Услышав женский голос, Женя бросила трубку. Арканов срочно заказал Москву. Жена подошла к телефону. Арканов успел сказать слово «Женя», как жена начала поносить его последними словами.После разговора позвонила телефонистка и сказала:— Товарищ Арканов, вы говорили тринадцать минут.— Я говорил тринадцать минут? Это она говорила!Все немцы дисциплинированы до тошноты. Они могут выполнить любой приказ начальства. После войны в Потсдаме был чёрный рынок. На нём немцы меняли одежду на продукты и сигареты. У немцев были вещи, а у советских солдат и офицеров были продукты и сигареты. Обе стороны нуждались в товарообмене и, разумеется, никому не мешали. Но немецкая полиция делала на немцев облавы и арестовывала всех продающих.Я часто ходил на этот рынок и помогал нашим воякам в общении с немцами. Всегда, когда подъезжали немцы-полицейские, все бросались в разные стороны.Я, одетый в гражданский костюм, вырывался из кольца полицейских, обегал несколько раз вокруг них и убегал. Немцы, не сомневаясь, что я немец, бежали за мной.Я был хорошо тренированный, выносливый, отлично бегал и увлекал их подальше от чёрного рынка. Потом я резко останавливался и, находясь в окружении немцев, вытаскивал удостоверение.Запыхавшиеся немецкие полицейские недоумевали:— Зачем вы убегали?— Я фронтовик и думал, что меня немцы окружают, а когда бежал, то вспомнил, что война кончилась.Так много раз я спасал гражданское немецкое население от тупых дисциплинированных немецких полицейских.Я приехал на ответственный концерт в День Советской Армии в академию им. Жуковского. Концерт не состоялся, так как кроме меня никого больше не было.Выяснилось, что администратор Москонцерта составила программу из одних покойников. Этот скандал разбирался у директора. Администраторша оправдывалась:— Я плохой концерт составила? Посмотрите, какие силы! Номер в номер.— Да, но их нет в живых, — возразил ей директор.— А я что, виновата, что их нет в живых?!После концерта я и двое гениальных артистов МХАТа Ливанов и Грибов пошли ужинать. Крепко выпили. Ливанов произнёс тост за Грибова:— Ты гордость русского театра, ты гений. Я горжусь, что живу с тобой в одну эпоху… А теперь давай про меня. Грибов:— Ты, Борис, замечательный артист, режиссёр, художник…— Нет, так не пойдёт, — перебил его Ливанов. — Ты говори, как я о тебе говорил.Артист кино Сергей Филиппов находился в Киеве на съёмках.В это время проходило торжество в честь Тараса Григорьевича Шевченко — великого украинского кобзаря.Сергея Филиппова попросили сказать несколько тёплых слов в адрес поэта. Филиппов охотно произнёс короткую речь:— Я поздравляю весь украинский народ с вашим великим КОБЗОНОМ! БОЛЬНО И СМЕШНО Случился у меня в Москве почечный приступ. Я легко дозвонился до «скорой помощи», которая мгновенно приехала через один час пятьдесят семь минут и отвезла меня в Боткинскую больницу. В больнице был аншлаг, и попасть на койку в коридоре было невозможно. Меня бросили, как дрова, в какую-то комнату, где находились два человека, по-видимому, врач и медбрат. Медбрат сказал, что у меня приступ аппендицита. Но врач, обозвав его идиотом, констатировал почечный приступ. После чего оба удалились.Я не находил себе места и катался по полу, пытаясь найти положение, чтобы хоть как-то облегчить невыносимую боль. Примерно часа через полтора в комнату вошёл человек профессорского вида с лицом врага народа, внимательно на меня посмотрел, лицо его посветлело, в глазах зажёгся огонёк, и он расплылся в улыбке.«Все, — подумал я, — он меня узнал по кино и сейчас отдаст все силы и знания для спасения своего кумира». В эту минуту он был для меня выше всех русских знаменитых врачей: Вишневского, Пирогова, Бехтерева и др. Я смотрел на него, как на святого, хотя в профиль он походил на Ленина.Профессор вышел из комнаты, и я не сомневался, что с минуты на минуту мне будет оказана помощь. Через какое-то время он снова вошёл ко мне в КПЗ и громко скомандовал:— Входите! В камеру предварительного заключения вошло человек двадцать девушек, вероятно студенток.Профессор взял дыхание, и голосом, в котором чувствовалось оживление, начал, указав пальцем на меня:— Товарищи, перед вами экспонат, у которого приступ почечных колик. Он испытывает невыносимую боль и, в буквальном смысле слова, не может найти себе места. По боли почечные колики не уступают женским родам.Я, не будучи йогом, встал на голову и готов был оставаться в этой позиции всю жизнь, если бы это помогло. Но ничто не помогало. Профессор все это сопровождал тестом:— Видите, он встал на голову, сейчас лёг на пол, поднял ноги, сделал кульбит, однако должен вас заверить, всё, что он делает, бессмысленно. Он думает, что какое-то положение может облегчить ему боль. Ничего подобного. Ему может помочь только обезболивающий укол, вам очень повезло, что вы можете воочию наблюдать почечный приступ.Девчата с интересом наблюдали за моими телодвижениями и после слова профессора «вам повезло» дружно закивали головами. «Если он знает, что мне нужен обезболивающий укол, — с надеждой подумал я, — надо понимать, он его сейчас мне сделает». Однако вместо этого профессор сказал:— Товарищи, мы можем пойти дальше, но, по-моему, здесь интереснее.— Да-да, интереснее, — радостно подтвердили будущие врачи. Я катался по полу, уже понимая, что помощи здесь не дождёшься. Потом профессор с профилемЛенина вышел, снова зашёл с выражением неприкрытого блаженства, весело крикнул: «Пошли!» и увёл свой кордебалет. Вероятно, он нашёл умирающего и обрадовался возможности прокомментировать последние десять минут его жизни.Когда у меня уже почти не оставалось сил терпеть эту жуткую боль, и я, чтобы как-то отвлечься, начал громко прославлять советскую бесплатную медицину, в комнату зашёл врач. Он тоже пристально на меня посмотрел.— Вы случайно не Буба?— Да, я случайно Буба.— Так что ж вы сразу не сказали? Мы бы вас взяли первым, а то вы пошли общим потоком. «Да, — подумал я, — а тем, кто не Буба, им что, менее больно?…» Врач сделал мне укол, боль прошла, и я спросил, кто был тот профессор.— О, это известный врач, педагог, завкафедрой… Только не дай Бог у него лечиться.В больнице сломалась плита. Чинили её пять дней. Всё это время больные должны были выздоравливать всухомятку. Мне как артисту кино по блату давали тёплый чай. Но конспирация была такая, будто они приносили атомную бомбу. Прав был фантаст Ленин, когда сказал: «Из всех искусств для нас самым главным является кино».Когда после этого эпизода я думаю, сколько людей в Советском Союзе не снималось в кино, мне делается не по себе. Это кошмар! САЗАНОВ Фильм «Последний жулик» ставился по сценарию ответственного работника Госкино СССР некоего Сазонова. Я снимался в нём вместе с популярным артистом Николаем Губенко.Ответственный сценарист, несмотря на шестьдесят лет, выглядел очень хорошо. Мы с ним подружились. Выяснилось, что он занимается йогой. В подтверждение Сазанов даже продемонстрировал мне в номере стойку на голове.У меня появилась дерзкая мысль. Я решил организовать в гостиничном номере театр одного зрителя. Первым удостоился чести лицезреть спектакль художественный руководитель фильма М. Калик, которого я привёл в гости к нашему сценаристу.— Как вы думаете, сколько Сазонову лет? — спросил я у Калика.— Лет сорок пять, — ответил Калик.— Ошиблись на пятнадцать лет, — объясняю я, и все потому, что товарищ Сазонов йог. Пожалуйста, встаньте на «копштейн».Сазонов без промедления встал на голову. Я:— Лягушку.Сазонов становится на руки, ноги поднимает вверх и прыгает, как лягушка. Калик еле сдерживает смех.— Коля, сколько бы ты дал лет Сазонову? — спрашиваю я у Николая Губенко, следующего участника «спектакля».— Лет сорок. Далее следовало представление. Сазонов становился на голову, изображал лягушку и т.д.Николай выбежал из номера, чтобы не расхохотаться.Из Москвы приехали два режиссёра, очень талантливые ребята. Они безумно боялись Сазонова и рассказывали, что он беспощаден к людям. Я пообещал им помочь наладить отношения с ним.Я попросил Сазонова, с которым уже был накоротке, пригласить режиссёров к себе в номер. Они пришли, поначалу заикались от волнения, но постепенно успокоились. И тогда началось представление.Всё началось с традиционного вопроса о возрасте товарища Сазонова. Они оба с удовольствием дали бы ему лет двадцать, но надо знать меру. Один из них промямлил:— Тридцать пять. Я торжествующе посмотрел на Сазонова. Он сидел довольный, как Папа Римский, которого только что выбрали. Дальше вы уже знаете: а почему? Да потому, что он йог. Мой приказ: «Копштейн» — и замминистра хроникальных фильмов, гроза всех режиссёров и операторов бахнулся вниз и прочно закрепился на голове. Посмотрел я на гостей, а у них в глазах не смех, а Бабий Яр, Майданек, Освенцим и ашхабадское землетрясение. Второй мой приказ: «Лягушка». Сазонов мгновенно подчинился и принял положение лягушки. Опять я посмотрел на двух режиссёров. А у них в глазах смертельный страх, челюсть отвисла и выглядят, как Джамбул в гробу. Я, как мог, пантомимой их успокаивал, улыбался. Один из них пытался мне тоже улыбнуться. Но его улыбка больше походила на плач.Когда после моего приказа Сазонов перешёл на свой коронный трюк — лягушачьи прыжки, режиссёры были в прострации. Такое впечатление, что они умерли, но об этом ещё не знают.Они были в обмороке. А жаль, потому что в этот раз Сазонов был как никогда гениален в образе лягушки. НОВИКОВ Товарищ Новиков возглавлял в Министерстве культуры СССР управление труда и зарплаты. А так как вся страна жила не по труду и не на зарплату, то его появление в какой-нибудь республике воспринималось как трагедия.В одно прекрасное утро в Баку, где я ставил программу эстрадному оркестру, я застал переполох среди местного начальства. Оказалось — едет товарищ Новиков.В срочном порядке ему снимают люкс в гостинице, холодильник забивается деликатесами и дорогими коньяками, готовятся местные сувениры. Чтобы ему не было скучно, руководители местной культуры упросили меня составить ему компанию.Стол накрыли у него в номере.Застолье шло своим чередом. Выпили по пятьсот граммов, рассказали кучу анекдотов. И вдруг Новиков запел. Его пение походило на скрежет тормозящего трамвая. Я посмотрел на него и сказал:— Боже, какой приятный тембр голоса. Угадал. Он просиял, взял дыхание и начал изрыгать звуки. Я встал и поцеловал его. Я сказал ему, что его голос для большого зала, скажем, Большого театра, поэтому пойте в другой комнате. Он вышел в другую комнату и начал визжать. Я зашёл к нему. Он стоял, прижав руки к груди, как оперный певец.— Я вас слушал, закрыв глаза. Ну просто Федор Иванович Шаляпин. Тот же тембр, те же нюансы. Почему вы не поёте?Он посмотрел на меня с любовью. Ясно, что удовольствие от жизни он получал только тогда, когда пел.— Спойте ещё из репертуара Шаляпина, — попросил я.— Хорошо. Я спою «Блоху». Дверь закрылась, и он пел. Мы ели, пили и хохотали. По окончании «Блохи» я попросил его спеть арию Мефистофеля, но только в туалете, учитывая его огромный диапазон.Новиков, гроза советской культуры, пропел в туалете весь репертуар Шаляпина. Мы плакали от хохота. Новиков зашёл в комнату, а мы сидим в буквальном смысле заплаканные.— Вот видите, — говорю я ему, — до слёз растрогались. Пожалуйста, если вам не трудно, ещё несколько романсов Шаляпина.— Там же, в туалете? — спросил Новиков.— Да, конечно, — ответил я.Этот импровизированный концерт спас азербайджанскую республику от погрома. Если бы товарищу Новикову республика Азербайджан подарила пять нефтяных вышек, сто куртизанок и шесть ликеро-водочных заводов, он бы от этого не получил столько удовольствия, как от своего пения в туалете.Да, ещё раз можно повторить: республику спас от неприятности голос самого товарища Новикова.Я знал одного человека, который творил чудеса в Советском Союзе. С утра до ночи обирал государство на крупные суммы. Он понимал, что это продолжаться долго не может, и, пока не поздно, покинул любимую родину.На следующий день после его отъезда в квартиру позвонили два жлоба и предъявили ордер на арест.— Вы пришли арестовать моего сына? — спросил отец моего знакомого.— Да!— Боже мой, какая жалость, но он вчера уехал.— А когда он приедет? — поинтересовались непрошеные гости.— Никогда. Он уже в Вене, через две недели будет в Италии, а там в Америке. Он вас так ждал. Если б он знал, что вы придёте, я думаю, он бы не уехал. Ордер на арест сегодняшним числом?— Да, сегодняшним, — недоуменно ответил один из жлобов.— Если бы вы пришли вчера, то вы бы его застали, а сегодня поздно. Боже мой, как он расстроится… Столько ждать и не дождаться.— Чего ждать? — спросил второй.— Как чего? Ареста. Если у вас есть время, я сейчас закажу Вену, чтобы он хоть ваши голоса услышал.— Да пошёл он… Они вышли и хлопнули дверью. Но торжествующий отец, открыв дверь, кричал им вдогонку:— Вы даже не представляете, как он огорчится, когда узнает, что вы приходили. Это ж надо, чтобы ему так не повезло, всю жизнь ждать и…В Киеве у меня был знакомый Нюська. У него было всё: внешность, спортивная фигура, деньги. Но не было чувства юмора. А у меня ничего не было, кроме юмора. Я Нюське не завидовал, а он погибал от зависти. Девушки были готовы лишиться ресторана, но похохотать. Как-то Нюська признался мне:— Борис, я бы отдал всё, что у меня есть, чтобы стать остроумным.— Не надо всего, что у тебя есть, ты дай мне сто рублей, и я сделаю тебя остроумным человеком.— Как?— Говори все наоборот. Например, пошёл дождь с ветром, говори: «Слава Богу, настали светлые дни». Видишь кого-нибудь плохо одетым, говори: «Он или она одевается скромно, но броско». Если какая-нибудь женщина молодится, а ей много лет, скажи: «Она помнит ещё первую лошадь России». Если где-нибудь очень плохо, скажем, в городе, где асбестовые шахты, и люди там болеют и страдают, говори: ««Туда бы хорошо поехать отдохнуть всей семьёй. Короче, все наоборот.Прошло немного времени, он отдал мне сто рублей. Они были мне нужны на пропитание и хороший костюм — первый костюм в моей жизни. Встретился я с девушками, и мне все хором сказали:— Борис, тебе делать нечего, мы вчера были с Нюськой и животы надорвали. Ну, такой смешной, такой остроумный мужик…Когда режиссёр Довженко был художественным руководителем Киевской киностудии, он отдал приказ ничего не вывозить со студии без письменного разрешения. Режиссёр Савченко подъехал к пропускному пункту. Вахтёр его спрашивает:— Чего вы вывозите? Савченко:— Гонорею. Вахтёр:— Письменное разрешение есть? Савченко:— Нет. Вахтёр:— Вам придётся оставить гонорею здесь.— Ни за что. Это моя гонорея.— Товарищ Савченко, я вас знаю, но есть приказ Александра Петровича ничего не вывозить без накладной. Савченко:— Гонорея не имеет никакого отношения к студии, это мне подарили. Эта гонорея принадлежит мне.— Я вам верю, что гонорея ваша, но приказ… Савченко:— Пожалуйста, позвоните Александру Петровичу. Вахтёр:— Александр Петрович, здесь режиссёр Савченко хочет вынести гонорею, а письменного разрешения у него нет. Довженко:— Хорошо, в виде исключения оставьте ему его гонорею.В Киеве в Театре русской драмы работала актриса Драга.После получения очередного звания театр в её честь устроил банкет и пригласил на этот вечер партийных работников.Муж виновницы торжества не имел никакого отношения к искусству, но был рафинированным интеллигентом и на радостях произнёс тост:— Товарищи! Я хочу поднять тост за наше великолепное правительство и совершенно потрясающее ЦК!!!После войны по всему Берлину шла электричка. Помимо машиниста в ней находился кондуктор, в обязанности которого входило следить за посадкой. А после её окончания громко кричать: «Абфарун!» (поехали). После чего электричка двигалась дальше. Кондуктор картавил, и в его исполнении это слово звучало: «Абфар-р-рун». Этот немец был также наглым и вёл себя вызывающе. Он нарочито медленно выходил из вагона, мы долго стояли, пока он беспричинно тянул время, наслаждаясь своей маленькой властью, так как от него зависело отправление электрички. Его ненавидели не только русские, американцы, англичане и французы, но и сами немцы.Как-то я спешил на свидание, но как назло наш кондуктор был наглее обычного. На остановках он закуривал, всячески тянул время, вступал в беседы с какими-то людьми… На одной из станций был маленький базар, и картавый немец туда отправился.Это положило предел моему терпению. Я вышел на перрон и, копируя его, крикнул «Абфар-р-рун!», и мы уехали, оставив его на базаре. Весь вагон мне аплодировал.На каждой станции под дикий хохот пассажиров я кричал: «Абфар-р-рун!» — и мы ехали дальше. Однако, когда я хотел выйти на своей остановке, мне не дали, понимая, что без меня поезд не тронется. Я был вынужден командовать отправление до конечной станции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28