Но, с другой стороны, я был еще молод
К концу дня мне стало плохо, и несколько последующих недель я провел в постели. Вот что значит цивилизация: едва познакомившись с ней, я свалился с воспалением легких.
Глава 10. СКВОЗЬ ЗАКРЫТЫЕ СТАВНИ
С раннего детства я не болел столь тяжело. Так уж я устроен, что меня мало беспокоят раны, но я ненавижу болезнь. Нет, получать раны я тоже не люблю, но если уж приходится за что-то платить, то лучше они, чем бесцельное валяние в кровати с кашлем и температурой.
За что платить, спросите вы? За греховные помыслы, разумеется. В своей путаной речи преподобный Пендрейк проявил незаурядную наблюдательность, отметив, что мне вот-вот стукнет шестнадцать, и должен признаться, той ночью мне снилось, как я с восторгом превращал «золотую чашу» в «помойное ведро».
Впрочем, не исключено, что ему-то и был я обязан подобным полетом фантазии, равно как и пневмонией: он продержал меня весь день на дожде, и наутро, когда миссис Пендрейк озабоченно опустила свою ладонь на мой лоб, он пылал, тогда как всего меня сотрясал страшный озноб.
Вскоре у моей постели появился старый доктор с седыми бачками, но, доложу я вам, его лекарствам было далеко до средств и методов Волка-Левши. Я провалялся три недели и лишь потом узнал, что первые несколько дней все готовились к моей скорой кончине, а преподобный, пока я находился в забытьи, приходил и молился надо мной.
Об этом рассказал мне Лавендер. Пойдя на поправку, я часто видел его в своей комнате наверху, а так как мне тогда постоянно снилось, что я снова среди шайенов, я принимал его за индейца. Цвет его кожи не мешал, а скорее способствовал этому: индейцы тоже иногда красились в черный цвет. Во всяком случае, он определенно не был белым, и это самое главное.
Как-то я обратился к нему по-шайенски.
— Чаво? — переспросил он, округлив глаза, и тут я понял наконец, кто передо мной, и мне стало стыдно.
Он же понял мою реплику по-своему.
— Лежи, — сказал негр. — Лежи и отдыхай. Тебе нечего беспокоиться о старом Лавендере. Он просто пришел посмотреть, как ты тут совсем один.
Он почему-то иногда говорил о себе в третьем лице, видимо считая, что «я» или «мне» звучит недостаточно весомо и убедительно.
— Мне вдруг показалось, что ты индеец, — ответил я.
Иногда бывает достаточно одной фразы, чтобы собеседник проникся к вам самыми дружескими чувствами. Бог свидетель, я сделал это не намеренно, отлично зная по собственному опыту, сколь трудно угадать, что человеку понравится, а что нет. До сих пор мы с Лавендером вовсе не были врагами, просто наше общение ограничивалось отношениями ребенка и слуги в богатой семье. Однако, справедливости ради, хочу отметить: он навещал меня вовсе не из любопытства.
— Я пришел, потому что никого нет дома, кроме Люси, а Люси не знает, иначе Люси страсть как разозлится.
— А раньше ты никогда не поднимался наверх?
— Был тута, — ответил Лавендер, — когда таскал мебель и мыл окна, но так, чтобы вот просто взять да и прийти — никогда. И коли кто вдруг прознает, что я был тута без дела, тебе надо сказать: я сам его позвал.
— Не бойся, — ответил я, и тут на меня накатила страшная жалость к себе, как это часто бывает с больными: — По-моему, кроме тебя, никому и не интересно, жив я или умер.
— Ты просто не помнишь, — сказал он. — Сюда часто приходили госпожа и преподобный господин, и, ежели б не они, ты давно бы был холодным, как камень, и мне пришлось бы выкопать для тебя в саду аккуратную ямку, а потом положить тебя в нее и засыпать землей. Коли бы потребовалось, я бы даже сделал над тобой красивый холмик и посадил на нем цветы. А когда цветы стали бы распускаться, я бы…
— Ну хорошо, хорошо, — перебил я его, — раз уж этого не случилось, вряд ли имеет смысл вдаваться в подробности. Как ты полагаешь, это Бог спас меня, по просьбе преподобного, разумеется?
В глазах Лавендера мелькнуло лукавство, и он сказал:
— По крайней мере, тебя спас не доктор. Он только и делал, что выгонял отсюда Люси, а она ведь поила тебя своей настойкой из целебных кореньев… Знаешь, как-то и со мной приключилась беда: что бы я ни ел, все становилось ядом для моего бедного живота. А Люси дала мне свою настойку, и через неделю я уже мог грызть кости, как собака, и меня перестал мучить понос. Ты знаешь, что такое понос? О, это страшная штука! Сейчас я тебе расскажу…
— А почему бы тебе не присесть вон на тот стул? — снова перебил его я, не будучи уверенным, что история чужого поноса благотворно скажется на моем собственном желудке.
— Да я-то не возражаю… — неуверенно ответил Лавендер и, потоптавшись немного рядом со стулом, сел. Как я и надеялся, это перевело разговор на другую тему: — Странно, что ты принял меня за индейца, — сказал он. — Я и не знал, что они черные.
Только тут я обнаружил, что мне на грудь поставили горчичники: они начали печь, и весь остаток нашего разговора я отчаянно извивался и чесался.
— Как-то у развилки Соломона я видел шайена, такого же черного, как и ты, — ответил я. — Индейцы называли его Мохкставихи, точно так же, как и цветных парней вроде тебя.
— Черный Человек?
— Нет, Черный Белый Человек.
Он залился громким смехом, потом внезапно замолчал и серьезно кивнул.
— Мне пора идти жечь листья, — сказал он, встал и вышел. Я даже испугался, что обидел его, сам того не желая, но я сказал правду, а посему совесть меня не мучила.
На следующий день он пришел опять, дождавшись, когда миссис Пендрейк уйдет за покупками, а мистер Пендрейк удалится в свой кабинет. На этот раз он не опасался гнева Люси, поскольку сам преподобный разрешил ему навестить меня.
Не дожидаясь приглашения, Лавендер уселся на давешний стул, но меня это совершенно не беспокоило, поскольку мне, в отличие от прочих белых в Миссури, и в голову не приходило вводить какие-то особые правила поведения для цветных.
Оказывается, Лавендер преклонялся перед индейцами. Выслушав в первый день рассказ о моих похождениях, миссис Пендрейк более к ним не возвращалась, из чего я сделал несложный вывод, что сделала она это исключительно из вежливости. Да и все, кто меня окружал, скорее дали бы отрубить себе правую руку, чем вспомнили бы о треволнениях моей прошлой жизни.
Но Лавендер мог слушать меня часами. Если бы не его неграмотность, я бы решил, что он собирается писать книгу.
В тот день, помолчав немного, он начал так:
— Тот черный индеец, которого ты встретил у развилки Соломона… Я много думал о нем. Он, должно быть, мой родственник.
Лавендер отличался недюжинным природным умом. Не умея читать и писать, не проведя ни часа за школьной партой, он знал тем не менее уйму вещей. Вот и в этот раз он рассказал мне о капитане Льюисе и капитане Кларке, которых мы в школе еще не проходили.
— И вот, — говорил Лавендер, — эти двое белых поднимались вверх по Миссури до тех пор, пока река не превратилась в ручеек, такой узенький, что можно было поставить одну ногу на левый берег, а другую — на правый. И обнаружили они там в земле маленькую дырку, из которой и текла вся вода. Один из них заткнул ту дырку пальцем, и все: нет больше реки Миссури, осталось только мутное болото в две тысячи миль длиной, медленно пересыхающее на солнце.
Разумеется, я ему не поверил, однако позже узнал, что все это правда, — я имею в виду Льюиса и Кларка, которые действительно существовали на самом деле. Что же до того, как они одним пальцем остановили Миссури, это совсем другая история.
— Капитан Льюис и капитан Кларк взяли с собой цветного парня по имени Йорк. Индейцы еще никогда не видели человека с черной кожей и принялись плевать ему на руки и тереть их, думая смыть таким образом краску. Когда же им это не удалось, они оповестили всех краснокожих на сто миль окрест, и те явились, и тоже принялись плевать и тереть.
Йорк оказался лучшим из того, чем владели капитан Льюис и капитан Кларк. Он любил пошутить и сказал индейцам, что был раньше диким зверем, а капитан Льюис и капитан Кларк поймали его в капкан и превратили в человека. В подтверждение своих слов он зарычал и оскалил зубы. Индейцы в ужасе разбежались. Однако Йорк им страшно понравился, они принесли ему богатые дары и заставили спать со своими женщинами, чтобы у тех появились черные дети.
— И сегодня, — продолжал Лавендер, вздернув брови и торжественно подняв палец, — куда бы ты ни шел, ты встретишь одного из его потомков. Так случилось и у развилки Соломона. Йорк доводился моему деду двоюродным братом и был самым знаменитым человеком в семье.
— Еще бы, — ответил я.
— И чем больше я думаю, тем больше я уверен, что тот черный индеец мне родня. — Внезапно Лавендер низко склонился надо мной и быстро зашептал: — Я и сам решил уйти туда… А теперь, если ты скажешь Люси, у меня будут большие неприятности.
— Ты что, не берешь ее с собой?!
— Да от нее-то я и бегу, — шепот перешел почти на свист, он испуганно озирался по сторонам. — Коль позволишь женщине заграбастать себя, всю жизнь будешь локти кусать. Преподобный купил меня у моего бывшего хозяина и согласно закону дал мне вольную. Я слышал, как он часто говорил: «Человек не может владеть человеком». А потом взял да и женил меня на Люси. Он, видать, считает, что женщине владеть человеком можно. Странный у вас закон, он сначала дает, а потом отбирает. Вот я и хочу уйти туда, где нет никаких законов, и жить среди дикарей.
— Мы могли бы уйти вместе, — сказал я, хотя до этой минуты и не думал сбегать от Пендрейков. Но тут на меня накатило все разом: моя позорная болезнь, мерзавец Люк Инглиш, все прочие горести и обиды. В самом деле: я простудился из-за того, что попал под дождь! Это означало только одно — я жил неправильно, и кровь моя разжижилась от полного отсутствия в рационе сырой бизоньей печенки. До сих пор я полагал, что находить целебные корни — великий талант, но Пендрейк лишил меня и этой иллюзии. Спрашивается, как же жить дальше?
— Если бы ты мог подождать, пока я поправлюсь… — начал было я, но Лавендер нахмурился и перебил меня:
— Даже слушать не хочу. Разница между нами в том, что я черный мужчина, а ты белый мальчик. Одного меня никто не сможет остановить, ведь я не беглый раб, но если со мной будет белый ребенок, ваш закон снова ополчится против меня.
— Да подожди, — горячо возразил я, — стоит нам оказаться за фортом Ливенуорт, и уже не я буду с тобой, а ты со мной.
Эти слова сильно уязвили его гордость, и он, опустив глаза, пробормотал:
— Я уйду сегодня ночью. Я подождал бы тебя, если бы мог. Но я не могу.
— Что изменят несколько дней?
— Даже лишний час здесь для меня мучение. Это противоестественно, когда женщина управляет мужчиной.
Услышав от него любимую фразу преподобного, я лукаво осведомился:
— Если уж Люси доставляет тебе столько неприятностей, почему бы не посоветоваться с мистером Пендрейком?
Лавендер замялся, но все-таки ответил:
— Мне бы не хотелось говорить ничего против твоего батюшки.
— Батюшка! — фыркнул я. — Да моим отцом его сделал тот же закон, о котором ты говорил. Как я могу считать его своим родителем, если наше родство только на бумаге?
То, что и я отношусь к закону без особого почтения и, как и он, сам являюсь его жертвой, потрясло доброго негра до глубины души, и он сказал:
— Преподобный Пендрейк поступает не так, как должно.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне неприятности ни к чему.
— Ты же собрался бежать этой ночью!
— Да, верно, — ответил он, вздохнул с облегчением и даже улыбнулся. — Это точно, собрался.
— Дай-ка мне со стола лист бумаги и карандаш. Я нарисую тебе карту, по которой ты сможешь найти шайенов… Будь с ними дружелюбен, но заруби себе на носу: никогда, ни по какому поводу не вздумай ползать перед ними на брюхе, как бы они ни повели себя с тобой. От этого тебе будет только хуже, можешь мне поверить. Я говорю так потому, что в последнее время у них много неприятностей с белыми, и они могут отнестись к тебе с предубеждением.
— Но я же не белый!
— Для них — белый, только с черной кожей. Не спорь со мной, а поверь на слово. Тебе же лучше будет.
Я положил бумагу на книгу и быстро набросал карту. Читать Лавендер не умел, но был достаточно сообразителен, чтобы следовать нарисованным стрелкам.
— Если ты немного подождешь, — продолжил я, — я научу тебя языку знаков, а может, и шайенскому наречию.
— Нет, — ответил Лавендер, вставая, — ждать я не могу. Но все равно спасибо.
— Подожди, — остановил его я. — Ты так и не сказал мне, что не в порядке с преподобным.
Лавендер вышел в холл, посмотрел по сторонам, затем вернулся и быстро прошептал:
— Он не спит с госпожой. Я думал раньше, это из-за того, что он священник. Но у других священников в городе есть дети. Значит, он живет не по закону.
— Ты хочешь сказать, он никогда с ней не спит? — удивился я. — Я знал индейцев, которые не делали этого какое-то время перед войной или после дурного сна.
— Никогда, — покачал головой Лавендер, — Люси прочитала это по желтку яйца. Она ведьма. Поэтому я и бегу. Стоит мне лечь с другой женщиной, как она сразу видит это в яйце.
Той ночью Лавендер так и не убежал. На следующий день он снова явился ко мне и даже не извинился за свою нерешительность. Вместо этого неф строил планы на следующую ночь, а через день — на следующую и так далее. У меня до сих пор ломит задницу от людей, которые говорят, вместо того чтобы делать. Лавендер просто искал сочувствия, но не хотел этого признать. С другой стороны, трудно осуждать за недостаток решимости человека, до двадцати двух лет прожившего рабом.
Я был даже рад, что он так и не сбежал, ведь только с ним я мог говорить совершенно свободно.
Как-то меня навестил Люк Инглиш, тот самый, с которого я чуть не снял скальп. Нет, он вовсе не воспылал ко мне братской любовью, просто его отец не хотел ссориться с Пендрейками и послал его к ним с пирогом домашнего изготовления в руках. По дороге этот балбес выковырял почти всю начинку, что, впрочем, меня мало трогало, поскольку я был еще очень слаб и ел мало.
Миссис Пендрейк провела его ко мне, и, едва она вышла, Люк принялся изучающе рассматривать мою комнату.
— Ничего себе жилище! — констатировал он. — А девиц ты сюда уже затаскивал?
— А ты? — ответил я вопросом на вопрос.
— У меня не те условия, — вздохнул Люк. — Я делю комнату с тремя братьями. А еще у меня четыре сестры. Старшей — восемнадцать, и каждую ночь в ее постель забирается один парень и так старается, что стекла дребезжат. Отец ничего не может поделать.
— А почему он его просто не пристрелит?
— Потому что тот парень — ее муж.
Люк уселся в ногах моей кровати и спросил:
— А как это бывает с индейскими скво? Я слышал, от них здорово воняет. Говорят, что индеец, когда ему захочется, бросает камешек через костер, и та баба, рядом с которой он упадет, без разговоров идет с ним, даже если она жена вождя. Не, индианок у меня не было, да и видел я их немного. Ну и уродины! Уж лучше я поймаю для этого толстую овцу…
Никогда я не любил подобных рассуждений и сальных шуточек. Под подушкой лежал мой верный нож, и я поклялся себе, что, если Люк скажет хоть слово в адрес миссис Пендрейк, я вырежу его черное сердце. Но он еще поболтал немного ни о чем и ушел.
Странная штука жизнь. Раньше я был мужчиной, а теперь стал мальчишкой. Я даже начал чаще вспоминать Эвансвиль.
Вскоре я окреп настолько, что смог выходить на улицу, а еще через пару дней миссис Пендрейк сказала мне:
— Дорогой, если ты сегодня чувствуешь себя хорошо, может быть, составишь мне компанию? Я отправляюсь в город за покупками. И обязательно выпьем там газировки.
Пока я болел, успело открыться несколько новых магазинов, кроме того, я знал, что миссис Пендрейк тратит на покупки крайне мало времени, и решил рискнуть.
Да, в таких местах мне бывать еще не доводилось. В одном из магазинчиков располагался отгороженный зелеными шпалерами зальчик, в котором все сияло мрамором, бронзой и серебром. Над высокой белоснежной стойкой красовались две слоновьих головы, а под ними стояли подносы с толстостенными стеклянными стаканами. Устроено же все было так: берешь стакан, наливаешь туда немного сиропа, затем ставишь его слону под хобот и дергаешь за большое блестящее ухо. Эффект поразительный: из хобота бьет пенная струя газировки.
Если совершать все эти действия самому лень — нет проблем! Просто садишься за мраморный столик и ждешь, пока негритенок в тюрбане, шароварах и шлепанцах с загнутыми вверх носами не поставит пред тобой маленький серебряный подносик с шипящим стаканом.
Кто мне там не понравился, так это хозяин заведения. Он не был цивилизован, как миссис Пендрейк, ни дик, как я, а просто дешев. И он оказался первым мужчиной, не уступившим миссис Пендрейк дорогу, а смотревшим из-под полуопущенных век ей прямо в глаза с оскорбительным нахальством, в то время как его верхняя губа с тонкой полоской усиков чуть приподнялась, обнажая мелкие острые зубы, что, по всей видимости, должно было изображать приветственную улыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
К концу дня мне стало плохо, и несколько последующих недель я провел в постели. Вот что значит цивилизация: едва познакомившись с ней, я свалился с воспалением легких.
Глава 10. СКВОЗЬ ЗАКРЫТЫЕ СТАВНИ
С раннего детства я не болел столь тяжело. Так уж я устроен, что меня мало беспокоят раны, но я ненавижу болезнь. Нет, получать раны я тоже не люблю, но если уж приходится за что-то платить, то лучше они, чем бесцельное валяние в кровати с кашлем и температурой.
За что платить, спросите вы? За греховные помыслы, разумеется. В своей путаной речи преподобный Пендрейк проявил незаурядную наблюдательность, отметив, что мне вот-вот стукнет шестнадцать, и должен признаться, той ночью мне снилось, как я с восторгом превращал «золотую чашу» в «помойное ведро».
Впрочем, не исключено, что ему-то и был я обязан подобным полетом фантазии, равно как и пневмонией: он продержал меня весь день на дожде, и наутро, когда миссис Пендрейк озабоченно опустила свою ладонь на мой лоб, он пылал, тогда как всего меня сотрясал страшный озноб.
Вскоре у моей постели появился старый доктор с седыми бачками, но, доложу я вам, его лекарствам было далеко до средств и методов Волка-Левши. Я провалялся три недели и лишь потом узнал, что первые несколько дней все готовились к моей скорой кончине, а преподобный, пока я находился в забытьи, приходил и молился надо мной.
Об этом рассказал мне Лавендер. Пойдя на поправку, я часто видел его в своей комнате наверху, а так как мне тогда постоянно снилось, что я снова среди шайенов, я принимал его за индейца. Цвет его кожи не мешал, а скорее способствовал этому: индейцы тоже иногда красились в черный цвет. Во всяком случае, он определенно не был белым, и это самое главное.
Как-то я обратился к нему по-шайенски.
— Чаво? — переспросил он, округлив глаза, и тут я понял наконец, кто передо мной, и мне стало стыдно.
Он же понял мою реплику по-своему.
— Лежи, — сказал негр. — Лежи и отдыхай. Тебе нечего беспокоиться о старом Лавендере. Он просто пришел посмотреть, как ты тут совсем один.
Он почему-то иногда говорил о себе в третьем лице, видимо считая, что «я» или «мне» звучит недостаточно весомо и убедительно.
— Мне вдруг показалось, что ты индеец, — ответил я.
Иногда бывает достаточно одной фразы, чтобы собеседник проникся к вам самыми дружескими чувствами. Бог свидетель, я сделал это не намеренно, отлично зная по собственному опыту, сколь трудно угадать, что человеку понравится, а что нет. До сих пор мы с Лавендером вовсе не были врагами, просто наше общение ограничивалось отношениями ребенка и слуги в богатой семье. Однако, справедливости ради, хочу отметить: он навещал меня вовсе не из любопытства.
— Я пришел, потому что никого нет дома, кроме Люси, а Люси не знает, иначе Люси страсть как разозлится.
— А раньше ты никогда не поднимался наверх?
— Был тута, — ответил Лавендер, — когда таскал мебель и мыл окна, но так, чтобы вот просто взять да и прийти — никогда. И коли кто вдруг прознает, что я был тута без дела, тебе надо сказать: я сам его позвал.
— Не бойся, — ответил я, и тут на меня накатила страшная жалость к себе, как это часто бывает с больными: — По-моему, кроме тебя, никому и не интересно, жив я или умер.
— Ты просто не помнишь, — сказал он. — Сюда часто приходили госпожа и преподобный господин, и, ежели б не они, ты давно бы был холодным, как камень, и мне пришлось бы выкопать для тебя в саду аккуратную ямку, а потом положить тебя в нее и засыпать землей. Коли бы потребовалось, я бы даже сделал над тобой красивый холмик и посадил на нем цветы. А когда цветы стали бы распускаться, я бы…
— Ну хорошо, хорошо, — перебил я его, — раз уж этого не случилось, вряд ли имеет смысл вдаваться в подробности. Как ты полагаешь, это Бог спас меня, по просьбе преподобного, разумеется?
В глазах Лавендера мелькнуло лукавство, и он сказал:
— По крайней мере, тебя спас не доктор. Он только и делал, что выгонял отсюда Люси, а она ведь поила тебя своей настойкой из целебных кореньев… Знаешь, как-то и со мной приключилась беда: что бы я ни ел, все становилось ядом для моего бедного живота. А Люси дала мне свою настойку, и через неделю я уже мог грызть кости, как собака, и меня перестал мучить понос. Ты знаешь, что такое понос? О, это страшная штука! Сейчас я тебе расскажу…
— А почему бы тебе не присесть вон на тот стул? — снова перебил его я, не будучи уверенным, что история чужого поноса благотворно скажется на моем собственном желудке.
— Да я-то не возражаю… — неуверенно ответил Лавендер и, потоптавшись немного рядом со стулом, сел. Как я и надеялся, это перевело разговор на другую тему: — Странно, что ты принял меня за индейца, — сказал он. — Я и не знал, что они черные.
Только тут я обнаружил, что мне на грудь поставили горчичники: они начали печь, и весь остаток нашего разговора я отчаянно извивался и чесался.
— Как-то у развилки Соломона я видел шайена, такого же черного, как и ты, — ответил я. — Индейцы называли его Мохкставихи, точно так же, как и цветных парней вроде тебя.
— Черный Человек?
— Нет, Черный Белый Человек.
Он залился громким смехом, потом внезапно замолчал и серьезно кивнул.
— Мне пора идти жечь листья, — сказал он, встал и вышел. Я даже испугался, что обидел его, сам того не желая, но я сказал правду, а посему совесть меня не мучила.
На следующий день он пришел опять, дождавшись, когда миссис Пендрейк уйдет за покупками, а мистер Пендрейк удалится в свой кабинет. На этот раз он не опасался гнева Люси, поскольку сам преподобный разрешил ему навестить меня.
Не дожидаясь приглашения, Лавендер уселся на давешний стул, но меня это совершенно не беспокоило, поскольку мне, в отличие от прочих белых в Миссури, и в голову не приходило вводить какие-то особые правила поведения для цветных.
Оказывается, Лавендер преклонялся перед индейцами. Выслушав в первый день рассказ о моих похождениях, миссис Пендрейк более к ним не возвращалась, из чего я сделал несложный вывод, что сделала она это исключительно из вежливости. Да и все, кто меня окружал, скорее дали бы отрубить себе правую руку, чем вспомнили бы о треволнениях моей прошлой жизни.
Но Лавендер мог слушать меня часами. Если бы не его неграмотность, я бы решил, что он собирается писать книгу.
В тот день, помолчав немного, он начал так:
— Тот черный индеец, которого ты встретил у развилки Соломона… Я много думал о нем. Он, должно быть, мой родственник.
Лавендер отличался недюжинным природным умом. Не умея читать и писать, не проведя ни часа за школьной партой, он знал тем не менее уйму вещей. Вот и в этот раз он рассказал мне о капитане Льюисе и капитане Кларке, которых мы в школе еще не проходили.
— И вот, — говорил Лавендер, — эти двое белых поднимались вверх по Миссури до тех пор, пока река не превратилась в ручеек, такой узенький, что можно было поставить одну ногу на левый берег, а другую — на правый. И обнаружили они там в земле маленькую дырку, из которой и текла вся вода. Один из них заткнул ту дырку пальцем, и все: нет больше реки Миссури, осталось только мутное болото в две тысячи миль длиной, медленно пересыхающее на солнце.
Разумеется, я ему не поверил, однако позже узнал, что все это правда, — я имею в виду Льюиса и Кларка, которые действительно существовали на самом деле. Что же до того, как они одним пальцем остановили Миссури, это совсем другая история.
— Капитан Льюис и капитан Кларк взяли с собой цветного парня по имени Йорк. Индейцы еще никогда не видели человека с черной кожей и принялись плевать ему на руки и тереть их, думая смыть таким образом краску. Когда же им это не удалось, они оповестили всех краснокожих на сто миль окрест, и те явились, и тоже принялись плевать и тереть.
Йорк оказался лучшим из того, чем владели капитан Льюис и капитан Кларк. Он любил пошутить и сказал индейцам, что был раньше диким зверем, а капитан Льюис и капитан Кларк поймали его в капкан и превратили в человека. В подтверждение своих слов он зарычал и оскалил зубы. Индейцы в ужасе разбежались. Однако Йорк им страшно понравился, они принесли ему богатые дары и заставили спать со своими женщинами, чтобы у тех появились черные дети.
— И сегодня, — продолжал Лавендер, вздернув брови и торжественно подняв палец, — куда бы ты ни шел, ты встретишь одного из его потомков. Так случилось и у развилки Соломона. Йорк доводился моему деду двоюродным братом и был самым знаменитым человеком в семье.
— Еще бы, — ответил я.
— И чем больше я думаю, тем больше я уверен, что тот черный индеец мне родня. — Внезапно Лавендер низко склонился надо мной и быстро зашептал: — Я и сам решил уйти туда… А теперь, если ты скажешь Люси, у меня будут большие неприятности.
— Ты что, не берешь ее с собой?!
— Да от нее-то я и бегу, — шепот перешел почти на свист, он испуганно озирался по сторонам. — Коль позволишь женщине заграбастать себя, всю жизнь будешь локти кусать. Преподобный купил меня у моего бывшего хозяина и согласно закону дал мне вольную. Я слышал, как он часто говорил: «Человек не может владеть человеком». А потом взял да и женил меня на Люси. Он, видать, считает, что женщине владеть человеком можно. Странный у вас закон, он сначала дает, а потом отбирает. Вот я и хочу уйти туда, где нет никаких законов, и жить среди дикарей.
— Мы могли бы уйти вместе, — сказал я, хотя до этой минуты и не думал сбегать от Пендрейков. Но тут на меня накатило все разом: моя позорная болезнь, мерзавец Люк Инглиш, все прочие горести и обиды. В самом деле: я простудился из-за того, что попал под дождь! Это означало только одно — я жил неправильно, и кровь моя разжижилась от полного отсутствия в рационе сырой бизоньей печенки. До сих пор я полагал, что находить целебные корни — великий талант, но Пендрейк лишил меня и этой иллюзии. Спрашивается, как же жить дальше?
— Если бы ты мог подождать, пока я поправлюсь… — начал было я, но Лавендер нахмурился и перебил меня:
— Даже слушать не хочу. Разница между нами в том, что я черный мужчина, а ты белый мальчик. Одного меня никто не сможет остановить, ведь я не беглый раб, но если со мной будет белый ребенок, ваш закон снова ополчится против меня.
— Да подожди, — горячо возразил я, — стоит нам оказаться за фортом Ливенуорт, и уже не я буду с тобой, а ты со мной.
Эти слова сильно уязвили его гордость, и он, опустив глаза, пробормотал:
— Я уйду сегодня ночью. Я подождал бы тебя, если бы мог. Но я не могу.
— Что изменят несколько дней?
— Даже лишний час здесь для меня мучение. Это противоестественно, когда женщина управляет мужчиной.
Услышав от него любимую фразу преподобного, я лукаво осведомился:
— Если уж Люси доставляет тебе столько неприятностей, почему бы не посоветоваться с мистером Пендрейком?
Лавендер замялся, но все-таки ответил:
— Мне бы не хотелось говорить ничего против твоего батюшки.
— Батюшка! — фыркнул я. — Да моим отцом его сделал тот же закон, о котором ты говорил. Как я могу считать его своим родителем, если наше родство только на бумаге?
То, что и я отношусь к закону без особого почтения и, как и он, сам являюсь его жертвой, потрясло доброго негра до глубины души, и он сказал:
— Преподобный Пендрейк поступает не так, как должно.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне неприятности ни к чему.
— Ты же собрался бежать этой ночью!
— Да, верно, — ответил он, вздохнул с облегчением и даже улыбнулся. — Это точно, собрался.
— Дай-ка мне со стола лист бумаги и карандаш. Я нарисую тебе карту, по которой ты сможешь найти шайенов… Будь с ними дружелюбен, но заруби себе на носу: никогда, ни по какому поводу не вздумай ползать перед ними на брюхе, как бы они ни повели себя с тобой. От этого тебе будет только хуже, можешь мне поверить. Я говорю так потому, что в последнее время у них много неприятностей с белыми, и они могут отнестись к тебе с предубеждением.
— Но я же не белый!
— Для них — белый, только с черной кожей. Не спорь со мной, а поверь на слово. Тебе же лучше будет.
Я положил бумагу на книгу и быстро набросал карту. Читать Лавендер не умел, но был достаточно сообразителен, чтобы следовать нарисованным стрелкам.
— Если ты немного подождешь, — продолжил я, — я научу тебя языку знаков, а может, и шайенскому наречию.
— Нет, — ответил Лавендер, вставая, — ждать я не могу. Но все равно спасибо.
— Подожди, — остановил его я. — Ты так и не сказал мне, что не в порядке с преподобным.
Лавендер вышел в холл, посмотрел по сторонам, затем вернулся и быстро прошептал:
— Он не спит с госпожой. Я думал раньше, это из-за того, что он священник. Но у других священников в городе есть дети. Значит, он живет не по закону.
— Ты хочешь сказать, он никогда с ней не спит? — удивился я. — Я знал индейцев, которые не делали этого какое-то время перед войной или после дурного сна.
— Никогда, — покачал головой Лавендер, — Люси прочитала это по желтку яйца. Она ведьма. Поэтому я и бегу. Стоит мне лечь с другой женщиной, как она сразу видит это в яйце.
Той ночью Лавендер так и не убежал. На следующий день он снова явился ко мне и даже не извинился за свою нерешительность. Вместо этого неф строил планы на следующую ночь, а через день — на следующую и так далее. У меня до сих пор ломит задницу от людей, которые говорят, вместо того чтобы делать. Лавендер просто искал сочувствия, но не хотел этого признать. С другой стороны, трудно осуждать за недостаток решимости человека, до двадцати двух лет прожившего рабом.
Я был даже рад, что он так и не сбежал, ведь только с ним я мог говорить совершенно свободно.
Как-то меня навестил Люк Инглиш, тот самый, с которого я чуть не снял скальп. Нет, он вовсе не воспылал ко мне братской любовью, просто его отец не хотел ссориться с Пендрейками и послал его к ним с пирогом домашнего изготовления в руках. По дороге этот балбес выковырял почти всю начинку, что, впрочем, меня мало трогало, поскольку я был еще очень слаб и ел мало.
Миссис Пендрейк провела его ко мне, и, едва она вышла, Люк принялся изучающе рассматривать мою комнату.
— Ничего себе жилище! — констатировал он. — А девиц ты сюда уже затаскивал?
— А ты? — ответил я вопросом на вопрос.
— У меня не те условия, — вздохнул Люк. — Я делю комнату с тремя братьями. А еще у меня четыре сестры. Старшей — восемнадцать, и каждую ночь в ее постель забирается один парень и так старается, что стекла дребезжат. Отец ничего не может поделать.
— А почему он его просто не пристрелит?
— Потому что тот парень — ее муж.
Люк уселся в ногах моей кровати и спросил:
— А как это бывает с индейскими скво? Я слышал, от них здорово воняет. Говорят, что индеец, когда ему захочется, бросает камешек через костер, и та баба, рядом с которой он упадет, без разговоров идет с ним, даже если она жена вождя. Не, индианок у меня не было, да и видел я их немного. Ну и уродины! Уж лучше я поймаю для этого толстую овцу…
Никогда я не любил подобных рассуждений и сальных шуточек. Под подушкой лежал мой верный нож, и я поклялся себе, что, если Люк скажет хоть слово в адрес миссис Пендрейк, я вырежу его черное сердце. Но он еще поболтал немного ни о чем и ушел.
Странная штука жизнь. Раньше я был мужчиной, а теперь стал мальчишкой. Я даже начал чаще вспоминать Эвансвиль.
Вскоре я окреп настолько, что смог выходить на улицу, а еще через пару дней миссис Пендрейк сказала мне:
— Дорогой, если ты сегодня чувствуешь себя хорошо, может быть, составишь мне компанию? Я отправляюсь в город за покупками. И обязательно выпьем там газировки.
Пока я болел, успело открыться несколько новых магазинов, кроме того, я знал, что миссис Пендрейк тратит на покупки крайне мало времени, и решил рискнуть.
Да, в таких местах мне бывать еще не доводилось. В одном из магазинчиков располагался отгороженный зелеными шпалерами зальчик, в котором все сияло мрамором, бронзой и серебром. Над высокой белоснежной стойкой красовались две слоновьих головы, а под ними стояли подносы с толстостенными стеклянными стаканами. Устроено же все было так: берешь стакан, наливаешь туда немного сиропа, затем ставишь его слону под хобот и дергаешь за большое блестящее ухо. Эффект поразительный: из хобота бьет пенная струя газировки.
Если совершать все эти действия самому лень — нет проблем! Просто садишься за мраморный столик и ждешь, пока негритенок в тюрбане, шароварах и шлепанцах с загнутыми вверх носами не поставит пред тобой маленький серебряный подносик с шипящим стаканом.
Кто мне там не понравился, так это хозяин заведения. Он не был цивилизован, как миссис Пендрейк, ни дик, как я, а просто дешев. И он оказался первым мужчиной, не уступившим миссис Пендрейк дорогу, а смотревшим из-под полуопущенных век ей прямо в глаза с оскорбительным нахальством, в то время как его верхняя губа с тонкой полоской усиков чуть приподнялась, обнажая мелкие острые зубы, что, по всей видимости, должно было изображать приветственную улыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45