В основном повторяем несколько вариантов на общую тему — плацдарм. В несколько другой области подготовки мы пытаемся освободить наших людей от жесткой выправки, происходящей от немецкой военной школы, с ее чрезмерной и бесполезной дисциплиной. Наконец, мы приучаем их даже пользоваться жевательной резинкой и открывать пачки сигарет истинно на американский манер.
Во всяком случае, единственной полностью замаскированной нашей частью оказывается рота управления. Поэтому мы решаем насколько возможно беречь входящих в нее людей. Впрочем, мы даже не в состоянии заранее поставить им точные задачи. Наши указания должны оставлять солдату самые широкие возможности проявлять инициативу. В качестве передовых фронтовых наблюдателей они сослужат неоценимую службу основной части наших армий. Они должны также будут постараться усугубить смятение, которое воцарится во вражеских рядах, и для этого станут распространять ложные сообщения, преувеличивая начальные успехи германских дивизий, будут менять места указательных столбов, давать фантастические приказы, обрывать линии связи и уничтожать резервы боеприпасов.
Однажды, когда я только что закончил проверку своих войск, один из офицеров этой роты попросил меня о беседе наедине. С очень озабоченным видом он заявил:
— Господин полковник, теперь я знаю цель операции, которую мы готовим.
На какое-то мгновение он меня озадачил. Неужели Фолькерсам или Хардик — единственные посвященные в тайну — проявили невольную несдержанность? Но вот уже офицер, явно довольный эффектом, который произвели его первые слова, шепотом продолжал:
— Бригада пойдет на Париж, чтобы захватить союзнический штаб.
Для меня это было уже слишком; мне пришлось сдерживать себя, чтобы не рассмеяться. Я довольствовался неким «хм, хм», которое мало к чему обязывает. Этого хватило, чтобы он с воодушевлением продолжил:
— Учитывая, что я знаю Париж как свои пять пальцев, я бы хотел позволить себе, господин полковник, предложить вам свою помощь. Разумеется, я буду держать язык за зубами.
Когда я спросил, какие у него предложения, он изложил мне подробный план. Составить колонну из ложных военнопленных, сопровождаемых солдатами, говорящими в совершенстве по-английски, и она пройдет прямо до Парижа. Можно даже взять с собой германские танки под видом трофеев, которые якобы будут представлены союзническому штабу главного командования.
Мне с трудом удалось остановить этот словесный поток. В конце концов я его выпроводил, приглашая проработать свой план во всех подробностях и затем снова прийти ко мне и в дальнейшем помалкивать. Много позже я узнал, что он не послушался этого моего последнего указания. А именно — не одну неделю союзническая контрразведка держала под наблюдением Кафе-де-ля-Пэ, которое я «имел неосторожность» упомянуть в нашем разговоре.
***
Примерно в середине ноября Верховное Командование отодвинуло дату наступления, назначенного сначала на 1 декабря, затем на 10-е, а потом на 16 декабря. Подготовка наступательного боевого порядка не была завершена, оснащение дивизий было неполное. Эти последовательные задержки указывали, что в эту битву должны быть брошены буквально последние резервы людей и техники.
Этот же вывод следовал из ежедневных совещаний в ставке фюрера, куда меня вызывали три раза. И всякий раз я слышал, что у такой-то дивизии нет танков, у другой — пушек, у третьей — грузовиков. Я хорошо представлял, что генерал Гудериан, командующий Восточным фронтом, горько сожалеет о каждом танке, о каждом батальоне, которые у него берут, чтобы перебросить на запад. В общем, наши возможности теперь напоминали простыню, слишком маленькую для кровати, которую она должна покрыть. Когда хочешь прикрыть ноги, то есть запад, приходится высовывать голову, то есть восток.
Однажды донесение Люфтваффе показало, что даже величайшее мужество наших летчиков не могло уравновесить численное превосходство противника. Внезапно я услышал, как произносят цифру: «В арденнском наступлении будут участвовать 250 реактивных истребителей». Я не поверил своим ушам. Неужели это все, что осталось от цифры две тысячи, которую сам фюрер объявил мне 22 октября? Но Гитлер даже и не слушает такие сообщения. Он явно уже смирился с нашим поражением в воздухе.
В конце совещания фюрер еще раз напомнил мне свой приказ не пересекать вражеские линии самому. Мне придется довольствоваться тем, что буду управлять своими отрядами по радио. Этот запрет, высказанный безоговорочным тоном, меня ужасно огорчил, потому что я думал, что фюрер об этом больше не вспомнит. Неужели мне придется оставаться в тылу, когда мои товарищи поведут эту безнадежную битву? В первый раз такое! Про себя я решил сообщить об этом приказе своим комбатам — что мне не будет слишком приятно, — добавив все-таки, что присоединюсь к ним, если положение станет критическим. Во всяком случае, я не стану отсиживаться в штабных кабинетах — найду себе место поближе к фронту.
Так или иначе, похоже, до настоящего времени наши приготовления полностью ускользнули от наблюдения союзников. Вражеский фронт остается спокойным и совсем не получает подкреплений. Видно, американцы готовятся к продолжительному отдыху. Не думаю, что они смогут наслаждаться им долго.
***
В ночь с 13 на 14 декабря мы занимаем наши исходные позиции. Четырнадцатого декабря я официально принимаю командование бронетанковой бригадой. В избушке лесника даю последние указания своим комбатам. Прежде всего, нужно поддерживать постоянную связь. Затем настаиваю, чтобы не стреляли ни при каких условиях. Малейший выстрел может погубить всю операцию. Наши группы должны продвигаться, продвигаться и не позволять никому сбить себя с пути. На месте надо будет посмотреть, как овладеть мостами. В любом случае мы не можем позволить втянуть себя в настоящее сражение: для этого мы слишком слабы. Впрочем, наш замысел осуществим только при двух условиях: надо, чтобы фронтовые порядки противника рухнули, а мы уже в первый день смогли проникнуть далеко в глубь вражеских линий.
Ночью с 15 на 16 декабря никто не спит. Мы рассчитываем выступить в путь через несколько часов после начала наступления. Три мои группы радистов расположились на опушке леса. Они мне уже передали первые сообщения от моих трех отрядов: те заняли позиции позади бронетанковых частей. По моему сигналу они облачатся в союзническую форму и бросятся через брешь в линиях противника в Глубь его территории. Теперь мы все ждем в почти невыносимом нервном напряжении. Медленно, очень медленно занимается заря 16 декабря 1944 года.
Вдруг одновременно просыпаются тысячи пушек — они выплевывают на вражеские позиции целый шквал снарядов. Вскоре огневой вал перемещается вперед, дальность стрельбы увеличивается, немецкая пехота готовится идти в атаку. Не в силах усидеть на месте, я отправляюсь в штаб нашего корпуса.
Примерно в семь часов поступают первые донесения. Их нельзя назвать особенно блестящими, но день еще далеко не закончился. Судя по всему, огонь нашей артиллерии, пусть и яростный, не ослабил американские позиции близ Лоосхайма. Враг сопротивляется с исключительным упорством, наша атака захлебывается. Мы ждем стиснув зубы. В полдень нам сообщают об ожесточенных боях, некоторых продвижениях вперед, но это, конечно, не тот прорыв, на который мы рассчитывали.
Я удивляюсь, почему командование до сих пор не пускает в ход танки. Они продвинулись на несколько километров — ровно на глубину нашего проникновения, — так что теперь занимают исходные позиции пехоты. Мои боевые группы по-прежнему стоят позади них.
Немного позднее мое радио сообщает о гибели подполковника Хардика. Капитан фон фолькерсам берет на себя командование его батальоном.
В течение дня 16 декабря 6-й бронетанковой армии так и не удается достичь решающего успеха. Вскоре, пополудни, все понимают, что если пытаться еще осуществить большой прорыв, то надо вводить в бой танки. Чтобы получить общую картину, я пытаюсь сгонять на автомобиле в Лоосхайм. На дорогах — невообразимые пробки из самых разных машин. Чтобы добраться до этого городка, мне приходится все время слезать, кричать, ругаться, толкать, отдавать приказания шоферам зажатых грузовиков, так что по крайней мере десять километров я иду пешком. В городе отчетливо слышен шум сражения. В лесу, окружающем город, безуспешно пытаются продвинуться парашютисты, пошедшие в атаку утром; немного дальше к югу, однако, положение выглядит более благоприятным. На этом участке, похоже, мы осуществили достаточно серьезное продвижение.
В Лоосхайме я встречаю часть своей роты управления, то есть тех людей, которых оставил в своем распоряжении. И теперь немедленно мне приходится принять крайне важное решение: судя по всему, сегодня наши войска не выйдут на те рубежи, которые они должны были захватить в эти первые сутки наступления. По логике я должен бы был просто отменить операцию «Дракон», акцию, которая для меня так важна и которую мы с таким трудом подготовили. Я никогда не принадлежал к тем людям, кто легко отказывается от задуманного. Впрочем, у меня остается одна надежда: если этой ночью наши танки пойдут в атаку, наступление еще может удаться. Так что я подожду еще 24 часа. Если завтра мы пройдем гребень Верхнего Фенна, то у наших армий появится реальная возможность достичь Мезы, и тоща предварительный захват мостов моими частями может решить судьбу сражения.
Из самых «горячих голов» роты управления я составляю три группы, которые займутся дезорганизацией вражеских тылов. Даю им приказание отыскать, дальше к югу, возможность просочиться за союзнические линии, чтобы по мере возможного выполнять различные задания. Я прошу их прежде всего обследовать те три дороги, по которым, если все пойдет хорошо, проследуют мои три отряда.
Затем я возвращаюсь в штаб корпуса. Около полуночи танки идут в атаку. Первые вести о их продвижении приходят к нам на рассвете. Совершенно изнуренный — я не спал уже 36 часов, — бросаюсь на матрас и тут же погружаюсь в глубокий сон.
Немного позднее меня будят, чтобы сообщить о возвращении первой группы. Новости, которые она принесла, интересны в основном для Верховного Главнокомандования. Около пяти утра штаб получает первое сообщение от танков: «Только что заняли, при сильном сопротивлении противника, деревню Хонсфельд». Возможно, думаем мы, наступление наконец-то тронется с места. Вскоре и другая танковая группа, ведущая бои дальше к югу, тоже сообщает о значительном продвижении вперед.
Утром мой штаб должен переместиться к западу, в район Мандерфельда. Я решаю отправиться туда в разведку. Пробки на дорогах еще более глухие, чем вчера. Беспрерывная цепочка машин продвигается маленькими скачками: пятьдесят метров, сто метров, еще пятьдесят. Вскоре я теряю терпение, поворачиваю обратно и пытаюсь проехать по разбитым, едва проходимым дорогам. Но едва я добираюсь до деревни, как снова попадаю в этот хаос. Я смиряюсь, оставляю машину и продолжаю путь пешком. Иногда мне удается благодаря неустанному терпению, распутать какую-нибудь кучу застрявших грузовиков. Всякий раз, когда я вижу офицера, развалившегося на мягком сиденье своей машины, приказываю ему выйти и попытаться регулировать это невероятное движение.
На одном подъеме близ Штадткилла дорогу полностью перегородил огромный прицеп Люфтваффе, зацепивший несколько машин. Человек тридцать безуспешно пытаются высвободить эту платформу на колесах. Когда я спрашиваю о ее грузе, то с удивлением узнаю, что это запасные части к «Фау-1». Вероятно, их заслали так далеко вперед в надежде, что уже в первый день наш фронт значительно продвинется к западу; теперь этот приказ уже не имеет смысла, но какой-то дурак забыл его отменить.
Видя, что проклятый прицеп никак не хочет принять нормальное положение, я собираю всех людей из застрявших грузовиков. Вскоре платформу разгружают уже сотни рук; затем мы ее переворачиваем и она плюхается в озеро, расположенное у дороги. В пятнадцать минут дорога освобождена.
Вечером в Мандерсфельде я присутствую на настоящем военном совете. Северная группа наших танков сумела продвинуться только ценой жестоких боев. Теперь эти танки ведут сражение на подступах к Ставло, упорно защищаемому американцами. Конечно, новости с других участков более благоприятны, но еще далеко не хороши. Безусловно, это неожиданное наступление застало противника врасплох, но он цепляется за местность, хотя мы надеялись, что он будет откатываться без боя; что же до поспешного бегства, которое одно и могло позволить операции «Дракон» достичь весомого успеха, то об этом не идет и речи. Мы и думать не можем, чтобы назавтра достичь Мезы, и даже на послезавтра надежды мало. В сражение уже решительно вступают мощные вражеские подкрепления.
В этих условиях я вынужден смириться и отказаться от нашей операции: всякая импровизация будет лишь чистым безумием. Конечно, я принимаю это решение с тяжелым сердцем; но после долгого размышления я вижу, что не имею права поступать иначе. Об этом я сообщаю в штаб 6-й армии, который дает мне добро. С другой стороны, я предупреждаю свои боевые отряды, приказывая им расположиться лагерем на месте и ждать моих указаний. Наконец, я вверяю свою бригаду в распоряжение первого бронетанкового корпуса СС — раз уж мы здесь, то лучше принести хоть какую-то пользу — и прошу, чтобы нам поставили пехотную задачу, соответствующую нашим возможностям.
Между тем, с 18 декабря продвижение группы, в которую мы входим, резко останавливается. В Труапоне, который группа захватывает с 11 утра, мосты взорваны. Пополудни наши войска овладевают еще Ля-Глез и Стомоном. Но уже во всех сообщениях, приходящих с переднего края, содержатся запросы боеприпасов и горючего. Пока не будет того и другого, войска останутся на месте. И несмотря на все наши усилия, грузовики, посланные нам на помощь, до нас не доходят. Теперь о продвижении вперед и помышлять уже не стоит.
На следующий день появляется новая забота. Почти весь северный фланг выступа, созданного нашим наступлением, оказывается, открыт. Там Мальмеди, важное пересечение дорог, и именно через него враг сможет перебросить подкрепления к югу и попытаться отрезать нас от исходных рубежей. Меня спрашивают, не хочу ли я заткнуть эту дыру, атаковав город; как только Мальмеди будет в наших руках, то вражеского удара можно будет не опасаться.
Разумеется, я отвечаю согласием и даю своим трем боевым отрядам приказ собраться в течение дня 20 декабря вокруг деревни Энгельсдорф. Там я представляюсь в штаб первой бронетанковой дивизии СС и хочу выяснить, возможна ли немедленная атака.
Поскольку мы не располагаем ни единым артиллерийским орудием, то решаем напасть на Мальмеди с двух сторон сразу на рассвете 21 декабря. Нашей целью станет цепь холмов к северу от города, где мы и зароемся, чтобы отразить возможные контратаки. На данный момент обе дороги, которые подходят к деревне с севера, защищаются двумя отделениями по девять человек в каждом — по-моему, весьма шаткое прикрытие.
Двадцатого декабря разведывательный отряд, посланный мною в Мальмеди, сообщает, что город удерживается, по всей видимости, лишь очень незначительными силами противника. Начальник этого отряда, старый капитан военно-морского флота, докладывает мне с откровенностью столь же похвальной, сколь и озадачивающей. Он совсем и не собирался переходить линию фронта, но.., заблудился. Внезапно, когда он меньше всего этого ожидал, очутился у самой окраины городка. Несколько прохожих спросили у него, придут ли немцы. Поняв, что он попал в Мальмеди, все еще занятый американцами, он повернул обратно и поспешил вернуться в Энгельсдорф.
— В общем, нам чертовски повезло, — заключает он, пытаясь изобразить улыбку.
Из этого приключения я делаю вывод, что город почти не защищен. Возможно, нам удастся его захватить даже без артподготовки. Во всяком случае, у меня осталось десять танков — все остальные сломались.
Между тем я получаю известия от групп, посланных за линию фронта, чтобы дезорганизовать вражеские тылы. Из девяти групп, получивших такой приказ, только шесть или самое большее восемь сумели по-настоящему пересечь линию огня. Даже сегодня я не могу назвать точную цифру. Впрочем, я хорошо понимаю, что многие из этих молодых солдат побоялись признаться, что им изменило мужество, когда пришлось просачиваться в боевые порядки противника. С другой стороны, я знаю, что два из этих отрядов были взяты в плен. Четыре других впоследствии представили мне такие ясные и точные донесения, что подвергать сомнению их нельзя. Ради любопытства я бы хотел коротко пересказать некоторые из этих эпизодов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Во всяком случае, единственной полностью замаскированной нашей частью оказывается рота управления. Поэтому мы решаем насколько возможно беречь входящих в нее людей. Впрочем, мы даже не в состоянии заранее поставить им точные задачи. Наши указания должны оставлять солдату самые широкие возможности проявлять инициативу. В качестве передовых фронтовых наблюдателей они сослужат неоценимую службу основной части наших армий. Они должны также будут постараться усугубить смятение, которое воцарится во вражеских рядах, и для этого станут распространять ложные сообщения, преувеличивая начальные успехи германских дивизий, будут менять места указательных столбов, давать фантастические приказы, обрывать линии связи и уничтожать резервы боеприпасов.
Однажды, когда я только что закончил проверку своих войск, один из офицеров этой роты попросил меня о беседе наедине. С очень озабоченным видом он заявил:
— Господин полковник, теперь я знаю цель операции, которую мы готовим.
На какое-то мгновение он меня озадачил. Неужели Фолькерсам или Хардик — единственные посвященные в тайну — проявили невольную несдержанность? Но вот уже офицер, явно довольный эффектом, который произвели его первые слова, шепотом продолжал:
— Бригада пойдет на Париж, чтобы захватить союзнический штаб.
Для меня это было уже слишком; мне пришлось сдерживать себя, чтобы не рассмеяться. Я довольствовался неким «хм, хм», которое мало к чему обязывает. Этого хватило, чтобы он с воодушевлением продолжил:
— Учитывая, что я знаю Париж как свои пять пальцев, я бы хотел позволить себе, господин полковник, предложить вам свою помощь. Разумеется, я буду держать язык за зубами.
Когда я спросил, какие у него предложения, он изложил мне подробный план. Составить колонну из ложных военнопленных, сопровождаемых солдатами, говорящими в совершенстве по-английски, и она пройдет прямо до Парижа. Можно даже взять с собой германские танки под видом трофеев, которые якобы будут представлены союзническому штабу главного командования.
Мне с трудом удалось остановить этот словесный поток. В конце концов я его выпроводил, приглашая проработать свой план во всех подробностях и затем снова прийти ко мне и в дальнейшем помалкивать. Много позже я узнал, что он не послушался этого моего последнего указания. А именно — не одну неделю союзническая контрразведка держала под наблюдением Кафе-де-ля-Пэ, которое я «имел неосторожность» упомянуть в нашем разговоре.
***
Примерно в середине ноября Верховное Командование отодвинуло дату наступления, назначенного сначала на 1 декабря, затем на 10-е, а потом на 16 декабря. Подготовка наступательного боевого порядка не была завершена, оснащение дивизий было неполное. Эти последовательные задержки указывали, что в эту битву должны быть брошены буквально последние резервы людей и техники.
Этот же вывод следовал из ежедневных совещаний в ставке фюрера, куда меня вызывали три раза. И всякий раз я слышал, что у такой-то дивизии нет танков, у другой — пушек, у третьей — грузовиков. Я хорошо представлял, что генерал Гудериан, командующий Восточным фронтом, горько сожалеет о каждом танке, о каждом батальоне, которые у него берут, чтобы перебросить на запад. В общем, наши возможности теперь напоминали простыню, слишком маленькую для кровати, которую она должна покрыть. Когда хочешь прикрыть ноги, то есть запад, приходится высовывать голову, то есть восток.
Однажды донесение Люфтваффе показало, что даже величайшее мужество наших летчиков не могло уравновесить численное превосходство противника. Внезапно я услышал, как произносят цифру: «В арденнском наступлении будут участвовать 250 реактивных истребителей». Я не поверил своим ушам. Неужели это все, что осталось от цифры две тысячи, которую сам фюрер объявил мне 22 октября? Но Гитлер даже и не слушает такие сообщения. Он явно уже смирился с нашим поражением в воздухе.
В конце совещания фюрер еще раз напомнил мне свой приказ не пересекать вражеские линии самому. Мне придется довольствоваться тем, что буду управлять своими отрядами по радио. Этот запрет, высказанный безоговорочным тоном, меня ужасно огорчил, потому что я думал, что фюрер об этом больше не вспомнит. Неужели мне придется оставаться в тылу, когда мои товарищи поведут эту безнадежную битву? В первый раз такое! Про себя я решил сообщить об этом приказе своим комбатам — что мне не будет слишком приятно, — добавив все-таки, что присоединюсь к ним, если положение станет критическим. Во всяком случае, я не стану отсиживаться в штабных кабинетах — найду себе место поближе к фронту.
Так или иначе, похоже, до настоящего времени наши приготовления полностью ускользнули от наблюдения союзников. Вражеский фронт остается спокойным и совсем не получает подкреплений. Видно, американцы готовятся к продолжительному отдыху. Не думаю, что они смогут наслаждаться им долго.
***
В ночь с 13 на 14 декабря мы занимаем наши исходные позиции. Четырнадцатого декабря я официально принимаю командование бронетанковой бригадой. В избушке лесника даю последние указания своим комбатам. Прежде всего, нужно поддерживать постоянную связь. Затем настаиваю, чтобы не стреляли ни при каких условиях. Малейший выстрел может погубить всю операцию. Наши группы должны продвигаться, продвигаться и не позволять никому сбить себя с пути. На месте надо будет посмотреть, как овладеть мостами. В любом случае мы не можем позволить втянуть себя в настоящее сражение: для этого мы слишком слабы. Впрочем, наш замысел осуществим только при двух условиях: надо, чтобы фронтовые порядки противника рухнули, а мы уже в первый день смогли проникнуть далеко в глубь вражеских линий.
Ночью с 15 на 16 декабря никто не спит. Мы рассчитываем выступить в путь через несколько часов после начала наступления. Три мои группы радистов расположились на опушке леса. Они мне уже передали первые сообщения от моих трех отрядов: те заняли позиции позади бронетанковых частей. По моему сигналу они облачатся в союзническую форму и бросятся через брешь в линиях противника в Глубь его территории. Теперь мы все ждем в почти невыносимом нервном напряжении. Медленно, очень медленно занимается заря 16 декабря 1944 года.
Вдруг одновременно просыпаются тысячи пушек — они выплевывают на вражеские позиции целый шквал снарядов. Вскоре огневой вал перемещается вперед, дальность стрельбы увеличивается, немецкая пехота готовится идти в атаку. Не в силах усидеть на месте, я отправляюсь в штаб нашего корпуса.
Примерно в семь часов поступают первые донесения. Их нельзя назвать особенно блестящими, но день еще далеко не закончился. Судя по всему, огонь нашей артиллерии, пусть и яростный, не ослабил американские позиции близ Лоосхайма. Враг сопротивляется с исключительным упорством, наша атака захлебывается. Мы ждем стиснув зубы. В полдень нам сообщают об ожесточенных боях, некоторых продвижениях вперед, но это, конечно, не тот прорыв, на который мы рассчитывали.
Я удивляюсь, почему командование до сих пор не пускает в ход танки. Они продвинулись на несколько километров — ровно на глубину нашего проникновения, — так что теперь занимают исходные позиции пехоты. Мои боевые группы по-прежнему стоят позади них.
Немного позднее мое радио сообщает о гибели подполковника Хардика. Капитан фон фолькерсам берет на себя командование его батальоном.
В течение дня 16 декабря 6-й бронетанковой армии так и не удается достичь решающего успеха. Вскоре, пополудни, все понимают, что если пытаться еще осуществить большой прорыв, то надо вводить в бой танки. Чтобы получить общую картину, я пытаюсь сгонять на автомобиле в Лоосхайм. На дорогах — невообразимые пробки из самых разных машин. Чтобы добраться до этого городка, мне приходится все время слезать, кричать, ругаться, толкать, отдавать приказания шоферам зажатых грузовиков, так что по крайней мере десять километров я иду пешком. В городе отчетливо слышен шум сражения. В лесу, окружающем город, безуспешно пытаются продвинуться парашютисты, пошедшие в атаку утром; немного дальше к югу, однако, положение выглядит более благоприятным. На этом участке, похоже, мы осуществили достаточно серьезное продвижение.
В Лоосхайме я встречаю часть своей роты управления, то есть тех людей, которых оставил в своем распоряжении. И теперь немедленно мне приходится принять крайне важное решение: судя по всему, сегодня наши войска не выйдут на те рубежи, которые они должны были захватить в эти первые сутки наступления. По логике я должен бы был просто отменить операцию «Дракон», акцию, которая для меня так важна и которую мы с таким трудом подготовили. Я никогда не принадлежал к тем людям, кто легко отказывается от задуманного. Впрочем, у меня остается одна надежда: если этой ночью наши танки пойдут в атаку, наступление еще может удаться. Так что я подожду еще 24 часа. Если завтра мы пройдем гребень Верхнего Фенна, то у наших армий появится реальная возможность достичь Мезы, и тоща предварительный захват мостов моими частями может решить судьбу сражения.
Из самых «горячих голов» роты управления я составляю три группы, которые займутся дезорганизацией вражеских тылов. Даю им приказание отыскать, дальше к югу, возможность просочиться за союзнические линии, чтобы по мере возможного выполнять различные задания. Я прошу их прежде всего обследовать те три дороги, по которым, если все пойдет хорошо, проследуют мои три отряда.
Затем я возвращаюсь в штаб корпуса. Около полуночи танки идут в атаку. Первые вести о их продвижении приходят к нам на рассвете. Совершенно изнуренный — я не спал уже 36 часов, — бросаюсь на матрас и тут же погружаюсь в глубокий сон.
Немного позднее меня будят, чтобы сообщить о возвращении первой группы. Новости, которые она принесла, интересны в основном для Верховного Главнокомандования. Около пяти утра штаб получает первое сообщение от танков: «Только что заняли, при сильном сопротивлении противника, деревню Хонсфельд». Возможно, думаем мы, наступление наконец-то тронется с места. Вскоре и другая танковая группа, ведущая бои дальше к югу, тоже сообщает о значительном продвижении вперед.
Утром мой штаб должен переместиться к западу, в район Мандерфельда. Я решаю отправиться туда в разведку. Пробки на дорогах еще более глухие, чем вчера. Беспрерывная цепочка машин продвигается маленькими скачками: пятьдесят метров, сто метров, еще пятьдесят. Вскоре я теряю терпение, поворачиваю обратно и пытаюсь проехать по разбитым, едва проходимым дорогам. Но едва я добираюсь до деревни, как снова попадаю в этот хаос. Я смиряюсь, оставляю машину и продолжаю путь пешком. Иногда мне удается благодаря неустанному терпению, распутать какую-нибудь кучу застрявших грузовиков. Всякий раз, когда я вижу офицера, развалившегося на мягком сиденье своей машины, приказываю ему выйти и попытаться регулировать это невероятное движение.
На одном подъеме близ Штадткилла дорогу полностью перегородил огромный прицеп Люфтваффе, зацепивший несколько машин. Человек тридцать безуспешно пытаются высвободить эту платформу на колесах. Когда я спрашиваю о ее грузе, то с удивлением узнаю, что это запасные части к «Фау-1». Вероятно, их заслали так далеко вперед в надежде, что уже в первый день наш фронт значительно продвинется к западу; теперь этот приказ уже не имеет смысла, но какой-то дурак забыл его отменить.
Видя, что проклятый прицеп никак не хочет принять нормальное положение, я собираю всех людей из застрявших грузовиков. Вскоре платформу разгружают уже сотни рук; затем мы ее переворачиваем и она плюхается в озеро, расположенное у дороги. В пятнадцать минут дорога освобождена.
Вечером в Мандерсфельде я присутствую на настоящем военном совете. Северная группа наших танков сумела продвинуться только ценой жестоких боев. Теперь эти танки ведут сражение на подступах к Ставло, упорно защищаемому американцами. Конечно, новости с других участков более благоприятны, но еще далеко не хороши. Безусловно, это неожиданное наступление застало противника врасплох, но он цепляется за местность, хотя мы надеялись, что он будет откатываться без боя; что же до поспешного бегства, которое одно и могло позволить операции «Дракон» достичь весомого успеха, то об этом не идет и речи. Мы и думать не можем, чтобы назавтра достичь Мезы, и даже на послезавтра надежды мало. В сражение уже решительно вступают мощные вражеские подкрепления.
В этих условиях я вынужден смириться и отказаться от нашей операции: всякая импровизация будет лишь чистым безумием. Конечно, я принимаю это решение с тяжелым сердцем; но после долгого размышления я вижу, что не имею права поступать иначе. Об этом я сообщаю в штаб 6-й армии, который дает мне добро. С другой стороны, я предупреждаю свои боевые отряды, приказывая им расположиться лагерем на месте и ждать моих указаний. Наконец, я вверяю свою бригаду в распоряжение первого бронетанкового корпуса СС — раз уж мы здесь, то лучше принести хоть какую-то пользу — и прошу, чтобы нам поставили пехотную задачу, соответствующую нашим возможностям.
Между тем, с 18 декабря продвижение группы, в которую мы входим, резко останавливается. В Труапоне, который группа захватывает с 11 утра, мосты взорваны. Пополудни наши войска овладевают еще Ля-Глез и Стомоном. Но уже во всех сообщениях, приходящих с переднего края, содержатся запросы боеприпасов и горючего. Пока не будет того и другого, войска останутся на месте. И несмотря на все наши усилия, грузовики, посланные нам на помощь, до нас не доходят. Теперь о продвижении вперед и помышлять уже не стоит.
На следующий день появляется новая забота. Почти весь северный фланг выступа, созданного нашим наступлением, оказывается, открыт. Там Мальмеди, важное пересечение дорог, и именно через него враг сможет перебросить подкрепления к югу и попытаться отрезать нас от исходных рубежей. Меня спрашивают, не хочу ли я заткнуть эту дыру, атаковав город; как только Мальмеди будет в наших руках, то вражеского удара можно будет не опасаться.
Разумеется, я отвечаю согласием и даю своим трем боевым отрядам приказ собраться в течение дня 20 декабря вокруг деревни Энгельсдорф. Там я представляюсь в штаб первой бронетанковой дивизии СС и хочу выяснить, возможна ли немедленная атака.
Поскольку мы не располагаем ни единым артиллерийским орудием, то решаем напасть на Мальмеди с двух сторон сразу на рассвете 21 декабря. Нашей целью станет цепь холмов к северу от города, где мы и зароемся, чтобы отразить возможные контратаки. На данный момент обе дороги, которые подходят к деревне с севера, защищаются двумя отделениями по девять человек в каждом — по-моему, весьма шаткое прикрытие.
Двадцатого декабря разведывательный отряд, посланный мною в Мальмеди, сообщает, что город удерживается, по всей видимости, лишь очень незначительными силами противника. Начальник этого отряда, старый капитан военно-морского флота, докладывает мне с откровенностью столь же похвальной, сколь и озадачивающей. Он совсем и не собирался переходить линию фронта, но.., заблудился. Внезапно, когда он меньше всего этого ожидал, очутился у самой окраины городка. Несколько прохожих спросили у него, придут ли немцы. Поняв, что он попал в Мальмеди, все еще занятый американцами, он повернул обратно и поспешил вернуться в Энгельсдорф.
— В общем, нам чертовски повезло, — заключает он, пытаясь изобразить улыбку.
Из этого приключения я делаю вывод, что город почти не защищен. Возможно, нам удастся его захватить даже без артподготовки. Во всяком случае, у меня осталось десять танков — все остальные сломались.
Между тем я получаю известия от групп, посланных за линию фронта, чтобы дезорганизовать вражеские тылы. Из девяти групп, получивших такой приказ, только шесть или самое большее восемь сумели по-настоящему пересечь линию огня. Даже сегодня я не могу назвать точную цифру. Впрочем, я хорошо понимаю, что многие из этих молодых солдат побоялись признаться, что им изменило мужество, когда пришлось просачиваться в боевые порядки противника. С другой стороны, я знаю, что два из этих отрядов были взяты в плен. Четыре других впоследствии представили мне такие ясные и точные донесения, что подвергать сомнению их нельзя. Ради любопытства я бы хотел коротко пересказать некоторые из этих эпизодов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24