в своих шортах, раскрашенных во все цвета радуги, и потрепанной шляпе, сдвинутой на блестящие, как у сороки, глаза, он был готовый мистер Фиксит. Другой водитель, по имени Тиана, был худощавым славным малым, и с первого же взгляда было ясно, что он готов всем сердцем пробивать нам путь в неведомое и что наше слово для него закон. В качестве поощрения мы прикрепили к их машинам «тойотовские» эмблемы с изображением ископаемой птицы додо на алом фоне.
— Автоколонна машин «Утенок щипаный»,-молвил Джон. — Впечатляет.
— Слушай, ты, не очень-то! — возмутился я.
— А почему ты обозвал ее «щипаным Утенком»? — полюбопытствовал Боб Эванс.
— Да видишь ли, один из молодых ученых, который работал с нами в Бразилии, ничего не слыхал о додо и спросил, почему у нас щипаная утка на эмблеме, — объяснил Джон.
— Стало быть, теперь у нас четыре «щипаные утки», — медленно и с расстановкой произнес я.
— Намек понят, — подумав, заявил Боб. — Если кто в этой компании еще раз так скажет, от того пух и перья полетят.
Но настал день, с лихвой вознаградивший наше нетерпение. Все подготовительные работы в малагасийской столице завершились, и был назначен день отправления. Колонна машин «Утенок щипаный» загрузилась, все обменялись поцелуями, и мы тронулись в путь, пробивая себе дорогу через толпы попрошаек, пытающихся совать руки за милостыней прямо в кабины.
Начало нашего путешествия было волнующим, но вдвойне волнующим казалось то, что нам предстояло посетить те районы Мадагаскара, где мы никогда прежде не бывали, да к тому же ехали мы за одним из самых странных животных на планете. Чего же еще?
Некоторое время колонна двигалась по центральному плато, среди окружавших столицу разрушенных эрозией холмов. Единственным растением здесь была пальма равенала да рисовые плантации, окружавшие деревни. Ни с той, ни с другой стороны дороги не было видно леса. Покрытые сухой желтой травой холмы прорезали, словно раны от сабельных ударов, красные овраги. Впрочем, я с радостью отметил, что крестьяне обрабатывали рисовые плантации с помощью деревянных плугов, в которые впрягались зебу, — таким образом, плуг не только переворачивал плодородный слой почвы, но и тягловые животные удобряли ее своим навозом. Я был бы просто счастлив, если бы большее число крестьян обрабатывало почву деревянным плугом, в который впрягается животное, вместо современного плуга, который несет почве только смерть.
Наконец мы проехали плато, и дорога запетляла в сторону моря. Трасса, недавно отремонтированная китайцами, оказалась превосходной. Но, как это ни курьезно и ни грустно, китайские дорожные рабочие научили местных жителей есть змей — прежде эта кулинарная тонкость не приходила им на ум. Уменьшение числа безвредных удавов приведет не к чему иному, как к вспышке численности грызунов, а в результате пострадает урожай риса. Впрочем, людям не свойственно заглядывать далеко, особенно в том, что касается биологии. В этом одна из причин, почему жизнь человечества — сплошной бардак.
Вообще же это была одна из самых грустных поездок по Мадагаскару. Дорога петляла среди протянувшихся на многие мили холмов, на которых теперь не было ничего, кроме травы да рубцов от эрозии. В окружавших деревни долинах мы видели пальмы равенала, кокосовые пальмы да порою деревья манго и личи; изредка на вершинах холмов красовался крошечный участок изначального леса, точно остатки бороды на скверно выбритом подбородке. Все же по этим остаткам можно было судить о том, как красивы были холмы до сведения лесов. Теперь же почве, лишенной растительной защиты, не оставалось ничего другого, как оказаться смытой вниз, оставив после себя незаживающие язвы.
Конечно, с точки зрения непосвященного, и травяной покров делал холмы приятными глазу; но мы-то знали, что через каких-нибудь двадцать лет эти холмы принесут несчастье обитающим у их подножия людям, которые в отчаянии стараются вырвать пропитание у постоянно разрушающейся почвы. С исчезновением лесов, являвшихся легкими здешних холмов и корнями удерживавших почву, последней ничего не остается, как сойти в долину, подобно песку в песочных часах. Как разъяснить этим милым, но задыхающимся от нищеты людям, что этот способ ведения сельского хозяйства — выжигание все новых участков под посевы — только подталкивает их детей и внуков к смерти от голода? Даже если бы удалось найти миллионы долларов, фунтов, марок и иен, борьба с оврагами и восстановление лесов заняли бы сотни лет. Проблема представляется чудовищной и неразрешимой.
По мере приближения к Таматаве все чаще попадались огромные роскошные плантации кокосовых пальм. Это стройные деревья высотой примерно в сорок футов, с мощным солидным стволом и нежными листьями, похожими на фонтан, бьющий из верхушки. Каждый ствол надежно защищен толстым слоем тканей, а некоторые из них стали родным домом для бесчисленных папоротников, эпифитов и орхидей, создающих впечатление, будто пальма одета в плотную шубу из зеленого меха. Это «одеяние» представляет собой своеобразные мини-джунгли, в которых приютилось множество гекконов, сороконожек, пауков и прочей живности. Я высказал пожелание как-нибудь сделать остановку и исследовать, кто же обитает на такой пальме. Помню, как-то раз в Гайане мне довелось исследовать один эпифит размером с небольшой куст; к своему удивлению, я открыл там не менее десятка позвоночных — от древесных лягушек до древесной змеи, — не говоря уже о целой массе беспозвоночных. Этот эпифит оказался целым городком, в котором ключом била жизнь. А поскольку таких эпифитов множество, нетрудно догадаться, что спилить хотя бы одну пальму означает погубить множество живых существ.
* * * Наконец мы прибыли в Таматаве. Огромный белый песчаный пляж отделял город от моря с темной прозрачной водой. Вдали, словно страж, виднелся белый гребень рифа. Пляж был, безусловно, привлекателен, но в рифе в нескольких местах виднелись проломы, что делало акваторию доступной для акул. Разумеется, каждая страна любит похвастаться, что ее акулы самые кровожадные, даже если последний раз там видели акулий плавник полвека назад. Но нам рассказывали, что в Таматаве эти хищницы плывут вслед за кораблями до самого порта и когда какой-нибудь дурень, утомленный дорогой, полезет в воду освежиться, то остается без руки, без ноги, а то и без глупой головы.
Вдоль пляжа тянулись большие, построенные в колониальном стиле дома с широкими верандами; каждый дом отстоял далеко от дороги, утопая в густо засаженном саду. Этакий Довиль в тропиках. Мы остановились в большой элегантной гостинице у самого моря, с верандой огромной, как танцевальный зал, безупречной обслугой, а вид роскошных садов, пляжа, моря и рифа на заднем плане тешил взор.
Я был рад узнать, что в этом городе в изобилии имелся мой любимый вид транспорта — пус-пус или, как его называют в других частях света, рикша. Почему на Мадагаскаре его называют push-push, я так и не понял, ведь на самом деле его следовало бы назвать pull-pull. Представьте себе сиденье, снабженное опускающимся верхом (с бахромой, если вам повезет), водруженное на два колеса вроде велосипедных, но несравненно больших по размеру, и с маленькими оглоблями, вроде как для запряжки пони. Только вместо пони запрягается человек. Садишься на сиденье, «шофер» подбирает оглобли и плавной трусцой везет тебя в указанном направлении. Идеальное средство транспорта: едет плавным, почти бесшумным ходом, с безопасной скоростью, при которой ни разбить голову, ни поломать руки-ноги невозможно. Ни тебе шума, ни выхлопных газов — только нежный шорох колес и босых ног вашего «шефа». В этих замечательных транспортных средствах можно увидеть элегантных леди с покупками, важных бизнесменов с сияющими словно крылья жука «дипломатами» и нахмуренными взглядами: дескать, дела обязывают к разъездам! Полог укрывает их от жары, а встречный ветер доставляет желанную прохладу. Иногда встречается повозка с одним только громоздящимся на ней багажом, а однажды я видел, как одетый с иголочки четырехлетний мальчик в блестящей соломенной шляпе и его возница так оживленно болтали и заливались хохотом, что чуть не оказались под колесами огромного грохочущего и жутко чадящего грузовика. Соблазн нанять девять рикш и устроить в честь начала экспедиции гонки по берегу моря был велик, но, хоть и скрепя сердце, мы отказались от этой затеи: мы приехали сюда во имя высокой науки, а не ради развлечений.
На обед подали огромного, красного и импозантного на вид морского рака; однако вкус у этого морского чуда оказался чем-то средним между кожей и пористой резиной. Улегшись в постели, мы наслаждались убаюкивающим шумом моря и зовом ночных козодоев — странноватый звук, похожий на прыгающий по столу целлулоидный шарик. Звук, непривычный и поначалу раздражающий, впоследствии, однако, подействовал успокаивающе.
* * * К нашему неудовольствию, на следующий день пошел дождь, но мы все же вышли в путь по этой треклятой дороге, о которой слышали столько дурного. Дорога, оказавшаяся, кстати, ровной и песчаной, бежала вдоль тянувшихся по берегу моря огромных пустынных пляжей. Ни отеля, ни туриста, ни пляжного зонтика. Интересно, долго ли так будет продолжаться — ведь это один из самых великолепных пляжей, какие я только видел во всем мире, так что, если бы кто построил здесь курорты, нажил бы состояние.
Деревни, которые мы проезжали, были опрятные, с добротными бамбуковыми домиками, крытыми рифленым железом. При многих домиках был сад, обнесенный оградой, с тщательно выметенными песчаными дорожками. Некоторые сады окружали живые изгороди быстрорастущего кустарника; эти ограды вместе с посаженными в них цветами придавали деревне яркий, радостный и ухоженный вид. Во многих садах росли большие деревья личи — их блестящие зеленые листья создавали густую тень; на каждом дереве висели оранжевые гроздья деликатесных плодов. Конечно же там были и вездесущие кокосовые пальмы, с листьями, шелестящими как шелка на ветру, и с крупными блестящими зеленовато-желтыми орехами. Владелец этих деревьев забрался наверх и там аккуратно срубил орехи с помощью мачете, чтобы мы могли утолить жажду содержащейся внутри изысканной прохладной жидкостью. Когда мы осушили эти «кубки», он взял каждый орех и отрезал от него кусок, которым можно было действовать как ложкой; мы выскребли кокосовую мякоть, словно белое молочное желе.
На окраинах нескольких деревень мы видели группы детей, несших рыбу, вероятнее всего пойманную их отцами, отправившимися на каноэ к рифу. У некоторых корзины были полным-полны — целый фейерверк малиновых, голубых, ярко-оранжевых, желтых и зеленых оттенков. Одна девчушка несла рыбину почти с себя ростом. Это был серебристый «Длинный Том» — один из видов саргана, с длинным ртом, похожим на клюв, торчащий как рог единорога. Были тут различные виды и подвиды Scomberesocoldel — звучит как название малагасийской деревни, а на самом деле это просто скумбрещуковые, или, иначе, макрелещуковые. Эти рыбешки весьма попортили мне нервы, когда я с ними столкнулся, занимаясь подводным плаванием близ острова Маврикий. Представляете, оглянулся — и увидел себя в окружении стаи страшилищ по пяти футов каждая, с огромными глазами и мордами, похожими на копья. Впрочем, рыбы оказались абсолютно безвредными и просто плавали вокруг, спокойно наблюдая за незваным гостем, охваченным самым печальным и мрачным настроением.
Какой-то мальчуган нес детеныша акулы-молота, черного, как эбеновое дерево, примерно в три фута длиной. Эта рыба, возможно, одна из самых курьезных во всем рыбьем племени. Первый раз я с ней столкнулся, когда плавал в красивейшем заливе Тринкомали на Цейлоне (ныне Шри-Ланка). Там был участок, огороженный сетями от акул, жаждущих знакомства с пловцами. Я себе преспокойно плавал по периметру, любуясь морскими ежами, каждый с футбольный мяч величиной и с шипами, похожими на нож гравера, когда позади меня вода от чего-то всколыхнулась. Я оглянулся и оказался лицом к лицу с акулой-молотом длиной в двенадцать футов, которая вынюхивала, как бы ей проникнуть за заграждение и разобраться со мной. Столкнувшись с этой невероятной по величине головой и пристрастным взглядом, я испытал колоссальный шок. Я, конечно, знал, как эти акулы выглядят, но в натуре это оказалось таким зловещим зрелищем, какое не под силу вообразить даже постановщику голливудских фильмов ужасов. Я понимал, что за проволочным заграждением я в полной безопасности, но был так напуган, что на всей скорости поплыл к берегу. Причиной тревоги стал, разумеется, не только гротескный облик этого существа, но и знание того факта, что акула-молот — страстная охотница до человечьего мяса.
Впрочем, посмотрев на акулу-молот холодным и рациональным взглядом, убеждаешься, что это одно из самых замечательных творений изобретательницы-природы. Ее тело, по форме напоминающее торпеду, — рукоятка «молота», а странная голова — его «головка». В каждую сторону «головки» вделан глаз, а ниже — похожий на свод средневековой церкви дугообразный рот с цинично опущенными уголками, примерно как у Соммерсета Моэма в старости.
Вернувшись на Джерси, я постарался больше разузнать об этой странной голове. Оказалось, что сплющенная со спины и брюха форма головы обладает наименьшим сопротивлением, когда акула преследует добычу. Акулы-молоты питаются в основном кальмарами, невероятно быстрыми тварями, а один из видов этой акулы включает в свое меню даже скатов, которые движутся еще быстрее, чем кальмары. Кроме того, «крылья» головы акулы-молота имеют чрезвычайно чувствительные обонятельные и электровосприимчивые органы, а расположение глаз дает возможность превосходного бинокулярного зрения. Еще одна тонкость заключается в том, что расположение глаз предохраняет акулу от щупалец пойманного кальмара. В общем, эта голова, которой только сниматься в фильмах ужасов, оказывается, обладает превосходным бинокулярным зрением, блестяще действующими органами обоняния и может работать как радар. А что еще нужно акуле?
* * * Дорога, петляя, взбиралась на холмы и становилась все хуже и хуже. Теперь она уже ничем не напоминала путь сообщения — скорее высохшее русло реки, на которое вода нанесла огромные валуны размером с лохань и вымыла вокруг них ямы, так что камень выглядел точно огромный шарик мороженого на блюдечке. Нас швыряло из стороны в сторону, словно тряпичных кукол, и мои бедра заныли с небывалой прежде силой. Хотя Фрэнк вел машину как настоящий ас, увертываться от всех ухабов оказалось невозможным — вся дорога выглядела будто после артобстрела, предшествующего наступлению неприятеля. На ней не осталось живого места, где можно было бы отдохнуть от постоянных толчков, тряски и колотушек.
Мосты, перекинутые через овраги и реки, никак не облегчали продвижение. По большей части они представляли собой два бревна, перекинутых с одной стороны на другую, да несколько планок, кое-как прибитых поперек. И бревна и планки были порядком изношены, а кое-где уже начали гнить. И когда машина проезжала по ним, они издавали шум, ровно пластинки огромного деревянного ксилофона. После того как машина переезжала мост, ее пассажиры должны были выйти и приколотить планки на место, чтобы могла проехать следующая. О том, чтобы въехать на такой мост двум машинам сразу, не могло быть и речи: это означало бы неминуемую катастрофу.
На одном мосту с нами случилось неприятное происшествие, но мы считаем, что еще дешево отделались. Через некую широкую реку, темно-желтую, словно львиная шкура, был перекинут импозантный на вид стальной мост. Но хотя фермы моста и были сделаны из стали, поперек них лежали те же полуистлевшие планки. Только я собрался дать Фрэнку наставления о том, что может произойти, если ехать не строго вдоль стальных балок, как случилось именно то, чего я опасался. Планки разъехались, и «тойота» накренилась, как пьяная. Более того, стала прогибаться и сама стальная балка, и «тойота» опускалась все ниже и ниже.
— По-моему, нам с Ли следует выйти из машины, — подумав, сказал я и открыл дверцу. — Трус! —. бросил Фрэнк.
— Не знаю, какие ты там строил пакости несчастному Джину Отри, — возразил я, — но я не поющий ковбой и имею скверную привычку цепляться за жизнь сколь возможно долго.
— А дезертировать перед лицом врага — хорошо? Вы просто хам, сэр, — сказал Фрэнк. — А как же я?
— А тебя — в расход! — безжалостно отрезал я, выбираясь на мост, где было относительно безопасно.
— Вот именно! Без тебя снимем фильм гораздо лучше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Автоколонна машин «Утенок щипаный»,-молвил Джон. — Впечатляет.
— Слушай, ты, не очень-то! — возмутился я.
— А почему ты обозвал ее «щипаным Утенком»? — полюбопытствовал Боб Эванс.
— Да видишь ли, один из молодых ученых, который работал с нами в Бразилии, ничего не слыхал о додо и спросил, почему у нас щипаная утка на эмблеме, — объяснил Джон.
— Стало быть, теперь у нас четыре «щипаные утки», — медленно и с расстановкой произнес я.
— Намек понят, — подумав, заявил Боб. — Если кто в этой компании еще раз так скажет, от того пух и перья полетят.
Но настал день, с лихвой вознаградивший наше нетерпение. Все подготовительные работы в малагасийской столице завершились, и был назначен день отправления. Колонна машин «Утенок щипаный» загрузилась, все обменялись поцелуями, и мы тронулись в путь, пробивая себе дорогу через толпы попрошаек, пытающихся совать руки за милостыней прямо в кабины.
Начало нашего путешествия было волнующим, но вдвойне волнующим казалось то, что нам предстояло посетить те районы Мадагаскара, где мы никогда прежде не бывали, да к тому же ехали мы за одним из самых странных животных на планете. Чего же еще?
Некоторое время колонна двигалась по центральному плато, среди окружавших столицу разрушенных эрозией холмов. Единственным растением здесь была пальма равенала да рисовые плантации, окружавшие деревни. Ни с той, ни с другой стороны дороги не было видно леса. Покрытые сухой желтой травой холмы прорезали, словно раны от сабельных ударов, красные овраги. Впрочем, я с радостью отметил, что крестьяне обрабатывали рисовые плантации с помощью деревянных плугов, в которые впрягались зебу, — таким образом, плуг не только переворачивал плодородный слой почвы, но и тягловые животные удобряли ее своим навозом. Я был бы просто счастлив, если бы большее число крестьян обрабатывало почву деревянным плугом, в который впрягается животное, вместо современного плуга, который несет почве только смерть.
Наконец мы проехали плато, и дорога запетляла в сторону моря. Трасса, недавно отремонтированная китайцами, оказалась превосходной. Но, как это ни курьезно и ни грустно, китайские дорожные рабочие научили местных жителей есть змей — прежде эта кулинарная тонкость не приходила им на ум. Уменьшение числа безвредных удавов приведет не к чему иному, как к вспышке численности грызунов, а в результате пострадает урожай риса. Впрочем, людям не свойственно заглядывать далеко, особенно в том, что касается биологии. В этом одна из причин, почему жизнь человечества — сплошной бардак.
Вообще же это была одна из самых грустных поездок по Мадагаскару. Дорога петляла среди протянувшихся на многие мили холмов, на которых теперь не было ничего, кроме травы да рубцов от эрозии. В окружавших деревни долинах мы видели пальмы равенала, кокосовые пальмы да порою деревья манго и личи; изредка на вершинах холмов красовался крошечный участок изначального леса, точно остатки бороды на скверно выбритом подбородке. Все же по этим остаткам можно было судить о том, как красивы были холмы до сведения лесов. Теперь же почве, лишенной растительной защиты, не оставалось ничего другого, как оказаться смытой вниз, оставив после себя незаживающие язвы.
Конечно, с точки зрения непосвященного, и травяной покров делал холмы приятными глазу; но мы-то знали, что через каких-нибудь двадцать лет эти холмы принесут несчастье обитающим у их подножия людям, которые в отчаянии стараются вырвать пропитание у постоянно разрушающейся почвы. С исчезновением лесов, являвшихся легкими здешних холмов и корнями удерживавших почву, последней ничего не остается, как сойти в долину, подобно песку в песочных часах. Как разъяснить этим милым, но задыхающимся от нищеты людям, что этот способ ведения сельского хозяйства — выжигание все новых участков под посевы — только подталкивает их детей и внуков к смерти от голода? Даже если бы удалось найти миллионы долларов, фунтов, марок и иен, борьба с оврагами и восстановление лесов заняли бы сотни лет. Проблема представляется чудовищной и неразрешимой.
По мере приближения к Таматаве все чаще попадались огромные роскошные плантации кокосовых пальм. Это стройные деревья высотой примерно в сорок футов, с мощным солидным стволом и нежными листьями, похожими на фонтан, бьющий из верхушки. Каждый ствол надежно защищен толстым слоем тканей, а некоторые из них стали родным домом для бесчисленных папоротников, эпифитов и орхидей, создающих впечатление, будто пальма одета в плотную шубу из зеленого меха. Это «одеяние» представляет собой своеобразные мини-джунгли, в которых приютилось множество гекконов, сороконожек, пауков и прочей живности. Я высказал пожелание как-нибудь сделать остановку и исследовать, кто же обитает на такой пальме. Помню, как-то раз в Гайане мне довелось исследовать один эпифит размером с небольшой куст; к своему удивлению, я открыл там не менее десятка позвоночных — от древесных лягушек до древесной змеи, — не говоря уже о целой массе беспозвоночных. Этот эпифит оказался целым городком, в котором ключом била жизнь. А поскольку таких эпифитов множество, нетрудно догадаться, что спилить хотя бы одну пальму означает погубить множество живых существ.
* * * Наконец мы прибыли в Таматаве. Огромный белый песчаный пляж отделял город от моря с темной прозрачной водой. Вдали, словно страж, виднелся белый гребень рифа. Пляж был, безусловно, привлекателен, но в рифе в нескольких местах виднелись проломы, что делало акваторию доступной для акул. Разумеется, каждая страна любит похвастаться, что ее акулы самые кровожадные, даже если последний раз там видели акулий плавник полвека назад. Но нам рассказывали, что в Таматаве эти хищницы плывут вслед за кораблями до самого порта и когда какой-нибудь дурень, утомленный дорогой, полезет в воду освежиться, то остается без руки, без ноги, а то и без глупой головы.
Вдоль пляжа тянулись большие, построенные в колониальном стиле дома с широкими верандами; каждый дом отстоял далеко от дороги, утопая в густо засаженном саду. Этакий Довиль в тропиках. Мы остановились в большой элегантной гостинице у самого моря, с верандой огромной, как танцевальный зал, безупречной обслугой, а вид роскошных садов, пляжа, моря и рифа на заднем плане тешил взор.
Я был рад узнать, что в этом городе в изобилии имелся мой любимый вид транспорта — пус-пус или, как его называют в других частях света, рикша. Почему на Мадагаскаре его называют push-push, я так и не понял, ведь на самом деле его следовало бы назвать pull-pull. Представьте себе сиденье, снабженное опускающимся верхом (с бахромой, если вам повезет), водруженное на два колеса вроде велосипедных, но несравненно больших по размеру, и с маленькими оглоблями, вроде как для запряжки пони. Только вместо пони запрягается человек. Садишься на сиденье, «шофер» подбирает оглобли и плавной трусцой везет тебя в указанном направлении. Идеальное средство транспорта: едет плавным, почти бесшумным ходом, с безопасной скоростью, при которой ни разбить голову, ни поломать руки-ноги невозможно. Ни тебе шума, ни выхлопных газов — только нежный шорох колес и босых ног вашего «шефа». В этих замечательных транспортных средствах можно увидеть элегантных леди с покупками, важных бизнесменов с сияющими словно крылья жука «дипломатами» и нахмуренными взглядами: дескать, дела обязывают к разъездам! Полог укрывает их от жары, а встречный ветер доставляет желанную прохладу. Иногда встречается повозка с одним только громоздящимся на ней багажом, а однажды я видел, как одетый с иголочки четырехлетний мальчик в блестящей соломенной шляпе и его возница так оживленно болтали и заливались хохотом, что чуть не оказались под колесами огромного грохочущего и жутко чадящего грузовика. Соблазн нанять девять рикш и устроить в честь начала экспедиции гонки по берегу моря был велик, но, хоть и скрепя сердце, мы отказались от этой затеи: мы приехали сюда во имя высокой науки, а не ради развлечений.
На обед подали огромного, красного и импозантного на вид морского рака; однако вкус у этого морского чуда оказался чем-то средним между кожей и пористой резиной. Улегшись в постели, мы наслаждались убаюкивающим шумом моря и зовом ночных козодоев — странноватый звук, похожий на прыгающий по столу целлулоидный шарик. Звук, непривычный и поначалу раздражающий, впоследствии, однако, подействовал успокаивающе.
* * * К нашему неудовольствию, на следующий день пошел дождь, но мы все же вышли в путь по этой треклятой дороге, о которой слышали столько дурного. Дорога, оказавшаяся, кстати, ровной и песчаной, бежала вдоль тянувшихся по берегу моря огромных пустынных пляжей. Ни отеля, ни туриста, ни пляжного зонтика. Интересно, долго ли так будет продолжаться — ведь это один из самых великолепных пляжей, какие я только видел во всем мире, так что, если бы кто построил здесь курорты, нажил бы состояние.
Деревни, которые мы проезжали, были опрятные, с добротными бамбуковыми домиками, крытыми рифленым железом. При многих домиках был сад, обнесенный оградой, с тщательно выметенными песчаными дорожками. Некоторые сады окружали живые изгороди быстрорастущего кустарника; эти ограды вместе с посаженными в них цветами придавали деревне яркий, радостный и ухоженный вид. Во многих садах росли большие деревья личи — их блестящие зеленые листья создавали густую тень; на каждом дереве висели оранжевые гроздья деликатесных плодов. Конечно же там были и вездесущие кокосовые пальмы, с листьями, шелестящими как шелка на ветру, и с крупными блестящими зеленовато-желтыми орехами. Владелец этих деревьев забрался наверх и там аккуратно срубил орехи с помощью мачете, чтобы мы могли утолить жажду содержащейся внутри изысканной прохладной жидкостью. Когда мы осушили эти «кубки», он взял каждый орех и отрезал от него кусок, которым можно было действовать как ложкой; мы выскребли кокосовую мякоть, словно белое молочное желе.
На окраинах нескольких деревень мы видели группы детей, несших рыбу, вероятнее всего пойманную их отцами, отправившимися на каноэ к рифу. У некоторых корзины были полным-полны — целый фейерверк малиновых, голубых, ярко-оранжевых, желтых и зеленых оттенков. Одна девчушка несла рыбину почти с себя ростом. Это был серебристый «Длинный Том» — один из видов саргана, с длинным ртом, похожим на клюв, торчащий как рог единорога. Были тут различные виды и подвиды Scomberesocoldel — звучит как название малагасийской деревни, а на самом деле это просто скумбрещуковые, или, иначе, макрелещуковые. Эти рыбешки весьма попортили мне нервы, когда я с ними столкнулся, занимаясь подводным плаванием близ острова Маврикий. Представляете, оглянулся — и увидел себя в окружении стаи страшилищ по пяти футов каждая, с огромными глазами и мордами, похожими на копья. Впрочем, рыбы оказались абсолютно безвредными и просто плавали вокруг, спокойно наблюдая за незваным гостем, охваченным самым печальным и мрачным настроением.
Какой-то мальчуган нес детеныша акулы-молота, черного, как эбеновое дерево, примерно в три фута длиной. Эта рыба, возможно, одна из самых курьезных во всем рыбьем племени. Первый раз я с ней столкнулся, когда плавал в красивейшем заливе Тринкомали на Цейлоне (ныне Шри-Ланка). Там был участок, огороженный сетями от акул, жаждущих знакомства с пловцами. Я себе преспокойно плавал по периметру, любуясь морскими ежами, каждый с футбольный мяч величиной и с шипами, похожими на нож гравера, когда позади меня вода от чего-то всколыхнулась. Я оглянулся и оказался лицом к лицу с акулой-молотом длиной в двенадцать футов, которая вынюхивала, как бы ей проникнуть за заграждение и разобраться со мной. Столкнувшись с этой невероятной по величине головой и пристрастным взглядом, я испытал колоссальный шок. Я, конечно, знал, как эти акулы выглядят, но в натуре это оказалось таким зловещим зрелищем, какое не под силу вообразить даже постановщику голливудских фильмов ужасов. Я понимал, что за проволочным заграждением я в полной безопасности, но был так напуган, что на всей скорости поплыл к берегу. Причиной тревоги стал, разумеется, не только гротескный облик этого существа, но и знание того факта, что акула-молот — страстная охотница до человечьего мяса.
Впрочем, посмотрев на акулу-молот холодным и рациональным взглядом, убеждаешься, что это одно из самых замечательных творений изобретательницы-природы. Ее тело, по форме напоминающее торпеду, — рукоятка «молота», а странная голова — его «головка». В каждую сторону «головки» вделан глаз, а ниже — похожий на свод средневековой церкви дугообразный рот с цинично опущенными уголками, примерно как у Соммерсета Моэма в старости.
Вернувшись на Джерси, я постарался больше разузнать об этой странной голове. Оказалось, что сплющенная со спины и брюха форма головы обладает наименьшим сопротивлением, когда акула преследует добычу. Акулы-молоты питаются в основном кальмарами, невероятно быстрыми тварями, а один из видов этой акулы включает в свое меню даже скатов, которые движутся еще быстрее, чем кальмары. Кроме того, «крылья» головы акулы-молота имеют чрезвычайно чувствительные обонятельные и электровосприимчивые органы, а расположение глаз дает возможность превосходного бинокулярного зрения. Еще одна тонкость заключается в том, что расположение глаз предохраняет акулу от щупалец пойманного кальмара. В общем, эта голова, которой только сниматься в фильмах ужасов, оказывается, обладает превосходным бинокулярным зрением, блестяще действующими органами обоняния и может работать как радар. А что еще нужно акуле?
* * * Дорога, петляя, взбиралась на холмы и становилась все хуже и хуже. Теперь она уже ничем не напоминала путь сообщения — скорее высохшее русло реки, на которое вода нанесла огромные валуны размером с лохань и вымыла вокруг них ямы, так что камень выглядел точно огромный шарик мороженого на блюдечке. Нас швыряло из стороны в сторону, словно тряпичных кукол, и мои бедра заныли с небывалой прежде силой. Хотя Фрэнк вел машину как настоящий ас, увертываться от всех ухабов оказалось невозможным — вся дорога выглядела будто после артобстрела, предшествующего наступлению неприятеля. На ней не осталось живого места, где можно было бы отдохнуть от постоянных толчков, тряски и колотушек.
Мосты, перекинутые через овраги и реки, никак не облегчали продвижение. По большей части они представляли собой два бревна, перекинутых с одной стороны на другую, да несколько планок, кое-как прибитых поперек. И бревна и планки были порядком изношены, а кое-где уже начали гнить. И когда машина проезжала по ним, они издавали шум, ровно пластинки огромного деревянного ксилофона. После того как машина переезжала мост, ее пассажиры должны были выйти и приколотить планки на место, чтобы могла проехать следующая. О том, чтобы въехать на такой мост двум машинам сразу, не могло быть и речи: это означало бы неминуемую катастрофу.
На одном мосту с нами случилось неприятное происшествие, но мы считаем, что еще дешево отделались. Через некую широкую реку, темно-желтую, словно львиная шкура, был перекинут импозантный на вид стальной мост. Но хотя фермы моста и были сделаны из стали, поперек них лежали те же полуистлевшие планки. Только я собрался дать Фрэнку наставления о том, что может произойти, если ехать не строго вдоль стальных балок, как случилось именно то, чего я опасался. Планки разъехались, и «тойота» накренилась, как пьяная. Более того, стала прогибаться и сама стальная балка, и «тойота» опускалась все ниже и ниже.
— По-моему, нам с Ли следует выйти из машины, — подумав, сказал я и открыл дверцу. — Трус! —. бросил Фрэнк.
— Не знаю, какие ты там строил пакости несчастному Джину Отри, — возразил я, — но я не поющий ковбой и имею скверную привычку цепляться за жизнь сколь возможно долго.
— А дезертировать перед лицом врага — хорошо? Вы просто хам, сэр, — сказал Фрэнк. — А как же я?
— А тебя — в расход! — безжалостно отрезал я, выбираясь на мост, где было относительно безопасно.
— Вот именно! Без тебя снимем фильм гораздо лучше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22