошо… Мог бы проверить командир отряда.
— А что, можно, — улыбается Волохов. — Пошли, учлет! В самолете я, как всегда, быстро успокоился, и начальник аэроклуба моей подготовкой остался доволен.
— Можете пускать одного, — сказал он Петрову. — Этот будет летать.
И вот я вылетаю самостоятельно. Выруливаю на старт, взлетаю, делаю круг, иду на посадку, снова выруливаю на старт и взлетаю вновь.
Все хорошо. Летаю сам, без инструктора.,? Товарищи встречают меня радостными возгласами, жмут руки, хлопают по плечам. А сосед по койке, рослый белобрысый парень, большой любитель вечером попеть, а утром подольше поспать, быстро повязывает голову большим носовым платком и жеманно, как робкая застенчивая девушка, протягивает мне большой букет полевых цветов.
— Юному чкаловцу, отважному покорителю голубых трасс — от девушек города Уфы. Восхищены и покорены. Ждем в ЦПКО на танцы.
Все весело смеются. Смеюсь и я, но букет все-таки беру. Подношу цветы к лицу, всей грудью вдыхаю терпкий степной аромат и вдруг укалываюсь обо что-то колючее, жесткое. Непроизвольно отдергиваю букет и вижу, как ребята прямо покатываются со смеху. Сначала я ничего не могу понять, но потом наконец догадываюсь. Разворачиваю букет, а там — огромный малиново-красный цветок татарника! Колючий, как еж. Такой не то что нос, пятки до крови проколет!
— Это чтобы не очень задавался, — объясняют те, кто уже в состоянии говорить. — Чтобы нос не задирал. А то ты небось уже на Северный полюс сегодня собираться начнешь. Как-никак-летал…
Хотя мне и не очень смешно, но я улыбаюсь, шучу. Знаю, обижаться на это нельзя. Это — от чистого сердца. Тут каждого встречают с подковыркой. Чтоб не очень гордился. Чтоб не забывал: в жизни бывают не только цветочки…
Неожиданно сталкиваюсь со стариком-сторожем. Он и здесь со своей неразлучной трехлинейкой, в съехавшем набок потрепанном треухе. Глядит на меня маленькими ласковыми глазами и не знает, что сказать. Наконец вспоминает о кисете, торопливо лезет в карман и предлагает закурить. Но я, к сожалению, не курю.
Вечером в лагере только и разговоров было как о полетах. Хвастались, естественно, здорово. Только мне почему-то не хотелось говорить. Я забрался в свою палатку, разделся и лег в постель. И едва успел закрыть глаза, как опять «оказался» в самолете.
Первый полет!..
За долгую летную жизнь было всякое: и первый боевой вылет, и первый сбитый самолет противника, и страшные, непередаваемые мгновения в горящей машине, но ничто не смогло вытеснить из памяти первый мой полет. Он остался во мне навсегда до мельчайших подробностей. Как первое ощущение высоты. Как первое прикосновение к небу. Как вечная, прекрасная мечта джигита об оседланном коне…
Глава четвертая
«Если завтра война»
Солнце медленно опускалось за горизонт: еще один горячий день подходил к концу, аэродром постепенно затихал…
Поставив самолеты в ангары, мы построились и, довольные своими успехами, запели песню. Никто нас пока не учил строю и строевому шагу, но шли мы ровно, широко отмахивая руками.
И далеко-далеко над лугами и лесами звенели слова нашей песни:
Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
Припев гремел еще громче:
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
Нам хотелось, чтобы нас слышала вся земля, и мы не жалели глоток. Я до сих пор люблю эту звонкую, героическую песню. В последние годы ее почему-то не поют, а зря. Ведь действительно — «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней».
И не только «до британских»!
Наша славная Советская Армия сегодня — сильнейшая армия в мире!..
С песней мы пришли в лагерь, остановились у столовой. Быстро поужинав, я побежал в свою палатку. Там под подушкой меня дожидается интересная книжка про летчиков. Пока не совсем стемнело, хочу немного почитать.
В палатке я застал моего веселого соседа по койке. Но сегодня ему было не до шуток. Привалившись боком к железной спинке кровати, он неторопливо пощипывал струны гитары и, глядя в брезентовый потолок палатки, что-то тихо пел. Я прислушался:
Дивлюсь я на небо тай думку гадаю:
Чому я не сокил, чому не литаю,
Чому мени, боже, ти крила не дав?
Я б землю покинув и в небо злитав…
Песня украинская — тихая, задумчивая. И пел ее парень с таким чувством, с такой болью, что, распаленный сумасшедшим днем, а потом громкой красноармейской песней и лихой маршировкой, я вдруг как-то сник и, боясь помещать ему, робко прошел к своей койке.
И тут я вспомнил, что у моего дружка недавно случилась неприятность. Такая неприятность, что хуже некуда. За недисциплинированность в воздухе инструктор Петров отстранил его от полетов. Не навсегда, но отстранил. «Посиди-ка, — говорит, — пока на земле. Может, остынешь». А за что, спрашивается? Только за то, что атаковал в воздухе какого-то растяпу! Тот, правда, чуть не свалился на землю, но ведь все обошлось…
Жалко мне парня, очень жалко. Из таких, говорят, выходят настоящие орлы.
— Сходил бы поужинал, — советую я ему, — наши уже кончают.
— Не хочется что-то… А вернее — не заработал. Парень закуривает и ложится на койку.
— Тебе хорошо, ты летаешь, а тут загорай…
— Сам виноват!
— Сам. Не отказываюсь. Но от этого не легче.
— Пошел бы к Петрову. Он мужик что надо.
— Не могу.
— Гордость, значит?
— Может, гордость, а может, глупое упрямство. Осел, одним словом!
— Ну, ты это уж чересчур!
— И все-таки я летать буду. Буду!..
С улицы донеслись возбужденные голоса товарищей. Они уже поужинали и, видно, сейчас ввалятся к нам. К этому мы привыкли, и они, должно быть, тоже. А вот и они!
Вскоре в нашей маленькой палатке стало тесно. Шутки и смех сотрясают тонкий брезент. Опять звучит гитара, и наши «штатные» запевалы лихо подхватывают:
Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет, —
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!
Припев подхватывают все. Вместе со всеми пою и я:
На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч и суров:
— Если завтра война,
Если завтра в поход, —
Будь сегодня к походу готов!
А в воздухе действительно пахло порохом. Тучи сгущались. Ведь это была осень 1940 года, когда войска фашистской Германии свободно разгуливали уже почти по всей Европе, в том числе по таким странам, как Чехословакия, Австрия, Польша, Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Франция… Да, да, и Франция! Ведь еще 14 июня гитлеровские войска вступили в Париж!
В эти тревожные месяцы я много думал о цели жизни, о своем месте в ней. Хорошо, что я поступил в аэроклуб и уже почти освоил летное дело! Придет час — и Родине потребуются мои знания, моя смелость, мои крылья. Но что делать сейчас? Что выбрать; самолет или паровоз, небо или стальные рельсы? Конечно, самолет, небо! Но как быть с техникумом? Бросить?
Об этом я думал все чаще и чаще. Вот и сейчас, товарищи поют, а я думаю. Что мне делать? Как быть?..
Сигнал отбоя заставляет всех подняться. Ребята неохотно покидают нашу палатку и уносят с собой песню:
Поднимайся, народ, собирайся в поход,
Барабаны, сильней барабаньте!
Музыканты, вперед! Запевалы, вперед!
Нашу песню победную гряньте!
…Пройдет совсем немного времени, и многие из нас увидят войну совсем другой: без барабанщиков, без музыкантов, без легких побед «малой кровью»…
И вот наступил день окончания аэроклуба!
К этому времени мы уже неплохо освоили взлет и посадку, виражи, мертвую петлю и другие фигуры сложного пилотажа, каждый по-настоящему полюбил авиацию.
Окончание аэроклуба было для многих из нас не только праздником, но и важным этапом в жизни. Надо решить — авиация или техникумы, вузы, училища, где мы готовились к другой интересной и нужной профессии. Что выбрать? Чему посвятить себя до конца?
Мы хорошо помнили слова Николая Островского о смысле жизни: «Жизнь человеку дается только один раз. И нужно прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…»
Да, мы помнили их и поэтому, прежде чем избрать направление в жизнь, думали.
А впрочем, может, это мне лишь кажется теперь? Может, не всем было так трудно ответить на вопрос? Для меня этот выбор, помнится, был нелегким. С одной стороны, я окончил уже два курса техникума, и будущая специальность мне нравилась. С другой, я боялся, что родители не поймут меня, а обижать их, поступая так, как я хочу, без их согласия, мне не хотелось. И все-таки в душе я давно был уже летчиком.
Мое удрученное настроение заметил и инструктор Петров.
— У всех нынче праздник, один ты, Гареев, невеселый, — заметил он. — Или в техникум возвращаться не хочется: разбаловали мы тут вас…
Его глаза словно угадывали все, о чем я думал.
— Да, у меня сейчас трудное положение, — честно признался я. — И техникум люблю, и авиацию…
— А что больше?
— Больше? Авиацию, конечно!
— Вот тебе и решение! А ты мучаешься. Если хочешь летать, поступай в военное училище.
— В училище?
— Конечно! Это тебе не техникум. Училище — это здорово!
— А меня возьмут?
— Должны. Было бы желание.
— Желание есть…
— Помню, как ты в аэроклуб рвался, — улыбнулся Петров. — И достиг своего. Стоит лишь по-настоящему захотеть, тогда всего добьешься. Надеюсь, ты это понял?
— Понял.
— А то, что думаешь, мучаешься, — это хорошо, — продолжал инструктор. — Не люблю людей, которые горячатся. Да и авиация больше любит не лихость, не горячность, а спокойную уверенность и точный расчет. А эти качества, Муса, у тебя есть. Парень ты — основательный…
С этого дня я стал думать о военном училище.
После обеда, когда мы уже готовились покинуть наш чудесный палаточный лагерь, на аэродром подкатила легковая автомашина. Из нее вышло несколько человек. Все в новой летной форме, с новенькими планшетами на боку.
Это были военные летчики…
Через четверть часа все в лагере знали, что к нам прибыли гости — представители Энгельсской военно-авиационной школы летчиков. Их задача — отобрать наиболее способных и подготовленных учлетов. И надо ли говорить, как мы обрадовались.
Военных летчиков мы видели впервые, нам во всем хотелось походить на них. Мы усердно козыряли, щелкали каблуками, вытягивались в струнку, когда кто-нибудь из них обращался к нам. Со стороны это выглядело, наверное, смешно, но нам так хотелось понравиться этим строгим военным, что мы ничего не замечали.
— Поздравляю тебя, Муса, — сказал мне Петров. — Твоя мечта осуществится уже сегодня.
— Вы уверены? — вспыхнул я.
— Уверен. Только ты не волнуйся. Летай себе, будто за тобой никого нет, — и все будет в порядке.
— А что, разве будем летать?
—Да. Они хотят каждого посмотреть в деле.
— Это хорошо… Отбор начался в тот же день.
Один за другим мои товарищи уходили в небо. Вот и моя очередь. Я торопливо иду к самолету.
— Начнем, товарищ учлет, — говорит военный летчик, едва я успеваю привязать ремни и оглядеть приборы.
— Есть начать! — отвечаю ему по-военному и, волнуясь, запускаю мотор. Проверив его на малых и больших оборотах, выруливаю против ветра и поднятием руки запрашиваю разрешение на взлет. Белый флажок стартера, короткая пробежка — и земля уже внизу!.. Я готов к испытаниям. Недавнее волнение улеглось, я спокоен и собран. Как всегда. Это воспитал во мне мой чудесный летчик-инструктор Петров…
Полет был недолгим. Проверив меня в самых трудных упражнениях и, должно быть, оставшись довольным, военный летчик коротко бросил:
— На посадку!
Когда мы приземлились на аэродроме, первым к нам подбежал Иван Петров. По его сияющему лицу я понял, что слетал неплохо. И еще я подумал, что вот мы летаем, а он с земли следит за каждым из нас и волнуется. Волнуется больше, чем мы.
А он уже трясет мою руку:
— Молодец, Муса. Быть тебе летчиком!
— Да, все в порядке, — заключил и мой экзаменатор. — Будете рекомендованы в школу военных летчиков. Поздравляю!
Я резво спрыгнул на землю и от радости начал говорить то по-башкирски, то по-русски:
— Рахмат… Спасибо… Бик зур рахмат!..
Я счастлив: мечта моя начинает осуществляться. И еще я счастлив потому, что оправдал доверие своего инструктора.
Многим хорошим, неповторимым обязан я Петрову в своей жизни! Память об этом замечательном человеке, до конца преданном небу и авиации, умеющем пробуждать в юных сердцах жажду полета, веру в свои силы, стремление преодолевать любые преграды, — память о нем, как и о первом полете, будет жить во мне всегда.
Глава пятая
Три яблони у отчего дома
Гости из Энгельса находились у нас недолго. Вместе со мной в школу военных летчиков прибыло еще несколько парней. Был среди них и мой приятель по палатке. Петров, наконец, сжалился над ним и разрешил ему летать. На отборочных полетах он оказался одним из лучших, и теперь не скрывал своей радости.
Все мы по своей наивности думали, что немедленно отправимся в школу, но нам сказали:
— Пока можете поехать домой. Отдыхайте и ждите команды.
— И долго ждать?
— Сколько надо будет…
Перед тем, как уехать в деревню, я решил пройтись по техникуму. Был уже вечер, и занятия давно кончились. Я ходил по тихим коридорам и классам, посидел за своей партой, погладил ее руками, погрустил. Да, нелегко было расставаться с этими стенами, в которых я провел три замечательных года! Как нелегко было попасть сюда. Сколько волнений на каждой экзаменационной сессии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24