— Хорошая хоть премия?
— Сгодится, — она сунула бутылку в морозильник, чтобы быстрее охлаждалась, оценила наметанным взглядом содержимое холодильника, тут же сунула в зубы себе кусок ветчины и плюхнулась на диван.
— Значит, налаживается торговля? — спросил я.
— Иностранцы как покупали, так и покупают. Как дефолтнулось, наши, конечно, берут куда хуже. Но берут. Нашему человеку нужен Фаберже. Или часы бронзовые, чтобы со львами и перезвоном. А знаешь, почему?
— Презент, — сказал я.
— Правильно. Лучшее подношение — антиквариат. Картину же не потащишь — не каждый чиновник в ней разберется. А вот Фаберже или часы — тут маешь вещь. Чтобы завитушки, чтобы золотом отливало, чтобы в глаза било. Им какой-нибудь карандашный этюдик не интересен, пусть он и руки Рубенса…
— Да, времена золотые у вас прошли.
— Да уж. Года два назад — как юбилей у первых лиц правительства, так все антикварные магазины в Москве выметали. Вот, оперативник, знаешь, какой цены антик должен быть первым лицам в правительстве на день рождения от благодарного банкира или товарища по партии?
— Пятнадцать тысяч зеленых.
— Двадцать. Ниже — неприлично. А какому-нибудь порядочному губернатору?
— Пять, — сказал я.
— В точку. Пять тысяч долларов. Или кровная обида. А когда подряд берешь на десять миллионов долларов, что такое пять тысяч?
— Ничто.
— Именно… Кстати, как цены на нефть подскакивают, сразу у нас продажи вверх идут. Появляются шальные деньги. Появляются интересы в экономике. Надо делать подарки. Надо идти к антикварам.
— Кстати, ты такого Кандыбу не знаешь?
— Сергея Федосовича?
— Его.
— Знаю. Солидный покупатель. В этом мире давно.. Продает иногда живопись. Чаще покупает. Денег полно. Не на антиках живет — это сразу видно.
С Кандыбой мы встретились сегодня утром. Он пригласил в тот же подвальчик. Все было примерно так же. Его дежурная стопка с огурчиком. Моя чашка кофе с каплей коньяка.
Я поизливался в благодарностях за его драгоценную помощь правоохранительным органам. Он принял их снисходительно. Пообещал впредь помогать советом, делом или по-спонсорски, если это нужно для службы, а то и для майора Тихомирова лично. Майору последние слова не особо понравились. Нет, я не против того, чтобы мне оказали посильную спонсорскую помощь. Это, наверное, приятно — принимать такую помощь. Вот только еще не было случая, чтобы я на нее позарился. Я один из тех ментов, к рукам которых за все годы службы ни копейки левой не прилипло. Многие смотрят на таких как на общественно опасных психов. И пускай.
Руководство дало добро на продолжение контакта с Кандыбой. Как-никак за короткое время, по информации от одного источника, поднять два таких дела по нашей линии — это случай уникальный. Два раза он скинул информацию, два попадания в десятку. Я закинул на него спецпроверки в наши информбазы. Получил портрет идеального, правопослушного гражданина. Не судим. Компрматериалов нет. К административной ответственности не привлекался. В уголовных и оперативных делах не проходил.
С час он посвящал меня в таинства антикварного бизнеса, а также давал характеристики на наиболее интересных людей в нем, и, надо сказать, выложил несколько интересных фактов, над которыми можно поразмыслить на досуге. Расстались мы с заверениями дружить и дальше. То, что нам от него надо, было изложено достаточно определенно. Возникал вопрос — чего надо ему от меня.
В руководящих документах по оперативно-розыскной деятельности ясно записано, что оперативники обязаны защищать людей, оказывающих содействие правоохранительным органам на конфиденциальной основе. Дружить с нашей конторой — это значит иметь «крышу», которая выручит в определенной ситуации…
— Дорогой, мое мартини. Твои — свинячьи отбивные, — проинформировала меня Кира, потягиваясь. — У тебя завалялась вырезка.
— Да? — спросил я.
— Сама видела ее в холодильнике.
— Я должен ее жарить?
— Ну не я же, — возмутилась она. — Я в гостях.
— М-да…
— Хотя можно и подождать, — она протянула ко мне руки…
Когда все закончилось, «мартини» в морозилке превратилось в лед…
Стружевский два дня просидел на даче. Опера из наружки сообщали, что он отмокает в водке. На третий день он двинул на Москву.
Бригада наружки вышла со мной на связь.
— Сейчас он на Главпочтамте, — сообщил опер по телефону.
— Что делает?
— Телеграмму посылает. Кажется, международную.
— Надо б разузнать, что, куда.
— Не маленькие. Знаем…
Потом объект направился в Клуб нумизматов. О чем-то беседовал с председателем клуба с глазу на глаз. Оттуда отчалил злой и уставший.
На улице он приклеился к телефону-автомату и начал делать звонки. Номера оперативники срисовать не могли. Слышали только обрывки разговоров, преимущественно типа:
— Где он? Я сколько жду уже! Я ему покажу кузькину мать!.. Завтра, да? Хорошо! Последний раз!
Едва не расколотив телефонную трубку о рычаг, он отправился в магазин. Вышел оттуда с двумя бутылками джина и поехал к себе на квартиру.
Там он засел накрепко и вылезать, кажется, никуда не собирался. Две бутылки джина — на вечерочек ему хватит.
— Запил мужик, — сказал я.
— Видать, хорошо его обули, — Железняков отвлекся от изучения изъятой вчера в Измайлово ворованной иконы. — Жалко даже бедолагу.
— Интересно только, кто ж его так, — задумчиво произнес я. — Завтра ясно станет. Он с кем-то очень хочет встретиться… Я, пожалуй, его с полудня с наружкой потаскаю. У тебя какие планы на завтра?
— Буду бумаги отписывать.
— Тогда с Женькой будь на проводе. Можете понадобиться…
Следующее утро я провел на заслушивании у заместителя
Начальника МУРа по раскрытию убийства Тарлаева. Прошло уже достаточно времени, но шум вокруг дела не утихал.
К группе наружного наблюдения удалось присоединиться только во втором часу. Я словил их около метро «Бауманская». Оперативная машина стояла за трамвайной остановкой.
— Привет, — сказал я старшему.
— Здорово, — он пожал мне руку.
— Как клиент?
— Вон, — старший показал на продовольственный магазин. — Там.
— Затоваривается водкой?
— Пивом. Две бутылки уже выхлебал.
— Звонил куда?
— Полчаса назад.
— По какому телефону?
— Рассмотрели немного. Первые две цифры неизвестны. Потом две тройки, четверка, единица. Последняя — неизвестна.
— Негусто.
— Хоть что-то… Он встречу назначил.
— Гдe?
— Около площади Борьбы. Вход в сквер. Знаешь?
— Представляю примерно. Метро «Новослободская». На сколько?
— Не знаю, — пожал старший плечами. — Ну, где он… — он взял рацию — Четвертый, ответь…
Шуршание, голос;
— Объект начал движение.
— Вижу.
В толпе я с трудом разглядел, как Стружевский вышел из магазина.
— Возьми рацию, — сказал старший, открывая дверцу машины. Он нашарил в бардачке портативную многоканальную рацию и протянул мне. — Она на нашей волне. С шифратором. Особо не приближайся. Твои темные очки его не обманут. Ты ему примелькался. Сорвешь наблюдение.
— Знаю. Не дурной.
— Вот, садится в тачку, — кивнул старший и сел в машину на переднее сиденье рядом с шофером. — Двинули. Мы за ним — ты за нами.
— Понял.
Их «жигуль» с форсированным двигателем — такие делали раньше специально для правоохранительных органов, двинулся вперед.
Стружевский держал курс на назначенное место и вскоре добрался до района метро «Новослободская», свернул на Палиху. Вон и площадь Борьбы.
Он остановил машину рядом с длинным желтым сталинским домом, внизу которого был магазин запчастей. В этом доме жили какие-то шишки, поскольку двор был перекрыт цепью и его стерег цербер в комбинезоне.
Стружевский вылез из салона. Постоял минутку. Прислонился к крыше своей «Ауди».
— Ну, чего волнуешься? — прошептал я, припарковывая машину в отдалении, рядом с оградой сквера. — Давай.
Будто услышав меня, он оторвался от машины, с размаху захлопнул дверь и направился по улице.
С моей позиции я мог видеть остановившийся около ста-' реньких приземистых домишек «жигуль» наружки. Вторую их машину я не видел.
Ну, и кто же тебе, проводник международного поезда, назначил здесь встречу?
Стружевский запер машину, поставил нажатием кнопки на брелоке на сигнализацию и неторопливо пошел по улице.
Народу было немного. Редкие прохожие не заслоняли объект, так что я мог его видеть.
Он шел, не особо замечая, куда идет. Налетел на тетку, которая с готовностью облаяла его. Потом в задумчивости пнул ногой пакет из-под сока. И вдруг остановился.
Что-то было не в порядке. Я увидел, что навстречу Стружевскому идет парень в спортивном костюме, держащий руки под курткой, будто от холода, хотя на улице двадцать два градуса и ежиться смысла нет.
В этот миг что-то произошло между двумя приближающимися другу к другу людьми. Стружевский что-то понял. Сначала он сбавил шаг. Потом резко повернулся и побежал.
«Спортивный костюм» кинулся за ним, на ходу выдергивая руку из-под куртки. Рука эта мне показалась длиннее, чем у нормальных людей. И все потому, что в руке этой был пистолет.
Хлоп. Выстрел, как будто от лопнувшего баллона.
Стружевский упал, как подкошенный сноп. И даже не дернулся.
Киллер подскочил к нему. Прозвучали еще два хлопка. Он сунул пистолет на ходу за пояс и побежал по улице. Прямо в мою сторону.
Опер из наружки, который был ближе к нему, бросился следом.
— Стой, сука! — крикнул он, выдергивая из сумки на поясе пистолет.
Киллер обернулся и выстрелил навскидку. Опер схватился за ногу и присел на асфальт.
— Мать вашу, — прошептал я, передергивая затвор пистолета.
Я выскочил из машины. Весь мир поблек. Для меня сейчас, как для хорошей борзой, был объект и была задача догнать, схватить, если не получится, уничтожить. Страх того, что одна из пуль может достаться мне, возник лишь на миг, но я его нокаутировал, и он остался лежать где-то в глубине сознания. Его место заняли другие страхи. Главный — задеть в перестрелке кого-нибудь из посторонних. Второй — упустить объект.
До киллера было метров восемьдесят. Я видел, куда он бежал. Между нами стояла красная замызганная «Нива», водитель которой уже завел мотор и готовился сорваться с места.
Я бросился навстречу. Попасть в киллера с такого расстояния, да еще на бегу — не пройдет. Я выстрелил в воздух.
Тут случилось неожиданное. От красной «Нивы» киллера отделяло метров тридцать, когда у водителя не выдержали нервы. Я выстрелил второй раз, и красная машина сорвалась с места. Водитель отчаянно давил на газ и вертел руль. «Нива» развернулась. Ее занесло. На асфальте остался след от паленой резины шин и неприятный запах. По ушам ударил мерзкий скрежет колодок.
«Нива» устремилась в переулок.
«Жигуль» наружки тоже сорвался с места и мчался к нам. Опера прилично задело пулей. Он сидел, прислонившись к урне и держался за ногу.
Киллер выстрелил в меня. Промахнулся. И дернул через дорогу.
Я двинул за ним.
Визг тормозов. Стук! «Москвичек» — каблучок едва не сбил киллера и проскрежетал бортом о спокойно едущий микроавтобус. Киллер споткнулся, упал, поднялся и двинул дальше.
Я прилип к нему, как учат прилипать в московском милицейском отряде спецназа. И плевать на все. Я прыгнул на капот застывшего «Москвича». Рванулся вперед. Тишина. Даже никто не выматерился мне вслед.
Киллер дернул во двор сталинского дома. Ему попалась навстречу женщина — он снес ее, как игрок в регби. Парню было лет двадцать пять, двигался он легко.
Один дворик. Дети в песочнице. Только бы этот гад не вздумал взять заложника!..
Нет, бежит дальше…
Постепенно он начинал выдыхаться. Мы выскочили на улицу. Потом еще один двор. Я оглянулся на ходу и понял, что опера из наружки нас потеряли. И мы остались одни — ствол на ствол.
Мы очутились в небольшом дворике, окаймленном трехэтажными домами, к счастью, почти пустом, если не считать бомжа, пригревшегося у помойки, да какого-то бедолагу, валяющегося под ржавым четыреста двенадцатым «Москвичом». Нас разделяло уже метров пятнадцать, Когда киллер снова споткнулся и пропахал, коленом асфальт.
Приземлился киллер на асфальт так, что пистолет из рук не выпустил. Он перекатился на спину и с такого положения послал мне пулю.
Номер у него почти получился. Пуля прошла где-то рядом. Я явственно слышал ее смертельную песню. Но она не была назначена мне судьбой.
Я пригнулся, притормозил, вскинул руку, два раза нажал на спусковой крючок.
Тело киллера дернулось два раза.
Он так и не выпустил пистолета. Откинулся. Потом попытался поднять руку. Но я уже был рядом и наступил на нее, нагнулся, выдернул пистолет.
Я взял его за шею. Его била дрожь. Одна пуля угодила в плечо, другая в грудь. Он хрипел.
— Кто тебя послал? — Я ткнул ему в морду стволом.
— Уйди, — выдавил он, и из легких вылетел хрип. Кровь потекла изо рта струйкой.
— Кто тебя послал? — повторил я. — Дострелю, тварь!
— Волох… Падла… Он!.. — глаза его закатились. Он дернулся еще сильнее.
Я положил его на землю. Встал. Все мои руки в крови. И в груди сердце молотит молотом…
Через восемь минут приехала милиция. Еще минуты через четыре — «Скорая». Однако врачи зря только тратили время, бензин и лекарства…
В Калужском музее неделю назад открылась выставка — «Русский портрет».
Были выставлены изумительные образцы русского изобразительного искусства с семнадцатого по начало девятнадцатого века. Пласт малоизвестный.
На третий день экспозицию посетили ночные гости.
Технология была примерно такая же, как и в Питере. Работали двое. Один обернутым в ткань молотком расколотил окно, благо решеток на первом этаже не было. Второй рванулся внутрь.
Только получилось не так удачно. Когда первый кинулся к картинам, из-за угла здания появился старшина милиции. Он без разговоров выстрелил для приличия в воздух. А потом начал опустошать магазин по ворам.
Злоумышленник как ошпаренный выскочил из окна, и подельники побежали вдоль забора так, что пятки сверкали.
Милиционер прицелился и выстрелил еще пару раз по удаляющимся фигурам. Ему показалось, что одна из них после выстрела дернулась.
Воры ринулись в темный двор. Послышался шум отъезжающей машины.
Старшина, переведя дух и поправив фуражку, нажал на кнопку и произнес, стараясь, чтобы голос не дрожал:
— Ноль пятый вызывает «Волну».
— «Волна» на связи.
— Попытка проникновения в музей. Применение оружия.
Через несколько минут казалось сюда съехалась вся милиция области.
— Гордитесь, — недовольно сказал начальник областного розыска начальнику райотдела. — Теперь прогремим на весь мир.
— Хорошо, что картины на месте, — кисло улыбнувшись, заметил начальник райотдела.
— Да уж, — кивнул начальник розыска.
Картины остались нетронутыми. Но злоумышленников найти не удалось. Неизвестно даже было, на какой машине они скрылись.
Утром, читая телетайпограмму о нападении на Калужский музей, я сказал:
— Одна цепочка. Питер. Коллекционеры. Калуга.
— Почему? — спросил Железняков,
— Одна группа чудит, — я положил информашку в папку и кинул на стол Железнякову.
— Эх, не успел Фунтика спросить. Он бы тебе рассказал, — хмыкнул Железняков.
— Он не очень говорить хотел, — сказал я.
— Да, с двумя пулями в груди не поговоришь.
Итоги не слишком грели душу. Стружевский так и не ожил под руками врачей — киллер знал свое дело. Сам киллер скончался. Красную «Ниву», которая должна была его эвакуировать после дела, нашли через несколько кварталов брошенной.
Сюрпризы начались сразу же. Я, прикупив пару бутылок водки, насел на экспертов в пулегильзотеке, и они отстреляли пистолет, из которого грохнули Стружевского. Это был «вальтер-П-38» времен войны — штатное оружие гестапо, отличная машинка под мощный девятимиллиметровый патрон. Самое интересное, что из него убили и профессора Тарлаева. Только тогда на пистолете был глушитель.
Это означало, что мы шли по правильному пути. И что Стружевский имел какое-то отношение к убийству профессора Тарлаева.
Документов при киллере не было. Но личность мы установили без труда. Откатали пальцы трупа и дактилокарту направили в Главный информационный центр МВД. Тоже немножко пришлось побиться лбом о стену, но достаточно быстро выяснилось, что руки с таким дактилоузором принадлежали гражданину Фунтику. Фунтик — это кличка, приобретенная за три отсидки. А так его звали Фатеев Владимир Владиславович.
Было ему двадцать восемь лет, несмотря на нелегкую жизнь сохранился он вполне прилично, бегал и стрелял очень неплохо. Все три судимости имел за угоны и хищения автомашин.
На душе у меня скребли кошки. Хуже нет, как стрелять в человека, а потом он еще умирает на твоих руках. Но я достаточно повидал на своем веку, чтобы не делать из этого слишком большой трагедии. Спецназовский опыт даром не проходит. Меня несколько лет учили, что бывают ситуации, когда все, живущие в мире, делятся на нас, нормальных людей, и их, с пистолетом, финкой или обрезом, которые пришли для того, чтобы отнять твою или чью-то еще жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14