Ветер пробивался даже сквозь дремучие заросли. На десятиградусном морозе, при влажности процентов девяносто, холод становился нестерпимым.
Место для «берлоги» выбрали с подветренной стороны упавшей вековой ели. Потом из лыж и палок сделали каркас будущего шалаша, его накрыли палатками, пол убежища выстлали лапником. Карбан и Федюшин натаскали веток для костра. Костер на севере — не только источник тепла и защита от хищников, это уют и уверенность в своих силах. Именно владение огнем окончательно сделало из человекообразной обезьяны человека. Егерь обстругал несколько веточек так, чтобы стружка образовала венчик, сложил над ними из веточек потолще шалашик и чиркнул охотничьей спичкой. Обычную бы сразу же задуло. Огонек разгорался неохотно, постепенно набирая силу, а потом принялся весело лизать сухие сучья и лапник.
— Ну, прошу устраиваться, — сказал егерь. И все, пригнувшись, забрались в шалаш. Сначала в нем было холодно, потом от костра и дыхания стало теплее. Метель намела на крышу снег, пушистое одеяло становилось все толще, сквозь него с трудом пробивался шум ветра, заглушаемый веселым треском костра. Карбан принялся назначать смены, но врач его остановил.
— Отдыхать будем по двое. Остальные должны каждые полчаса шевелиться. Спящих нужно заставлять переворачиваться, чтобы никто не простыл и не обморозился.
Выспаться таким образом было практически невозможно, но необходимость принятых Волковым мер Анатолий понял после того, как полчаса просидел неподвижно. Ноги затекли, поясницу ломило. Тепла от костра все-таки не хватало. Пришлось греться по очереди и чаще работать руками и ногами, чтобы восстановилось кровообращение. Майор понял, насколько правы были покорители севера, писавшие в своих мемуарах о том, что никакая одежда не может уберечь человека от замерзания. От этого спасают только оптимизм и активные действия. Пассивный, подавленный путешественник в подобных условиях был бы просто обречен. В назначенное время попробовали выйти на связь. Давыдов и Соколовский несколько минут вызывали корреспондента, но ничего не вышло. В телефонах станции был слышен только ровный шелест. Как будто снежные вихри бурлили и под кожухом радиостанции.
— Связи не будет из-за пурги, — уверенно сказал Волков, — у нас такое в войну часто бывало.
— Представляю, каково было в таких условиях воевать, — вздохнул Анатолий.
— Не просто, очень не просто. Холод иногда был опаснее противника. Потери от мороза и боев были даже соизмеримы.
— Расскажите что-нибудь, — попросил кто-то из бойцов.
Под убаюкивающие звуки голоса рассказчика Анатолий задремал. Проснулся от того, что его сосед слева принялся разминать замерзшие конечности. Ветер стих, а снег повалил сплошной пеленой. Зато стало немного теплее. Если бы не часы, отследить бег времени было бы совсем невозможно. Так прошла ночь. Выбрались из шалаша, разобрали его, развели большой огонь и позавтракали. Анатолий решил устроить проверку связи, включили и настроили станцию. Давыдов сдвинул шапку, поднес к уху телефон гарнитуры и, держа микрофон ко рту ребром, чтобы не запотел угольный капсюль, принялся вызывать корреспондента. Перебрал все позывные, пока не отозвался оператор станции, установленной в леспромхозе.
— Я «Иволга-шесть», кто меня слышит?
— «Иволга-шесть», я «Охота-десять», как меня слышите? Вас слышу на троечку.
«Охоту» было слышно более или менее разборчиво. Бывает и хуже, особливо на Севере.
— Слышу хорошо, — подтвердил Анатолий.
— Как у вас дела?
— Следую по маршруту, без происшествий, — сообщил майор.
— Куда пропадали? Мы тут волноваться стали.
— Пробовал докричаться до вас раньше, но не смог из-за метели. Следуем дальше, — доложил он корреспонденту, по голосу узнал начальника тыла.
— До связи, мы постоянно на приеме!
— До связи, — ответил Анатолий и выключил питание, аккумуляторы нужно было беречь. К тому времени, когда над верхушками деревьев забрезжил рассвет, они прошли еще километров семь. Лес неуловимо менялся. Он стал реже, на смену елкам пришли сосны, местами стали попадаться поляны. И наконец за стволами деревьев показалась серая гладь поверхности озера.
— Почти дошли, — крикнул, обернувшись, егерь — еще совсем немного осталось. Вон впереди озеро.
Теперь можно было разглядеть ландшафт, раньше не видимый из-за лесных зарослей. Параллельно тропе тянулись невысокие, поросшие сосняком сельги. Тропа приобрела наклон в сторону озера, можно скользить, только изредка отталкиваясь палками. Анатолию это даже нравилось, он с детства любил лыжи. Военный городок, в котором он рос, стоял на окраине белорусского Слуцка, рядом был лес, в котором мальчишки с утра до вечера катались с горок и прыгали с невысоких снежных трамплинчиков. Остановились на возвышенности возле береговой линии. Бойцы по цепочке передали:
— Товарищ майор, вас вперед зовут.
Анатолий съехал с лыжни и подошел к Микко и Николаю.
— Ну и что тут у вас?
— Раньше этого здесь не было, — сказал Хютенен и ткнул концом лыжной палки в пространство. Анатолий проследил взглядом и обомлел. На берегу лежали два самолета. Один, видимо, был «юнкерсом», перевозившим оружие, а второй… Майор обернулся к бойцам и покачал головой:
— Ну, теперь все лавры только вам достанутся, здесь еще и сбитый самолет, который все ищут.
Спустились с горки. Бойцы возбужденно загалдели и потянулись на берег, но майор и прапорщик в один голос заорали:
— Стоять! Ни с места! Куда прете!
Бойцы остановились и обалдело уставились на начальство. Анатолий принялся отдавать указания уже более спокойно:
— Поклажу снять, оружие — в положение «для стрельбы стоя». Соколовский, готовь рацию. Русин, позиция вон на том бугре слева. Федюшин — твоя точка возле того поваленного дерева. Чернов — за теми камнями. К самолету иду я.
— Разрешите мне, — попросил вдруг Карбан.
— Хочешь первым забраться в сбитые самолеты?
— Ты у нас главный и в любом случае должен командовать группой. Так что свои Чапаевские замашки лучше забудь. Я аккуратненько.
— Ладно, — сдался Давыдов, — только осторожно.
Микко снял свой карабин и принялся рассматривать самолеты сквозь оптику прицела.
— Вроде нет никого, ни костра, ни людей. Может, все погибли или ушли.
— Должно быть, ушли. Если бы на парашютах выпрыгнули, тут бы одни обломки лежали.
Бен Йенсен очнулся, вытащил пистолет, выбрался из кучи курток и чехлов от оборудования и медленно пополз к выходу из салона. Скорее всего, возвращались те, кто убил членов его экипажа. Он был готов к такой встрече.
— Самолет определенно сел, — сказал майор, — вон какую траншею прорыл. Куда только все делись?
— Сейчас узнаем, — сказал Карбан, — ну, я пошел.
Он не успел пройти и половины расстояния до самолета, как прогремел выстрел. Пуля ударилась о каменную глыбу метров за пять до прапорщика, взвизгнула при рикошете и сбила снег с небольшой елки. Карбан рыбкой прыгнул за торчащий из снега валун.
— Старый, ты там цел?! — крикнул встревоженный Анатолий.
— Даже не поцарапало, — отозвался Николай, — это что ж за гад там окопался?
Собака громко залаяла. Врач поймал пса за ошейник и прижал к земле:
— Лежи, дурашка, подстрелят!
— Я его вижу, — вдруг сказал егерь, — лежит на полу возле люка, могу снять. Стрелять? Или как?
— Попробуем договориться, — неуверенно пробормотал Анатолий и крикнул:
— Эй, в самолете! Кончай дурить!
В ответ грохнул еще один выстрел. Пуля сбила ветку с дерева метрах в двадцати от того места, где они стояли.
— Ложись, — скомандовал врач. Все послушно попадали в снег. Анатолий отполз за ствол дерева и осторожно выглянул наружу. Нужно было что-то делать.
— Колька, лежи смирно, щас что-нибудь придумаем! — прошептал Анатолий.
— Есть связь с «Охотой-десять», слышимость четыре балла, — доложил из своего укрытия Соколовский.
ГЛАВА 17.
ДВА САМОЛЕТА.
Давыдов отстегнул лыжи и пополз к Соколовскому. Он отобрал у солдата гарнитуру связи и принялся орать в микрофон:
— «Охота-десять», я «Иволга-шесть», нахожусь на месте, обнаружил самолет.
— Естественно, куда ж он денется? Ноль шестой, не мешай, я как раз доклады принимаю.
— Вы не поняли, здесь кроме «юнкерса» еще один, тот СВКН, что все ищут!
— Вас не понял, повторите, — проскрипел теле фон.
— Здесь сбитый самолет. Который все ищут.
— Тихо! Всем оставаться на приеме! Ноль шестой, повторите.
— Повторяю: здесь лежат два самолета, один старый, второй тот, что все ищут.
— Отлично, остальных отзывать?
— Пока не знаю, к самолету подойти не могу, по нам стреляют!
— «Иволга-шесть», кто стреляет?
Давыдов рассвирепел.
— Почем я знаю! Разрешите открыть ответный огонь!
— Сейчас я уточню, подождите, — передал кор респондент.
— Желательно побыстрее! У меня человек в зоне обстрела. Прием!
Пункт сбора информации не отвечал, наверное, дежурящий у станции офицер звонит в часть. Прошло несколько томительных минут. Карбан из своего укрытия закричал:
— Ну что? Долго мне так лежать? Холодно все таки!
— Пока жди, — крикнул ему врач, — шеф по радио общается!
Наконец радиостанция ожила:
— Не стрелять, действовать по обстановке!
— «Охота», вас не понял. По обстановке — это как?
— Договаривайтесь…
— А пошел ты!.. — Давыдов выключил рацию.
— Внимание! — крикнул он, — Одиночными! По самолету!
Потом в полголоса продолжил:
— Стреляем так, чтобы никого не задеть. Давим психику противника огневым превосходством. Все слышали?
Слышали все, один за другим стрелки подтвердили, что команду поняли правильно.
— Огонь!
Пальба получилась впечатляющей. Вдобавок у кого-то из бойцов, как видно, сдали нервы: влепил по хвосту «Ориона» длинную очередь, так что обшивка ошметками полетела.
— Отбой! — крикнул Давыдов, — Эй, на борту, сдавайтесь!
Похоже, что это был кто-то другой. У тех не было собаки и столько оружия. Во всяком случае, пулеметов и автоматов точно не было. Бен положил пистолет, приставил ладонь ко рту рупором и крикнул:
— Эй, вы, не стреляйте!
Ему отвечали, но что — было совершенно не понятно.
— Не стреляйте! Кто вы? — снова крикнул Бен.
В тишине от самолета донесся слабый крик. Давыдов прислушался, а потом крикнул еще раз:
— Эй! Эй, там!..
В ответ тоже что-то прокричали.
— Ни фига не пойму, — сказал майор. Уселся, прислонившись к стволу вековой сосны, и проорал прапорщику, — Коля, что он там кричит?
— Хрен разберешь, он не по-нашему орет.
Анатолий попытался сообразить, как будет по-английски: «Бросай оружие и сдавайся!», но как на языке туманного Альбиона будет «сдавайся», так и не вспомнил. После минутного мозгового штурма он сочинил фразу, более-менее соответствующую ситуации:
— Throw weapon down and hands up!
В ответ донеслось что-то неразборчивое.
— Толян, зуб даю, он не по-английски шпарит, я в Ливии его немного учил, ничего похожего, — сообщил из своего сугроба прапорщик, — попробуйте поговорить с ним на каком-нибудь другом языке!
— Войска! — громко спросил майор, — по-немецки или по-французски кто-нибудь шпрехает?
— Командир, я не уверен, но, по-моему, это норвежский, — сказал егерь, прислушиваясь к голосу из самолета. Сидящий в нем продолжал настойчиво выкрикивать какую-то фразу.
— А вы знаете норвежский? — уточнил Анатолий.
— Раньше знал, а теперь забыл, когда и говорил, — сказал старый Микко, — можно, конечно, попытаться.
— Попробуйте с ним пообщаться, может, что и
получится, — обрадовался Давыдов.
— Сейчас, только слова вспомню.
Микко почесал в затылке, а потом крикнул в сторону самолета:
— Не стреляйте, ты кто?
Только теперь до Бена дошло, что он кричал на родном языке. Те, снаружи, пробовали ему кричать на норвежском, и он начал их понимать…
— Это норвежский самолет, нас сбили! Вы кто такие?
— Говорит, аэроплан норвежский. Их сбили, спрашивает… спрашивает, кто мы такие, — перевел егерь.
— Вроде не врет, опознавательные знаки у него действительно норвежские, — кивнул Анатолий, — скажите ему, хай сдается.
Хютенен крикнул новую фразу, из самолета ответили. На этот раз егерь сообщил:
— Он боится, спрашивает кто мы такие.
— Ну, скажите, представители вооруженных сил, и все такое прочее, подходящее случаю.
Микко перевел и это. Выслушал ответ и доложил:
— Обещает не стрелять, просит, чтобы подошел кто-то один, желательно офицер.
— Хватит с него и прапора, — громко сказал Карбан, — мать его, я тут уже инеем покрылся, как пельмень в холодильнике. Скажите, чтоб не вздумал палить, я иду!
Хютенен прокричал команду и перевел ответ:
— Он согласен.
Прапорщик встал, отряхнулся, демонстративно закинул автомат за спину и побрел к самолету. Бен внимательно разглядывал приближающегося к нему человека. Его он никогда прежде не видел. У незнакомца было чуть смуглое сердитое лицо. Покрывшиеся инеем усы воинственно топорщились. На голове русского была шапка-ушанка с кокардой, на которой отчетливо виднелась красная звезда (новую Карбан не цеплял из принципа. Раз вещевая служба не выдала, на свои покупать не буду. Ни копейки из семейного фонда на военные расходы). Одет приближающийся человек был в пятнистую форму, за спиной у него болтался русский АКМ, хорошо известный всему человечеству по американским боевикам, на погонах виднелись две звездочки. Бен помнил, что у русских звезды носят только офицеры.
— Сдаюсь господину офицеру, — сказал Бен, — протянул свое оружие к нему рукояткой вперед.
— Так я тебя сразу и понял! — сообщил ему Карбан, отобрал оружие и спросил: — Ты тут один?
Бен устало покачал головой и знаками дал понять, что ничего не понимает.
— Понятно, поговорили, значит, — подвел итог беседе прапорщик, — мужики, идите сюда!
Когда Давыдов подошел к самолету, его взору предстал испуганный и больной человек, настрадавшийся от мороза и боли. Вид его был настолько жалок, что Анатолий с трудом заставил себя относиться к нему как к пленному. Иногда казалось, что норвежец едва-едва не теряет сознание. «Хотя никто тебя, голубчик, сюда не звал!» — подумал майор сердито. На кадрах хроники военной поры немцы, сдавшиеся под Сталинградом, тоже выглядели иначе, чем летом 1941 года. Пленник был один, четверых его товарищей нашли рядом с самолетом, все четверо были мертвы, их тела мороз превратил в одеревеневшие статуи.
— Микко, спросите у него, что с остальными? И что это с ними случилось?
Егерь переводил, пленник объяснял, и мало-помалу картина прояснялась. Анатолий внимательно слушал, лишь изредка задавая вопросы.
— Что-то я не очень понял насчет отравления, — уточнил майор.
— Я и сам не шибко понимаю, — сказал егерь, — отсутствие практики сказывается. Сейчас спрошу еще раз.
Егерь и пленник обменялись несколькими фразами.
Пока шел допрос, остальные русские разбили лагерь, поставили палатки, развели костер, напоили норвежца чаем с водкой. Его осмотрел врач и сделал перевязку. Бену было плохо, раненой руки он почти не чувствовал. Все казалось далеким и потерявшим значение, его о чем-то спрашивали, он отвечал как мог. Мысли путались в голове, чтобы говорить связно, приходилось собирать всю волю в кулак. Похоже, переводчик его не очень понимал, так как очень часто переспрашивал, хотя Бен старался использовать самые простые слова. Он говорил с русским, как говорят с маленькими детьми. Очень хотелось спать, а русский все задавал свои вопросы. Сейчас он спрашивал о том, кто отравил его товарищей. Бен в который раз начал повторять свой рассказ о русских, нашедших их после вынужденной посадки.
— Утверждает, что до нас тут уже были русские, которые отравили его товарищей, они сначала их арестовали, а потом еще один русский освободил двоих, а всех этих повязал. Странно все это, — задумчиво сказал Микко, — он это уже во второй раз рассказывает, но все излагает в той же последовательности.
— Брешет, как Троцкий! Во-первых, это ж кем надо быть, чтобы в одиночку повязать столько народу, заметьте, вооруженного. Хотя это еще ладно. А во-вторых, ну на хрена их кому-то травить? Быть может, они сами замерзли? — предположил Анатолий.
— Вроде не врет, — сообщил подошедший к костру Волков, — я на лица этих жмуриков посмотрел, похоже, их действительно отравили. Уж очень жуткие гримасы. Если бы они замерзли, то просто уснули бы, и все. Да и не с чего им было замерзать. Ни у кого ни царапинки. Их же перед вылетом наверняка врач осматривал, молодые здоровые мужики. Были.
— Может, русские из его рассказа — это те, что одного из своих неделю назад грохнули? — предположил Микко, — тогда все сходится. Они пришли за оружием, а наткнулись на сбитый самолет. Не пойму только, зачем им было этих интуристов травить.
— Спросите у него еще раз, — попросил майор. Микко перевел вопрос. На этот раз русский переводчик задал вопрос по-другому и Йенсен, не задумываясь, ответил:
— Может, потому, что не могли забрать всех с собой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Место для «берлоги» выбрали с подветренной стороны упавшей вековой ели. Потом из лыж и палок сделали каркас будущего шалаша, его накрыли палатками, пол убежища выстлали лапником. Карбан и Федюшин натаскали веток для костра. Костер на севере — не только источник тепла и защита от хищников, это уют и уверенность в своих силах. Именно владение огнем окончательно сделало из человекообразной обезьяны человека. Егерь обстругал несколько веточек так, чтобы стружка образовала венчик, сложил над ними из веточек потолще шалашик и чиркнул охотничьей спичкой. Обычную бы сразу же задуло. Огонек разгорался неохотно, постепенно набирая силу, а потом принялся весело лизать сухие сучья и лапник.
— Ну, прошу устраиваться, — сказал егерь. И все, пригнувшись, забрались в шалаш. Сначала в нем было холодно, потом от костра и дыхания стало теплее. Метель намела на крышу снег, пушистое одеяло становилось все толще, сквозь него с трудом пробивался шум ветра, заглушаемый веселым треском костра. Карбан принялся назначать смены, но врач его остановил.
— Отдыхать будем по двое. Остальные должны каждые полчаса шевелиться. Спящих нужно заставлять переворачиваться, чтобы никто не простыл и не обморозился.
Выспаться таким образом было практически невозможно, но необходимость принятых Волковым мер Анатолий понял после того, как полчаса просидел неподвижно. Ноги затекли, поясницу ломило. Тепла от костра все-таки не хватало. Пришлось греться по очереди и чаще работать руками и ногами, чтобы восстановилось кровообращение. Майор понял, насколько правы были покорители севера, писавшие в своих мемуарах о том, что никакая одежда не может уберечь человека от замерзания. От этого спасают только оптимизм и активные действия. Пассивный, подавленный путешественник в подобных условиях был бы просто обречен. В назначенное время попробовали выйти на связь. Давыдов и Соколовский несколько минут вызывали корреспондента, но ничего не вышло. В телефонах станции был слышен только ровный шелест. Как будто снежные вихри бурлили и под кожухом радиостанции.
— Связи не будет из-за пурги, — уверенно сказал Волков, — у нас такое в войну часто бывало.
— Представляю, каково было в таких условиях воевать, — вздохнул Анатолий.
— Не просто, очень не просто. Холод иногда был опаснее противника. Потери от мороза и боев были даже соизмеримы.
— Расскажите что-нибудь, — попросил кто-то из бойцов.
Под убаюкивающие звуки голоса рассказчика Анатолий задремал. Проснулся от того, что его сосед слева принялся разминать замерзшие конечности. Ветер стих, а снег повалил сплошной пеленой. Зато стало немного теплее. Если бы не часы, отследить бег времени было бы совсем невозможно. Так прошла ночь. Выбрались из шалаша, разобрали его, развели большой огонь и позавтракали. Анатолий решил устроить проверку связи, включили и настроили станцию. Давыдов сдвинул шапку, поднес к уху телефон гарнитуры и, держа микрофон ко рту ребром, чтобы не запотел угольный капсюль, принялся вызывать корреспондента. Перебрал все позывные, пока не отозвался оператор станции, установленной в леспромхозе.
— Я «Иволга-шесть», кто меня слышит?
— «Иволга-шесть», я «Охота-десять», как меня слышите? Вас слышу на троечку.
«Охоту» было слышно более или менее разборчиво. Бывает и хуже, особливо на Севере.
— Слышу хорошо, — подтвердил Анатолий.
— Как у вас дела?
— Следую по маршруту, без происшествий, — сообщил майор.
— Куда пропадали? Мы тут волноваться стали.
— Пробовал докричаться до вас раньше, но не смог из-за метели. Следуем дальше, — доложил он корреспонденту, по голосу узнал начальника тыла.
— До связи, мы постоянно на приеме!
— До связи, — ответил Анатолий и выключил питание, аккумуляторы нужно было беречь. К тому времени, когда над верхушками деревьев забрезжил рассвет, они прошли еще километров семь. Лес неуловимо менялся. Он стал реже, на смену елкам пришли сосны, местами стали попадаться поляны. И наконец за стволами деревьев показалась серая гладь поверхности озера.
— Почти дошли, — крикнул, обернувшись, егерь — еще совсем немного осталось. Вон впереди озеро.
Теперь можно было разглядеть ландшафт, раньше не видимый из-за лесных зарослей. Параллельно тропе тянулись невысокие, поросшие сосняком сельги. Тропа приобрела наклон в сторону озера, можно скользить, только изредка отталкиваясь палками. Анатолию это даже нравилось, он с детства любил лыжи. Военный городок, в котором он рос, стоял на окраине белорусского Слуцка, рядом был лес, в котором мальчишки с утра до вечера катались с горок и прыгали с невысоких снежных трамплинчиков. Остановились на возвышенности возле береговой линии. Бойцы по цепочке передали:
— Товарищ майор, вас вперед зовут.
Анатолий съехал с лыжни и подошел к Микко и Николаю.
— Ну и что тут у вас?
— Раньше этого здесь не было, — сказал Хютенен и ткнул концом лыжной палки в пространство. Анатолий проследил взглядом и обомлел. На берегу лежали два самолета. Один, видимо, был «юнкерсом», перевозившим оружие, а второй… Майор обернулся к бойцам и покачал головой:
— Ну, теперь все лавры только вам достанутся, здесь еще и сбитый самолет, который все ищут.
Спустились с горки. Бойцы возбужденно загалдели и потянулись на берег, но майор и прапорщик в один голос заорали:
— Стоять! Ни с места! Куда прете!
Бойцы остановились и обалдело уставились на начальство. Анатолий принялся отдавать указания уже более спокойно:
— Поклажу снять, оружие — в положение «для стрельбы стоя». Соколовский, готовь рацию. Русин, позиция вон на том бугре слева. Федюшин — твоя точка возле того поваленного дерева. Чернов — за теми камнями. К самолету иду я.
— Разрешите мне, — попросил вдруг Карбан.
— Хочешь первым забраться в сбитые самолеты?
— Ты у нас главный и в любом случае должен командовать группой. Так что свои Чапаевские замашки лучше забудь. Я аккуратненько.
— Ладно, — сдался Давыдов, — только осторожно.
Микко снял свой карабин и принялся рассматривать самолеты сквозь оптику прицела.
— Вроде нет никого, ни костра, ни людей. Может, все погибли или ушли.
— Должно быть, ушли. Если бы на парашютах выпрыгнули, тут бы одни обломки лежали.
Бен Йенсен очнулся, вытащил пистолет, выбрался из кучи курток и чехлов от оборудования и медленно пополз к выходу из салона. Скорее всего, возвращались те, кто убил членов его экипажа. Он был готов к такой встрече.
— Самолет определенно сел, — сказал майор, — вон какую траншею прорыл. Куда только все делись?
— Сейчас узнаем, — сказал Карбан, — ну, я пошел.
Он не успел пройти и половины расстояния до самолета, как прогремел выстрел. Пуля ударилась о каменную глыбу метров за пять до прапорщика, взвизгнула при рикошете и сбила снег с небольшой елки. Карбан рыбкой прыгнул за торчащий из снега валун.
— Старый, ты там цел?! — крикнул встревоженный Анатолий.
— Даже не поцарапало, — отозвался Николай, — это что ж за гад там окопался?
Собака громко залаяла. Врач поймал пса за ошейник и прижал к земле:
— Лежи, дурашка, подстрелят!
— Я его вижу, — вдруг сказал егерь, — лежит на полу возле люка, могу снять. Стрелять? Или как?
— Попробуем договориться, — неуверенно пробормотал Анатолий и крикнул:
— Эй, в самолете! Кончай дурить!
В ответ грохнул еще один выстрел. Пуля сбила ветку с дерева метрах в двадцати от того места, где они стояли.
— Ложись, — скомандовал врач. Все послушно попадали в снег. Анатолий отполз за ствол дерева и осторожно выглянул наружу. Нужно было что-то делать.
— Колька, лежи смирно, щас что-нибудь придумаем! — прошептал Анатолий.
— Есть связь с «Охотой-десять», слышимость четыре балла, — доложил из своего укрытия Соколовский.
ГЛАВА 17.
ДВА САМОЛЕТА.
Давыдов отстегнул лыжи и пополз к Соколовскому. Он отобрал у солдата гарнитуру связи и принялся орать в микрофон:
— «Охота-десять», я «Иволга-шесть», нахожусь на месте, обнаружил самолет.
— Естественно, куда ж он денется? Ноль шестой, не мешай, я как раз доклады принимаю.
— Вы не поняли, здесь кроме «юнкерса» еще один, тот СВКН, что все ищут!
— Вас не понял, повторите, — проскрипел теле фон.
— Здесь сбитый самолет. Который все ищут.
— Тихо! Всем оставаться на приеме! Ноль шестой, повторите.
— Повторяю: здесь лежат два самолета, один старый, второй тот, что все ищут.
— Отлично, остальных отзывать?
— Пока не знаю, к самолету подойти не могу, по нам стреляют!
— «Иволга-шесть», кто стреляет?
Давыдов рассвирепел.
— Почем я знаю! Разрешите открыть ответный огонь!
— Сейчас я уточню, подождите, — передал кор респондент.
— Желательно побыстрее! У меня человек в зоне обстрела. Прием!
Пункт сбора информации не отвечал, наверное, дежурящий у станции офицер звонит в часть. Прошло несколько томительных минут. Карбан из своего укрытия закричал:
— Ну что? Долго мне так лежать? Холодно все таки!
— Пока жди, — крикнул ему врач, — шеф по радио общается!
Наконец радиостанция ожила:
— Не стрелять, действовать по обстановке!
— «Охота», вас не понял. По обстановке — это как?
— Договаривайтесь…
— А пошел ты!.. — Давыдов выключил рацию.
— Внимание! — крикнул он, — Одиночными! По самолету!
Потом в полголоса продолжил:
— Стреляем так, чтобы никого не задеть. Давим психику противника огневым превосходством. Все слышали?
Слышали все, один за другим стрелки подтвердили, что команду поняли правильно.
— Огонь!
Пальба получилась впечатляющей. Вдобавок у кого-то из бойцов, как видно, сдали нервы: влепил по хвосту «Ориона» длинную очередь, так что обшивка ошметками полетела.
— Отбой! — крикнул Давыдов, — Эй, на борту, сдавайтесь!
Похоже, что это был кто-то другой. У тех не было собаки и столько оружия. Во всяком случае, пулеметов и автоматов точно не было. Бен положил пистолет, приставил ладонь ко рту рупором и крикнул:
— Эй, вы, не стреляйте!
Ему отвечали, но что — было совершенно не понятно.
— Не стреляйте! Кто вы? — снова крикнул Бен.
В тишине от самолета донесся слабый крик. Давыдов прислушался, а потом крикнул еще раз:
— Эй! Эй, там!..
В ответ тоже что-то прокричали.
— Ни фига не пойму, — сказал майор. Уселся, прислонившись к стволу вековой сосны, и проорал прапорщику, — Коля, что он там кричит?
— Хрен разберешь, он не по-нашему орет.
Анатолий попытался сообразить, как будет по-английски: «Бросай оружие и сдавайся!», но как на языке туманного Альбиона будет «сдавайся», так и не вспомнил. После минутного мозгового штурма он сочинил фразу, более-менее соответствующую ситуации:
— Throw weapon down and hands up!
В ответ донеслось что-то неразборчивое.
— Толян, зуб даю, он не по-английски шпарит, я в Ливии его немного учил, ничего похожего, — сообщил из своего сугроба прапорщик, — попробуйте поговорить с ним на каком-нибудь другом языке!
— Войска! — громко спросил майор, — по-немецки или по-французски кто-нибудь шпрехает?
— Командир, я не уверен, но, по-моему, это норвежский, — сказал егерь, прислушиваясь к голосу из самолета. Сидящий в нем продолжал настойчиво выкрикивать какую-то фразу.
— А вы знаете норвежский? — уточнил Анатолий.
— Раньше знал, а теперь забыл, когда и говорил, — сказал старый Микко, — можно, конечно, попытаться.
— Попробуйте с ним пообщаться, может, что и
получится, — обрадовался Давыдов.
— Сейчас, только слова вспомню.
Микко почесал в затылке, а потом крикнул в сторону самолета:
— Не стреляйте, ты кто?
Только теперь до Бена дошло, что он кричал на родном языке. Те, снаружи, пробовали ему кричать на норвежском, и он начал их понимать…
— Это норвежский самолет, нас сбили! Вы кто такие?
— Говорит, аэроплан норвежский. Их сбили, спрашивает… спрашивает, кто мы такие, — перевел егерь.
— Вроде не врет, опознавательные знаки у него действительно норвежские, — кивнул Анатолий, — скажите ему, хай сдается.
Хютенен крикнул новую фразу, из самолета ответили. На этот раз егерь сообщил:
— Он боится, спрашивает кто мы такие.
— Ну, скажите, представители вооруженных сил, и все такое прочее, подходящее случаю.
Микко перевел и это. Выслушал ответ и доложил:
— Обещает не стрелять, просит, чтобы подошел кто-то один, желательно офицер.
— Хватит с него и прапора, — громко сказал Карбан, — мать его, я тут уже инеем покрылся, как пельмень в холодильнике. Скажите, чтоб не вздумал палить, я иду!
Хютенен прокричал команду и перевел ответ:
— Он согласен.
Прапорщик встал, отряхнулся, демонстративно закинул автомат за спину и побрел к самолету. Бен внимательно разглядывал приближающегося к нему человека. Его он никогда прежде не видел. У незнакомца было чуть смуглое сердитое лицо. Покрывшиеся инеем усы воинственно топорщились. На голове русского была шапка-ушанка с кокардой, на которой отчетливо виднелась красная звезда (новую Карбан не цеплял из принципа. Раз вещевая служба не выдала, на свои покупать не буду. Ни копейки из семейного фонда на военные расходы). Одет приближающийся человек был в пятнистую форму, за спиной у него болтался русский АКМ, хорошо известный всему человечеству по американским боевикам, на погонах виднелись две звездочки. Бен помнил, что у русских звезды носят только офицеры.
— Сдаюсь господину офицеру, — сказал Бен, — протянул свое оружие к нему рукояткой вперед.
— Так я тебя сразу и понял! — сообщил ему Карбан, отобрал оружие и спросил: — Ты тут один?
Бен устало покачал головой и знаками дал понять, что ничего не понимает.
— Понятно, поговорили, значит, — подвел итог беседе прапорщик, — мужики, идите сюда!
Когда Давыдов подошел к самолету, его взору предстал испуганный и больной человек, настрадавшийся от мороза и боли. Вид его был настолько жалок, что Анатолий с трудом заставил себя относиться к нему как к пленному. Иногда казалось, что норвежец едва-едва не теряет сознание. «Хотя никто тебя, голубчик, сюда не звал!» — подумал майор сердито. На кадрах хроники военной поры немцы, сдавшиеся под Сталинградом, тоже выглядели иначе, чем летом 1941 года. Пленник был один, четверых его товарищей нашли рядом с самолетом, все четверо были мертвы, их тела мороз превратил в одеревеневшие статуи.
— Микко, спросите у него, что с остальными? И что это с ними случилось?
Егерь переводил, пленник объяснял, и мало-помалу картина прояснялась. Анатолий внимательно слушал, лишь изредка задавая вопросы.
— Что-то я не очень понял насчет отравления, — уточнил майор.
— Я и сам не шибко понимаю, — сказал егерь, — отсутствие практики сказывается. Сейчас спрошу еще раз.
Егерь и пленник обменялись несколькими фразами.
Пока шел допрос, остальные русские разбили лагерь, поставили палатки, развели костер, напоили норвежца чаем с водкой. Его осмотрел врач и сделал перевязку. Бену было плохо, раненой руки он почти не чувствовал. Все казалось далеким и потерявшим значение, его о чем-то спрашивали, он отвечал как мог. Мысли путались в голове, чтобы говорить связно, приходилось собирать всю волю в кулак. Похоже, переводчик его не очень понимал, так как очень часто переспрашивал, хотя Бен старался использовать самые простые слова. Он говорил с русским, как говорят с маленькими детьми. Очень хотелось спать, а русский все задавал свои вопросы. Сейчас он спрашивал о том, кто отравил его товарищей. Бен в который раз начал повторять свой рассказ о русских, нашедших их после вынужденной посадки.
— Утверждает, что до нас тут уже были русские, которые отравили его товарищей, они сначала их арестовали, а потом еще один русский освободил двоих, а всех этих повязал. Странно все это, — задумчиво сказал Микко, — он это уже во второй раз рассказывает, но все излагает в той же последовательности.
— Брешет, как Троцкий! Во-первых, это ж кем надо быть, чтобы в одиночку повязать столько народу, заметьте, вооруженного. Хотя это еще ладно. А во-вторых, ну на хрена их кому-то травить? Быть может, они сами замерзли? — предположил Анатолий.
— Вроде не врет, — сообщил подошедший к костру Волков, — я на лица этих жмуриков посмотрел, похоже, их действительно отравили. Уж очень жуткие гримасы. Если бы они замерзли, то просто уснули бы, и все. Да и не с чего им было замерзать. Ни у кого ни царапинки. Их же перед вылетом наверняка врач осматривал, молодые здоровые мужики. Были.
— Может, русские из его рассказа — это те, что одного из своих неделю назад грохнули? — предположил Микко, — тогда все сходится. Они пришли за оружием, а наткнулись на сбитый самолет. Не пойму только, зачем им было этих интуристов травить.
— Спросите у него еще раз, — попросил майор. Микко перевел вопрос. На этот раз русский переводчик задал вопрос по-другому и Йенсен, не задумываясь, ответил:
— Может, потому, что не могли забрать всех с собой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28