Офицеры ничего не знали и не получали никаких инструкций. Генерал же этот вечер проводил у себя дома, в Лихтерфельде. Я вновь сел в машину, прихватив с собой адъютанта генерала, который понимал, что шеф даст ему немало распоряжений.
Тем временем опустилась ночь. К двум часам мы добрались до небольшой виллы, где застали поистине идиллическую картину. Облаченный в длинный домашний халат, генерал восседал на террасе и при свете настольной лампы изучал гору документов. Рядом с ним сидела за вышиванием жена. Я не мог не отметить комичность ситуации: вот один из высших военных чиновников Берлина отдыхает, развалясь в плетеном кресле, а в это время заговорщики преспокойно совершают государственный переворот.
Несмотря на поздний для визитов час, генерал принял меня очень любезно; несомненно, добрые отношения, установившиеся между нами за последние годы (в том числе и при разработке операции по освобождению Муссолини), не изменились. Едва я сказал, что приехал «по служебным делам», супруга генерала немедленно удалилась. Но прежде чем я открыл рот, чтобы объяснить причину своего визита, он сразил меня фразой:
— Ну-с, дорогой мой Скорцени, что же могло забросить вас сюда? Путч, никак не меньше! Впрочем, сие немыслимо. Итак?
Убедить генерала в серьезности положения стоило немалых трудов. Наконец он согласился дать командирам воздушно-десантных полков такие распоряжения, которые соответствовали объявлению чрезвычайного положения в стране (чем, строго говоря, превышал свои полномочия).
Именно в этот момент зазвонил телефон — маршал Геринг! Выслушав мой рапорт, он сообщил новые детали: по-видимому, покушение на Гитлера совершил офицер Главного штаба внутренних войск. Их штаб на Бендлерштрассе уже объявлен фюрером более не существующим; приняты срочные меры. Геринг подчеркнул, что в настоящий момент действительными считаются только приказы офицеров ставки фюрера, то есть Верховного командования вермахта. Я слышал, как генерал повторяет последнюю фразу распоряжения маршала: спокойно и хладнокровно, словно путч был всего лишь рядовой боевой операцией.
Теперь все сомнения генерала относительно достоверности моего сообщения полностью рассеялись. Пообещав непременно поддерживать контакт со мной и генералом Болбринкером, он приказал наладить радиосвязь со своими полками, чтобы дать необходимые инструкции. Я же откланялся и поспешил обратно в Главный штаб войск СС.
В огромном здании мертвая тишина. Шелленберг, ожидавший меня в своем кабинете, первым делом попросил обеспечить ему эскорт из десяти человек под командованием офицера. Он получил приказ о немедленном аресте адмирала Канариса и, как и следовало ожидать, не хотел сам осуществлять столь деликатную миссию. Поскольку на все про все под рукой у меня была лишь рота, я дал «добро» только относительно одного офицера. Часом позже Шелленберг вернулся. Арест прошел без инцидентов. По телефону мне сообщили, что заговорщики, захваченные подразделениями бронетанковых войск генерала Болбринкера и парашютистами Штудента, сопротивления не оказали. Итак, столица чиста и спокойна, и мне оставалось возвратиться в Фриденталь, но меня вдруг вызвали из ставки фюрера.
Майору Скорцени приказано немедленно явиться со всеми находящимися в его распоряжении силами на Бендлерштрассе, чтобы оказать помощь командиру караульного батальона «Великая Германия» майору Ремеру, который уже приступил к организации осады здания министерства.
Я спешно собрал свою роту и вновь пожалел, что не вызвал сюда весь батальон. К полуночи мы были на месте. Два огромных автомобиля загораживали дорогу; едва выйдя из машины и направившись к ним, среди оживленно дискутировавших людей я узнал шефа СС Кальтенбруннера, о чем-то спорившего с армейским генералом. Как объяснил мне какой-то младший офицер, то был командующий внутренними войсками генерал Фромм. Я успел услышать, как он сказал Кальтенбруннеру:
— Теперь же я хочу вернуться, вы сможете связаться со мной в любую минуту. Я буду у себя в кабинете.
С этими словами он сел в автомобиль, сразу двинувшийся с места и тем самым освободивший дорогу моей колонне. Я с некоторым удивлением наблюдал, как минуту спустя командующий внутренними войсками спокойно входил в свое министерство, Перед порталом здания министерства я нашел майора Ремера и представился. Он сообщил, что приказано полностью изолировать здание. Я ввел свою роту во внутренний двор, а сам в сопровождении Фолькерсама и Остафеля поднялся по главной лестнице. В коридоре первого этажа толпились офицеры, вооруженные пистолетами; они полагали, что на улицах города идет настоящая война. В приемной генерала Олбрихта я застал нескольких высокопоставленных офицеров, тоже вооруженных и крайне взволнованных, с которыми прежде имел случай познакомиться, и они быстро ввели меня в курс событий: во второй половине дня выяснилось: что-то не заладилось с передачей сигнала тревоги некоторым родам войск. Генерал Фромм почти все это время находился на совещании, но два или три сотрудника получили от него задание постоянно поддерживать связь с войсками. Очень возбужденные напряженной атмосферой неопределенности и тревоги, многие офицеры вооружились пистолетами, ворвались в кабинет генерала Фромма и потребовали объяснений. Поставленный перед ультиматумом, генерал был вынужден признать, что вспыхнуло вооруженное восстание, и он сам занят сейчас выяснением личностей зачинщиков. Несколько минут спустя генерал Бек покончил с собой, тогда как три офицера, включая начальника штаба полковника Штауффенберга, предстали перед трибуналом, во главе которого встал сам Фромм. Приговоренные к смерти, эти трое были расстреляны буквально полчаса назад во дворе министерства взводом унтер-офицеров. Кроме того, в какой-то момент в коридоре первого этажа возникла беспричинная пальба.
Эти сведения хорошо укладывались в рамки известного, но не прояснили ситуацию до конца. Что было делать? Связаться со ставкой фюрера не удалось, и потому пришлось вновь брать инициативу на себя. Итак, в огромном мрачном здании оказалось спокойно, хотя все считали, что осиное гнездо находилось именно здесь. Прежде всего я созвал знакомых мне офицеров и предложил им вернуться к работе, прерванной во второй половине дня, ибо война продолжалась, фронты нуждались в управлении, подкреплениях, обеспечении боеприпасами и провиантом. Все согласились с моими доводами и занялись своим делом. Чуть позже, однако, мне напомнили, что некоторые решения, касающиеся именно мобилизационных мероприятий, могли исходить только от начальника штаба, то есть от уже расстрелянного фон Штауффенберга. Пришлось на некоторое время взвалить на себя еще и эту ответственность. Меня ждал немалый сюрприз: значительная часть приказов о тревоге уже была аннулирована.
Перед кабинетом генерала Олбрихта я встретил двух агентов гестапо. Несколькими часами раньше их направил сюда шеф тайной полиции, чтобы схватить графа Штауффенберга. Но они не смогли выполнить приказ, ибо на пороге министерства были арестованы и брошены в карцер офицерами Штауффенберга, который уже возвратился из ставки фюрера. Одно из двух: либо путч явился-таки сюрпризом для всеведущего гестапо, либо оно ошиблось, сочтя сведения об этом деле не заслуживающими внимания. Ведь для задержания вдохновителя военного переворота отрядили лишь двух агентов, что поистине необъяснимо.
У меня наконец появилось время осмотреть кабинет Штауффенберга. Все ящики столов оказались незапертыми, словно здесь рылись в большой спешке. А на рабочем столе я обнаружил папку с надписью «Валькирия» с детальным изложением плана переворота. Пришлось признать, что Штауффенберг очень ловко закамуфлировал свои истинные намерения — стремительный захват нервных узлов Берлина и органов управления войсками — под заголовком «Контрмеры на случай атаки воздушно-десантных войск союзников». Покопавшись в ящиках стола, я сделал просто потрясающее открытие: фигуры, задействованные в этой игре, точно соответствовали тем целям, которые задумал игрок. На большой карте Восточной Европы жирная штриховка показывала, как утверждалось в сноске на краю карты, путь группы южных армий в кампании против России — группы, где Штауффенберг служил начальником штаба. Словно в детской игре, авторы комментариев с шокирующей легкостью манипулировали судьбами и страданиями тысяч людей, и я невольно ужаснулся при мысли о том, что высокопоставленным офицерам подобного склада ума порой выпадает играть чрезвычайно важную роль в войне.
Через несколько часов все винтики единого механизма министерства вновь заработали напряженно и слаженно. Меня же не раз охватывало ощущение собственной ничтожности в сравнении с масштабностью и важностью решений, которые приходилось принимать в условиях отстранения от дел трех ведущих руководителей этого ведомства — генералов Фромма и Олбрихта и полковника Штауффенберга. Неустанные попытки восстановить связь со ставкой фюрера наконец увенчались успехом, и я настойчиво потребовал незамедлительно назначить «верного» генерала на должность начальника штаба внутренних войск. Я желал лишь побыстрее смениться с этого поста, но, как и следовало ожидать, мне весьма неопределенно рекомендовали потерпеть и продолжать исполнять взятые на себя функции, пока фюрер не подберет достойного и квалифицированного офицера на это место. В течение следующих двух или трех часов я получал все тот же ответ. Наконец утром 22 июля в министерство приехал сам Гиммлер в сопровождении генерала СС Юттнера. К моему великому изумлению, оказалось, что первый назначен главнокомандующим внутренними войсками. Безусловно, Гиммлер был одним из наиболее преданных Гитлеру людей, но отнюдь не военным человеком, не солдатом. Ну мог ли он исполнять обязанности высшего армейского руководителя — роль номер один для страны в сложившихся обстоятельствах? Про себя я отметил, что генерал Юттнер отнюдь не в восторге от своей новой должности заместителя главнокомандующего, которая возлагала на него обязанности непосредственного управления внутренними войсками. Гиммлер, собрав офицеров министерства, произнес экспромтом речь, объявив путчистов очень узкой группой влиятельных лиц, группой тщательно законспирированной и сознательно ограничившей свою численность во избежание провала. Окинув взглядом притихшую аудиторию, я отметил у всех одну реакцию: очевидное удовлетворение и облегчение, ибо гроза прошла быстро. Пожалуй, большинство присутствовавших, воспитанных в строгих традициях профессионалов германского офицерского корпуса, предпочитали вообще оставаться в стороне и не утруждать себя раздумьями об этой попытке военного переворота, преступной и заранее обреченной на провал .
Наконец-то я мог вспомнить об отдыхе и, вернувшись в Фриденталь, буквально рухнул в кровать. Часов через десять я проснулся свежий и отдохнувший и взялся подводить итоги последних событий. Главное: противоборство тенденций и группировок в обществе не обошло стороной вермахт, о чем раньше я и мысли не допускал. Сюрприз не из приятных; единственным утешением была быстрота, с которой подавили путч и которая объяснялась как слабой базой заговорщиков, так и молниеносными действиями ряда армейских подразделений. Лично мне приятно было сознавать, что, как и большинство офицеров четвертого управления, то есть войск СС (первое управление — сухопутные войска, то есть вермахт; второе — военно-морские силы, то есть кригсмарине; третье — военно-воздушные силы, то есть Люфтваффе), я не имел никаких связей с организаторами попытки переворота.
Следует сделать маленькое отступление, чтобы отметить: сейчас, четыре года спустя, говоря о разгроме заговора 20 июля 1944 года, есть риск исказить события. Все, кто принимал непосредственное участие в той драме, должны признать, что после устранения графа Штауффенберга прочие заговорщики автоматически оказались не у дел: с этого момента они потеряли контроль над теми армейскими частями, с помощью которых намечалось сдержать натиск верных фюреру сил, и план переворота развалился как карточный домик. По замыслам конспираторов, устранение Адольфа Гитлера явилось бы решающим фактором; когда же Гитлер чудом избежал смерти, они поняли, что теперь их планы и вовсе несбыточны.
До сих пор удивляюсь приступу ярости, охватившему меня при пробуждении утром 23 июля, — гнев, безудержная ярость против нанесших предательский удар в спину своему народу в момент тяжелейших испытаний, когда этот народ боролся за само свое существование. Когда буря эмоций улеглась и мысли прояснились, я перебрал в памяти беседы с некоторыми офицерами различных служб военного министерства. Не раз мои собеседники с похвальным рвением заявляли о своей верности Гитлеру и национал-социализму. Я пришел к убеждению (и мое мнение с тех пор не переменилось), что среди инициаторов заговора были и честные патриоты. К несчастью, они придерживались той точки зрения, что необходимо, собрав воедино всю волю и силы, устранить Гитлера от управления государством. Соответственно их дальнейшие планы предусматривали ряд существенных изменений в политике. Первоочередной задачей они провозглашали быстрейшее заключение перемирия, поскольку в военном отношении ситуация стала безнадежной. Фракция, возглавляемая графом Штауффенбергом, хотела достичь сепаратного мира с Россией; другая же группа ратовала за поиск взаимопонимания с западными державами. Если верить сообщению английского радио от 25 июля 1944 года, ни те ни другие не добились успеха в предварительной подготовке по названным направлениям. Би-би-си объявила, что новое германское правительство (а англичане вначале поверили в смерть Гитлера) не сможет немедленно прекратить военные действия, не достигнув перемирия со всеми союзниками одновременно, поскольку на совещании в Касабланке последние договорились строго следовать принципу «безусловной капитуляции». Следовательно, уместно задать вопрос: как заговорщики, приди они к власти, собирались решить эту проблему?
Итак, неудавшийся переворот 20 июля 1944 года принес лишь два результата: во-первых, покушение на Адольфа Гитлера, абсолютного властелина Германии и Верховного Главнокомандующего вермахта, стало для него ударом как в физическом, так и в психологическом плане. И хотя ранения оказались пустячными, нельзя забывать, что подобные несчастья наделенный огромной властью человек переносит с гораздо большим трудом, чем простой смертный. В моральном же плане Гитлер так и не смог преодолеть последствий тяжелого шока, и дело отнюдь не в жутком виде разорванного осколками кресла, а в самом факте восстания: оказывается, даже в самом сердце армии возможно образование смертельно опасного нарыва — целые группы офицеров могут предать властелина и его дело. Подозрительность Гитлера, скорее инстинктивная, чем осознанная, росла день ото дня и в конце концов стала настоящей манией. Все чаще поддавался он приступам отчаяния, применял заведомо несправедливые меры в отношении людей, ничем не заслуживших опалы. Думаю, что в минуты просветления он и сам сильно страдал, переживая содеянное.
Второй результат покушения столь же негативен: впредь становилась невозможной любая договоренность о мире, не предусматривающая полную ликвидацию рейха. Совершенно естественно, и без того жесткая позиция противников стала непреклонной, поскольку теперь они делали ставку и на распри, которые раскалывали и ослабляли Германию. Кроме того, не стоит забывать, что союзники отказывались от каких бы то ни было компромиссов с Германией национал-социалистической и гитлеровской, а значит, и с вероятными преемниками фюрера. При таких обстоятельствах у германского руководства просто не оставалось путей к сколь-нибудь почетному перемирию. Любые усилия в этом направлении союзники с пренебрежением отвергали. Такое отношение лишь еще более распаляло Гитлера, усиливало его решимость бороться до конца.
НЕ СКЛОНЯТЬ ГОЛОВЫ По мере ухудшения военной ситуации область моей деятельности расширялась. После ряда встреч с начальником штаба Верховного Главнокомандования я наконец добился увеличения своих «частей специального назначения». Единственный батальон, которым я располагал до сих пор, получил пополнение — бригаду из шести батальонов, большую часть которых составляли 1800 добровольцев дивизии «Бранденбург», переданной под мое командование. С другой стороны, фюрер отдал в мое ведение второй отдел армейской разведки («Саботаж и деморализация противника»).
В течение нескольких недель во Фридентале работали как одержимые:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Тем временем опустилась ночь. К двум часам мы добрались до небольшой виллы, где застали поистине идиллическую картину. Облаченный в длинный домашний халат, генерал восседал на террасе и при свете настольной лампы изучал гору документов. Рядом с ним сидела за вышиванием жена. Я не мог не отметить комичность ситуации: вот один из высших военных чиновников Берлина отдыхает, развалясь в плетеном кресле, а в это время заговорщики преспокойно совершают государственный переворот.
Несмотря на поздний для визитов час, генерал принял меня очень любезно; несомненно, добрые отношения, установившиеся между нами за последние годы (в том числе и при разработке операции по освобождению Муссолини), не изменились. Едва я сказал, что приехал «по служебным делам», супруга генерала немедленно удалилась. Но прежде чем я открыл рот, чтобы объяснить причину своего визита, он сразил меня фразой:
— Ну-с, дорогой мой Скорцени, что же могло забросить вас сюда? Путч, никак не меньше! Впрочем, сие немыслимо. Итак?
Убедить генерала в серьезности положения стоило немалых трудов. Наконец он согласился дать командирам воздушно-десантных полков такие распоряжения, которые соответствовали объявлению чрезвычайного положения в стране (чем, строго говоря, превышал свои полномочия).
Именно в этот момент зазвонил телефон — маршал Геринг! Выслушав мой рапорт, он сообщил новые детали: по-видимому, покушение на Гитлера совершил офицер Главного штаба внутренних войск. Их штаб на Бендлерштрассе уже объявлен фюрером более не существующим; приняты срочные меры. Геринг подчеркнул, что в настоящий момент действительными считаются только приказы офицеров ставки фюрера, то есть Верховного командования вермахта. Я слышал, как генерал повторяет последнюю фразу распоряжения маршала: спокойно и хладнокровно, словно путч был всего лишь рядовой боевой операцией.
Теперь все сомнения генерала относительно достоверности моего сообщения полностью рассеялись. Пообещав непременно поддерживать контакт со мной и генералом Болбринкером, он приказал наладить радиосвязь со своими полками, чтобы дать необходимые инструкции. Я же откланялся и поспешил обратно в Главный штаб войск СС.
В огромном здании мертвая тишина. Шелленберг, ожидавший меня в своем кабинете, первым делом попросил обеспечить ему эскорт из десяти человек под командованием офицера. Он получил приказ о немедленном аресте адмирала Канариса и, как и следовало ожидать, не хотел сам осуществлять столь деликатную миссию. Поскольку на все про все под рукой у меня была лишь рота, я дал «добро» только относительно одного офицера. Часом позже Шелленберг вернулся. Арест прошел без инцидентов. По телефону мне сообщили, что заговорщики, захваченные подразделениями бронетанковых войск генерала Болбринкера и парашютистами Штудента, сопротивления не оказали. Итак, столица чиста и спокойна, и мне оставалось возвратиться в Фриденталь, но меня вдруг вызвали из ставки фюрера.
Майору Скорцени приказано немедленно явиться со всеми находящимися в его распоряжении силами на Бендлерштрассе, чтобы оказать помощь командиру караульного батальона «Великая Германия» майору Ремеру, который уже приступил к организации осады здания министерства.
Я спешно собрал свою роту и вновь пожалел, что не вызвал сюда весь батальон. К полуночи мы были на месте. Два огромных автомобиля загораживали дорогу; едва выйдя из машины и направившись к ним, среди оживленно дискутировавших людей я узнал шефа СС Кальтенбруннера, о чем-то спорившего с армейским генералом. Как объяснил мне какой-то младший офицер, то был командующий внутренними войсками генерал Фромм. Я успел услышать, как он сказал Кальтенбруннеру:
— Теперь же я хочу вернуться, вы сможете связаться со мной в любую минуту. Я буду у себя в кабинете.
С этими словами он сел в автомобиль, сразу двинувшийся с места и тем самым освободивший дорогу моей колонне. Я с некоторым удивлением наблюдал, как минуту спустя командующий внутренними войсками спокойно входил в свое министерство, Перед порталом здания министерства я нашел майора Ремера и представился. Он сообщил, что приказано полностью изолировать здание. Я ввел свою роту во внутренний двор, а сам в сопровождении Фолькерсама и Остафеля поднялся по главной лестнице. В коридоре первого этажа толпились офицеры, вооруженные пистолетами; они полагали, что на улицах города идет настоящая война. В приемной генерала Олбрихта я застал нескольких высокопоставленных офицеров, тоже вооруженных и крайне взволнованных, с которыми прежде имел случай познакомиться, и они быстро ввели меня в курс событий: во второй половине дня выяснилось: что-то не заладилось с передачей сигнала тревоги некоторым родам войск. Генерал Фромм почти все это время находился на совещании, но два или три сотрудника получили от него задание постоянно поддерживать связь с войсками. Очень возбужденные напряженной атмосферой неопределенности и тревоги, многие офицеры вооружились пистолетами, ворвались в кабинет генерала Фромма и потребовали объяснений. Поставленный перед ультиматумом, генерал был вынужден признать, что вспыхнуло вооруженное восстание, и он сам занят сейчас выяснением личностей зачинщиков. Несколько минут спустя генерал Бек покончил с собой, тогда как три офицера, включая начальника штаба полковника Штауффенберга, предстали перед трибуналом, во главе которого встал сам Фромм. Приговоренные к смерти, эти трое были расстреляны буквально полчаса назад во дворе министерства взводом унтер-офицеров. Кроме того, в какой-то момент в коридоре первого этажа возникла беспричинная пальба.
Эти сведения хорошо укладывались в рамки известного, но не прояснили ситуацию до конца. Что было делать? Связаться со ставкой фюрера не удалось, и потому пришлось вновь брать инициативу на себя. Итак, в огромном мрачном здании оказалось спокойно, хотя все считали, что осиное гнездо находилось именно здесь. Прежде всего я созвал знакомых мне офицеров и предложил им вернуться к работе, прерванной во второй половине дня, ибо война продолжалась, фронты нуждались в управлении, подкреплениях, обеспечении боеприпасами и провиантом. Все согласились с моими доводами и занялись своим делом. Чуть позже, однако, мне напомнили, что некоторые решения, касающиеся именно мобилизационных мероприятий, могли исходить только от начальника штаба, то есть от уже расстрелянного фон Штауффенберга. Пришлось на некоторое время взвалить на себя еще и эту ответственность. Меня ждал немалый сюрприз: значительная часть приказов о тревоге уже была аннулирована.
Перед кабинетом генерала Олбрихта я встретил двух агентов гестапо. Несколькими часами раньше их направил сюда шеф тайной полиции, чтобы схватить графа Штауффенберга. Но они не смогли выполнить приказ, ибо на пороге министерства были арестованы и брошены в карцер офицерами Штауффенберга, который уже возвратился из ставки фюрера. Одно из двух: либо путч явился-таки сюрпризом для всеведущего гестапо, либо оно ошиблось, сочтя сведения об этом деле не заслуживающими внимания. Ведь для задержания вдохновителя военного переворота отрядили лишь двух агентов, что поистине необъяснимо.
У меня наконец появилось время осмотреть кабинет Штауффенберга. Все ящики столов оказались незапертыми, словно здесь рылись в большой спешке. А на рабочем столе я обнаружил папку с надписью «Валькирия» с детальным изложением плана переворота. Пришлось признать, что Штауффенберг очень ловко закамуфлировал свои истинные намерения — стремительный захват нервных узлов Берлина и органов управления войсками — под заголовком «Контрмеры на случай атаки воздушно-десантных войск союзников». Покопавшись в ящиках стола, я сделал просто потрясающее открытие: фигуры, задействованные в этой игре, точно соответствовали тем целям, которые задумал игрок. На большой карте Восточной Европы жирная штриховка показывала, как утверждалось в сноске на краю карты, путь группы южных армий в кампании против России — группы, где Штауффенберг служил начальником штаба. Словно в детской игре, авторы комментариев с шокирующей легкостью манипулировали судьбами и страданиями тысяч людей, и я невольно ужаснулся при мысли о том, что высокопоставленным офицерам подобного склада ума порой выпадает играть чрезвычайно важную роль в войне.
Через несколько часов все винтики единого механизма министерства вновь заработали напряженно и слаженно. Меня же не раз охватывало ощущение собственной ничтожности в сравнении с масштабностью и важностью решений, которые приходилось принимать в условиях отстранения от дел трех ведущих руководителей этого ведомства — генералов Фромма и Олбрихта и полковника Штауффенберга. Неустанные попытки восстановить связь со ставкой фюрера наконец увенчались успехом, и я настойчиво потребовал незамедлительно назначить «верного» генерала на должность начальника штаба внутренних войск. Я желал лишь побыстрее смениться с этого поста, но, как и следовало ожидать, мне весьма неопределенно рекомендовали потерпеть и продолжать исполнять взятые на себя функции, пока фюрер не подберет достойного и квалифицированного офицера на это место. В течение следующих двух или трех часов я получал все тот же ответ. Наконец утром 22 июля в министерство приехал сам Гиммлер в сопровождении генерала СС Юттнера. К моему великому изумлению, оказалось, что первый назначен главнокомандующим внутренними войсками. Безусловно, Гиммлер был одним из наиболее преданных Гитлеру людей, но отнюдь не военным человеком, не солдатом. Ну мог ли он исполнять обязанности высшего армейского руководителя — роль номер один для страны в сложившихся обстоятельствах? Про себя я отметил, что генерал Юттнер отнюдь не в восторге от своей новой должности заместителя главнокомандующего, которая возлагала на него обязанности непосредственного управления внутренними войсками. Гиммлер, собрав офицеров министерства, произнес экспромтом речь, объявив путчистов очень узкой группой влиятельных лиц, группой тщательно законспирированной и сознательно ограничившей свою численность во избежание провала. Окинув взглядом притихшую аудиторию, я отметил у всех одну реакцию: очевидное удовлетворение и облегчение, ибо гроза прошла быстро. Пожалуй, большинство присутствовавших, воспитанных в строгих традициях профессионалов германского офицерского корпуса, предпочитали вообще оставаться в стороне и не утруждать себя раздумьями об этой попытке военного переворота, преступной и заранее обреченной на провал .
Наконец-то я мог вспомнить об отдыхе и, вернувшись в Фриденталь, буквально рухнул в кровать. Часов через десять я проснулся свежий и отдохнувший и взялся подводить итоги последних событий. Главное: противоборство тенденций и группировок в обществе не обошло стороной вермахт, о чем раньше я и мысли не допускал. Сюрприз не из приятных; единственным утешением была быстрота, с которой подавили путч и которая объяснялась как слабой базой заговорщиков, так и молниеносными действиями ряда армейских подразделений. Лично мне приятно было сознавать, что, как и большинство офицеров четвертого управления, то есть войск СС (первое управление — сухопутные войска, то есть вермахт; второе — военно-морские силы, то есть кригсмарине; третье — военно-воздушные силы, то есть Люфтваффе), я не имел никаких связей с организаторами попытки переворота.
Следует сделать маленькое отступление, чтобы отметить: сейчас, четыре года спустя, говоря о разгроме заговора 20 июля 1944 года, есть риск исказить события. Все, кто принимал непосредственное участие в той драме, должны признать, что после устранения графа Штауффенберга прочие заговорщики автоматически оказались не у дел: с этого момента они потеряли контроль над теми армейскими частями, с помощью которых намечалось сдержать натиск верных фюреру сил, и план переворота развалился как карточный домик. По замыслам конспираторов, устранение Адольфа Гитлера явилось бы решающим фактором; когда же Гитлер чудом избежал смерти, они поняли, что теперь их планы и вовсе несбыточны.
До сих пор удивляюсь приступу ярости, охватившему меня при пробуждении утром 23 июля, — гнев, безудержная ярость против нанесших предательский удар в спину своему народу в момент тяжелейших испытаний, когда этот народ боролся за само свое существование. Когда буря эмоций улеглась и мысли прояснились, я перебрал в памяти беседы с некоторыми офицерами различных служб военного министерства. Не раз мои собеседники с похвальным рвением заявляли о своей верности Гитлеру и национал-социализму. Я пришел к убеждению (и мое мнение с тех пор не переменилось), что среди инициаторов заговора были и честные патриоты. К несчастью, они придерживались той точки зрения, что необходимо, собрав воедино всю волю и силы, устранить Гитлера от управления государством. Соответственно их дальнейшие планы предусматривали ряд существенных изменений в политике. Первоочередной задачей они провозглашали быстрейшее заключение перемирия, поскольку в военном отношении ситуация стала безнадежной. Фракция, возглавляемая графом Штауффенбергом, хотела достичь сепаратного мира с Россией; другая же группа ратовала за поиск взаимопонимания с западными державами. Если верить сообщению английского радио от 25 июля 1944 года, ни те ни другие не добились успеха в предварительной подготовке по названным направлениям. Би-би-си объявила, что новое германское правительство (а англичане вначале поверили в смерть Гитлера) не сможет немедленно прекратить военные действия, не достигнув перемирия со всеми союзниками одновременно, поскольку на совещании в Касабланке последние договорились строго следовать принципу «безусловной капитуляции». Следовательно, уместно задать вопрос: как заговорщики, приди они к власти, собирались решить эту проблему?
Итак, неудавшийся переворот 20 июля 1944 года принес лишь два результата: во-первых, покушение на Адольфа Гитлера, абсолютного властелина Германии и Верховного Главнокомандующего вермахта, стало для него ударом как в физическом, так и в психологическом плане. И хотя ранения оказались пустячными, нельзя забывать, что подобные несчастья наделенный огромной властью человек переносит с гораздо большим трудом, чем простой смертный. В моральном же плане Гитлер так и не смог преодолеть последствий тяжелого шока, и дело отнюдь не в жутком виде разорванного осколками кресла, а в самом факте восстания: оказывается, даже в самом сердце армии возможно образование смертельно опасного нарыва — целые группы офицеров могут предать властелина и его дело. Подозрительность Гитлера, скорее инстинктивная, чем осознанная, росла день ото дня и в конце концов стала настоящей манией. Все чаще поддавался он приступам отчаяния, применял заведомо несправедливые меры в отношении людей, ничем не заслуживших опалы. Думаю, что в минуты просветления он и сам сильно страдал, переживая содеянное.
Второй результат покушения столь же негативен: впредь становилась невозможной любая договоренность о мире, не предусматривающая полную ликвидацию рейха. Совершенно естественно, и без того жесткая позиция противников стала непреклонной, поскольку теперь они делали ставку и на распри, которые раскалывали и ослабляли Германию. Кроме того, не стоит забывать, что союзники отказывались от каких бы то ни было компромиссов с Германией национал-социалистической и гитлеровской, а значит, и с вероятными преемниками фюрера. При таких обстоятельствах у германского руководства просто не оставалось путей к сколь-нибудь почетному перемирию. Любые усилия в этом направлении союзники с пренебрежением отвергали. Такое отношение лишь еще более распаляло Гитлера, усиливало его решимость бороться до конца.
НЕ СКЛОНЯТЬ ГОЛОВЫ По мере ухудшения военной ситуации область моей деятельности расширялась. После ряда встреч с начальником штаба Верховного Главнокомандования я наконец добился увеличения своих «частей специального назначения». Единственный батальон, которым я располагал до сих пор, получил пополнение — бригаду из шести батальонов, большую часть которых составляли 1800 добровольцев дивизии «Бранденбург», переданной под мое командование. С другой стороны, фюрер отдал в мое ведение второй отдел армейской разведки («Саботаж и деморализация противника»).
В течение нескольких недель во Фридентале работали как одержимые:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24