Если раньше виски и фигурирует где-то там, как одна из деталей ландшафта, то когда приезжает эта дама, которая…СЕКАЦКИЙ. …закупает ящиками виски.КОРОВИН. Да! И они с ней начинают выпивать, выпивая – прозревать. И только это позволяет Минку выйти из тюрьмы и поставить точку во всей этой истории. Она – человек уже посвященный и ведет их за руку.ЗВЯГИН. Архетипизм этой ситуации состоит точно в том же, как поступает любой, который приглашает девушку на хаус. Первое, что он делает, – достает бутылку.КОРОВИН. А это уже алкоголь помогает нам исполнить свои половые роли. Женечка, ну скажи честно, эта рюмочка – это же спасательный круг барышни, без нее она бы не исполнила свою половую роль. Ведь без этой штучки… А потом она обнимает тебя за шею и говорит:«Идиот, что ж ты мне раньше не налил?! В следующий раз прямо скажи: „Ленка, я хочу тебя вы…бать!"»(Пауза.)КРУСАНОВ. Андрей, говори что-нибудь. Хоть бы и о социальном.ЛЕВКИН. Ну согласись, приятней ехать в метро пьяному, нежели трезвому. Это же социальная функция?ЗВЯГИН. Это нет… ты опять к проблеме транспорта. Господа?! Мы все очень нарциссичны. Нас всех почему-то волнует проблема личности.ЛЕВКИН. А что тебя волнует?ЗВЯГИН. А меня волнуют социальные, общественные…КОРОВИН. А я скажу, что он, алкоголь, – санитар общества, он уносит слабейших. Причем – мгновенно. Очищает общество. Всякая посредственность и прочая шелупонь мгновенно им уносится, и остаются… бивни!СЕКАЦКИЙ. К сожалению, это не обязательно. Тут могут быть и жертвы. Как Господь не выбирает объекта для своей любви, так и спиритус вини не выбирает объекта для наказания.ЗВЯГИН. А может, это субъект выбирает спиритус для наказания?ЛЕВКИН. Что-то у тебя сегодня покаянное настроение. Я же раз с диктофоном, то вынужден следить за тем, что происходит. Так вот, ты сегодня являешься главным врагом алкоголя уже второй час, ты его все время уязвляешь.ЗВЯГИН. Мне бы совершенно не хотелось, чтобы меня так превратно поняли, господа!КОРОВИН. Ты просто держишь веревочку из того, большого мира. Отпусти ее.ЗВЯГИН. Мне бы хотелось, говоря, говорить самому все-таки. По возможности. Да, обвинив меня в таком погрешении, ты уже заставил меня испытывать ощущение вины непонятно перед чем. Но может, ощущение вины – глубоко экзистенциально, может, это именно то, что ищет человек, употребляющий алкоголь. И вообще, тяготеющий к любого рода кайфу. Может, не собственно то эфемерное чувство, которое он испытывает, пока не нажрался. А последующее страшное, трагическое, глубоко мучительное ощущение того, что твой организм согрешил или не организм только, а и все твое существо, – может быть, оно и является целью каждого пьяницы, конечной и неотменимой целью?КРУ САНОВ. То есть осознание сущности греха?ЗВЯГИН. Да, познание греха.ЛЕВКИН. А как это связано с техникой безопасности?СЕКАЦКИЙ. У Битова есть такая строчка: последняя недоговоренность всегда сильнее желания договорить до конца. Она мне очень нравится и удивительно четко действует в этих вещах. Вот люди выпившие приезжают, общаются, все это видят, но никто не подает виду… и странно растягиваемая пауза, до того как найдется кто-то невменяемый, который скажет: «Да ты же пьян, сволочь!» Колоссальное разрушение всего, сплошной звон посуды на весь мир. Но странным образом обычно все сходит с рук, остается в недоговоренности.КРУСАНОВ. Умолчание о главном гораздо сильнее и выразительнее всех навешенных на него слов. И это очень правильно.ЗВЯГИН. Мы пока ничего еще не сказали о кайфоломах, кстати. Это отдельная соседствующая зона, которая…ЛЕВКИН. Кто это?КОРОВИН. Это всякая сволота, которая пьет умеренно. Я так считаю, что это, конечно, вообще не люди. Они нам не товарищи.НЕКТО. Можно я зачитаю? У меня как раз текст есть про кайфоломов с собой.КРУСАНОВ. Имя, пол, возраст?НЕКТО. Александр Неманис.(Читает текст о том, как пришли трое к четвертому, сначала не хотели, а потом все-таки стали что-то пить.)КРУСАНОВ. Андрей, приступай к обязанностям.ЛЕВКИН. К каким?КРУСАНОВ. Ну, не знаю. К каким-нибудь.СЕКАЦКИЙ. Тебе пора подвести промежуточные итоги.ЛЕВКИН. Какие промежуточные итоги?ЗВЯГИН. Я могу подвести промежуточный итог. Мне кажется, что кайфоломом может оказаться всякий, даже собственно алконавт.(Все: тихое согласие.)ЛЕВКИН. А с какой целью они это делают?КРУСАНОВ. Не надо уточнений. Кайфоломом может быть всякий. И все, точка!КОРОВИН. Я не хочу, чтобы это явление существовало вообще.ЗВЯГИН. На самом-то деле это не означает, что его нет.КРУСАНОВ. На самом-то деле они и топчут твою суверенность.КОРОВИН. А я не хочу, чтобы это существовало. Я с удовольствием примиряюсь с тем, что сербы займут этот чертов мусульманский город, гори он огнем, но я не могу примириться с существованием такой язвы, как кайфоломы.ЗВЯГИН. А ледоколы?КОРОВИН. А что ледоколы? С ледоколом охотно примирюсь. Дело в том, что на ледоколах ребята обычно все вот такие, мировые, и без этого дела за стол не садятся.СЕКАЦКИЙ. В этой проблеме интересно другое. Не то, что кайфоломом может быть каждый, но почему они делают такой огромный допуск в терпении, и только, если уж это совсем ни в какие ворота не лезет, – только тогда кто-то произносит эту сакральную фразу («Ты пьян!»), сопровождаемую звоном посуды. Область допуска очень велика. Всегда существует очень широкий круг адаптивности людей к разной степени алкоголизации окружающих, пока те сохраняют какой-то минимальный уровень вменяемости, – вот что удивительно.ЗВЯГИН. Меня очень путает слово «алкоголизация», это слово из правых газет.СЕКАЦКИЙ. Но мы вкладываем в него другой смысл, никто не мешает.ЗВЯГИН. Ну, понятно, понятно…СЕКАЦКИЙ. Дело в том, что это странная идея…ЗВЯГИН. …хотя – почему?СЕКАЦКИЙ. …огромного терпения, идея, что выпившему человеку простится многое такое, и это не только в русской ментальное™, но в русской ментальное™ это совершенно очевидно, и четкий драйв модуса…ЗВЯГИН. Но выпивший человек может быть другому кайфоломом, вот в чем дело! Например, очень пьяный человек даже может сказать менее пьяному: «Ты пьян!» Правда, очень многое зависит от интонаций, слогоразделения и так далее.КОРОВИН. Но вот юноша. Бедный, опьянел в первый раз, а ему говорят: «Ты пьян, ты свинья, фи!» Мальчик может получить травму на всю жизнь. А ты скажи Хренову, что он пьян? Он тебя просто не услышит.ЛЕВКИН. Нет, он скажет: «Ничего подобного».КОРОВИН. Нет, он не услышит. А вот если ты скажешь: «Давайте еще по одной» – вот это он услышит обязательно.ЗВЯГИН. Хочу сказать, что меня в нашем разговоре интересует нечто невычлененное. Все, что мы вычленили, – прекрасно, но ведь чем хорош алкоголь, что в каком-то узком диапазоне он настаивает на том, чтобы человек сказал нечто неформализованное, не вычлененное из ряда букв…КРУСАНОВ. Все, что мы вычленили, – замечательно и противоречиво, ведь мы в разведке. Донесения каждого противоречат донесениям другого и как бы не соответствуют. И вот что я вам скажу, господа, неформализованное – в жизни есть лишь несколько достойных вещей: гигиена, выпивка, своевременный разврат… и еще кое-что. Все остальное не так важно, поскольку недостаточно прекрасно.ЗВЯГИН. Но если у тебя полна сумка бутылок, то не дай бог, чтобы была разведка боем.ЛЕВКИН. Ну что, плоская шутка, бывает…ЗВЯГИН. Ну, мы ее потом выбросим.ЛЕВКИН. Нет, я ее оставлю. Все-таки определяет стадию.ЗВЯГИН. Да, то есть не просто как констатацию, но и как демонстрацию… Насколько я понял из приватного обмена летучими фразами, у Паши есть еще что-то сказать.ЛЕВКИН. Да, в самом деле. Мы совершенно отошли в сторону от лиризма. Если можно, то что-нибудь об этом.КРУ САНОВ. Пожелание принимаю к сведению. Здесь говорилось, что общение в состоянии подпития как бы не интеллектуально, не лучшее интеллектуальное общение. Но я хочу сказать как раз о том аспекте, что есть взаимопроникновение пьющих какими-то другими частями своего, ну не сознания, а иного естества – души, что ли. Например, когда я со Звягиным иной раз выпиваю и мы говорим, а говорим мы часами, то, бывает, такой отрадный разговор за стаканом меня, словно ребенка после теплой ванны, в мягкую фланельку оборачивает. И так становится спокойно и хорошо, будто мама молилась за меня и вымолила мне покой. Душевное какое-то соитие, и об этой стороне общения посредством выпивки мы стыдливо умолчали.КОРОВИН. Трезвый человек и в Бога-то не верит, тотальный атеизм. И только выпивший человек может почувствовать свою родственность с Отцом Небесным.А почему? А потому, что выпивка позволяет в самом деле освободиться от социальной и прочей шелупони.ЗВЯГИН. Ты понимаешь, это ведь хлыстовство и есть. Пока тебя тут не было, мы говорили о душевном и духовном. Об этом говорил Саша, я о том же, но в ином ракурсе. Это очень тонкая вещь, о которой нельзя забывать даже за бутылкой. Есть некоторая высокая одухотворенность, и есть душевность, есть… стигматы могут, допустим, появиться по пьяни, если ляпнешься на булыжную мостовую, а могут появиться совершенно по другому поводу. И об этом никогда нельзя забывать. И никогда не советую вам, господа, путать псевдо… возвышенность с возвышенностью собственно, которая может изредка появляться даже в пьяном состоянии, но не является, так сказать, его фокусом и сутью, а как иначе сказать – не знаю…СЕКАЦКИЙ. Еще один аспект не затронули. Речь идет о так называемой посталкогольной амнезии. Представим себе… ощущение человека, просыпающегося после того как. И не там где. Взгляд на свою одежду, на руки, на зеркало. И бемц-бемц: «О какой ужас, как страшно!» А потом, после этого появляется какой-то провокатор. И говорит: «А ты помнишь, что ты вчера Леночке обещал? А зачем ты ходил с ней на балкон, а зачем ты сделал то, сделал се?»ЗВЯГИН. Ты обнаруживаешь скрытые комплексы.СЕКАЦКИЙ. Погоди. Я говорю о том, что в этом состоянии человек пластичен и податлив, как пластилин. Он готов ко второму рождению. Он готов для программирования, и он примет что угодно и только непрерывно будет хвататься за голову, а там, внутри, как метроном: бемц-бемц…ЗВЯГИН. Может, я перебарщиваю… Но вот, допустим, человек действительно проснулся, амнезия временная и полная, и вот он просыпается, смотрит вокруг, происходит какое-то беллетристическое описание, вот утюг…ЛЕВКИН. Плюшевый.ЗВЯГИН. Плюшевый, как мишка, от пыли. Брошенная одежда, вот труп, лежащий и глядящий в потолок. Это гораздо интереснее, чем чья-то мнимая провокация. И ощущение монолога, страшного – с неизвестностью, который ведет человек с только что возникшим состоянием потери памяти. Впрочем, я умолкаю, потому что переборщил.СЕКАЦКИЙ. Очень интересная реплика, но в этих делах, которые практически не исследованы, хотя это…ЗВЯГИН. Практически-то как раз исследованы.СЕКАЦКИЙ. Потому что это состояние полной программированное™, но суть в другом: обнаружение страшного – кем же я был вчера? И в этой ситуации получается решение по типу клин клином, и мы приходим к экзистенциалу похмелья. Все, хуже уже не будет. И вот тут нам наливают рюмочку – и начинается обратное движение, возвратное движение к позеленению холмов. Все не так страшно, все опять порастает зеленью…ЗВЯГИН. Мне кажется, что это движение не симметрично. Потому что вопрос о том, кем я был вчера, конечно, задается, но он неразрешим и не имеет ответа, потому что, кем ты был вчера, ты не узнаешь. Единственно, что можно отметить, это то, кем ты являешься в данный момент, – потому что являешься ты тварью дрожащей, и это плохо, но то, кем ты был вчера, – никогда не будет известно. Никому, никогда.
P. S. ЛЕВКИН. Что я, как человек, державший в руках диктофон, могу добавить к вышесказанному? Во-первых – некоторые технические подробности. Разговор продолжался около полутора часов – ну, две стороны кассеты. Как уже понятно из самой беседы, сопровождалась она питьем спиртного напитка, а именно – водки «Rossia» в количестве двухлитровых бутылок. Диктофон при этом не выключался, равно как впоследствии не производилось практически никаких подчисток текста: ни с точки зрения отдельных купюр, ни на уровне облагораживания устной речи. Во-вторых, хочу отметить, что в данной ситуации имел место тот редкий случай, когда рассуждения о процессе происходили в ходе самого процесса и, более того, являлись его неотъемлемой частью. Право же, таких занятий на свете очень мало, если это вообще не единственное. Поэтому, возможно, общий ход разговора говорит о предмете больше, нежели все высказанные на его счет мнения. Что еще? Как можно увидеть, по ходу дела все мнения людей, участвовавших в беседе, породили для каждого из нас именно тот вариант состояния, возникающий в результате питья, который каждый декларировал. Что из этого следует? А вполне теоретическое утверждение: любой метаязык, любое метаописание предмета или занятия всегда гораздо более привязаны к личности человека, ему приверженного, нежели к самому языку или процессу. И что самое замечательное, по ходу занятия приставка «мета» растворяется, отдельная личность со свойственным ей внеположным отношением к предмету уходит в сторону, исчезает. Метаязык становится языком, метаописание становится ненужным, поскольку остается только сам язык, только само занятие. В этом, несомненно, кроется что-то очень важное, по рассуждать об этом мне решительно неохота. ВЛАДИМИР ШИНКАРЕВГлавы из вещи в трех частях«Максим и Федор» ПОЕДЕМ В ЦАРСКОЕ СЕЛО? Как-то вечером Василий со стаканом пива в руке говорил:– В Пушкине, сколько раз приезжал, каждый раз в пивбаре раки бывали.– Почем? – спросил Петр.– По одиннадцать копеек штучка.– Крупные?– Да нет, мелкие вообще-то… не в этом дело, ты когда-нибудь видел, чтобы в пивбаре раков давали?– Видел, – из гонора ответил Петр.– А где это – Пушкин? – спросил Федор, сворачивая ногтем пробку.– Как где? Ты что, не был? Под Ленинградом, на электричке двадцать минут.– Так чего, поехали? – осведомился Федор в сторону Максима, развалившегося в кресле, как Меншиков на картине Сурикова. Максим безмолвствовал.– Когда, сейчас, что ли? – спросил Петр.– А когда?– Надо уж с утра, в выходной; там в парк сходить можно.– Поехали в выходной.– Идите вы в жопу со своим Пушкином, – прервал разговор Максим, – пацаны, раков они не видели…Он встал, уже стоя допил пиво, подошел к раскладушке и, сняв ботинки, лег. Раздался звук, как если бы, скажем, два отряда гусар скрестили шпаги.– А чего не съездить? – сказал Федор.– Какого ляда туда тащиться… – после долгой паузы, когда никто уже и не ждал ответа, объяснил Максим.Да, конечно, трудно и представить Максима и Федора вне дома или его окрестностей, хотя, поди ж ты, – были в Японии…– А чего, поехали в субботу? – не унимался Федор.– Вали хоть в жопу, темноед, – проговорил Максим.– Почему темноед? – удивился Петр.– Потому что ночью встанешь поссать, а он сидит на кухне в темноте голый и жрет чего-нибудь из кастрюли.Все засмеялись, Федор особенно умиленно:– С похмелья! С похмелья-то оно конечно! А у Кобота всегда в кастрюле суп есть!Налили по пиву.– Петр, дай-ка бутылочку, – лежа головой к стене, крикнул Максим.Петр подал бутылку пива; Максим, как больной, кряхтя повернулся и стал пить.– Ладно, – сказал он, утирая пену с губ, – сегодня понедельник? В субботу поедем, только теперь уже точно.– Ну, а я про что говорил? Я же говорил! – развел руками Федор, многообещающе улыбаясь. *** На следующий день ученики прямо с работы приехали к Максиму и Федору, чтобы все подробно обговорить, приготовиться, точно все наметить.У Петра в эту субботу оказался рабочий день, но он договорился об отгуле, хотя ему и не полагалось. Пришлось выклянчивать, обещать всякое. Особенно трудно объяснить, зачем понадобился отгул. Не сказать же прямо – договорился в Пушкин поехать, – не пустят! В воскресенье, скажут, поезжай. У Василия все вроде было нормально, хотя сама работа ненадежная – в любой день могли отправить в командировку – правда, всегда на один день.Сидели часа три и почти не пили – считали, сколько денег надо, да во сколько выехать, что брать с собой. Федор неожиданно для всех очень беспокоился, приговаривал: «Пальтишко взять не забыть, ватничек захватить», – хотел, чтобы все было тщательно распланировано, суетился. Обычно он совершенно ни о чем не заботился – есть ли деньги, заплачено ли за квартиру; есть ли в доме еда – все ему до лампочки, в чем спал (а спал обычно одетый), в том и гулял везде. Тут же его будто подменили. Поездка в Пушкин казалась ему совершенно необыкновенным, чудесным делом, которое ни в коем случае нельзя пустить на самотек. Максим тоже вел себя необычно – никаких высказываний типа «да ну в жопу», ко всему внимателен, даже разрешил Федору взять ватник. Видно было, что они с Федором и до прихода учеников долго говорили.В конце концов решили: вино и продукты купить на следующий день, в среду, чтобы уже не дергаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
P. S. ЛЕВКИН. Что я, как человек, державший в руках диктофон, могу добавить к вышесказанному? Во-первых – некоторые технические подробности. Разговор продолжался около полутора часов – ну, две стороны кассеты. Как уже понятно из самой беседы, сопровождалась она питьем спиртного напитка, а именно – водки «Rossia» в количестве двухлитровых бутылок. Диктофон при этом не выключался, равно как впоследствии не производилось практически никаких подчисток текста: ни с точки зрения отдельных купюр, ни на уровне облагораживания устной речи. Во-вторых, хочу отметить, что в данной ситуации имел место тот редкий случай, когда рассуждения о процессе происходили в ходе самого процесса и, более того, являлись его неотъемлемой частью. Право же, таких занятий на свете очень мало, если это вообще не единственное. Поэтому, возможно, общий ход разговора говорит о предмете больше, нежели все высказанные на его счет мнения. Что еще? Как можно увидеть, по ходу дела все мнения людей, участвовавших в беседе, породили для каждого из нас именно тот вариант состояния, возникающий в результате питья, который каждый декларировал. Что из этого следует? А вполне теоретическое утверждение: любой метаязык, любое метаописание предмета или занятия всегда гораздо более привязаны к личности человека, ему приверженного, нежели к самому языку или процессу. И что самое замечательное, по ходу занятия приставка «мета» растворяется, отдельная личность со свойственным ей внеположным отношением к предмету уходит в сторону, исчезает. Метаязык становится языком, метаописание становится ненужным, поскольку остается только сам язык, только само занятие. В этом, несомненно, кроется что-то очень важное, по рассуждать об этом мне решительно неохота. ВЛАДИМИР ШИНКАРЕВГлавы из вещи в трех частях«Максим и Федор» ПОЕДЕМ В ЦАРСКОЕ СЕЛО? Как-то вечером Василий со стаканом пива в руке говорил:– В Пушкине, сколько раз приезжал, каждый раз в пивбаре раки бывали.– Почем? – спросил Петр.– По одиннадцать копеек штучка.– Крупные?– Да нет, мелкие вообще-то… не в этом дело, ты когда-нибудь видел, чтобы в пивбаре раков давали?– Видел, – из гонора ответил Петр.– А где это – Пушкин? – спросил Федор, сворачивая ногтем пробку.– Как где? Ты что, не был? Под Ленинградом, на электричке двадцать минут.– Так чего, поехали? – осведомился Федор в сторону Максима, развалившегося в кресле, как Меншиков на картине Сурикова. Максим безмолвствовал.– Когда, сейчас, что ли? – спросил Петр.– А когда?– Надо уж с утра, в выходной; там в парк сходить можно.– Поехали в выходной.– Идите вы в жопу со своим Пушкином, – прервал разговор Максим, – пацаны, раков они не видели…Он встал, уже стоя допил пиво, подошел к раскладушке и, сняв ботинки, лег. Раздался звук, как если бы, скажем, два отряда гусар скрестили шпаги.– А чего не съездить? – сказал Федор.– Какого ляда туда тащиться… – после долгой паузы, когда никто уже и не ждал ответа, объяснил Максим.Да, конечно, трудно и представить Максима и Федора вне дома или его окрестностей, хотя, поди ж ты, – были в Японии…– А чего, поехали в субботу? – не унимался Федор.– Вали хоть в жопу, темноед, – проговорил Максим.– Почему темноед? – удивился Петр.– Потому что ночью встанешь поссать, а он сидит на кухне в темноте голый и жрет чего-нибудь из кастрюли.Все засмеялись, Федор особенно умиленно:– С похмелья! С похмелья-то оно конечно! А у Кобота всегда в кастрюле суп есть!Налили по пиву.– Петр, дай-ка бутылочку, – лежа головой к стене, крикнул Максим.Петр подал бутылку пива; Максим, как больной, кряхтя повернулся и стал пить.– Ладно, – сказал он, утирая пену с губ, – сегодня понедельник? В субботу поедем, только теперь уже точно.– Ну, а я про что говорил? Я же говорил! – развел руками Федор, многообещающе улыбаясь. *** На следующий день ученики прямо с работы приехали к Максиму и Федору, чтобы все подробно обговорить, приготовиться, точно все наметить.У Петра в эту субботу оказался рабочий день, но он договорился об отгуле, хотя ему и не полагалось. Пришлось выклянчивать, обещать всякое. Особенно трудно объяснить, зачем понадобился отгул. Не сказать же прямо – договорился в Пушкин поехать, – не пустят! В воскресенье, скажут, поезжай. У Василия все вроде было нормально, хотя сама работа ненадежная – в любой день могли отправить в командировку – правда, всегда на один день.Сидели часа три и почти не пили – считали, сколько денег надо, да во сколько выехать, что брать с собой. Федор неожиданно для всех очень беспокоился, приговаривал: «Пальтишко взять не забыть, ватничек захватить», – хотел, чтобы все было тщательно распланировано, суетился. Обычно он совершенно ни о чем не заботился – есть ли деньги, заплачено ли за квартиру; есть ли в доме еда – все ему до лампочки, в чем спал (а спал обычно одетый), в том и гулял везде. Тут же его будто подменили. Поездка в Пушкин казалась ему совершенно необыкновенным, чудесным делом, которое ни в коем случае нельзя пустить на самотек. Максим тоже вел себя необычно – никаких высказываний типа «да ну в жопу», ко всему внимателен, даже разрешил Федору взять ватник. Видно было, что они с Федором и до прихода учеников долго говорили.В конце концов решили: вино и продукты купить на следующий день, в среду, чтобы уже не дергаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19