Спасибо тебе, люстра, долго лившая свет на печали и радости, спасибо, что твои свечи угасли, когда его священные останки отправились к месту их вечного покоя. Твои свечи, люстра, выполнили свою земную миссию».
Гектор все разглядывает, ко всему прикасается, все вспоминает.
«Вот, наконец, альков, где отец появился на свет и где скончался, тот альков, где родился я сам… Но где я окончу свои дни? Увы, неизвестна та гавань, где завершатся мои томительные блуждания.
Как коротка жизнь и как глупо честолюбие! — заключил он, — О боже, почему не дал ты мне силы примириться с положением простого атома».
Маэстро сказал в своих «Мемуарах», что ему захотелось «опьяняться далекими воспоминаниями», однако употребил этот глагол не в смысле «радоваться», а в смысле «найти забвение».
И он отправился в Мейлан, где некогда его едва раскрывшееся сердце, сердце двенадцатилетнего ребенка, вспыхнуло неведомым чувством к Эстелле Дюбеф, а та в свои восемнадцать лет немало потешалась над этой необычной любовью.
От общения с прошлым на миг у него посветлело на душе.
Мейлан — очаровательная деревушка, робко притаившаяся под крутым склоном Сент-Эйнара — «этого колоссального утеса, рожденного последним потопом». «Тридцать три года, — рассказывает Гектор, — утекло с тех пор, как я посетил ее в последний раз. Мне кажется, будто я человек, который тогда умер и ныне воскрес. Во мне возродились все чувства той моей жизни, столь же юные, столь же жгучие».
Снова послушаем Гектора:
«Я карабкаюсь по каменистым и пустынным тропинкам, направляясь к белому дому, где некогда сверкала моя Звезда… Поднимаюсь. Вдыхаю тот же голубой воздух, что вдыхала она: Все сильней бьется сердце. Мне показалось, будто я узнал ряды деревьев…
Наконец я услышал журчание маленького фонтана… Я на правильном пути… О боже!… Воздух меня пьянит, кружится голова… Здесь должна была проходить Эстелла… Может быть, я занимаю в воздухе то же пространство, что занимала ее прелестная фигурка. Да, я вижу, вижу вновь, вновь боготворю… Прошлое ожило… Я юный, мне двенадцать лет! Жизнь, красота, первая любовь, нескончаемая поэма! Я бросаюсь на колени и кричу долине, горам и небу:
— Эстелла! Эстелла! Эстелла!
И я судорожно обнимаю землю. Меня одолевает приступ невыразимого, безумного одиночества.
Я поднимаюсь и продолжаю свой путь».
Гений, потрясенный величием неповторимого мгновения, припадает к священной земле и замирает на время, будто силится похитить ее сокровенную тайну.
А потом Гектор, которому удалось раздобыть адрес Эстеллы, покинувшей этот край, пишет ей безумное письмо, полное видений прошлого:
«Сударыня,
бывают верные, упорные привязанности, которые умирают лишь вместе с нами… Мне было двенадцать лет, когда я в Мейлане впервые увидел вас. Вы не могли тогда не заметить, как взволновали сердце ребенка, готовое разорваться от непомерных чувств; я думаю даже, что временами вы проявляли вполне простительную жестокость, подсмеиваясь надо мной. Минуло семнадцать лет (я возвращался тогда из Италии), и мои глаза наполнились слезами — теми холодными слезами, что вызывают воспоминания, — когда, проезжая через нашу долину, я разглядел на романтической высоте дом, где вы некогда жили, а над ним Сент-Эйнар… Вчера, сударыня, после долгих и бурных житейских бурь, после дальних странствий по всей Европе, после трудов, отзвуки которых, может быть, дошли до вас, я совершил паломничество, уже давно мной задуманное. Мне захотелось все увидеть вновь, и я увидел: маленький дом, сад, аллею, высокий холм, старую башню, окружающий ее лес, вечный утес и восхитительный пейзаж, достойный ваших глаз, которые столько раз его созерцали. Ничто не изменилось. Время пощадило храм моих воспоминаний. Толь— ко сейчас здесь живут незнакомые люди. Чужие руки взращивают ваши цветы, и никто в мире, даже вы, не смогли бы угадать, отчего какой-то печальный человек со следами усталости и грусти на лице проходил здесь вчера, заглядывая в самые укромные уголки…
Прощайте, сударыня, я возвращаюсь в свой круговорот. Вы, верно, никогда меня не увидите, никогда не узнаете, кто я такой, и простите, надеюсь, странную вольность — писать вам сегодня. Я же заранее прощаю вас, если вы будете смеяться над воспоминаниями взрослого мужчины, как некогда смеялись над восхищением ребенка.
Гектор Берлиоз
Гренобль, 6 сентября 1848 года»
Какая романтическая восторженность, какое исступление! Попробуйте попросить у огнедышащего, громыхающего вулкана, что сотрясает землю и небо, промурлыкать романс. Конец невинным волнениям первой флейты под жалобный ветерок в тиши леса. Долой пастушка с его тоскливым рыданием при мерцании звезд! Оркестрами из тысячи музыкантов и величественными аккордами Гектор намерен, подобно вулкану, поколебать земную твердь.
Гектор никогда не получил ответа на свой страстный, безумный порыв. Да и что удивительного? Когда-то Эстелла подшучивала над своим воздыхателем в коротких штанишках, а потом быстро его забыла. Сейчас ей было за пятьдесят; она стала живым изваянием скорби, воплощением долга и добродетели.
Морис Дюмулен писал о ней:
«Эстелла, которая целиком посвятила себя отцу, впавшему в детство, согласилась на замужество лишь после смерти своих родителей. В тридцать один год она вышла замуж за советника, а затем председателя суда в Гренобле Казимира Форнье, которого потеряла 21 января 1845 года. От этого брака у нее было шестеро детей — две дочери, рано умершие, и четверо сыновей, которым она, овдовев, всецело себя отдавала.
Она» жила лишь неотступными мыслями о навсегда ушедших близких, бережно храня о них память, и с нетерпением ожидала соединения с ними на том свете, в существование которого с истовой набожностью верила всем сердцем».
Нет, ее не могло взволновать воспоминание о ранней любви, спавшей тридцать три года.
Неужели, Гектор, ты не в силах залечить рану своих юных лет? Ужель ты не можешь уберечь себя от волнений прошлого, вновь и вновь предстающего перед тобой?
Вместе с сестрами — Аделью Сюа, приехавшей из Вьенна, и Нанси Паль, прибывшей из Гренобля, — Гектор занялся, наконец, отцовским наследством. Доктор не оставил никаких наличных денег, но кое-какую недвижимость — дома, фермы и виноградники. В те времена всеобщих потрясений продажа ради раздела имущества была бы разорительной, так как никто не желал открыто приобретать собственность. Все хотели держаться в тени.
Поэтому приходилось ждать, тем более что нотариус Сюа согласился вести наследственные дела.
По правде, Гектор, теснимый нуждой, согласился бы уступить свою долю за любую цену, но он решил подчиниться духу семейной солидарности и мужественно промолчал. В Париже между тем умирала Офелия, требовала и бушевала Мария Ресио.
III
И Гектор вернулся в столицу.
Вечный мучительный вопрос: как заработать на жизнь?
Не уменьшилась ли, наконец, к нему враждебность? Увы!
«Франция в этот час, — писал он, — представляет собой лес, населенный мечущимися людьми и бешеными волками; и те и другие лишь изыскивают средства истребить друг друга…
По возвращении я застал в Консерватории десятерых объединенных в комиссию негодяев за разработкой проекта, содержащего среди прочих любезностей в мой адрес еще и упразднение должности хранителя библиотеки, которую я занимал. Если министр его одобрит, что будет почти наверняка, то мне не останется ничего, кроме редких фельетонов, за которые издатели платят теперь полцены, если платят вообще…»
Откуда же во Франции такое ожесточение против несчастного Гектора, этого гениального неудачника? Вы желаете, господа, свести его заработок к скудным гонорарам за артистическую хронику, иначе говоря, обречь его на голод? Не так ли? Ведь вам известно, что музыкальные рецензии изгнаны со страниц печати в. это тревожное время и его доход теперь урезан наполовину.
Однако, на счастье Гектора, нашелся благородный человек, гений, как и он, который с трибуны палаты депутатов потребовал от правительства мер в пользу «людей умственного труда» и добился для собрата по романтизму оставления его на должности хранителя библиотеки, а сверх того денежной награды в 500 франков для его поощрения как композитора. Этого человека, гордость и честь своего времени, чье имя навсегда останется в истории литературы, человека, достигшего вершин поэзии и сидевшего тогда на скамье парламента, звали Виктором Гюго.
Тем не менее бюджет Гектора оставался крайне скудным. У него было столько расходов. Казалось, Офелия вот-вот угаснет. Мария же, ненасытно жаждущая блистать и увлекать, вот-вот разразится бурей оттого, что не может тратить и тратить на наряды. Наконец, юный Луи учился вдали от Парижа, готовясь поступить во флот. Какое тяжелое бремя для безденежного Гектора! Жизнь гения была подобна кораблю, терпящему бедствие.
29 октября в ночь, которой был окутан Гектор, проник слабый луч. Объединение артистов-музыкантов решило устроить фестиваль в театре Версальского дворца, и Гектору было поручено дирижировать оркестром перед «знаменитым Маррастом, окруженным созвездием прохвостов, восседавших в зале на креслах Людовика XV и его двора».
Некоторый успех, хотя и не наполнивший пустой кошелек композитора.

1849
Серый, блеклый, пустой год. Господи, до каких же пор?..
1850
Январь
Гектор собирается с силами, ему нужна победа любой ценой. Вот он основал Филармоническое общество, став его директором-учредителем, руководителем оркестра и пожизненным президентом. Первый концерт, сбор 2700 франков. Обнадеживающий результат.
Недруги Гектора, берегитесь, восстаньте! И они восстали.
Отсюда и провал второго концерта, прозвучавший тревогой: 421 франк.
Третий концерт стал катастрофой — всего 156 франков.
Таким образом, Филармония оказалась нежизнеспособной.
— Нет! Она не должна умереть! — решил Гектор.
Если бы только борьба… Но с каким горем пришлось справляться ему в тот жестокий период! 3 мая 1850 года, на другой день после концерта в Сент-Эсташ, где был исполнен «Реквием», в Гренобле скончалась сестра Гектора Нанси Паль. Страдая раком груди, она без единого слова жалобы сносила долгие, нестерпимые муки. Возможно, ее удалось бы спасти, по крайней мере продлить жизнь, но ей не сделали операции, потому что в этой высоконабожной среде, как с возмущением писал Гектор, всегда считали, что «должна свершиться господня воля, будто бы все остальное свершается не по воле божьей». И бывший студент-медик горько оплакивал свою дорогую сестру…
Еще один коварный удар судьбы, еще одна душевная рана.
Гектор настаивает и упорствует; желая сохранить жизнь Филармонии, он совмещает в ней все должности до того злосчастного 13 августа, когда с разбитым сердцем он внес в книгу протокола запись: «Присутствующие члены комитета (говорят, всего их было десять, включая Гектора), прождав своих коллег в течение трех четвертей часа, разошлись».
Сколько препятствий! Филармония, хромая, двигалась к неотвратимой гибели. Во время этой агонии, которую Гектор пытался продлить всей своей упорной волей, Филармония пошла на небывало смелую мистификацию.
Маэстро уже давно изыскивал какое-нибудь средство, чтобы с блеском показать перед всем миром предвзятость и, следовательно, нечестность своих преследователей и заклятых врагов.
Однажды было объявлено, что в концерте, назначенном на 12 ноября, он будет руководить исполнением оратории в старом стиле «Бегство в Египет», сочиненной в 1679 году и приписываемой руководителю капеллы Сент-Шапель в Париже Пьеру Дюкре. Чтобы блеснуть эрудицией, каждый считал своим долгом заметить, что Пьер Дюкре полностью заслуживал подобной эксгумации и что музыкальные заслуги ставят его в ряд самых выдающихся композиторов той эпохи.
Среди злопыхателей то и дело повторяли фразу:
— Может быть, Гектор Берлиоз понял, наконец, что может добиться успеха, лишь дирижируя произведениями других — подлинно талантливых музыкантов?
Настало 12 ноября. Зал полон — не из-за Гектора, а из-за Дюкре. Оркестр начинает играть «бессмертный шедевр гениального Пьера Дюкре».
Публика слушает молча и с достоинством, явно захваченная льющимися звуками. Беспрерывно бушуют волны аплодисментов.
— Превосходная музыка! — воскликнул предводитель заговорщиков.
— Создавайте такую же, Берлиоз! — бросил другой. Гектор, стоя за пюпитром, ни на секунду не теряет невозмутимого спокойствия.
Последний звук. Гром несмолкаемых оваций, Пьер Дюкре, должно быть, переворачивается в гробу.
На другой день печать единодушно восхваляла великого покойного композитора.
Однако внезапно настала сенсационная развязка, которая потешила весь Париж. Гектор объявил:
— Пьер Дюкре никогда не существовал. Это я придумал его во всех деталях, и произведение, принятое бешеными овациями, создал я — я один. Я хотел разоблачить пристрастие и слепоту моих порицателей, их ненависть ко мне, и я надеялся достигнуть этого, уповая на невежество сих докторов музыкальных наук, которые вот уже свыше тридцати лет сыплют с высоты кафедры лживыми афоризмами и изрыгают желчь.
Когда, таким образом, был обнаружен истинный творец замечательного произведения, с каким жаром пытались его неумолимые преследователи оправдать горячее восхваление Дюкре отречением самого Гектора!
Но последний с гордостью парировал:
— Меняется, слава богу, ваше понимание, а не моя манера. Не я иду к вам, а вы ко мне.
И на время — увы, короткое, — интриганы примолкли.
1851
I
Скончался Спонтини, автор «Весталки», к которому Гектор относился с горячим восхищением и любовью. Гектор посвятил памяти великого композитора прекрасную статью, где ощущалась боль неподдельного горя.
22 марта
Выборы в Институт на место знаменитого усопшего. Кого же изберут теперь члены Академии?
Новое разочарование.
Одиннадцать кандидатов, тридцать восемь голосующих. Результаты таковы: за Амбруаза Тома — 30 голосов, за Ниденмейера и Баттона — 8 голосов, за Берлиоза, друга Спонтини, — ни одного.
Амбруаз Тома был торжественно провозглашен академиком в первом же туре. «Как, — удивлялась Европа, — автор неумирающих сочинений, которые взволновали весь мир, кроме Франции, сочинитель „Осуждения“ и „Ромео“, „Траурно-триумфальной симфонии“ и „Реквиема“, „Бенвенуто“, „Гарольда“ и „Фантастической“ не побит, а просто раздавлен автором бесцветной оперы „Каид“?
Ни одного голоса! Другого бы это заставило сказать: «Тем хуже. Прощайте!»
Гектор же воскликнул:
— Что ж, до свидания! Десять раз, если понадобится, двадцать раз я буду возвращаться… вопреки всему! — И с решимостью подчеркнул: — До самой смерти!
II
Вскоре возвратился с Антильских островов любимый Луи, и Гектор, сжимая его в объятиях, забыл все горькие невзгоды.
Теперь Луи стал настоящим моряком. Унаследовал ли он романтизм своего отца? Ему нравится при вое ветра бороться с волнами океана и в таинственной ночи, стоя в одиночестве на верхней палубе, думать о страдающей матери и далеком отце, которого он тоже любит, потому что тот нежен к нему, знаменит, не признан и несчастен.
Он ежедневно видит в мыслях отца подле своей дорогой матери. Гектор действительно аккуратно приходит к несчастной Офелии, этому живому трупу, и по нескольку часов проводит в ее обществе.
Чем ближе подходила Офелия к смерти, тем больше винил себя и сокрушался Гектор. Его угнетало жестокое раскаяние, мрачные угрызения совести преследовали его за тот странный брак, в который он втянул эту ныне парализованную, обиженную судьбой женщину, лишив ее лучшей, более достойной участи. Гектора мучила близость с Марией Ресио, такой грубой к его законной жене — больной, беспомощной, принесенной в жертву.
Сожалел ли он и об упорном стремлении оставаться самим собой, тогда как сговорчивость и отречение обеспечили бы и ему и близким спасительный достаток?
Нет, здесь он остался непримиримым.
Разве не принес он клятву, что скорее умрет, чем отречется от своей сущности?
И пока он был погружен в горькие раздумья перед умирающей Офелией, немой и недвижимой, со взглядом, прикованным к глазам ее Гектора, того романтика Гектора, который разрушил ее судьбу и заставил столько выстрадать, но которого она все же продолжает нежно любить, неслышно вошел Луи.
Глаза матери потонули в слезах. Гектор, потрясенный, обнял красивого, юного моряка и крепко сжал его в объятиях, не произнося ни звука из боязни разрыдаться.
Он, несомненно, думал: «Вот где моя судьба, мой долг, мое счастье».
Но внезапно перед ним возникла тень Марии Ресио. И тогда Гектор вновь овладел собой.
III
9 мая Гектор уехал в Лондон. Незадолго перед тем в Гайд-парке открылась Всемирная выставка в ознаменование пятидесяти мирных лет, где он был избран членом жюри по музыке.
Узнав о своем, назначении, Гектор подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34