Я мог поклясться, что старый вождь привел свой народ к Пыльной реке, если, конечно, Вездесущий Дух не призвал его к себе.
Кастер собирался довершить начатое, и я снова стал смотреть на происходящее, как на свое личное дело. Но я был в Янктоне, а «Дальний Запад» направлялся в верховья Миссури, чтобы помочь Кастеру разгромить сиу и северных шайенов.
Взойдя на борт, я направился прямо в капитанскую рубку и сказал Маршу, что генерал Кастер телеграфировал мне, прося стать его личным следопытом, поскольку я отлично зарекомендовал себя в знаменитой битве при Уошито, где мы уничтожили лагерь Черного Котла со всеми его головорезами, но, несмотря ни на что, я готов оплатить свой проезд.
Марш ответил, что не возражает, если я смогу найти себе место на палубе. Корабль был переполнен гражданскими и военными.
Наконец колеса «Дальнего Запада» вспенили мутную воду Миссури, и мы отправились на север, навстречу самой грандиозной битве с индейцами во всей истории страны. Тогда, конечно, никто об этом и не подозревал, полагая, что Кастеру стоит только появиться на горизонте и краснокожие умрут со страха. Однако это оказалось страшной ошибкой.
Глава 25. СНОВА КАСТЕР
Путь до форта Линкольн занял около двух недель, и когда мы прибыли туда, то узнали, что уже примерно столько же времени войска под командованием Терри и Кастера маршируют к Йелоустоуну.
Едва судно причалило к пристани, на борт взошли две женщины. Одна из них оказалась самым прелестным созданием на свете, никого лучше нее я в жизни не видел, разве что за одним исключением. Ее одежда, манеры, красота совершенно не вязались с дикостью лежащей вокруг земли, по которой гулял непрестанно дувший ветер.
Это была миссис Кастер. Я встретил ее впервые, но почему-то сразу узнал. Милое округлое лицо, прекрасные, немного грустные глаза… Когда она ступила своей маленькой ножкой на палубу, я подал ей руку. Мисс Кастер едва коснулась ее, скользнула по мне отсутствующим взглядом и направилась прямо к капитану Маршу.
Я последовал за ней, как личный слуга или, скорее, как дурачок, которому добрая тетя дала конфетку. Второй женщиной оказалась сестра генерала Кастера, она же жена лейтенанта Джеймса Колхауна.
Марш проводил их в свою каюту, я же остался у дверей.
— Капитан, — донесся до меня умоляющий голос, — очень прошу вас разрешить нам плыть с вами.
— Простите, мэм, — отвечал Марш, — но это невозможно.
Просьба повторялась неоднократно, приводились самые разные доводы, но капитан остался непреклонен. Меня немного удивила неподдельная тревога, сквозившая в голосе молодой женщины. В самом деле, Кастер не впервые отправлялся в поход, в его распоряжении были лучшие войска, лучшие лошади, лучшее оружие, лучший провиант… и самое громкое имя во всей армии. Герой Уошито, победитель южных шайенов, первооткрыватель золота на Черных холмах, новая кампания для него всего лишь очередной шаг к маршальскому жезлу… Так чего же она боится? Почему именно сейчас? Все были абсолютно уверены в скорой победе, на корабле был даже репортер «Нью-Йорк геральд», получивший задание вернуться с большим очерком о «последней битве с дикостью». В чем же дело?
Я сошел на пристань. У трапа стоял старый сержант, не попавший в последнюю кампанию в силу своего возраста. Красный нос и слезящиеся глаза бедняги красноречивее всяких слов могли рассказать о немеренном количестве спиртного, потребленного за долгие годы походов.
— Что это красотка-жена генерала надумала плыть с нами? спросил я его.
— Ей приснился жуткий сон, — хрипло ответил сержант. Представляешь, здоровенный сиу держит в руках окровавленный длинноволосый скальп и смеется… Может быть, поэтому генерал постригся?
— Постригся? Да ты что! Он бы никогда…
— Не веришь, не надо. Вот когда увидишь его, убедишься сам.
— Ладно, не ворчи, — ответил я сержанту, — я вовсе не хотел обидеть тебя недоверием. Просто это довольно странно. Никогда бы не подумал, что Кастер расстанется со своими локонами. Раньше индейцы звали его Длинноволосым… а теперь как?
— Племя кроу окрестило его Сын Утренней Звезды, — сказал мне старый солдат.
— Ты сражался при Уошито?
— Нет. Я оставался тогда в главном лагере. Может быть, поэтому и жив до сих пор.
В этот момент на трапе появились обе женщины в сопровождении Марша. Он проводил их вниз, а затем присоединился к нам.
— Бедняжка, — сказал капитан. — Но я ничем не могу ей помочь. Особенно сейчас, когда Кастер поссорился с Грантом. Если помните, несколько лет назад он уже был под судом за то, что самовольно отлучился к жене.
— Она того стоила, — ухмыльнулся сержант.
— Ему слишком везло в жизни, — язвительно добавил я.
— Точно, — эхом отозвался старый солдат. — Он всегда поступал так, как ему заблагорассудится. Когда закончилась Гражданская война, на праздничном параде он проскакал мимо Гранта, даже и не подумав отдать ему честь. Потом говорили, что его лошадь понесла, но я-то видел, как он сам вонзил ей шпоры в бока…
«Дальний Запад» снова отправился в путь и плыл до реки Йеллоустоун, делая небольшие остановки для заготовки дров и отгрузки части припасов, предназначавшихся для пехоты, ждавшей приказа у Глендайв-Крик. В первую неделю июня мы вошли в устье Пыльной реки, где и нашли стоящий лагерем седьмой кавалерийский полк.
Море палаток, несколько гуртов скота, штук сто пятьдесят повозок с продовольствием и припасами, солдаты, погонщики, табунщики, индейцы… Последние принадлежали к племени арикара, хотя тогда все почему-то называли их ри. Эти ри, будучи исконными врагами сиу, сами предложили Кастеру свои услуги в качестве проводников, разведчиков и следопытов.
Солдаты обращались с ними пренебрежительно, ведь ри скорее перерезали бы себе горло, чем вымыли бы, например, лицо, не говоря уже о прочих частях тела. Когда «Дальний Запад» встал под разгрузку, я заметил одного индейца, который с совершенно дебильным видом слонялся вдоль причала, подбирая пустые бутылки в надежде обнаружить на их дне хоть немного капель спиртного.
— Это Кровавый Нож, — пояснил один из солдат. — Говорят, он прибил собственную мать за глоток виски. Никогда бы не сказал, что Упр… — он подавился неоконченной фразой и окинул меня подозрительным взглядом.
Солдат хотел назвать генерала Упрямцем, но я был в гражданском платье, и он не знал, с кем имеет дело: в лагерь понаехало полно прихлебателей Бостона Кастера, младшего брата генерала, и Армстронга Рида, его племянника.
— Глядя на него, — поправился он, — трудно догадаться, что это любимый проводник Кастера, не правда ли? — Он фыркнул. — Пропащий пьяница.
Однако Нож не был пьян, поскольку индейцам запрещалось открыто пить виски в присутствии белых людей. Оставив надежду найти недопитую бутылку, он с искаженным от мучительной жажды лицом попытался объясниться с парой поддавших гуртовщиков на языке знаков.
Я подошел к нему, развернул его лицом к себе и просигнализировал:
«Хочешь промочить горло?»
Тот так отчаянно закивал, что его голова только чудом осталась на плечах.
Тогда я раздобыл бутылку, и мы с ним уединились в одном из многочисленных оврагов, пересекавших прибрежную равнину. Там я позволил ему сделать большой глоток и отобрал бутылку. Ри облизал губы и вопросительно посмотрел на меня.
«Что собирается делать Длинноволосый?» — знаками поинтересовался я.
«Он постригся», — ответил индеец, снова переводя глаза на бутылку.
«С чего бы это?» — невинно спросил я.
«Наверное, готовится к смерти».
Я дал ему еще глоток. Нет нужды говорить, какое значение индейцы придают волосам. Скальпы снимались не только ради трофеев. Краснокожие верили, что человек без скальпа лишается своей силы и не может уже попасть после смерти на Ту Сторону. Поэтому когда они видят лысого от природы, то считают его трусом, нарочно сбрившим волосы. Кастер, сам того не подозревая, допустил грубую ошибку.
«Так нельзя было делать, — продолжил Кровавый Нож, мрачневший с каждым глотком. — Мне недолго уже смотреть на тебя», — добавил он, обращаясь к солнцу.
Я знал, что если позволить ему развить эту тему, то он скоро запоет песню смерти и тогда уже из него ничего не вытянуть.
«Ну зачем ты так, — сказал я. — Радуйся жизни, пока можешь. В лагере еще немало виски… А где стоят сиу и шайены?»
«На ручье Дикого Шиповника».
«И много их?»
«Как звезд на ясном небе».
«Но у Кастера полно солдат, а с юга и запада идут новые войска».
Индеец обреченно покачал головой:
«Это ничего не значит. Нас всех убьют. Длинноволосому никогда не быть Великим Белым Отцом в главном городе бледнолицых, как он того хотел. Он нравится мне, но ему достался плохой талисман».
По его словам, Кастер сам говорил ему, что собирается еще до конца месяца стереть всех сиу с лица земли и что американский народ в благодарность сделает его президентом.
— Думаю, он хочет успеть к Четвертому июля, — заметил я, вспомнив о столетнем юбилее нашей независимости от английской тирании.
На языке жестов эта фраза заняла куда больше времени. Шайены называли июль месяцем бизона, но откуда мне было знать, как обозначают его ри. На всякий случай я приставил два пальца к голове, изображая рога, и замычал, после чего показал луну и четыре дня. И школьник бы сообразил, в чем тут дело, но не ри. Тогда я стал изображать солдат, которые идут в атаку, стреляют и падают.
Ри радостно закивал.
«Ну что, понял?» — с надеждой «сказал» я.
«Да, — ответил индеец, — все перепились».
— Черт! — рявкнул я по-английски. — Ладно, хрен с тобой, допивай свое виски, несчастный сукин сын.
Вскоре он отключился, а я разрядил его карабин: на всякий случай, если к своему пробуждению он не растеряет всех винных паров.
Я узнал все, что хотел. Неуемное честолюбие Кастера толкало его на битву, рядом с которой события при Уошито показались бы детской дракой. Пессимизм Кровавого Ножа еще ничего не значил. Как бы ни были многочисленны сиу и шайены, они неорганизованны, вооружены чем попало и у них женщины и дети.
Что же мне оставалось делать? Дурацкую идею убить Кастера я решительно отбросил. Теперь это ничего бы не изменило. Да, генерала многие ненавидели за его упрямство, за дикое обращение с младшими офицерами, за полное презрение к солдатам, за… да что там говорить, за все на свете, но застрели я его сейчас — и он мгновенно превратится в героя. Кроме того, генерал Терри не позволит свернуть уже начатую кампанию. Ему тоже нужна слава.
Оставив Кровавого Ножа дрыхнуть под кустом, я вернулся в лагерь и на берегу Пыльной реки встретил человека из своего далекого прошлого.
Его кожа была цвета сажи, а на голове красовалась широкополая шляпа с орлиным пером. За двадцать лет он сильно изменился.
— Привет, Лавендер! Вот так сюрприз! — сказал я.
Он вежливо приподнял шляпу и ответил, что не имеет чести знать меня.
— Джек Кребб, — возмутился я. — Вспомни преподобного Пендрейка! В Миссури!
Он отскочил назад, снял шляпу, чтобы лучше видеть, затем издал гортанный вопль и бросился мне не шею. Можно было подумать, что встретились два близких родственника.
— Что ты тут делаешь? — спросил я, высвобождаясь из его объятий. — Пендрейк заделался армейским капелланом?
— О нет, — ответил Лавендер и снова нахлобучил шляпу на свои тронутые сединой волосы. — Нет, Джек. Он умер вскоре после твоего побега. Обожрался до смерти. На мой взгляд, у него был счастливый конец. Люси приготовила тогда свинину под яблочным соусом.
— А миссис Пендрейк? — спросил я, и сердце мое екнуло. — Снова вышла замуж?
— Нет, Джек. Леди закрылась в доме и не пошла даже на похороны. Церковь прислала нового священника и хотела вселить его в дом покойного хозяина, но у городских властей так и не повернулся язык сказать хозяйке, чтобы она выметалась. Так она там и живет теперь, совсем одна.
На какое-то мгновение меня охватило острое желание плюнуть на все, собрать свои манатки и махнуть в Миссури, однако я быстро с собой справился. Мне стукнуло уже тридцать шесть, и жизнь отучила меня от непродуманных решений. Поверьте мне, истинный романтик не тот, кто бросается куда-то сломя голову, а тот, кому хватает воображения. А романтик, побывавший в стольких передрягах, как я, становится чуть ли не консерватором.
— Года два после смерти хозяина, — продолжал между тем Лавендер, — я жил с ней, но когда из дома уходит мужчина, дом уже не тот. Когда же мне дали вольную, я, как и хотел, отправился на запад. Один мой родственник служил под командованием капитана Льюиса и капитана Кларка…
Судьба кидала Лавендера из стороны в сторону, от одной случайной работы к другой и довела аж до Нью-Йорка, откуда он еле ноги унес. Потом были скитания по прерии, где он познакомился с индейцами из племени Сидящего Быка.
Эта новость оторвала меня от моих мыслей.
— Не может быть! — воскликнул я и тут же пожалел о своих словах, так как Лавендер почти не умел врать.
Он взглянул на меня с затаенной обидой, и я поспешил добавить:
— Бог ты мой! Подумать только! Сидящий Бык, вождь сиу! Ты просто очень удивил меня, старина. Ведь за ним сейчас и охотится вся армия.
Лавендер грустно кивнул:
— Ага. Я женился на женщине сиу из клана хункпапа и несколько лет прожил в палатке, покрытой шкурами. Они очень хорошие люди, эти сиу. Мне запомнился один индеец, который, когда хотел увидеть, что происходит где-то на свете, просто садился и закрывал глаза. А потом вставал и рассказывал.
— Да, — задумчиво ответил я, — это правда.
— Вот ты вспомнил о Пендрейке, Джек, — в тон мне ответил Лавендер. — Он тоже был хороший и даже, наверное, святой. Преподобный выкупил меня у моего прежнего хозяина и дал мне свободу. Я, должно быть, страшно неблагодарная скотина, но чем больше я слушал его, тем чаще думал, что он дурак.
— Я тоже. Хоть и был мальчишкой.
— Но почему мы так думали, Джек? — Лавендер выглядел искренне озадаченным. — Ну ладно я, я все-таки черный. Но ты-то умел читать и писать.
— По-моему, — сказал я, — потому, что он говорил о том, что должно быть, а не о том, что есть.
— Правильно! В самую точку! — радостно вскричал Лавендер, но тут же снова задумался. — Но ведь у индейцев все по-другому… так почему же мы оба, и ты и я, сбежали от индейцев?
— Потому что мы родились не дикарями.
— Ты так думаешь?
— Когда у тебя было что-то большее, ты уже не можешь довольствоваться меньшим. Ни ты, ни я не родились в палатке, наши матери не носили нас на спине, мы не привыкли верить в заклинания и амулеты, мы так и не смогли понять, зачем таскать вещи по земле, если есть колесо…
— Когда попадаешь к дикарям из цивилизации, — подхватил Лавендер, — то можешь немного пожить с ними, а потом тебя начинает тянуть обратно. Не знаю, хорошо это или плохо, но происходит именно так.
Мы неторопливо шли по направлению к его палатке на самом краю лагеря.
— Все верно, Лавендер, — сказал я, — но ты так и не ответил мне, почему ты здесь, в армии?
— Я не собираюсь воевать с сиу, — несколько смущенно пояснил он. — Меня наняли как переводчика. Но если они станут стрелять в меня, мне придется стрелять в ответ.
На следующий день я наконец увидел Кастера. Хотя я и находился в лагере, так сказать, неофициально, мне не составляло труда не мозолить глаза патрулям, так как там и без меня хватало гражданских. Но со временем я начал опасаться, что рано или поздно мне, не занятому никаким конкретным делом, начнут задавать вопросы. Кроме того, я невольно мог выдать свои истинные симпатии, поскольку было просто тошно слышать постоянные разговоры солдат о том, как они перережут горло Сидящему Быку, что хороший индеец — это мертвый индеец и так далее. Кастера в армии не любили, но краснокожих — еще больше.
Я не знал, как мне поступить. Лагерь индейцев пока не обнаружили, и майор Рено со своими разведчиками снова отправился на поиски. У меня в голове начал вызревать план, как после определения местонахождения «врага» ускользнуть от «своих» и предупредить индейцев о грозящей беде.
Для этого лучше всего было наняться следопытом, что требовало беседы с самим Кастером.
Я направился прямо к шатру Сына Утренней Звезды и с таким уверенным видом прошел мимо денщика (другого, не того, что был при Уошито), что тот не сделал даже попытки задержать меня. Генерал сидел за небольшим походным столиком и читал журнал «Гэлакси», рядом лежала стопка мелко исписанных листков. Новая прическа сильно изменила его, но весь его вид словно говорил о том, что предчувствие Кровавого Ножа всего лишь глупое суеверие. Однако одна маленькая деталь придавала всему несколько иной оттенок: несмотря на ясный день, внутри его шатра горела свеча, бросая странный красноватый отсвет на светлые волосы молодого генерала; граница этой призрачной короны проходила по лбу и пропадала за правым ухом… Кастеру предстояло быть скальпированным.
На мгновение во мне шевельнулась жалость к нему, но это теплое человеческое чувство быстро исчезло, когда он поднял на меня свой ледяной взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45