— Все свободны. — Каларно отпустил своих ребят, не спуская глаз с журналиста.
Полицейские стали расходится парами и по одиночке, бросая на Белотти испепеляющие взгляды.
— Интересные инструкции, Андреа, — Белотти пошел к нему навстречу. — Гнать взашей президента федерации журналистов… — Он покачал головой. — Какая жалость, что ты не занимаешься внешней политикой…
— Меня достаточно тошнит от внутренней. Кстати, поздравления с последним блестящим паскудством.
— Я знал, что тебе понравится. Мой еженедельник в очередной раз натянул нос ежедневным изданиям. Неплохо!
— Я еще не знаю, как, Белотти, но, чувствую, скоро, очень скоро, у меня появится достаточно оснований взять тебя за жабры.
— Ты? Меня? За жабры? — Белотти хихикнул. — Постарайся быть конкретнее, Андреа. За что ты хочешь взять меня за жабры, за то, что я делаю свою работу?
— Твоя работа — грести говно лопатой. Нет, Белотти, я говорю об идеологии твоей работы, о противозаконном разглашении тайны следствия… Я говорю о коррупции…
— И кого, интересно, я коррумпировал?
— …Может быть, о целой преступной организации, — как бы не слыша вопроса Белотти, продолжал Каларно. — Не исключено, что ты попытаешься откреститься от нее. Но какое-то время мне удастся подержать тебя за решеткой. Может быть, даже вышибить тебя из журналистской федерации. Хотя это мало что значит.
Белотти вспылил:
— Ты мне угрожаешь, Каларно?
— Совершенно верно, я тебе угрожаю. Посмотри, Белотти, ты считаешь себя хитрым, невероятно хитрым. Но ты всего-навсего жалкий дурак. Ты кукла на нитках в руках мастеров другого класса, которые заставляют тебя плясать и скакать вверх-вниз и плеваться ядом.
— Кого ты имеешь в иду?
— Я имею в виду Глубокую Глотку. — Каларно схватил его за рукав пиджака и припечатал спиной к колонне. — Я имею в виду этого сукина сына, который вот уже почти два года организует утечку информации, относящейся к тайне следствия. Это я называю коррупцией. И если ты по какой-то причине убежден в том, что Глубокая Глотка делает это во имя свободы информации, демократии и прочей мочи, которой ты полощешь свою глотку, то ты, действительно, еще больший дурак, чем кажешься. Тебя используют, придурок, полный дерьма!
— Отпусти меня! Ты — псих!
Каларно снова треснул его о колонну.
— Они используют тебя и твой грязный журнальчик, чтобы вколачивать гвозди в крышку гроба правосудия в нашей стране!
— Комиссар Каларно!
Каларно, не отпуская Белотти, обернулся. Судья Пьетро Гало стоял в нескольких шагах от них.
— А, привет, Пьетро, — улыбнулся ему Каларно. — Хочешь присоединиться?
— Отпусти его, Андреа. Отпусти его сейчас же!
Каларно отшвырнул Белотти от себя, Гало едва успел схватить того за руку, не дав упасть.
— Ты перешел все границы, Каларно. — Белотти стоял, поправляя одежду. — Ты меня понял? Все границы!
— Откровенно говоря, Андреа, я тоже считаю, что это уже чересчур, — добавил Гало.
Каларно переводил взгляд с одного на другого. Вдруг, непонятно, по какой причине, он впервые увидел, как они похожи: тот же возраст, та же манера одеваться, одинаковые прически. Они казались ему двумя клонами… Нет, не может быть так просто, так очевидно! Не может быть… Неужели, Глубокая глотка…
— Ты слышал, что я сказал, Андреа? — не отставал Гало.
— Разумеется, судья. Я тебя слышал.
Каларно повернулся и пошел вниз по длинной лестнице Дворца Правосудия. Гало и Белотти, стоя рядом, смотрели ему в след.
Слоэн снял бейсболку.
Провел рукой по седым, ежиком, волосам. Дал знак Галине объехать здание кругом. Он хотел получить полную картину места, где ему предстояло работать. Все то же самое: покрытые въевшейся копотью белые стены с высокими, забранными черными решетками окнами. Тот, кто проектировал и строил это здание, имел собственное видение концепции правосудия. И довольно-таки извращенное, честно говоря.
«БМВ» медленно въехал на улицу, тянувшуюся вдоль лицевого фасада. Мужчина лет сорока с волевым лицом, плотного телосложения, в брюках цвета хаки и кожаной куртке спустился по лестнице и остановился на тротуаре. Он казался раздраженным. Внезапный порыв ветра отбросил левую полу куртки и Слоэн увидел рукоятку пистолета, торчавшую из боковой кобуры. Н’Гума и Ангус тоже не сводили глаз с мужчины на тротуаре.
— Вы знаете этого человека? — спросил Слоэн.
— Очень опасный сукин сын, — ответил Ангус.
— У этого сукина сына есть имя?
— Каларно. Комиссар Каларно, отдел убийств. — Ангус зло сплюнул. — Он убил моего кузена. Придет день, и он мне за все отплатит, этот козел!
«БМВ» проехал мимо. Слоэн повернулся. Изучающе смотрел на Каларно до тех пор, пока тот не пропал из виду.
Они — последняя защита от Системы.
Они — герои.
«БМВ» медленно проехал рядом с ним.
Каларно показалось, что ему знакомо лицо одного из пассажиров.
«БМВ» остановился под светофором. Один из двух сидящих на заднем сиденье обернулся и смотрел на него. Именно на него.
Каларно пошел в сторону «бмв».
Светофор загорелся зеленым.
Каларно ускорил шаг.
«БМВ» исчез в потоке машин.
Каларно запомнил номер.
Эффект Тайнделла.
Медленно перемещающаяся пыль способна материализовать свет. Лучи солнца проникали сверху, сквозь дыры в потолке. Ангар был необъятен: длиной метров двести, метров восемьдесят шириной и тридцать — высотой. Время и непогода проделали в крыше огромные дыры, оголив каркас здания. Висящие полосы кровли болтались под ветром. Пахло металлом, ржавчиной и запустением.
Весь ангар был забит старыми миланскими трамваями. Сотни ржавых вагонов с остатками выцветшей зеленой краски Дряхлые мастодонты, забытые, покинутые в одиночестве и тишине. Кладбище железных динозавров, жертв технологического прогресса.
Слоэн снял темные очки, рассматривая эту сюрреалистическую картину. Трамваи, переложенные полосами теней, казались медленно плывущими в пыльной атмосфере ангара.
Н’Гума с огромным кровоподтеком на лысом черепе стоял, опершись животом на крышу «бмв», с ненавистью буравя спину Слоэна. Хорошо бы всадить ему сразу пару зарядов из лупары…
За их спинами Ангус опустил скрипящую входную решетку, отрезав их и автомобили от остального города, от остального мира.
Слоэн повернулся.
— Обсудим, что мне нужно.
— Еще будет время, — пожал плечами Агнус.
— Твое время — не мое время.
Агнус хмыкнул, достал из кармана мобильный телефон, начал набирать номер.
— Мне нужен пистолет.
Ангус перестал тыкать пальцем в кнопки.
— Зачем он тебе?
— А для чего, по-твоему, нужен пистолет. Орехи колоть?
Ангус и Н’Гума в который раз обменялись взглядами. Затем Агнус кивнул, и Галина принялась шарить в бардачке машины. Достала оттуда револьвер и бросила его Слоэну.
Тот поймал его на лету левой рукой.
Это был старый «кольт-кобра». Слоэн откинул барабан, высыпал патроны, осмотрел гнезда барабана, вернул его на место и крутанул ладонью. Барабан со скрежетом давно нечищеного металла сделал один круг и остановился.
Слоэн классическим движением бейсбольного питчера зашвырнул револьвер в самую гущу трамваев. Эхо двух-трех ударов по трамвайным крышам, и револьвер исчез.
— Ты что сделал, гад? — взвился Н’Гума.
— Это — не пистолет. Только такие недочеловеки, как вы, можете считать это оружием.
— Ты слишком сильно натянул веревку, Слоэн, — с угрозой в голосе заметил Ангус. На этот раз имя Слоэн было произнесено правильно.
Слоэн повесил на плечо свою дорожную сумку.
— Цыц, твари!
И пошел к трамваям.
— Ладно! — крикнул ему вслед Ангус — Ладно, будет тебе пистолет.
— «Глок», модель 22, калибр 45. Отстрелявший не более 500 патронов. Номер сточен. Плюс четыре обоймы по двенадцать пуль в каждой. И сто патронов «гидра-шок».
— Сто гидра что?
— Если не знаешь, что это такое, полистай карманный учебник для мудаков. Мне нужна также кобура на ремнях, нейлоновых, с высокой лямкой. — Слоэн посмотрел на мафиози. — Все запомнил или что-то мимо ушей?
Не ожидая ответа, продолжил путь.
— И еще. Бутылку «текилы». «Золотой Рог», — закончил он, не оборачиваясь. — Мне нужно все это до конца дня.
Слоэн вошел в лабиринт мертвого железа. Поднялся в ближайший трамвай, длинную колбасу из трех вагонов без перегородок между ними. Растянулся на одной из деревянных скамеек, положив голову на дорожную сумку. Посмотрел на движущуюся в тонком солнечном луче пыль, бесконечное перемещение частиц, хаотичное и синхронное, — сложность, не возможная для понимания человеческим мозгом.
— Слоэн!
Дэвид вгляделся в полумрак. Солнце и эффект Тайнделла исчезли. На их место пришла ночь. Едва освещаемая мертвенно-бледным светом редких фонарей.
— Меня зовут Нешер. Ари Нешер.
Темная фигура шевельнулась на противоположной скамье. Слоэн сел.
— Поздравляю.
— Майкл Халлер поручил мне контролировать ситуацию.
Ари Нешер был еще одним никаким, серая мышь во всех смыслах: лет тридцати, темные густые волосы, неописуемая одежда. Его английский был безупречен, если не считать легкой картавости, типичной для евреев.
Слоэн покрутил головой, разминая затекшую шею.
— Халлер нашел забавным твой первый рапорт? — спросил он.
— Халлер не оценил твоих проблем с местным персоналом.
— Местным персоналом, Нешер?
— Итальянское общество стало многонациональным, — улыбнулся Нешер.
— Ошибка. Оно превратилось в мировую деревню помоечных крыс.
Нешер засмеялся странным скрипучим смехом.
— Наверное, мне надо было самому встретить тебя в аэропорту.
— Проехали. Ты принес, что я просил?
Нешер ногой подвинул к нему лежащий на полу чемодан из анодированного аллюминия.
Слоэн поставил чемодан на скамейку и открыл его. Некоторое время изучал содержимое, лежащее в углублениях противоударной резины: «глок», четыре обоймы, коробка с патронами «гидра-шок».
Взял пистолет, разобрал быстрыми точными движениями, собрал вновь, проверил скольжение ствола. Хорошо смазанные части двигались легко и бесшумно. Вложил в обойму два, только два патрона. Передернул ствол.
— Текила?
Нешер протянул ему характерную квадратную бутылку. Слоэн окрутил крышку, понюхал.
— Браво, Нешер! — сделал большой глоток. — Ты — ас уголовного пиара.
Закрутил крышку и поставил бутылку рядом с чемоданом. Поднялся, держа «глок» двумя руками, с пальцем на курке. Оглядел дальнюю стенку трамвая метрах в двадцати отсюда. Разглядел в полумраке рычаг управления.
Молниеносным движением поднял пистолет, прицелился и выстрелил. Звук 45-го калибра прозвучал, словно гром. Шар-набалдашник слетел с рычага и, кувыркаясь, полетел вперед, а пуля, продолжив полет, разнесла лобовое стекло трамвая.
Слоэн вновь нажал курок. Вторая пуля попала точно в еще летящий шар, вынося его из кабины в темноту ангара.
Нешер сжал веки, вновь открыл их и снова сжал. Два точных выстрела почти в темноте, в еле видимую цель, сначала неподвижную, затем кувыркающуюся в полете… Никогда в жизни ему не приходилось видать что-либо подобное.
Слоэн поднял с пола еще горячие гильзы.
— Поговорим о задании.
12.
Горячий ветер аномального лета в конце ноября завывал на улицах Милана всю ночь.
В результате: сорванные крыши, поваленные деревья, порванные электролинии, кучи битого стекла. Согласно метеослужбе ВВС, изменений не ожидалось. Холодный фронт, зародившийся над скандинавским полуостровом, медленно смещался к югу, в сторону Альпийской гряды. Может быть, ему так и не удастся преодолеть ее. Может быть, это лето, которого не должно было быть, превратит весь пейзаж в обезвоженную пустыню.
Андреа Каларно с пистолетом в руке первым вышел из «альфа-ромео». Еще три автомобиля остановились на гравии парковки. Из них высыпал весь Отдел убийств в полном боевом облачении: кевларовые бронежилеты, пистолет-автоматы «берета М-12», винтовки «бенелли М-180» со шрапнельными патронами.
Каларно прошелся глазами по периметру крыши Павильона Браски, одного из зданий Центрального госпиталя Нигуарда. Четверка снайперов полицейского спецназа была на местах с винтовками в руках.
— Итак, — Каларно держал руку с пистолетом, опущенной вниз. — Гранди, ставишь машину прямо напротив входа. Де Сантис, Скьяра и Палмьери, со мной. Остальные — внешнее прикрытие.
Воздух в тюремном блоке предварительного заключения на первом этаже Павильона Браски, был насыщен запахами лекарств, аммиачных детергентов, затхлой пыли старого госпиталя. Яркий утренний свет, пробившись сквозь запыленные окна, падал на пол, выложенный потертой квадратной мозаикой.
Еще одна четверка бойцов спецназа в камуфляже с короткоствольными штурмовыми карабинами, пропустила Каларно и его людей за заграждение. Пятый проводил их к больничной камере, до самой двери, забранной железной решеткой.
Сквозь нее Каларно увидел человеческую фигуру, стоявшую в полумраке камеры у противоположной стены. Каларно передал пистолет Де Сантису. Не положено входить в камеру с боевым оружием. Ни по какой причине, ни за что.
— Оставьте-ка меня с ним поболтать один на один.
Боец крутанув два массивных замка, открыл дверь и дал ему войти.
Кармине Апра не повернулся. Не было нужды.
— Комиссар Каларно!
За спиной Каларно клацнули замки решетки. В больничной камере были только металлический шкаф, металлическая кровать, металлический стол. Несколько журналов валялось на кровати. Каларно взял один. Специальный выпуск «Здесь, Сейчас», с очередной пакостью Сандро Белотти. И Глубокой Глотки.
— Ты веришь в чудеса, Апра?
«Катанский зверь» обернулся к Каларно. Аварийная хирургия оставила свой след. Лицо Апра трупного цвета было все в шрамах. Его правая рука покоилась в повязке, висевшей на шее, рукав пиджака свисал вялым парусом.
— Верю ли я в чудеса? — Злобная усмешка появилась на физиономии Апра. — Да, конечно, верю. Ведь я добропорядочный католик.
— Стало быть, ты веришь также в раскаяние?
— В это больше, чем во что-либо.
Каларно бросил журнал за спину, и он упал в пыльный угол.
— Правильно, что ты во все это веришь, Апра. Тебе удалось их сотворить, по меньшей мере, два, я имею в виду два чуда: спасти свою шкуру — первое, убить пять человек и выйти сухим из воды, ценой кучи наговоренного дерьма — второе.
— У тебя от злобы пожар в заднице, и ты ничего с этим поделать не можешь, не так ли, Каларно? — Апра хохотнул. — Ты мелкая полицейская вошь, Каларно, вот ты кто. Бессильная, жалкая, дерьмовая полицейская мелочь. Во что ты поверил? Что сможешь остановить меня? Поставить нас… НАС! На колени. Кретин. Иди ты…
Клик!
Холодный металл блеснул в полумраке камеры. Апра запнулся на середине фразы. Зажмурился.
В руке Каларно был нож. Десять сантиметров стального лезвия. Улыбки не было на его лице, похожем на маску с готической фрески.
— Ты словно на амвоне, проповедник хренов. — Каларно медленно стал обходить Апра. — А под ним — несколько идиотов, готовых внимать тебе, открыв рот.
Апра не открывая глаз, пытался бороться с ужасом, леденящим его желудок и спину. Не выдержал, взгляд упал на нож.
— Может, на каких-то идиотов твои проповеди и действуют. — Голос Каларно звучал спокойно. — Но не на меня. Не-на-ме-ня. И когда твое великое, выстраданное раскаяние будет полным, когда ты, наконец, заговоришь, когда все мы узнаем великие выстраданные тайны, которые ты хранишь в мозгу, — Каларно сложил нож, — тогда твое время чудес закончится, Кармине Апра.
— Ничего ты мне не сделаешь, Каларно. Ты — полицейский. Законник.
— Не будь наивным, Кармине. Закон, как и раскаяние: чудо. А в чудеса надо верить. Надо иметь Бога. Но ты и я, оба знаем, что никакого Бога нет. Потому что если бы он существовал, ты и все подобные тебе, не смогли бы существовать.
— Ты не можешь тронуть меня, сволочь! Никто не сможет мне ничего сделать!
— Уверенность — это догма, Кармине. А там, где кончается догма, начинаются сомнения. Тебе дадут другое имя, много денег, хороший дом. Ты станешь вести жизнь добропорядочного гражданина. Какое-то время. А потом начнешь убивать опять. Потому что тебе очень нравится делать это… И ты вновь поверишь, что ты неуловимый, что ты бессмертный. И однажды, все кончится тем, что я окажусь за твоей спиной…
Апра приоткрыл рот, но не сказал ни слова.
— Я не спешу, Кармине. У меня две жизни, чтобы подождать, когда придет этот день. Полная, моя…
Нож исчез в кармане так же стремительно, как и появился.
— … и то, немногое, что останется от твоей.
По лицу Апра на пересохшие губы тек пот.
Не отрывая от него взгляда, не прекращая улыбаться, Каларно отступал в сторону решетки.
— Приготовьте заключенного к транспортировке.
Огромный «мицубиси-паджеро» стоял капотом на тротуаре в самом центре проспекта Лацио. Одна из многих машин в запрещенном для стоянки месте.
Лидия села за руль, доставая ключи из кармана курки. Ветер засыпал лобовое стекло песком и пылью настолько, что ничего не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24