Ты действительно так думаешь?
— Они нам лгали, — сказал Генеральный.
— А ты думал, что они открыли всю душу? Наши танки будут бесполезной грудой металла. Пехота — бессмысленна. Она просто ляжет кровавым ковром на дороге, по которой они пойдут на Москву. И на Ленинград. И в Сибирь. На сей раз отступать нам некуда. Мы хотим только одного, чтобы они отдали нам это оружие. Чтобы признали, что оно у них есть, и передали нам.
— Они лгуны. Невероятные лгуны.
— Посмотри за зеркало, Генеральный, — сказал Земятин, кивком указывая на ждущего американца. Американцы и русские о чем-то говорили с максимальной, на которую способны инженеры, обсуждающие научную проблему, вежливостью. — То, что они передали нам планы оборонительных сооружений, окончательно убедило меня в том, что у них есть кое-что получше, оружие, раскрывающее небо и приводящее в негодность всю технику.
Земятин наблюдал за тем, как Генеральный вернулся в зал и назвал американца лжецом. Он увидел, что американец пришел в ярость. Он даже поверил бы этому американцу, не знай он, что тот лжет.
Уже на обратном пути в Америку мистеру Макдональду Пизу сообщили, что сотрудничество возможно только в том случае, если будет передана информация об оружии, в поисках которого Америка якобы рассчитывала на помощь русских.
Ему сказали, что если американцы еще не знают об этом, то искать его следует к северу от Бостона. Пиз немедленно телеграфировал об этом в Америку.
Ему ответили, что Америке об этом известно. И поиски оружия продолжаются.
* * *
Харолд В. Смит снова говорил с президентом, в голосе которого проскальзывали нотки сомнения.
— Оружие не в Ханое. Оно здесь. Где-то к северу от Бостона, — сказал президент. — Я передал его поиск в руки разведки.
— Хорошо, — сказал Смит.
Его честолюбие не страдало от того, что проект, с которым он работал, передан кому-то еще. Благодаря этому качеству он и получил когда-то свою работу.
— Вы представляете, какой урон делу принесла бы наша слепая уверенность в том, что оружие в Ханое? Они нам не верят, и, черт возьми, Смит, на их месте я поступил бы так же. Отправьте своих людей в район Бостона, когда и если мы его найдем, мы с ними скооперируемся.
— Не могу этого сделать.
— Почему?
— Один из них на пути в Ханой.
— А другой?
— Он не поддерживает с нами связи, сэр.
— Я хочу, чтобы вы запомнили, Смит, что, когда человечество полагалось на вас, вы его предали.
— Знаю, сэр.
— Сообщите мне, как только вы выйдете хотя бы на одного из них. Даже не верится. Вы! Последняя надежда Америки!
— Да, сэр, — сказал Смит.
Ему нужно было получить как можно больше информации об этой женщине до того, как Римо снова с ним свяжется. Неужели Римо влюбился?
Харолд В. Смит ничего не мог сказать. Раньше он думал, что не понимает только Чиуна.
* * *
А русские в Москве начали понимать многое. Молодой полковник, ответственный за отряд головорезов, получал сообщения о местонахождении американского агента-одиночки и рыжей женщины. Они были в Сан-Гауте. Были в аэропорту. Теперь он направлялся в Ханой.
— Думаю, товарищ фельдмаршал, что Ханой подходящее место для того, чтобы его обезвредить, — сказал полковник Иван Иванович.
Он учился в советской школе. Его отец был тоже из КГБ и служил с Земятиным во время Великой Отечественной. Так что молодого полковника учили не молиться никогда. Но на сей раз, говоря с человеком, который наводил на него ужас, он впервые молил Всемогущего о помощи.
— Да, — сказал Земятин. — Но я сам разработаю детали.
— Так точно, товарищ фельдмаршал, — сказал полковник Иван Иванович страшному зверю, который до смерти напугал его на самой площади Дзержинского. Тогда старый колдун нарочно убил ни в чем не повинного офицера.
Не будь в сердце молодого полковника этого безотчетного страха, он нашел бы множество причин не предпринимать некоторых действий.
Но самым странным было то, что Земятин не был жестоким человеком. Никогда не был. Он никогда не убивал людей, если на то не было причины. Он был беспощаден, но другого выбора у него не было. Обстоятельства вынуждали его действовать так, а не иначе. Единственное, чего действительно хотел когда-то Алексей Земятин, так это быть хорошим дворецким.
И потому, что фельдмаршал Алексей Земятин, “Великий Алексей”, был когда-то дворецким, ничто из того, что мог сказать американец или старшие по чину, не могло заставить его отказаться от задуманного плана. Слишком горьким был полученный много лет назад урок, урок, научивший его никогда никому не доверять.
Глава тринадцатая
— Алексей, Алексей, — послышался голос матери, — граф зовет!
Алексей Земятин был в буфетной, где следил за тем, как на французский манер чистили серебро. Жаль, конечно, что оно не сияло по-русски. Граф, как большинство русских аристократов, предпочитал все французское. Поэтому он перед войной брал Алексея с собой во Францию. В ежедневном обиходе было столько серебра, что на него можно было бы целый год кормить человек двести крестьян, но в то время Алексей Земятин об этом не задумывался.
Серебро принадлежало графу, а при мысли о двухстах голодных крестьянах Алексей прежде всего радовался, что не принадлежит к их числу. И он готов был посвятить свою жизнь тому, чтобы так было и впредь.
У юного Алексея были довольно приятные черты лица, немного напоминавшие черты лица самого графа, что давало повод для сплетен о том, что в жилах Алексея течет благородная кровь. Он не пытался этого отрицать, хоть мать и говорила, что отцом его был один купец, который как-то раз переночевал в усадьбе, сказал ей пару нежных слов и наградил Алексеем, ставшим ее единственной радостью в жизни.
Алексей, когда граф позвал, не кинулся бегом из буфетной. Он пересчитал серебро и оставил все под надзором старого дворецкого. Он давно понял, что, хоть люди и должны быть честными, на деле так бывает далеко не всегда.
Алексей не доверял ни одному из них. Доверял он только своей матери и графу, который был человеком исключительным.
Граф Горбатов владел огромным поместьем, которое тянулось на сотню миль, и было у него где-то от сорока до восьмидесяти тысяч душ. Точного количества никто не знал. В те времена жнецов на поле не считали, как не считали и тех, кто рождался и умирал в крестьянских лачугах.
Крестьяне свято верили, что граф Горбатов выше лжи. Алексей привык считать, что, если бы у поместья не было хозяина, поля бы так хорошо не родили. Многие считали, что жизнь им дадена Господом Богом да господином графом.
— Алексей, поторопись, — сказала мать. Она была горничной одного из этажей, а это была весьма важная должность. Быть горничной, а не крестьянкой значило лишних десять, а то и двадцать лет жизни. Так просто и так ценно. — Спеши, спеши, он зовет, — повторила мать.
Она всегда боялась, вдруг Алексей будет недостаточно расторопен, и его пошлют работать в поле.
Он ответил ей улыбкой — он прекрасно знал, как она гордится сыном в мундире с позолотой и напудренном парике, походившим на слугу в королевских покоях Франции восемнадцатого века. Одни башмаки на нем стоили столько, сколько крестьянин зарабатывал за год.
Алексей быстрым шагом направился в малую гостиную, где в обтянутом шелком кресле сидел граф, маленький тщедушный старичок.
— Ваше сиятельство, — проговорил Алексей, входя в просторную устланную коврами комнату.
Он встал, щелкнул каблуками и почтительно склонил голову. В комнате витал легкий аромат утреннего кофе. Как и любой хороший слуга, он отлично умел подавлять в себе чувство голода. Это умение позже помогло ему выжить, как помогло оно всему русскому народу. Ведь это, как и паника — всего только чувство. Умеешь подавлять одно, научишься подавлять и другое. Алексей стоял и ждал, что скажет ему граф.
— Алексей, я собираюсь довериться тебе в одном важном деле.
— Благодарю вас, ваше сиятельство.
— Идет война, великая война. И нам ее не выиграть.
Алексей кивнул, показывая, что он слышал об этом.
— Не думаю, чтобы ты разбирался в военных стратегиях — это удел людей другой крови. Но это не вина твоя, так же, как не обязанность. Очень скоро сюда придут солдаты.
— Желаете, чтобы мы подготовились к встрече немцев, ваше сиятельство?
— Придут не немцы, придут русские.
— Вы хотите, чтобы мы готовились принять русских солдат?
— Нет, лучшее, что мы можем сделать, это поскорее убраться отсюда. Алексей, наши солдаты отступают, они дезорганизованы. А дезорганизованная армия превращается в толпу. Они будут мародерствовать, грабить и насиловать. Нам надо спрятать все ценное, но сделать это так, чтобы не вспугнуть никого в поместье. Нам следует держать наши дела в тайне. Серебро, золото и хороший фарфор надо погрузить в повозки.
В тот момент Алексей верил, что все делается во благо поместья. Шли дни, за которые крестьяне могли собраться и подготовиться к обороне поместья. Но никто из них не был предупрежден, а Алексей так доверял графу, что и матери ничего не рассказал. До рассвета он упаковал серебро, следующей ночью собрал золото. Он сам составил списки и распустил слуг. Они рады были не работать и вопросов не задавали.
Однажды ночью граф разбудил Алексея и велел ему немедленно одеться для долгого путешествия. Карета была готова, повозки давно были собраны.
— Я должен взять с собой мать, ваше сиятельство.
— О ней не беспокойся, — сказал граф.
И Алексей, доверявший графу во всем, исполнил его приказ. Они выехали еще до рассвета. Остановились они лишь к вечеру, но были они по-прежнему на земле графа.
Всем сообщалось, что граф направляется в Москву для переговоров с новым правительством. Царь отрекся от престола, в Москве новое правительство тщетно пыталось управлять государством, и граф ехал туда, чтобы оказать посильную помощь. Все это походило на обычную деловую поездку, только повозок было больше обычного. На остановке Алексей бросился разыскивать свою мать. Его же уверили, что он может о ней не беспокоиться, значит, ее взяли с собой.
Но он ее не нашел. Но, возможно, он ее не заметил, потому что работы у него было по горло. Не нашел он ее ни на второй день, ни на третий.
— Ваше сиятельство, вы сказали, что о матери я могу не беспокоиться. Но ее нет в обозе.
— Мать? Твоя мать?
— Да, ваше сиятельство, Земятина. Горничная Наташа со второго этажа. Такая немного полная.
— Ничего не знаю. Я здесь при чем?
— Я никак не могу ее найти. Когда вы сказали, что я могу за нее не беспокоиться, я почувствовал такое облегчение, что готов был вам руки целовать.
— Ничего про нее не знаю. Отправляйся к повозкам, — сказал граф. Он уже приказал разбить палатки на ночлег.
И тогда Алексей понял, что имел в виду граф — что она не стоит того, чтобы о ней беспокоились, а не что о ней позаботятся. Только годы послушания не позволили ему завопить от гнева.
— Благодарю вас, ваше сиятельство, — только и сказал он и с поклоном вышел. Но, оказавшись снаружи, он решил обязательно спасти мать. Сначала он хотел украсть лошадь и скакать назад.
Но пропажу лошади заметили бы. Тогда он собрался идти пешком. Но уже ходили слухи, что в округе бродят банды грабителей. Если у матери была такая возможность, она бежала, и в усадьбе ее уже нет. Возможно, она где-то прячется, и ему ее не найти.
Не понимая до конца, что происходит, молодой Алексей Земятин впервые проявил свои недюжинные способности к стратегии и тактике. Он понял, что, если бросится обратно в усадьбу, то матери там не найдет, более того, по приказу графа его могли убить — граф следил за всеми, кто знал о его сокровищах.
В Москве Алексей легко избавил графа от его золота, сделав вид, что поездом отправил золото в Мурманск. Сундуки были подставные. Земятин уверил графа, что не спустит с груза глаз всю дорогу от Москвы до Мурманска.
Когда на вокзале граф сказал Алексею, что всегда будет держать его при себе, Алексей понял, что его план удался. Он поцеловал хозяину руку и с почтительным поклоном послал его навстречу беспросветной бедности.
— Я буду в багажном вагоне вместе с сундуками, — сказал Алексей.
Он даже не стал садиться в поезд, а направился прямиком к Ленину. Уже тогда Алексей понимал, что для поисков матери ему понадобятся люди. У большевиков люди были. Еще у них были порядок и дисциплина, и он рассчитал, что они удержат власть. Они не верили в демократию. Они даже не верили в пролетариат. Они верили в победу. А недавний дворецкий только в нее теперь и верил.
За день до этого он разработал план, благодаря которому коммунисты могли легко присвоить серебро и золото, тем самым поддержав свои силы в самый критический момент. Он сказал, что хочет только одного — служить делу революции. Но выбрал он службу в только что рожденной тайной полиции — секретарем Ленина.
Он был единственным, у кого не было ни образования, ни веры в марксизм, поэтому он быстро стал доверенным лицом Ленина. Его недюжинные таланты и позволили ему стать со временем Великим.
Мать он так и не нашел. В первые послереволюционные годы погибли миллионы. Страна задыхалась от голода. Войны внутри России велись по нескольким фронтам, и когда Алексей смог наконец послать людей на поиски своей матери, усадьбы уже не существовало. Жизнь была настолько суровой, что впервые за тысячу лет в России вновь появились случаи каннибализма.
Младший офицер, который знал о поисках Алексея и о его прошлом, спросил однажды, не хотел ли он, разорив графа Горбатова, отомстить таким образом за потерю матери?
— Отомстить? — переспросил тот.
Это слово его озадачило. Нет! О мести он никогда не думал. Золото и серебро было нужно ему, чтобы помочь партии захватить власть. На графа Горбатова ему было наплевать. Он никогда не искал мести, никогда не исповедовал жестокости. Даже в самые трудные времена он оставался безукоризненным дворецким, умевшим скрывать свои чувства. Он делал только то, что было необходимо.
Но ему хватало хитрости не показывать своим подчиненным, что он выше мести. Люди, которые считали тебя хоть в чем-то ровней себе, меньше на тебя злятся. Отрекаться от мстительности не стоило. Подлинной целью был не тот человек, которого ты наказывал, а тот, кто боялся, что ты можешь наказать и его.
Так, много лет спустя, когда мир был на грани разрушения и молодой полковник, посылавший команду профессиональных убийц в Ханой, сказал, что “уж теперь-то мы отомстим ему за то, что он натворил в Лондоне”, Земятин не стал его разубеждать. Он проанализировал всю поступившую информацию и задал один простой вопрос:
— Почему они упоминают о том, что он не носит часов?
— Я полагаю, товарищ фельдмаршал, что Сан-Гаута — бедная страна, а большинство американцев часы носят. У этого часов нет. Вот они об этом и упомянули.
— А почему у него не было часов?
— Не знаю, — ответил полковник, покрываясь холодным потом.
— Давайте попробуем выяснить. Возможно, нам это удастся. Вы не удивляетесь тому, что современный человек не носит часов?
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду то, — сказал Земятин, — что нам будет полезно узнать, почему ему не надо знать, который час, или не умеет ли он определять время без часов. Может статься, часы у него спрятаны. Я не знаю. Вы не знаете. Выясните.
Он не стал повторять, что враг непобедим, пока не найден способ его убить. Молодой полковник будет делать то, что ему приказано, потому что он считает, что Земятин жесток и беспощаден, а он — только беспощаден. Он не доверял словам полковника. После графа он не доверял никому. Но в страхе полковника он был уверен.
Но, когда он вышел из кабинета, в нем самом шевельнулось чувство, похожее на страх. Это нечто не останавливало мысль, не напрягало каждую клеточку тела. Скорее, это был вопрос, который он задал самому себе. Когда же, наконец, этот американец-одиночка покажет, как его убить?
* * *
Во время перелета в Ханой на самолете шведской авиакомпании Римо позволил себе пять минут поспать. Кэти попробовала обойтись четырьмя. Ее рука скользнула к его паху.
— Ты когда-нибудь занимался этим в самолете? — шепнула она. Свет в проходе был притушен, все остальные пассажиры спали.
Римо терпеть не мог, когда совокупление называли словом “это”. “Это” было подходящим словом для совокупления на бампере каждой машины на американских дорогах. Ныряльщики делают “это” глубже, игроки в бридж — изящнее, а ковбои умеют делать “это” без седла.
— Это? — переспросил Римо.
— Ну, понимаешь, — шепнула Кэти, лизнув его в ухо.
Она могла поклясться, что его ухо отдернулось.
— Конечно, понимаю. И отвечаю: “Возможно”. Я занимался этим в самолетах, но с теми, с кем хотел этим заниматься.
— Ты не находишь меня привлекательной?
— Нет, — сказал он. — Ты красивая.
— Тебе не нравятся женщины?
— Мне нравятся женщины. Мне просто не нравится, когда люди про совокупление говорят “это”.
— Слово “совокупление” такое несексуальное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Они нам лгали, — сказал Генеральный.
— А ты думал, что они открыли всю душу? Наши танки будут бесполезной грудой металла. Пехота — бессмысленна. Она просто ляжет кровавым ковром на дороге, по которой они пойдут на Москву. И на Ленинград. И в Сибирь. На сей раз отступать нам некуда. Мы хотим только одного, чтобы они отдали нам это оружие. Чтобы признали, что оно у них есть, и передали нам.
— Они лгуны. Невероятные лгуны.
— Посмотри за зеркало, Генеральный, — сказал Земятин, кивком указывая на ждущего американца. Американцы и русские о чем-то говорили с максимальной, на которую способны инженеры, обсуждающие научную проблему, вежливостью. — То, что они передали нам планы оборонительных сооружений, окончательно убедило меня в том, что у них есть кое-что получше, оружие, раскрывающее небо и приводящее в негодность всю технику.
Земятин наблюдал за тем, как Генеральный вернулся в зал и назвал американца лжецом. Он увидел, что американец пришел в ярость. Он даже поверил бы этому американцу, не знай он, что тот лжет.
Уже на обратном пути в Америку мистеру Макдональду Пизу сообщили, что сотрудничество возможно только в том случае, если будет передана информация об оружии, в поисках которого Америка якобы рассчитывала на помощь русских.
Ему сказали, что если американцы еще не знают об этом, то искать его следует к северу от Бостона. Пиз немедленно телеграфировал об этом в Америку.
Ему ответили, что Америке об этом известно. И поиски оружия продолжаются.
* * *
Харолд В. Смит снова говорил с президентом, в голосе которого проскальзывали нотки сомнения.
— Оружие не в Ханое. Оно здесь. Где-то к северу от Бостона, — сказал президент. — Я передал его поиск в руки разведки.
— Хорошо, — сказал Смит.
Его честолюбие не страдало от того, что проект, с которым он работал, передан кому-то еще. Благодаря этому качеству он и получил когда-то свою работу.
— Вы представляете, какой урон делу принесла бы наша слепая уверенность в том, что оружие в Ханое? Они нам не верят, и, черт возьми, Смит, на их месте я поступил бы так же. Отправьте своих людей в район Бостона, когда и если мы его найдем, мы с ними скооперируемся.
— Не могу этого сделать.
— Почему?
— Один из них на пути в Ханой.
— А другой?
— Он не поддерживает с нами связи, сэр.
— Я хочу, чтобы вы запомнили, Смит, что, когда человечество полагалось на вас, вы его предали.
— Знаю, сэр.
— Сообщите мне, как только вы выйдете хотя бы на одного из них. Даже не верится. Вы! Последняя надежда Америки!
— Да, сэр, — сказал Смит.
Ему нужно было получить как можно больше информации об этой женщине до того, как Римо снова с ним свяжется. Неужели Римо влюбился?
Харолд В. Смит ничего не мог сказать. Раньше он думал, что не понимает только Чиуна.
* * *
А русские в Москве начали понимать многое. Молодой полковник, ответственный за отряд головорезов, получал сообщения о местонахождении американского агента-одиночки и рыжей женщины. Они были в Сан-Гауте. Были в аэропорту. Теперь он направлялся в Ханой.
— Думаю, товарищ фельдмаршал, что Ханой подходящее место для того, чтобы его обезвредить, — сказал полковник Иван Иванович.
Он учился в советской школе. Его отец был тоже из КГБ и служил с Земятиным во время Великой Отечественной. Так что молодого полковника учили не молиться никогда. Но на сей раз, говоря с человеком, который наводил на него ужас, он впервые молил Всемогущего о помощи.
— Да, — сказал Земятин. — Но я сам разработаю детали.
— Так точно, товарищ фельдмаршал, — сказал полковник Иван Иванович страшному зверю, который до смерти напугал его на самой площади Дзержинского. Тогда старый колдун нарочно убил ни в чем не повинного офицера.
Не будь в сердце молодого полковника этого безотчетного страха, он нашел бы множество причин не предпринимать некоторых действий.
Но самым странным было то, что Земятин не был жестоким человеком. Никогда не был. Он никогда не убивал людей, если на то не было причины. Он был беспощаден, но другого выбора у него не было. Обстоятельства вынуждали его действовать так, а не иначе. Единственное, чего действительно хотел когда-то Алексей Земятин, так это быть хорошим дворецким.
И потому, что фельдмаршал Алексей Земятин, “Великий Алексей”, был когда-то дворецким, ничто из того, что мог сказать американец или старшие по чину, не могло заставить его отказаться от задуманного плана. Слишком горьким был полученный много лет назад урок, урок, научивший его никогда никому не доверять.
Глава тринадцатая
— Алексей, Алексей, — послышался голос матери, — граф зовет!
Алексей Земятин был в буфетной, где следил за тем, как на французский манер чистили серебро. Жаль, конечно, что оно не сияло по-русски. Граф, как большинство русских аристократов, предпочитал все французское. Поэтому он перед войной брал Алексея с собой во Францию. В ежедневном обиходе было столько серебра, что на него можно было бы целый год кормить человек двести крестьян, но в то время Алексей Земятин об этом не задумывался.
Серебро принадлежало графу, а при мысли о двухстах голодных крестьянах Алексей прежде всего радовался, что не принадлежит к их числу. И он готов был посвятить свою жизнь тому, чтобы так было и впредь.
У юного Алексея были довольно приятные черты лица, немного напоминавшие черты лица самого графа, что давало повод для сплетен о том, что в жилах Алексея течет благородная кровь. Он не пытался этого отрицать, хоть мать и говорила, что отцом его был один купец, который как-то раз переночевал в усадьбе, сказал ей пару нежных слов и наградил Алексеем, ставшим ее единственной радостью в жизни.
Алексей, когда граф позвал, не кинулся бегом из буфетной. Он пересчитал серебро и оставил все под надзором старого дворецкого. Он давно понял, что, хоть люди и должны быть честными, на деле так бывает далеко не всегда.
Алексей не доверял ни одному из них. Доверял он только своей матери и графу, который был человеком исключительным.
Граф Горбатов владел огромным поместьем, которое тянулось на сотню миль, и было у него где-то от сорока до восьмидесяти тысяч душ. Точного количества никто не знал. В те времена жнецов на поле не считали, как не считали и тех, кто рождался и умирал в крестьянских лачугах.
Крестьяне свято верили, что граф Горбатов выше лжи. Алексей привык считать, что, если бы у поместья не было хозяина, поля бы так хорошо не родили. Многие считали, что жизнь им дадена Господом Богом да господином графом.
— Алексей, поторопись, — сказала мать. Она была горничной одного из этажей, а это была весьма важная должность. Быть горничной, а не крестьянкой значило лишних десять, а то и двадцать лет жизни. Так просто и так ценно. — Спеши, спеши, он зовет, — повторила мать.
Она всегда боялась, вдруг Алексей будет недостаточно расторопен, и его пошлют работать в поле.
Он ответил ей улыбкой — он прекрасно знал, как она гордится сыном в мундире с позолотой и напудренном парике, походившим на слугу в королевских покоях Франции восемнадцатого века. Одни башмаки на нем стоили столько, сколько крестьянин зарабатывал за год.
Алексей быстрым шагом направился в малую гостиную, где в обтянутом шелком кресле сидел граф, маленький тщедушный старичок.
— Ваше сиятельство, — проговорил Алексей, входя в просторную устланную коврами комнату.
Он встал, щелкнул каблуками и почтительно склонил голову. В комнате витал легкий аромат утреннего кофе. Как и любой хороший слуга, он отлично умел подавлять в себе чувство голода. Это умение позже помогло ему выжить, как помогло оно всему русскому народу. Ведь это, как и паника — всего только чувство. Умеешь подавлять одно, научишься подавлять и другое. Алексей стоял и ждал, что скажет ему граф.
— Алексей, я собираюсь довериться тебе в одном важном деле.
— Благодарю вас, ваше сиятельство.
— Идет война, великая война. И нам ее не выиграть.
Алексей кивнул, показывая, что он слышал об этом.
— Не думаю, чтобы ты разбирался в военных стратегиях — это удел людей другой крови. Но это не вина твоя, так же, как не обязанность. Очень скоро сюда придут солдаты.
— Желаете, чтобы мы подготовились к встрече немцев, ваше сиятельство?
— Придут не немцы, придут русские.
— Вы хотите, чтобы мы готовились принять русских солдат?
— Нет, лучшее, что мы можем сделать, это поскорее убраться отсюда. Алексей, наши солдаты отступают, они дезорганизованы. А дезорганизованная армия превращается в толпу. Они будут мародерствовать, грабить и насиловать. Нам надо спрятать все ценное, но сделать это так, чтобы не вспугнуть никого в поместье. Нам следует держать наши дела в тайне. Серебро, золото и хороший фарфор надо погрузить в повозки.
В тот момент Алексей верил, что все делается во благо поместья. Шли дни, за которые крестьяне могли собраться и подготовиться к обороне поместья. Но никто из них не был предупрежден, а Алексей так доверял графу, что и матери ничего не рассказал. До рассвета он упаковал серебро, следующей ночью собрал золото. Он сам составил списки и распустил слуг. Они рады были не работать и вопросов не задавали.
Однажды ночью граф разбудил Алексея и велел ему немедленно одеться для долгого путешествия. Карета была готова, повозки давно были собраны.
— Я должен взять с собой мать, ваше сиятельство.
— О ней не беспокойся, — сказал граф.
И Алексей, доверявший графу во всем, исполнил его приказ. Они выехали еще до рассвета. Остановились они лишь к вечеру, но были они по-прежнему на земле графа.
Всем сообщалось, что граф направляется в Москву для переговоров с новым правительством. Царь отрекся от престола, в Москве новое правительство тщетно пыталось управлять государством, и граф ехал туда, чтобы оказать посильную помощь. Все это походило на обычную деловую поездку, только повозок было больше обычного. На остановке Алексей бросился разыскивать свою мать. Его же уверили, что он может о ней не беспокоиться, значит, ее взяли с собой.
Но он ее не нашел. Но, возможно, он ее не заметил, потому что работы у него было по горло. Не нашел он ее ни на второй день, ни на третий.
— Ваше сиятельство, вы сказали, что о матери я могу не беспокоиться. Но ее нет в обозе.
— Мать? Твоя мать?
— Да, ваше сиятельство, Земятина. Горничная Наташа со второго этажа. Такая немного полная.
— Ничего не знаю. Я здесь при чем?
— Я никак не могу ее найти. Когда вы сказали, что я могу за нее не беспокоиться, я почувствовал такое облегчение, что готов был вам руки целовать.
— Ничего про нее не знаю. Отправляйся к повозкам, — сказал граф. Он уже приказал разбить палатки на ночлег.
И тогда Алексей понял, что имел в виду граф — что она не стоит того, чтобы о ней беспокоились, а не что о ней позаботятся. Только годы послушания не позволили ему завопить от гнева.
— Благодарю вас, ваше сиятельство, — только и сказал он и с поклоном вышел. Но, оказавшись снаружи, он решил обязательно спасти мать. Сначала он хотел украсть лошадь и скакать назад.
Но пропажу лошади заметили бы. Тогда он собрался идти пешком. Но уже ходили слухи, что в округе бродят банды грабителей. Если у матери была такая возможность, она бежала, и в усадьбе ее уже нет. Возможно, она где-то прячется, и ему ее не найти.
Не понимая до конца, что происходит, молодой Алексей Земятин впервые проявил свои недюжинные способности к стратегии и тактике. Он понял, что, если бросится обратно в усадьбу, то матери там не найдет, более того, по приказу графа его могли убить — граф следил за всеми, кто знал о его сокровищах.
В Москве Алексей легко избавил графа от его золота, сделав вид, что поездом отправил золото в Мурманск. Сундуки были подставные. Земятин уверил графа, что не спустит с груза глаз всю дорогу от Москвы до Мурманска.
Когда на вокзале граф сказал Алексею, что всегда будет держать его при себе, Алексей понял, что его план удался. Он поцеловал хозяину руку и с почтительным поклоном послал его навстречу беспросветной бедности.
— Я буду в багажном вагоне вместе с сундуками, — сказал Алексей.
Он даже не стал садиться в поезд, а направился прямиком к Ленину. Уже тогда Алексей понимал, что для поисков матери ему понадобятся люди. У большевиков люди были. Еще у них были порядок и дисциплина, и он рассчитал, что они удержат власть. Они не верили в демократию. Они даже не верили в пролетариат. Они верили в победу. А недавний дворецкий только в нее теперь и верил.
За день до этого он разработал план, благодаря которому коммунисты могли легко присвоить серебро и золото, тем самым поддержав свои силы в самый критический момент. Он сказал, что хочет только одного — служить делу революции. Но выбрал он службу в только что рожденной тайной полиции — секретарем Ленина.
Он был единственным, у кого не было ни образования, ни веры в марксизм, поэтому он быстро стал доверенным лицом Ленина. Его недюжинные таланты и позволили ему стать со временем Великим.
Мать он так и не нашел. В первые послереволюционные годы погибли миллионы. Страна задыхалась от голода. Войны внутри России велись по нескольким фронтам, и когда Алексей смог наконец послать людей на поиски своей матери, усадьбы уже не существовало. Жизнь была настолько суровой, что впервые за тысячу лет в России вновь появились случаи каннибализма.
Младший офицер, который знал о поисках Алексея и о его прошлом, спросил однажды, не хотел ли он, разорив графа Горбатова, отомстить таким образом за потерю матери?
— Отомстить? — переспросил тот.
Это слово его озадачило. Нет! О мести он никогда не думал. Золото и серебро было нужно ему, чтобы помочь партии захватить власть. На графа Горбатова ему было наплевать. Он никогда не искал мести, никогда не исповедовал жестокости. Даже в самые трудные времена он оставался безукоризненным дворецким, умевшим скрывать свои чувства. Он делал только то, что было необходимо.
Но ему хватало хитрости не показывать своим подчиненным, что он выше мести. Люди, которые считали тебя хоть в чем-то ровней себе, меньше на тебя злятся. Отрекаться от мстительности не стоило. Подлинной целью был не тот человек, которого ты наказывал, а тот, кто боялся, что ты можешь наказать и его.
Так, много лет спустя, когда мир был на грани разрушения и молодой полковник, посылавший команду профессиональных убийц в Ханой, сказал, что “уж теперь-то мы отомстим ему за то, что он натворил в Лондоне”, Земятин не стал его разубеждать. Он проанализировал всю поступившую информацию и задал один простой вопрос:
— Почему они упоминают о том, что он не носит часов?
— Я полагаю, товарищ фельдмаршал, что Сан-Гаута — бедная страна, а большинство американцев часы носят. У этого часов нет. Вот они об этом и упомянули.
— А почему у него не было часов?
— Не знаю, — ответил полковник, покрываясь холодным потом.
— Давайте попробуем выяснить. Возможно, нам это удастся. Вы не удивляетесь тому, что современный человек не носит часов?
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду то, — сказал Земятин, — что нам будет полезно узнать, почему ему не надо знать, который час, или не умеет ли он определять время без часов. Может статься, часы у него спрятаны. Я не знаю. Вы не знаете. Выясните.
Он не стал повторять, что враг непобедим, пока не найден способ его убить. Молодой полковник будет делать то, что ему приказано, потому что он считает, что Земятин жесток и беспощаден, а он — только беспощаден. Он не доверял словам полковника. После графа он не доверял никому. Но в страхе полковника он был уверен.
Но, когда он вышел из кабинета, в нем самом шевельнулось чувство, похожее на страх. Это нечто не останавливало мысль, не напрягало каждую клеточку тела. Скорее, это был вопрос, который он задал самому себе. Когда же, наконец, этот американец-одиночка покажет, как его убить?
* * *
Во время перелета в Ханой на самолете шведской авиакомпании Римо позволил себе пять минут поспать. Кэти попробовала обойтись четырьмя. Ее рука скользнула к его паху.
— Ты когда-нибудь занимался этим в самолете? — шепнула она. Свет в проходе был притушен, все остальные пассажиры спали.
Римо терпеть не мог, когда совокупление называли словом “это”. “Это” было подходящим словом для совокупления на бампере каждой машины на американских дорогах. Ныряльщики делают “это” глубже, игроки в бридж — изящнее, а ковбои умеют делать “это” без седла.
— Это? — переспросил Римо.
— Ну, понимаешь, — шепнула Кэти, лизнув его в ухо.
Она могла поклясться, что его ухо отдернулось.
— Конечно, понимаю. И отвечаю: “Возможно”. Я занимался этим в самолетах, но с теми, с кем хотел этим заниматься.
— Ты не находишь меня привлекательной?
— Нет, — сказал он. — Ты красивая.
— Тебе не нравятся женщины?
— Мне нравятся женщины. Мне просто не нравится, когда люди про совокупление говорят “это”.
— Слово “совокупление” такое несексуальное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27